ДЕНЬ СОРОКОВОЙ
Этот последний день пребывания Ивана Петровича в кардиологическом отделении в качестве пациента, перенесшего острый трансмуральный инфаркт миокарда, больше напоминал водевиль. Все бегали, кричали, что-то друг другу доказывали, на кого-то ссылались, клялись и божились. В конце концов, здравый смысл всё-таки победил, разум пересилил мракобесие и справедливость, хоть и поздновато, конечно, но восторжествовала. Однако для этого пришлось попотеть и серьёзно напрячь нервные клетки...
Утром, в половине девятого, когда в отделении обычно начиналась конференция, Иван Петрович полный оптимизма, уже умывшийся и побрившийся деловито отжимался от пола под ободряющий хор соседей:
- Двадцать три... двадцать четыре... двадцать пять...
На счет «тридцать три» в палату как ошпаренный влетел заведующий! Увидев пациента, усердно занимавшегося столь непотребным делом, он запрыгал и исполнил сольную арию, лейтмотив которой заключался примерно в следующем: вы ничего не понимаете и слушаете всяких отщепенцев! У вас инфаркт - о-го-го! А молодые выскочки, эти сырые гы-гы, учат отца... то есть курицу... вернее петуха! И вообще, в отделении бардак, вторую неделю течёт унитаз в женском туалете, в клизменной не горит свет, в мире чёрти что творится - американский авианосец опять в Средиземном море, а никому до этого дела нет! А посему - немедленно прекратить это безобразие! И если не хотите неприятностей - срочно в кровать до особых распоряжений! В противном случае - могила, венок от сослуживцев, дети-сироты и молодая вдова... А ему, то есть заведующему - тюрьма на неопределенный срок или вечное поселение в Сибири, на разработке урана или чего там ещё в атомные бомбы кладут? В общем - конец света и всем кранты! Гибель Помпеи в сравнении с тем, что всех ожидает - так, мелочи жизни.
Во время исполнения монолога заведующий скакал и подпрыгивал, словно его, как куклу, дергали за привязанные ко всем конечностям верёвочки. А Иван Петрович, замерев, лежал на полу и слушал всё это с вытаращенными глазами! И было от чего. По неподдельному раздражению новоявленного виртуоза, по тому, с каким остервенением тот брал высокие ноты, заворачивал неимоверные по сложности пассажи, мгновенно перепрыгивая из середины первой октавы в начало четвёртой, становилось совершенно ясно, что возмущается тот отнюдь не без причины! А раз так, значит, инфаркт действительно имеет место, и что теперь будет неизвестно, как жить дальше - опять не ясно, и вообще уже чувствуется, что на горизонте маячит что-то похожее на гроб с музыкой! Вот и верь докторам, помрёшь и не заметишь...
Следующим по программе шёл номер Юлии Ефимовны. В исполнение оного она вложила всю душу, вещала с придыханием, с хорошо замаскированными, но всё же нет-нет и прорывавшимися рыданиями. Короче, тянуло если не на «браво», то уж на долгие овации - точно! Но ничего этого, к сожалению, не обломилось - ждать аплодисментов от Анальгина можно было всю жизнь, а Иван Петрович, уложенный ещё заведующим в кровать, уже блуждал в тёмно-сиреневых потёмках. У него ныло в груди, сосало под ложечкой, кружилось в голове и тошнило в желудке... Принятый по настоятельному требованию медсестры нитроглицерин к общему дискомфорту добавил ещё и пульсацию в затылке! Гарик заботливо укрыл поверженного одеялом, Анальгин, почему-то ухмыльнувшись, сходил за завтраком.
Но есть, во-первых, не хотелось, а во-вторых и не получилось: началась вторая картина первого действия - дверь неожиданно раскрылась и к кровати Ивана Петровича лихо подкатилась каталка с каким-то большим бело-зелёным прибором. Аппарат выглядел угловатым, неуклюже большим и от этого казался бестолковым, как любая вещь, сделанная второпях и не для себя.
