По двору с громким лаем носились гончие собаки, создавая сутолоку. Пофыркивали и били копытами лошади, звякали стремена, смеялись и переговаривались люди. В утреннем, прозрачном воздухе все предметы виделись особенно чётко. Еще не запылённые костюмы всадников, блестящие шпоры и пряжки, начищенные сапоги, яркие вальтрапы, разномастные лошади – всё выглядело нарядно, празднично. Круглолицая, веснушчатая девица, похожая на мальчишку подростка, горячила у самого крыльца вороного арабского жеребчика. Её с упоением снимал кинокамерой красавец с лицом гроссмейстера и фигурой атлета. Переводя объектив с разъярённой морды жеребца на ангельское личико девушки, он мечтал, что через несколько лет покажет этот сюжет двум малышам и их мамочке, Хилори. Ах, как они будут вспоминать дни своей беспечной молодости и в том числе этот погожий октябрьский денёк.
- Хилли, Гленн, заканчивайте. Вы видите, моя лошадь нервничает. Эй, кто-нибудь, да уймите же, наконец, собак. Сумасшедший дом, право. Скажите, Алиса, эта лошадь смирная? Как-то она быстро шагает.
Алиса, спортивная дама с мускулатурой и повадками львицы, держала в поводу великолепного рыжего жеребца с белой проточиной на морде и с белыми носочками на передних ногах. Она покровительственно улыбнулась подъехавшему к ней стройному всаднику на караковом мерине.
- Не волнуйтесь, Ольгерт, Чак самый спокойный конь в моей конюшне. На нём ездит шестилетняя дочь моей подруги и вполне с ним справляется. Лучше полюбуйтесь на Хилори, как прекрасно она держится в седле. Эй, Гленн, снимайте скорее, наконец-то Хилли удалось поднять жеребца на дыбы!
Поодаль, у ворот, беседовали двое – молодая худощавая женщина в косынке, верхом на светло серой кобыле и длинноволосый кудрявый брюнет. Время от времени мужчина срывался с места, подбегал к привязанному у изгороди гнедому коню, чмокал его в нос и снова возвращался к своей собеседнице. Видимо, разговор у них шёл о достоинствах гнедого.
- Всё, батарея села! – заорал Гленн и подошёл к Алисе и Ольгерту.- Ну что, трогаемся? Кого ещё ждём?
-Как всегда Олуэн, - усмехнулся Ольгерт. – Держу пари, что эта соня ещё не вставала.
- Проиграли, Ольгерт. Я полчаса назад заглядывала в её комнату, и Олуэн была почти готова. Кстати, вот и она.
На крыльце появилась экстравагантная дама, в отличие от Алисы напоминающая хищника помельче – пантеру или ягуара. На ней были не бриджи, как у всех, а потёртые синие джинсы, замшевая куртка с бахромой на рукавах и спине и ковбойская шляпа.
- А вот и я, всем привет!
- Наконец-то! Дай тебе волю, проспишь до самого вечера, а то и до завтрашнего утра.
- Успокойся, Гленн. Я прекрасно видела, что ты снимаешь Хилли, и никакая сила не заставит тебя прервать это занятие. Как только я увидела в окно, что ты прекратил съёмку, тотчас покинула свою комнату.
- Гленн, Олуэн, не надо ссориться, посмотрите какая погодка сегодня славная, - примирительно сказала Алиса. – Друзья мои, пора трогаться. Мэри, Ганнибал, поехали!
Мэри, Хилори и Ольгерт, уже сидевшие на лошадях, выехали со двора первыми. Гленн, критически оглядев узкие джинсы Олуэн, молча ухватил её за левую ногу и забросил на спину хорошенькой рыжей кобылки. Потом он некоторое время, чертыхаясь, прыгал возле своего коня на одной ноге, никак не попадая другой в стремя. Наконец это удалось, он плюхнулся в седло, а его огромный серый мерин присел на задние ноги и попятился. Гленн гаркнул на него, задёргал руками, заколотил ногами и рысцой поехал догонять Хилори.
