Коростель
Замороченный трёхметровыми сплошными заборами я, в конце концов, упёрся в тупик, который перегораживал совсем уж высоченный забор, а если сказать точнее, - стена, сложенная из кирпича.
За каменной стеной злобно лаял, судя по голосу, пёс-алабай. Он охранял зАмок, который давил дома садоводческого кооператива безумной архитектурой и размером. Так сверкает золотая фикса во рту бандита…
Странно, что дорога, по которой шёл, закончилась тупиком. Обычно, дороги, если и не ведут куда-то, то замыкаются в кольцо, а эта - в тупик.
Я обернулся - сплошные заборы завели сюда, а сходство со стальным тоннелем нарушали лишь жёлтые одуванчики, цветущие на обочинах, да культяпки обломанной сирени сверху.
“Теперь придётся тащиться обратно. - подумал я, памятуя, что никаких своротов в пути не было. - Что же делать? Придётся вернуться”.
Брёл обратно, глядя под ноги. Ноги ленились - не люблю я возвращаться той же дорогой, которой уже шёл, - люблю двигаться вперёд и вперёд…
И вдруг передо мной на землю, откуда-то сверху, опустилась птичка, похожая одновременно на официантку - аккуратным чёрным передничком, и дирижера - тоненьким, взмахивающим хвостиком.Трясогузка. Она поворачивала свою изящную головку и смотрела бусинкой глаза, будто приглашала следовать за собой. Потом, перелетев на метр, опять поворачивала головку. Я шёл за нею.
Так мы прошли метров десять, - и птичка остановилась, она тоненько попискивала и дирижировала хвостиком, будто хотела что-то сообщить мне.
И действительно, когда я подошёл почти вплотную, она взлетела и уселась на ветку сирени, а передо мной открылся узкий проход вправо между заборами.
“Странно, - подумал. - Как же я мог пропустить его? Но вот как-то пропустил, да и следуя обратно, если бы не птичка, скорее всего опять бы проскочил мимо”.
Дело в том, что кружа улочками незнакомого кооператива, я задумал выйти к лугу, который пока ещё не застроили коттеджами и домами. Я смотрел на него с другого берега реки, плотно уже застроенного, и решил обязательно побывать там.
Мне хотелось послушать этот луг, как слушал давным-давно подобный, недалеко от дома, в котором родился и провёл детство. Тогда на нашем лугу звенели жаворонки, перепёлки звали - “пить-полоть”, “спать-пора” , вопрошал -”чьи-вы?”, “чьи-вы?” - чибис, а к вечеру невидимый коростель дёргал трещотку. По-другому коростеля так и называли - дергач.
Увидеть коростеля практически невозможно - он не взлетает над травами, а проворно бегает между ними с большой скоростью.
Сколько раз тогда, в детстве, я пытался его увидеть! Услышав дергача, осторожно, стараясь не шуметь, крался на звук; но коростель замолкал на короткое время, а потом, будто посмеиваясь надо мной, радостно “дёргал” чуть ли не посредине луга.
И сколько бы я не подкрадывался, сколько бы ни кружил среди лугового разнотравья, увидеть загадочную птицу так и не удавалось; луг стрекотал кузнечиками, жужжал шмелями, пчёлами и прочим козявочным народцем.
Но коростеля разглядывал я лишь на картинке в толстом томе Брема…
И вот, свернув в узкий проход, где трясогузку сменили бабочки - сначала капустницы, а потом два павлиньих глаза - которые вели меня по тропинке вперёд, и действительно, вскоре я обнаружил калитку, закрытую всего лишь на проволоку. Я размотал нехитрую завёртку и открыл её.
Перед глазами расстилался вожделенный луг, над ним по сводам опрокинутой чаши неба там и сям замерли белые облака, отчего чаша казалась расписанной гжельским художником.
Меж белых облаков завитками сияла небесная гжельская синева.
Нынешний луг не поразил меня разнотравьем, - росла на нём обычная трава, никаких полевых цветов не видно, не стрекотали кузнечики, не летали шмели и пчёлы, не звенел сверху серебряным колокольчиком жаворонок.
Луг дальним правым окоёмом граничил с полосой леса, а по левому его краю шагали раскоряками мачты ЛЭП, которые терялись вдали, и на горизонте уже выступали дома-этажерки.
Но всё равно глаза радовались открывшемуся простору. Пройдя немного вперёд, я прилёг на тёплую землю, в траву и стал следить за белыми облаками, которые медленно всё-таки двигались, рисуя бело-синий узор на небесной чаше.
И уже чудилось мне “небо Аустерлица”, когда Андрей Болконский упал на поле боя и смотрел наверное на такое же небо, и в голове моей зазвучали, выученные ещё в школе, строки из бессмертного романа: “...Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу... “
Я чуть повернул голову - по самой высокой травинке взбирался, похожий на семечку подсолнуха, жучок. Цепко перебирая лапками, он, наконец, добрался до вершины травинки, отчего она чуть наклонилась, а жук замер, и вдруг раскинул сначала свои лакированные, жёсткие крылья, а потом выпустил и сложенные под ними тонкие, прозрачные крылышки эльфа и легко полетел. Полетел в это “бесконечное небо”...
“ Не так ли и душа улетит в своё время, - подумал я, - чтобы обрести жизнь вечную в том, горнем мире.” Кто знает?...
И тут мысли мои неожиданно прервались, - я услышал знакомую песню.
Коростель радостно крутил свою неповторимую трещотку: трак!-трак!-трак!
Я слушал и слушал эту незатейливую песню, смотрел в бесконечное небо, и ощущал, будто не было у меня такой долгой жизни с её любовями, взлётами и падениями, с детьми и внуками, с неизбежными потерями близких людей, - у меня, такого ещё маленького, почти невидимого в мироздании, всё ещё впереди, и всё ещё будет...