Безусый юнец, оказавшийся медбратом отделения функциональной диагностики, подключил прибор к сети, на что тот недовольно заворчал и замигал красной лампочкой, ловко опутал Ивана Петровича проводами и резво принялся снимать ЭКГ. Но не тут-то было! Сначала присосавшиеся к груди шесть оранжевых груш стали по очереди отскакивать и падать на бок, потом что-то испортилось в самом аппарате, и медбрат, пропев чистым тенором:
- Опять наводка! - отключил электрокардиограф и стал проверять все провода один за другим. На это ушло минут пятнадцать. Контакты восстановили, однако электрокардиограф, снова заворчав, работать по специальности не пожелал! Промучившись с ним ещё минут десять медбрат, уже как следует взмокший, зло плюнул и выбежал из палаты!
Едва он скрылся, явилась лаборантка. Арии для неё, видно, не предусматривалось, поэтому этот выход сопровождался аккомпанементом в виде барабанной дроби её же каблучков. Она зачем-то взяла у несчастного из пальца кровь и исчезла! Зато появилась санитарка Валя, исполнила одиночный танец и поставила под кровать майонезную баночку - в общем, ясно зачем...
После этого наступило недолгое затишье. Все обитатели палаты номер двести восемьдесят семь неловко молчали, а сам Иван Петрович, казалось, и не существовал вовсе.
Едва изумлённая публика стала понемногу приходить в себя, как снова замелькали белые халаты и действо пошло по второму кругу - сначала взялся читать мораль заведующий - теперь он шпарил четверостишьями, не очень утруждая себя рифмами. Короче - крыл белым стихом! Вторым голосом - хорошо поставленным меццо-сопрано - ему вторила Юлия Ефимовна! Тема проповеди получилась единой: инфаркт - это наше будущее (может светлое, может тёмное - это уж на любителя, кому как повезёт), поэтому, как ни крутись, от него не уйти! В самой середине их выступления опять появился медбрат, на этот раз уже с другим аппаратом, и снова, как молодой, подающий надежды солист балета, забегал по палате. Второй прибор, хоть и был раз в десять меньше первого и умещался в небольших размеров коричневом чемоданчике, но, так же как и его предшественник, работать категорически отказался. Медбрат снова исчез, заведующий и лечащий врач тоже покинули сцену, причём начальник зачем-то прихватил с собой лежавшую на тумбочке путёвку в санаторий! На этом первое действие закончилось. На подмостках погас свет, на сцене остался связанный по рукам и ногам и напрочь отсутствующий в реальном мире Иван Петрович. Партер пустовал. Обалдевшие от всего происходящего друзья по несчастью - Гарик, Илья Афанасьевич и директор разбрелись по бельэтажу. Анальгин, развалившись, угорал в ложе бенуара...
В антракте старик почистил яйцо и скормил его своему любимцу.
- Не дрейфь, Ваня, - снова ухмыльнувшись, сказал он, - фальшивят они... Ты сам-то, неужто не слышишь? У них си бемоль - ну вылитый фа диез! Длительности не дотягивают, на паузах спешат, подпрыгивают не в такт... И потом - ну что это за стаккато?! Смех один. Сплошная халтура, нутром чую!
Едва Иван Петрович проглотил зеленовато-сухой желток и запил его сладковатым кофе, заботливо поставленным на тумбочку Анальгином, как на арене появился жабообразный профессор. Он впрыгнул в палату совершенно неслышно и несколько минут во все свои выпученные глаза изумленно смотрел на Ивана Петровича. Казалось, его удивлению нет предела, но чего он никак не мог понять - для всех осталось загадкой. А Иван Петрович приподнялся на локтях и застыл в этой очень неудобной позе.
Немая сцена оказалась довольно долгой и завершилась скрипучим вопросом:
- Так кто тут возмутитель спокойствия?
Все молчали, ибо на самом деле спокойствие возмущали не обитатели палаты № 287, а представители самой гуманной в мире профессии. Поскольку ответа на вопрос не предвиделось, пауза снова затянулась. Её прервал заведующий, внезапно появившийся совершенно ниоткуда - то ли из-за вешалки с полотенцами, то ли из рукава профессорского халата.