Ганнибал не любил, чтобы его называли полным именем, поэтому все друзья называли его Ганни. Все, кроме Алисы. Ганни её уважал, немного побаивался и потому не перечил. Ему не хотелось, чтобы Алиса смотрела, как он будет садиться на своего гнедого. Поэтому Ганни облегчённо вздохнул, увидев, что она швырнула своё гибкое, плотное тело в седло, и жеребец широкой рысью бережно вынес её со двора. Ганни проводил взглядом красивую спину Алисы и поплёлся к изгороди. Воровато оглянувшись, он влез на неё и оттуда перебрался на коня. Ганни был известным пианистом. Он обладал абсолютным слухом и чувством ритма, однако, никак не мог уловить ритм движений лошади на рыси и подстроиться под него, поэтому предпочитал ездить коротким галопом или шагом. Он поднял гнедого в галоп. Чёрные кудри Ганни развевались по ветру. Собаки, словно ожидавшие этого момента, радостно бросились ему вдогонку.
Выехав в поле, всадники подтянулись и поехали тесной группой. Молчали, наслаждаясь тишиной, каждый думал о своём. Ольгерт о своём Чаке: «Хитрая тварь наверняка замышляет какую-нибудь пакость. Скакнёт в сторону, понесёт и сбросит в грязь. А я в белых бриджах. Ну и видок будет! Боже, как хорошо сидеть на веранде в уютном кресле, в домашних тапках и вычитывать свою рукопись».
Олуэн о плейере: « Чёрт, угораздило же забыть его на столе, теперь катайся без музыки, как дура!»
Ганни о том, как это здорово, что Олуэн забыла свой плейер, одно воспоминание о котором отравляло ему ожидание прогулки, и какая это красота – тишина. Ничто не отвлекает, в голове масса музыкальных образов. Вот, например, - тра-та-та, тра-та, та-та.
Мэри мечтала о вечернем коктейле
Гленн – о Хилори и большом куске мяса, нашпигованного чесноком.
Алиса, завистливо поглядывая на мальчишескую фигурку Хилори, лихорадочно вспоминала новейшую диету для похудания.
Хилори незаметно колола шпорой своего вороного, заставляя его дёргаться, и думала о том, что она много отдала, если бы в седле изумительного рыжего жеребца по имени «Добрая Надежда» вместо этой квашни, Алисы, сидела она, а рядом вместо надутого индюка Гленна ехал Боб Манфаук.
Первым молчание нарушил Ганни.
- Скажите пожалуйста, Алиса, как знаток лошадей, какая из наших самая лучшая? – и он любовно потрепал своего коня по шее.
- Здесь две классные лошади, Ганни. Это Джеймс Коллинз, на котором вы сидите, и мой Добрая Надежда. Оба жеребца чистокровные верховые, занесены в Студбук…
- Это почему же?! Арабские скакуны ничуть не хуже ваших чекушек. А ну, попробуйте, догоните!
Хилори вонзила шпоры в бока своего коня, вороной взвизгнул, два раза брыкнул и карьером понёсся по полю. В следующее мгновение рыжим пламенем полыхнула на солнце грива Доброй Надежды.
«О, прекрасный пожиратель километров! Да будут священны реки, из которых ты пил воду, да будет священна земля, которой касались твои копыта. Мчишься ты, неумолимый, как время и такой же стремительный. Нет тебе равных, пока ты ходишь под небом», - так думала Алиса, качая поводом. Упоённая скачкой, она закричала: «Добрая Надежда!», и не успел стихнуть Алисин голос, как она настигла соперницу.
Как ни были обе всадницы увлечены состязанием, раздавшийся душераздирающий крик заставил их осадить скакунов. Обернувшись, они увидели, что трое всадников стоят под большим вязом, а по полю мчится с болтающимися стременами светло серая лошадь.
- Что-то случилось с Мэри, - встревожено сказала Алиса, и они с Хилори поскакали к друзьям.
