Солнце, жгучее солнце, лучи табуном по степи, не укрыться даже в тени. Скорпионы, и те под камнями попрятались.
Узкое ущелье, вода в речушке мутно-зеленая, словно глаза степного волка.
- Нет, не управиться нам до темноты…
- Ой, не управиться.
Шустрый коротыш был из рода ткачей, ведущих родословную от матери-паучихи. Той, что укрыла в пещере самого Пророка, да святится имя его. Второй, грузный и медлительный, получил от отца в наследство тугой и неповоротливый ум. И в придачу - молельный коврик с пришитой у кромки пуговицей, чтобы стороны не перепутать.
***
На закате порыжели скалы, словно курага на городском базаре. Яма стала по колено, чуть глубже. Выросла рядом куча глинистой земли, влажной от пота.
- Надо успевать до полуночи!
- Ой, надо успевать. Олим-апа приказала успеть.
Внезапной тенью выхватил из ледяной воды рыбешку орел.
- Говорят, Корнэ-тата уже триста лет от смерти бегает.
- Не бегает. Не боится Корнэ-тата смерти. Шестерых сестер Олим-апы он встречал на пути своем, и для каждой играл на своем волшебном кобысе. Левая долька кобыса суть мир живых, правая – мир загробный, а две струны между ними – мужчина и женщина. Вместе они дают музыку, которая есть жизнь.
- И где сейчас те сестры?
- Это знает только Корнэ-тата. Наверное, хозяйка наша, Олим-апа, старшая, седьмая, тоже догадывается.
- Не нравится мне все это…
- Копай, Табигат, время летит, негоже Олим-апу сердить!
- Да, с ней шутки плохи.
***
Давно ушло набираться сил остывшее солнце. Высокий, сутулый - бесшумно возник незнакомец в густом лунном свете.
- Мир вам, добрые люди! Кому могилу копаете?
Не дожидаясь ответа, он достал кобыс – два полушария из цельного ясеня. Внутри, под самыми струнами, блестел маленький осколок зеркала, намертво приклеенный смолой.
- Тебе, Корнэ-тата.
Не ответил гость. Цепким взглядом заметил он ту, что уже поджидала его.
И откуда она взялась? Сухонькая старушка с добрыми руками, как ни в чем ни бывало, примостилась на куче могильной земли.
- Ох, и умаялась я, досточтимый Корнэ-тата, за всех своих сестер работу делать! Глянь, сколько людей на земле расплодилось, не успеваю я за каждым в отмеренный срок приходить. Но к тебе я спешила, как-никак, седьмую жизнь уже доживаешь, непорядок.
- Почтенная Олим-апа, не поверишь, но рад я тебе. Устал я от этого мира, от гор, от солнца палящего. Об одном только жалею – что не сыграть мне больше на кобысе любимом.
С этими словами, не дав никому опомниться, Корнэ-тата коснулся струн - первая из хвоста белой кобылы, вторая – из гривы черного жеребца. Родился звук, низкий и глубокий, словно из бездны, что между двумя мирами затерялась. Не в силах слух человеческий звука этого выдержать, пали ниц без памяти двое копальщиков.
***
Первым очнулся толстяк, неуклюже поднялся, огляделся. Олим-апы не видно было и следа. Луна сквозь облака серебрила бороду Корнэ-таты – он сидел без движения под ивой, откинув назад седую непокрытую голову.
- Живой, слава Аллаху! Спит, утомился, с Олим-апой совладать не просто.
Знаменитый кобыс лежал неподалеку. Взял его толстяк, хотел в руки великого певца-солсере вложить, да любопытство одолело. Куда зеркальце делось, что так ярко в лунном свете сверкало? Да вот же оно, на месте! Только перевернуто слепой стороной наружу. Непорядок…
Не успел толстяк о своей глупости пожалеть, как налетел ветер черный и с ним семь сестер верхом на тучах. Порядком успели они изголодаться …
Так окончился долгий век славного Корнэ-таты, а с ним и те удивительные времена, когда не поспевала смерть за людьми, и жили они по сто лет и более.