- Вот, Евгений Иванович! - несмело прошепелявил он. - Сороковой день трансму-гы-гы гы-гы-гы миокарда, реабилитация по полной программе, сегодня посылаем... то есть направляем в санаторий! Течение гы-гы-гы гладкое и вот на тебе, этот... Опять этот влез не в своё дело! Сказал вчера больному, что у него нет никакого гы-гы-гы! Ну, вы слышали на конференции... Возмутительное хамство! Никакой деонтологии, не говоря уже об этике! - заведующий неожиданно умолк, посмотрел куда-то вдаль и его взгляд сразу же наполнился мыслью, став от этого очень задумчивым и глубоким.
- А инфаркт точно верифицирован? - тускло мерцая выпученными глазами, одними губами тихо скрипнул профессор, совершенно не меняя при этом выражения лица.
- Ну! Десять дней в реанимации!
- Одиннадцать... - робко вставил Иван Петрович
- Даже одиннадцать! Потом тут - ещё месяц... И вы смотрели - в вашем обходе записано...
- А что на ЭКГ?
- Ничего особенного, обычный гы-гы-гы с переходом на гы-гы-гы. В начале подозревали даже гы-гы-гы, но слава богу всё обошлось... Все плёнки на расшифровке! - заведующий отчего-то закипел. - Пусть они дадут нам официальное заключение! - он даже топнул ногой.
- А где история?
- Сейчас принесут... Она на выписке... Оформляют санаторий... - теперь заведующий почему-то переминался с ноги на ногу.
- Нарушения ритма?
- Мы не зафиксировали, но в остром периоде как без них? У восьмидесяти шести процентов больных гы-гы-гы по данным литературы...
В этот момент медсестра принесла историю болезни и вручила её профессору.
- Так, - сказал тот, взяв в руки пухлую папку, - давайте посмотрим и решим...
Иван Петрович краем глаза посмотрел на профессора и отметил про себя, что на этот раз тот подошел к проблеме со всей серьёзностью. Даже по тому, как он взял в руки документы, чувствовалось, что по части бумаг это непревзойденный мастер.
Ну действительно, с каким чувством можно читать историю болезни? Неужели серьёзно? Иван Петрович вспомнил, как совсем недавно они все вместе интересовались случайно попавшей к ним «исторической болезнью» Кузьмича, как смеялись, перебирая все его недуги, как старик возмущался тем, что там было написано. Господи, а ведь это происходило не так уж и недавно! Ещё был жив профессор. После пришёл директор, Илья, потом ещё Афанасий и этот, храпун... Казалось, с момента начала болезни уже прошла целая жизнь! И вот сегодня, в последний день снова решается его судьба, и опять ничего не поймёшь. Отчего-то под занавес у них - кто в лес, кто по дрова...
А профессор тем временем раскрыл папку и извлёк из неё толстую, потрепанную и местами заклеенную розовыми лентами ЭКГ историю болезни. Чувствовалось, что для него это не просто кипа исписанной всяким вздором бумаги. Для него это - дело. В нём заключалась судьба человека, стройно, с первой до последней страницы всё здесь подвели как положено, по накатанному, так, что теперь шаг в любую из сторон расценивался как побег! Ошибки здесь быть не могло - эта слабость свойственна одиночкам, а тут - труд целого коллектива! Разве коллективный разум когда-нибудь ошибался?! Ни в коем случае! Один подумал, второй прикинул, третий предложил, четвёртый поддержал, пятый подытожил общее мнение, шестой утвердил, седьмой подписал, восьмой, хоть и имел несколько отличные от других мысли, но промолчал, решив на этот раз оставить их при себе, девятый принял к исполнению, десятый не задумываясь выполнил! Вот та цепь, в которой звенья притёрты без зазоров, которой сковано всё!.. Её не потеряешь, она никогда не заржавеет, ибо начищена до блеска, отполирована ежедневной, ежечасной работой без выходных и отгулов. Её не разорвешь - она крепка и вечна! И бейся в звенья, воюй с каждым по отдельности - только шишек набьёшь, но всё равно выдохнешься и иссякнешь. Вызвать на дуэль всю цепь - это кто ж потянет? Нужна ещё более мощная структура, а её пока выкуешь - жизнь кончится...
А может оставить всё как есть? Раз уж элементарная логика заменена философско-идеологическим понятием коллективной ответственности - стоит ли связываться? Это ж себе дороже. Надо ли биться? Бесполезно ведь...