Мэри лежала на земле. Голова её была неестественно повёрнута,косынка сползла, и густые, волнистые волосы закрывали её лицо. Олуэн, хлопотала, склонившись над любимой подругой – щупала пульс, пыталась восстановить дыхание. Гленн ей помогал, Ольгерт и Ганни держали лошадей. Наконец Олуэн выпрямилась и хрипло произнесла:
- Всё кончено, она мертва. Похоже, сломана шея.
— Какой ужас! - от волнения Ольгерт пошатнулся. - Я всегда говорил, что эти лошади до добра не доведут. Это всё вы, Алиса, подстроили. Мало того, что угробили собственного брата, вам нужно было еще свести счёты с Мэри. Вы узнали, что она беременна, и ребёнок, родившись, будет претендовать на наследство – долю Вольфа в вашем бизнесе.
- Чушь! – возмутилась Алиса.- Я надеялась, что они, наконец, поженятся благодаря этому ребёнку.
Она гневно посмотрела на Ольгерта, развернула коня и умчалась в сторону посёлка.
— Помолчите, Ольгерт, — вмешался рассудительный Гленн. — Во-первых, надо вызвать полицию и врача, а во-вторых, надо сообщить о гибели Мэри ее родным. Кто-нибудь знает, как с ними связаться?
— Сейчас я посмотрю, — сказала Олуэн, — по-моему, у нее с собой были визитки её отца. Она их перед прогулкой раздавала, рекламируя его строительную фирму. О!
— Что там, Олуэн?
— Всего-навсего железнодорожные билеты. Но если бы вы знали! Мне теперь все ясно.
— Что все?
— Все! Я знаю, кто убил Вольфа. До этого я считала, что его убила Мэри, а теперь…
— Мэри убила Вольфа? Это невозможно! Теперь ты знаешь кто убийца?
— Кто?
— Назови его имя!
— Это… Хилори!
Хилори, закусив губу, исподлобья зыркнула на Олуэн злыми маленькими глазками. Ноздри ее раздувались. В следующий момент она прыгнула на своего вороного и понеслась к лесу.
— Не уйдешь, стерва! Мэри! О, Мэри!— завопил Ганнибал и, взлетев впервые без помощи забора в седло, поскакал вдогонку.
Джеймс Коллинз был второй по резвости лошадью в конюшне Алисы, и вскоре Ганнибал вернулся, ведя в поводу вороного с Хилори в седле. Её руки были связаны за спиной ремнём. Через несколько минут прискакала Алиса.
— Все в порядке. Полиция и медики скоро будут здесь. Отцу Мэри я позвонила и сообщила о несчастье, он тоже подъедет — объявила она, спрыгивая с коня.
-Ну вот, ты уже всё сделала, а мы только собирались, я и телефон отца Мэри нашла. Зато я знаю, что это Хилори застрелила твоего брата.
В ожидании все уселись на сухой, уже порыжевшей траве. Олуэн сняла свою замшевую куртку и прикрыла ею труп.
— Олуэн, но каким образом ты догадалась, что Хилори убила Вольфа? И почему ты подозревала Мэри?
— Видишь эти билеты, дорогая Алиса? О том, что они были использованы, говорит отметка контролера. Посмотри-ка, какое на них проставлено число?
— Десятое сентября — день, когда был убит Вольф.
— А теперь посмотри, куда эти билеты.
— Здесь указано Норвуд — Эберли
— Номер поезда?
— Сорок два.
— Сорок второй отправляется из Норвуда в 22:00. А Вольф был убит, как установила экспертиза, в начале двенадцатого. Точнее — в 23:10
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, но об этом позже. Эберли — местечко красивое, но глухое. Единственно, чем оно знаменито, так это виллой выдающегося пианиста Ганни Матюшинского. Только туда могла ехать Мэри в столь поздний час.
— Да, но кто может подтвердить это?
— Я,— сказал Ольгерт.
