Закон и борьба. Притча

Мидлав Веребах
Архос начал волноваться ещё со вчерашнего вечера, как всегда с торговой площади, и, стихнув на ночь, утром уже бурлил вовсю. К полудню не осталось ни одного плешивого политоса, подорвавшего умственное здоровье на ответственной литургии, ни одного полуглухого периэка или затурканного раба, кто не спорил бы жарко, каждый в своём кружке у питьевых фонтанчиков Агоры, на ступенях Храма Зевса или в тени священного кедра в городской нимфее.

Событие, так взволновавшее граждан и неграждан полиса, не было ни великим, ни даже исторически значимым. Не было в нём ничего героического или высокоморального. Скорее наоборот, имело это происшествие, а вернее сказать — бытовой казус, какой-то постыдный, срамной окрас.  Но чем-то же оно затронуло самые глубинные струны эллинской души.

Прекрасная Анона, молодая жена всадника Путония, второго помощника третьего архонта, неожиданно свихнулась, бросив вызов устоям общества, грубо поправ нравственный Закон: ранним утром благородный муж, убелённый сединами и украшенный боевыми шрамами воин, застал в её гинекее непрошенного гостя — юного Скорция, сына горшечника. Путоний, как истый ветеран героических битв с надсаженной войнами душой, был суров и непреклонен. В порыве гнева он приказал слугам немедленно покромсать молодого повесу и, сложив в мешок, скрытно на закате отправить за городскую стену в ров. Но сметливые и проворные архосские мальчишки немедля выкопали из-под камней холстину с частями Скорция, и через час весь город оказался в курсе всего.

Закон полиса, конечно, не приветствовал столь варварские методы, но в виде исключения допускал. Теперь дело стало за наказанием бесчестной женщины. Обсуждение этого вопроса и составило главную заботу горожан: каким способом всадник Путоний будет возвращать себе достоинство. Тот обещал с ответом не тянуть и обнародовать своё решение к полудню.

Сильно подогревала общественную дискуссию загадочная личность Аноны. Несмотря на то, что жизнь её родной семьи, её отца, уважаемого торговца рыбой Пирра, проходила на виду у всего полиса, маленькую Анону никто не мог вспомнить. Словно и не было её вовсе: никогда она не играла с другими детьми на улице, не ходила с рабом-педагогом к учителю, не выбегала из пастады встречать с работы отца или платного педотриба, хотя тот регулярно посещал дом для занятий с детьми гимнастикой.

Впервые народ увидел её в возрасте двенадцати лет, когда, как и велено Законом, старый Пирр освободил дочь из-под своей власти и передал её под власть зятя, только что вернувшегося с очередной войны Путония. "Увидел", опять же, слишком громко сказано, ибо в закрытой двухколёсной повозке, а потом и во время свадебного пиршества, любопытным взглядам оказывалось доступно только очаровательное детское личико, пугливо выглядывающее из кокона тёмного покрывала. Лишь четыре года спустя, во время всенародной помпы на великое торжество в честь Афины, отмечаемое раз в пятилетие, и затем в моменты выездов на ежегодные общегородские праздники-игры, горожане смогли как следует разглядеть и оценить божественную красоту её лика, обрамлённого тугим нимбом отливающих натуральным золотом волос, с огромными, цвета неба, глазами, удивлённо взирающими на суетный мир.

Восхищению и восторгам горожан не было предела. Для молодых Анона стала интригующим кумиром, для пожилых — опорой в надежде на милость богов. И вот божество пало. Пало ниже подошвы самой дешёвой и самой рваной сандалии — в прах.

Солнце близилось к зениту, и народ стал массово стягиваться к центральной площади. Многие заранее, ещё с рассвета, заняли места поближе к подиуму, чтобы не пропустить ни одного звука, ни одного мига предстоящего действа.

Путоний появился на Агоре, как и положено знатному лицу, приближённому к Полемарху, с точно вымеренным опозданием, когда кипение ожидания горожан достигло максимума, и быстро поднялся на возвышение. Он был облачён в длинный багровый хитон, должный внушать ужас любому преступнику перед неотвратимой карой уже тут, на бренной земле. Всадник поднял перед собой загорелую, могучую ещё длань, густо покрытую седым волосом, и полис стих. Разрезая толпу, четыре чёрных раба легко, словно субботнее пустое бревно, пронесли закрытый финикийским пурпуром паланкин, взлетели на подиум и поставили ношу на низких ножках на край помоста. Один из негров, тот, что с самым зверским лицом, запустил свои огромные ручищи под покрывало и рывком вытащил на свет, словно соломенную куклу, худую девушку с распущенными по плечам волосами, блеснувшими на солнце золотыми искрами. Все её узнали. Лицо Аноны, видимое под жёлтыми прядями, было всё так же прекрасно, но оно уже никого не могло обмануть. Тем более, что глаза блудницы потемнели и выражали уже далеко не невинное восхищение миром, а метали вокруг молнии непокорности и недружелюбия. Раб надавил рукой на плечо девушки, и она рухнула на колени.

Путоний сложил иссечённые шрамами руки на груди, и даже ветерок перестал шуршать складками одежд.
— Эта женщина покусилась на честь мужа, чем нарушила Закон Архоса. Я обязан её наказать.
Всплеск одобрительного шума резко затих.
— Я могу выгнать её из дома босой и простоволосой, и тогда она не проживёт вне стен города и недели, ибо каждый эллин и даже раб должен будет её ударить.
Снова на площади колыхнулась волна одобрения.
— Я могу не уследить за своим верным рабом, вбешённым столь низким предательством, и эта женщина упадёт со скалы в море.
Ропот толпы всё громче и нетерпеливей.
— Но я понял, что не освобожу боль из своего сердца, если не накажу эту мерзавку сам. Лично.