- Так, - профессор хитро подмигнул заведующему, - если возникло сомнение - его надо обязательно проверить. Я правильно говорю? Верным курсом иду? Поэтому давайте-ка решим коллегиально и коллективно... Собирайте консилиум! Вы, я, лечащий врач, доцента не забудьте, из функциональной диагностики кого-нибудь там присмотрите. Ну и этого, нашего, пригласите - инициативу надо поощрять! Давайте на тринадцать тридцать, - профессор тяжело поднялся со стула и направился к двери. - Я буду у себя...
* * *
В пятнадцать минут второго вокруг Ивана Петровича жужжал целый рой - к этому времени его дважды расспросили и выведали всю подноготную, ему уже трижды измерили давление, четырежды послушали сердце и пять раз посчитали пульс! Басом квакал жабообразный профессор, тенором тянул заведующий, выедало мозг меццо-сопрано Юлии Ефимовны... По-комариному противно пищал голубой аппарат ЭКГ, шипел зачем-то включенный кислород, гремела барабанная дробь разнокалиберных каблучков. Вчерашний доктор стоял позади всех и прижимал к груди толстый журнал с большими иностранными буквами. Лицо его выглядело уставшим, щёки покрылись щетиной, но глаза, серые, быстрые, юркие метались по сторонам и, казалось, смеялись над происходящим.
А народ всё пребывал - консилиум набирал силу! Вошли несколько молодых врачей, две полные женщины и какой-то мужчина, чрезвычайно маленького роста с большими ушами и лицом запойного пьяницы. Последним вкатился Александр Васильевич и, взяв в руки ленту ЭКГ, сходу зачем-то дал голову на отсечение, что вызвало у сероглазого доктора непроизвольную улыбку. С этого исторического момента чёрная магия, облачённая в белые халаты, приступила к работе!
Первой взяла слово Юлия Ефимовна и попыталась убедить всех в незыблемости поставленного диагноза. Александр Васильевич эту идею активно поддержал, повторно дав голову на отсечение. По палате прошёл гул одобрения, творческого подъёма и глубокого удовлетворения. Профессор, несколько передержав паузу, громко квакнул, призвав тем самым к тишине.
Речь заведующего, произнесённая белым стихом, напустила тумана. Если из неё изъять все «гы-гы-гы», форшлаги и сфорцандо [1], то в основном он ссылался на явно неудовлетворительную работу гаража и прачечной, отчего больным уже две недели не меняют белье, да и врачи ходят в грязных халатах, что производит подчас жуткое впечатление... А по теме консилиума, то есть по существу обсуждаемого вопроса - ну что тут сказать! Гы-гы-гы коварен! А в данном случае - ситуация неординарная, можно даже сказать - трудная. Много неясного, возникают масса сомнений... Поэтому лучше перебдеть! Хуже от этого не будет, тем более, что дело серьёзное, летальность от гы-гы-гы, как известно, о-го-го!
За время всей этой речи профессор, как водится сидел, на стуле, расставив ноги в стороны, вывалив брюшко и, казалось, спал.
[1] Сфорца;ндо (итал. sforzando) - внезапный резкий акцент при исполнении музыкального произведения.
- ...а в общем - слово за нашими молодыми умами, - закончил выступление заведующий и язвительно проворчал: - Они теперь во всём разбираются, всё им нипочем, авторитетов не признают...
- Ну-ну, Василий Григорьевич, будет вам! - ржавой петлёй проскрипел профессор и открыл наконец-таки глаза, что далось ему, по-видимому, с большим трудом. - Давайте дадим слово нашему коллеге. Прошу вас, мой молодой друг! - он сделал акцент на слове «молодой» и повернулся всем корпусом в сторону сероглазого доктора, всё также молча стоявшего с прижатым к груди журналом.
- Я могу сказать только одно, - звонко сказал доктор, - данных за инфаркт миокарда тут нет!
Заворчали альты, загудели басы, застонали тенора, заплакало сопрано. Юлия Ефимовна независимо поморщилась!