О Л Ь Г Е Р Т
— Девятого августа в пять часов ко мне ввалилась Хилори. Я как раз садился обедать, а так как я не рассчитывал на чей-либо приход, у меня на столе, кроме тарелки с холодной телятиной и бокала сухого вина ничего не было. Хил выдула моё вино, съела телятину и уселась на диване, прихватив гитару. Два часа она пела разные песни на один мотив, а я, голодный, слушал её. В животе у меня урчало. Поняв, что Хилли скоро не уйдёт, я позвонил Алисе. Пока она не пришла, мы с Хилли боролись, фехтовали и швыряли в дверной косяк кухонные ножи.
Наконец приехала Алиса. Она разложила мольберт и стала дописывать мой портрет. Хилли тут же заявила, что она тоже когда-то рисовала, что у нее потрясающая, авангардная манера, потребовала у Алисы кисти, краски, холст и стала его портить. Через час ей это надоело, она сообщила, что уже поздно и, пожалуй, она останется у меня ночевать. Я подмигнул Алисе и предложил Хилли зайти завтра, а Алиса подхватила её под ручку и уговорила поехать в свою студию оценить недавно написанный портрет арабского жеребца.
— Хорошо,— сказала Хилли, — я приду завтра в девять.
— Вечера? — с надеждой спросил я.
— Нет, утра.
Весь следующий день я скрывался, а после пяти вспомнил, что у Матюшинского вечером концерт. После концертов он обычно уезжает восстанавливать силы на свою виллу. «Вот где меня эта липучка не найдет», — подумал я и поспешил на вокзал. Но уехать мне не удалось. Я увидел, как к вокзалу подъехало такси и из него вылезли Ганни и Мэри. Оба были здорово навеселе. Я подосадовал, что мой план сорвался, зашел поужинать в кафе, а потом поехал в клуб. На перекрёстке моё такси остановилось у светофора, и в окно я заметил парочку, они прошли совсем рядом. В мужчине я узнал Боба Манфаука, а на руке его висела Хилори. Я слышал, как она сказала
— Уже поздно, Боб, давай зайдем к тебе выпить кофе, и, пожалуй, я останусь у тебя ночевать. Тогда завтра сутра едем на теннисный корт, а вечером — в ресторан. Была полночь. Что же ты молчишь, Ганни?
Г А Н Н И
— А что мне говорить’? Да, действительно, в тот день мы с Мэри после концерта, хорошенько отметив мой успех, уехали ко мне на виллу. Да, Мэри не убивала Вольфа, в тот вечер она была со мной. Простите, Алиса, Мэри была беременна от меня, а не от вашего брата, и мы собирались оформить наши отношения.Я обязан пролить еще немного света на эту историю, или еще больше запутать ее. В начале сентября, после концерта, ко мне в уборную пришел Гленн. Он долго распинался по поводу моей игры, хотя я отлично знаю, что он ни черта не смыслит в музыке. Ему еще при рождении медведь на ухо наступил. В конце своей хвалебной речи он протянул мне папку и, страшно смущаясь, сказал:
— Знаешь, Ганни, я тут сделал племяннику курсовое задание, но мне надо срочно уехать, а племянник приедет только послезавтра. Будь добр, передай ему эту папку, он зайдет к тебе за ней сюда. Дома-то тебя не застанешь, а племянник никого в городе не знает.
— Хорошо, — ответил я, сунул папку в сумку и тут же забыл о его просьбе.
А на следующий день я решил побаловать себя хорошим красным вином и купил в торговом центре бутылку любимого «Мерло». Доставая ключи от квартиры, я по неосторожности уронил сумку и бутылка разбилась. Вино растеклось, залило мою концертную рубашку, которую я только что получил из прачечной, и папку Гленна. Я решил достать из неё содержимое, чтобы посмотреть в каком оно состоянии. Это была какая-то электрическая схема. Весь лист был залит красным вином. О том, что студент может предоставить такую работу преподавателю, не могло быть и речи. Схему надо было перечертить, но я это сделать не сумел бы, и тут вспомнил, что Вольф хорошо разбирается в таких вещах, позвонил ему, и вскоре он приехал. Я ему вкратце рассказал, в чём дело, и показал чертеж. Вольф как увидел его, вцепился в эту схему, как клещ. Тут я заметил, что руки у него дрожат.