Все затаили дыхание от неожиданности. Всадник подошёл к покорно  стоящей на коленях, кутающейся в складках чёрной ткани, женщине, властным и сильным движением ухватил её за основание густых волос и поставил на ноги. А затем рывком сорвал с неё плащ, подставив жадным взорам полностью обнажённую белокожую фигуру. Агора ахнула: настолько прекрасное лицо Аноны не соответствовало странному уродству её тела. Плечам, рукам, груди и животу, вылепленным на зависть Артемиде, отвратительно контрастировало то, что находилось ниже. Жуткая бесформенность таза, сходящегося клином к копчику, торчащему сзади, словно хвост, напоминала ящера, а нелепо растущие из него кривые, жилистые ноги походили на корни дуба на обрыве. Выше пояса это была богиня, ниже — жалкое чудовище.

— Я решил: мы будем бороться. Оскорблённое достоинство орла и низкое коварство змеи. И пусть великая Гера рассудит нас и восстановит справедливость.

Путоний быстрым движением у шеи тронул драгоценную застёжку своего багрового хитона, и он упал к ногам, открыв немолодое, но ещё весьма могучее тело закалённого бойца и полководца. Крепкие чресла прикрывала только набедренная повязка того же цвета бычьей крови, скреплённая золотой заколкой с красным яхонтом. Всадник медленно отвёл седовласую длань за спину, и баклажанокожий токсот услужливо вложил в его пальцы рукоять средней длины плети, предназначенной для управления волами на пахоте. Толпа восхищенно взроптала, оценив аристократическую позу.

Первый удар бича вырвал узкую полоску кожи на груди преступницы, и первые брызги крови оросили первые ряды зрителей. Анона, не издав ни звука, качнулась назад, не удержала равновесия и, нелепо извернувшись, приземлилась на колено.

Второй удар вспорол мраморную белизну спины, и доски подиума масляно заблестели рубиновыми россыпями. На этих досках, подскользнувшись, и растянулось неуклюже подлое существо, выбросив вверх и вбок свои корявые ноги. Взоры присутствующих, и мужчин, и женщин, и детей, притягивались, словно магнитом,  почему-то к одному, очень конкретному месту на теле избиваемой, тому, срамному, через которое и поимел бесчестие уважаемый воин. Но это место слишком быстро мелькало перед их глазами, и они никак не могли зафиксировать его в сознании.

На благородном обветренном лице Путония не дрогнул ни один мускул, не сверкнула ни одна искра в его тёмных очах. Было видно, что он не удовлетворён. И в третий раз карающий хлыст опустился на поверженную преступницу, перечеркнув её белый живот глубокой алой канавой. Несчастная издала ужасающий, протяжный рык, в котором выплеснулось столько боли и отчаяния, что горожане оторопели. На какой-то невидимый штрих сдвинулось их настроение, но куда, отчего — понять было невозможно. С одной стороны, челюсти удовлетворённо сжимались от справедливого возмездия, а с другой — сердца тоже сжимались. Но как-то не так, не в унисон. Сжимались от невнятного, смутного чувства, которое мешало правильно воспринимать сцену покарания злодейки. Мужчины как-то подобрались, посуровели, глаза женщин набухли неправильной влагой, и только молодняк смотрел на подиум не мигая, сжав ягодицы и окаменев.

Путоний твёрдой поступью приблизился к лежащей на боку в луже крови изменнице-жене и снова взял её за волосы, к концу ристалища поменявшие цвет с золота на ржавчину. Все, уже чётко понимая, что старый вояка напрочь покинул себя, приготовились увидеть последний карающий взмах и услышать хруст позвонков жертвы, но тут случилось невероятное. Обезображенное гримасой ужаса лицо Аноны вдруг разгладилось, став на миг снова прекрасным, потухшие глаза сверкнули синим огнём, и каким-то неведомым борцовским приёмом девушка выбросила навстречу мучителю свои уродливые, но крепкие ноги, обхватила ими его шею, намертво прижав не успевшее испугаться лицо к своему порочному лону.

Всадник выронил бесполезную плеть и, глухо рыча, как взбешённый зверь, принялся обеими руками отдирать смертельный захват, но тело Аноны словно вросло в него, слившись в единый нечеловеческий организм. Путоний хрипел, хлюпал, раскачивался во все стороны, пытаясь одновременно дотянуться руками до горла бывшей жены и сбросить её с себя, но все усилия были напрасны. Не устояв на подогнувшихся ногах, он грузно рухнул на спину, судорожно задёргал головой в поиске глотка воздуха, затем издал неподобающий высокому чину звук и застучал пятками по скользким доскам помоста.

Все присутствующие, включая верных слуг, оцепенев, стояли вокруг и даже не пытались вмешаться. Всемогущий Закон Архоса не давал никаких предписаний к данной ситуации, да и  прецедентов не вспоминалось. Смертельная борьба продолжалась несколько минут, затем тело всадника обмякло, по нему пробежал импульс конвульсии. Анона медленно встала и заковыляла по подиуму к своему чёрному хитону. Её фигура почему-то не показалась горожанам такой уж уродливой. Объявленный орлом борцовский поединок завершился победой змеи. Великая Гера рассудила и восстановила справедливость. На следующий год народное собрание полиса назначило Анону своим магистратом.