- Я своё мнение уже высказал! - неожиданно вспылил Александр Васильевич, сходу захлебнулся соплями и раздраженно выкатился из палаты, отколов тем самым от консилиума весьма значительную часть.
- ...а для полноты обследования необходимо провести две пробы, чтобы уж всё подтвердить документально, - не обращая внимания на выходку реаниматолога, продолжил сероглазый доктор.
- Ну что ж, прошу вас! - галантно разрешил профессор. - Действуйте. А мы тут поприсутствуем, если вы, конечно, не будете против...
Крестовый валет быстро подошёл к аппарату, положил на него журнал и щёлкнул тумблером. Прибор по комариному запищал и сбоку стала появляться широкая розовая лента.
- А теперь, - доктор обратился к Ивану Петровичу, - глубоко подышите. Очень глубоко, двадцать вдохов. Давайте: раз, два, три...
Иван Петрович изо всех сил принялся вдыхать. Казалось, никогда в жизни он с таким рвением не дышал!
- Восемнадцать, девятнадцать, двадцать... Стоп! - сероглазый исследователь снова включил аппарат. - Оч-чень хорошо! - чему-то обрадовался он, посмотрев на тонкие кривые линии. - А теперь давайте пробу стоя. Вставайте!
- Что? - переспросил Иван Петрович.
- Вставайте! - повторил доктор. - Да не бойтесь! - он снова записал с полметра ЭКГ.
Иван Петрович покорно стоял, и у него кружилась голова.
- Так, теперь ложитесь, проведем ещё один тест - с ... [2]. Оля! - крестовый валет позвал медсестру. - Давайте!
...В вену Оля попала сразу и стала медленно вводить лекарство. Доктор поставил аппарат на запись.
Сначала у Ивана Петровича онемел язык, потом во рту появился солоновато-горьковатый привкус, [3] по телу пробежала волна чего-то горячего, и сразу же всё поплыло перед глазами. Головокружение прошло также быстро, как и возникло. Доктор внимательно смотрел на вылезавшую из аппарата бумагу, а Иван Петрович ждал, когда же наконец заболит сердце. Но в груди, конкурируя друг с другом, разливались тепло и спокойствие.
___________________
[2] Название препарата является врачебной тайной.
[3] Хочется заметить, что медицина располагает довольно мощным арсеналом лекарственных средств, вызывающих при внутривенном введении самые различные вкусовые ассоциации. Так, например, при введении в вену одного сильного антибиотика во рту тотчас появляется вкус горелой резины.
Через несколько минут, закончив запись, доктор собрал все снятые пленки, взял подмышку иностранный журнал и все члены консилиума не спеша покинули палату. Иван Петрович остался лежать на кровати весь в проводах, с раскоряченными мыслями и неопределённым будущим.
- Ну что, Иван? - в один голос спросили Гарик и директор наклонившись над поверженным.
- Нормально... - растерянно ответил тот. - Только голова ещё как не моя...
- Да... Жаль Ваня, что тебя сегодня выпишут, - с сожалением проворчал Анальгин.
- Ты думаешь? - оживился Иван Петрович.
- Вопроса нет! Этот сероглазый их добьёт! Инессочка права - карты не врут.
- Хорошо бы! - вздохнул несчастный. - А то я уже...
В этот момент в палату с криком:
- Руководят все, кому не лень! Одни начальники! Никакой деонтологии... - как метеор влетел заведующий.
Пока он выпускал таким образом из себя пар, к Ивану Петровичу подошёл сероглазый валет и быстро рассупонил несчастного, сняв с него все провода и электроды.
- Ну вот, вставайте, - доброжелательно сказал он и добавил. - Вы сегодня завтракали?
- Нет, - прошептал Иван Петрович.
- Тогда бегите скорей! Хоть пообедать успеете.
- А можно?
- Нужно!
- Доктор! - Иван Петрович неожиданно схватил врача за руку. - Ну скажите всё же, был у меня инфаркт или нет!
- Да не было! Я на этот счет ещё вчера высказался со всей определенностью! Теперь все ваши вопросы к заведующему! И будьте здоровы! Чао! - с этими словами он вышел.
Иван Петрович обернулся к заведующему, но тот как-то враз полинял и забегал по палате.