— Что с тобой?— спрашиваю.
— Ты знаешь, Ганни, что это за чертеж?
— Нет, — говорю.
— Это мои бессонные ночи, это плод почти года труда, исследований, экспериментов. Три дня назад схема у меня пропала. Теперь я вижу, что её похитили.
— Что ты теперь намерен делать?
— Восстановить схему и отдать тебе, чтобы ты передал её племяннику Гленна.
— А смысл?
— Есть смысл, — ответил Вольф и захохотал.
Едва Ганни произнес эти слова, как Гленн рванулся с места. В следующий момент взвились в воздух два тела. Гленн топтался на месте, пытаясь разжать львиные объятия Алисы и скинуть со спины пантеру-Олуэн. Не прошло и трёх минут, как порядок был восстановлен, и Гленн, связанный, сидел рядом с Хилори. Огромные гончие псы, рыча, не спускали с них налитых кровью глаз. Вдалеке что-то бухнуло, дрогнула земля, из груди Хилори вырвался стон.
***
— Что это значит, Гленн?
— Ей богу, Олуэн, я не знал, я не был в курсе, что это за схема. Мне её дали.
— Кто?
— Не знаю. Я ничего не знаю. Я тут ни при чём, мне…
— Трус, — прошипела Хилори, — ты всегда был трусом. И когда отказался ехать с нами на Эверест, и когда… Ну, признавайся, валяй, скажи, что это я попросила тебя выкрасть схему и за это обещала выйти за тебя замуж. Лопух! Да неужели ты поверил, что я мечтаю, стать твоей «домашней киской», как ты говорил, и все дни проводить в халате на кухне с тем, чтобы вечером набить твоё толстое брюхо пирогами и бифштексами. Торчать целую неделю в четырёх стенах, чтобы в воскресенье после обеда совершать с тобой под ручку чинную прогулку по Гези-Стрит? Да от такой жизни я стану глупой, жирной и трусливой как Алиса. Или сопьюсь как Мэри, царство ей небесное.
— Помолчи, Хилори, — прервал её Ольгерт, — нечего возводить напраслину на Алису и Мэри. Лучше пусть Олуэн расскажет, как она узнала, что Вольфа убила именно ты.
О Л У Э Н
— В тот день после обеда ко мне приехала Мэри. Она была очень возбуждена, разрыдалась, говорила, что Вольф осточертел ей со своими ухаживаниями, что она не испытывает к нему никаких чувств, что окажись у неё под рукой револьвер, она не задумываясь застрелила бы Вольфа. Я, как могла, успокоила её, потом мы немного поболтали о тряпках и очень много о Ганни. Мэри пригласила меня на его концерт, пообещала достать для меня контрамарку и уехала. А едва стемнело, заявился Вольф. Всклокоченный, взгляд блуждающий.
— Мэри у тебя?— спрашивает.
— Сейчас нет, а днем была.
— А Хилори не приходила?
— Нет, — говорю, — а что?
— Кто-то из них увёл мой револьвер.
— А почему ты думаешь, что именно они украли револьвер? Может, его взяла твоя сестра, Алиса или еще кто-нибудь?
— Нет. Револьвер стащили либо Мэри, либо Хилори. Утром я его чистил, когда ко мне ворвалась Мэри и швырнула мне в морду моё последнее письмо к ней. Мы немножко поругались, потом вошла Алиса и сказала, что уезжает в клуб, и что меня хочет видеть Хилори. Я вышел встретить Хилли, помог ей раздеться. В это время из моего кабинета вылетела Мэри, заорала: «Алиса, я с тобой!» — и они уехали, а Хил вошла ко мне. Она долго бренькала на гитаре, и я понял, что она засела у меня надолго. Я дал ей понять, что очень занят, а она начала канючить, чтобы я взял её в экспедицию на Север. Я сказал, что пусть она катится в Африку с моим шефом Бобом Манфауком, он будет визжать от радости. Она посмотрела на меня, ты знаешь, как она смотрит, когда злится, но ничего не ответила. Помолчала, а потом спрашивает:
— Ты ревнуешь?
— Как Мавр, — говорю.
— Ты злишься, потому что, как мне сказал Боб, у тебя пропала важная схема?
— Не беда. У меня уже есть кое-какие, гораздо более интересные соображения, и через годик Бобу все равно придется потесниться в своем шефском кресле.
Она захихикала, а потом заявляет: — Знаешь, Вольф, я, пожалуй, останусь у тебя ночевать. А завтра сходим в театр, у меня есть два билета…
— Нет, — говорю, — сейчас мы с тобой выпьем кофе, а потом мне надо будет уйти.
Вольф пошел заварить кофе, а когда вернулся, Хилори уже не было в комнате. Вольфу надо было с кем-то встретиться, он полез в секретер за деньгами и тут обнаружил пропажу револьвера. После этого он сразу поехал ко мне. Когда он ушёл, мне стало не по себе. Как я отпустила его в таком состоянии? Я решила догнать его и отвезти в своем автомобиле туда, куда он торопился. Вы знаете, что от моего дома к улице ведёт прямая, хорошо освещенная аллея. Когда я выбежала, на аллее никого не было. Значит, он пошел через парк, там дорога короче, решила я, и тут услышала выстрел. Прячась за деревьями, я поспешила вперед. Вольф лежал в тени кустов, я едва не наступила на его тело. Рядом валялся револьвер. Внезапно послышались чьи-то шаги. Они приближались, я испугалась, а вдруг это полиция, и меня застанут на месте происшествия? Доказывай потом, что ты не зайчик. Я спряталась за деревьями. Каково же было моё изумление, когда из-за кустов выскочила тонкая женская фигура, схватила револьвер и скрылась. Мне показалось, что это была Мэри. Я вспомнила наш разговор и решила: да, это она. Я не собиралась доносить на неё в полицию. Мне было жалко Мэри. Она давно жаловалась, что Вольф не даёт ей прохода, угрожает, что бывают минуты, когда ей хочется отравиться. Я была в курсе их отношений и подумала тогда: «Сам виноват, довел бедняжку до такого состояния». Я решила предоставить всё дело полиции и ни во что не вмешиваться. Расследовать убийства — это их работа. Вернувшись домой, я сразу позвонила Ганни. «Человек он известный, влиятельный — подумала я, — неплохо было бы заручиться его поддержкой». Но его дома не оказалось. Как нам уже известно, Ганни в это время ехал на свою виллу вдвоем с Мэри. Обратите внимание, на обратной стороне билета её рукой записан рецепт ватрушек, которыми нас всегда угощает Ганни, когда мы приходим к нему на чай. Мэри писала в поезде, смотрите, какие неровные буквы. Должно быть, благодаря этому рецепту билет не был выброшен, и по нему я узнала, что в момент убийства Мэри не было в городе. Выходит, револьвер взяла не она, а та, вторая персона, на которую падало подозрение Вольфа.
— А вот и полиция, — громко объявил Ольгерт, — какая оперативность! Мы уже успели раскрыть уголовное преступление, а они только-только тащатся. Привет, мальчики! В чем дело? Почему так долго?
— Пришлось задержаться. Там, в Норвуде, взлетела на воздух фирма Манфаука.
— Какой ужас! И много жертв?
— Нет, погиб сам Манфаук и два его помощника. На заводе никого не было, сегодня ведь воскресение. А они испытывали какую-то новую секретную установку.
— Это что, диверсия?
— Нет, предполагают, что в схеме установки была допущена ошибка.
— Или сделана умышленно, — тихо прошептала Олуэн.
1979г. А. Жарикова