- Трудно, конечно, сказать определенно... - пробубнил он, хотя его никто ни о чем не спрашивал. - Но ишемическая болезнь сердца многолика...
- У меня был инфаркт или нет?! - громко спросил Иван Петрович. - Да? Или нет!
- Понимаете... В общем, мы вас отпускаем... Выписку мы сами отправим в поликлинику...
- А как же санаторий? - зачем-то гнусным голосом встрял Анальгин.
- Никакого санатория! - неожиданно заверещал заведующий. - С такой клинически неясной формой я не возьму на себя ответственность...
- А тридцать дней издеваться - на это ответственность взял!!! - в тон ему крикнул Иван Петрович, которого неожиданно затрясло от гнева. - На это ответственности хватило?
- Я не могу разговаривать с вами в таком тоне! - заведующий волчком завертелся на месте и вылетел из палаты.
- Не может он разговаривать! - прошипел Иван Петрович. - Не может разговаривать! Сапожник!.. - он снял с вешалки одежду и стал быстро одеваться. - Тебе только лифт водить или уголь кидать...
- Вань, успокойся, - Анальгин подошёл и похлопал по плечу своего любимца. - Солнышко светит, ты здоров как бык, жена молодая дома дожидается...
Иван Петрович, взъерошенный, разгорячённый, с надетым на одну руку свитером, внезапно запнулся, повернулся к Анальгину и неожиданно порывисто обнял его!
- Эх, везёт тебе Иван! - с неподдельной завистью произнёс Гарик. - Уходишь из больницы здоровым...
Распрощавшись со всеми в палате, Иван Петрович не спеша вышел на самую середину холла и смачно плюнул на пол, прямо к ногам стоявших здесь заведующего и Юлии Ефимовны, символизировавшей собой монумент чей-то от кого-то независимости. А наш герой, поступивший, конечно, далеко не лучшим образом, круто развернулся и, не сказав ни слова, по-военному печатая шаг, двинулся в сторону заветной двери, на которой кроме короткой информации:
ВЫХОД
предлагалось ещё:
ЗАДНИЙ ПРОХОД ДЕРЖАТЬ СВОБОДНЫМ!
А заведующий тем временем переменился в лице и, повернувшись к Юлии Ефимовне совсем спиной, зло проворчал:
- Вот беда! Кому ж теперь путёвку-то пристраивать будем?..
* * *
Поскольку другой дороги Иван Петрович не знал, он двинул через приёмное. Народу тут толпилось как обычно полным полно - у кабинета терапевта сидели люди, в основном довольно пожилого возраста. В углу, около разбитой раковины, сидел то ли нищий, то ли сумасшедший и молча разглядывал свои далеко не первой свежести носки. Рядом на каталке стонал окровавленный молодой парень. Несколько женщин что-то оживленно обсуждали в преддверии смотрового кабинета. Только что прибывшая «скорая» доставила старика, задыхавшегося и, наверное, от этого всего синего.
Около лифта Иван Петрович неожиданно нос к носу столкнулся со своим сероглазым спасителем - тот осторожно нёс перед собой огромную картонную коробку. Увидев недавнего инфарктника, а теперь совершенно здорового человека в «нормальной» одежде, доктор улыбнулся и несколько насмешливо спросил:
- Ну, отпустили?
- Послушай доктор, ну хоть ты скажи прямо - был у меня инфаркт или нет?
- Да не было! Зачем мне вас обманывать? Забудьте обо всем и живите спокойно.
- Спасибо. Попробую! - Иван Петрович кивнул и двинулся к выходу.
Доктор посмотрел вслед удалявшемуся мужу, зятю, передовику производства и несостоявшемуся инфарктнику и покачал головой.
На улице пахло весной и свободой! Всё вокруг дышало свежестью и пробуждением. Даже лежавший ещё кое-где маленькими островками грязный снег совершенно не портил ландшафта - его нейтрализовывала уже серьёзно набиравшая силу молодая зелёная травка. Светило солнце, чирикали воробьи, бездонной голубой глубиной потрясало небо!
Проходя мимо стоявшего в воротах бронзового бюста Иван Петрович с удовольствием показал известному патологоанатому фигу!
* * *