ЧАСТЬ 3. ПОДНЯТИЕ ЦЕЛИНЫ
Последний ссыльный дышит на Амуре легче,
чем первый генерал в России.
Антон Чехов
Благовещенск. 25 июля 1887 года. Воскресенье. Половина городского населения высыпала на Набережную встречать героев перехода от западных Российских окраин и до восточных. Но что же они увидели? Увидели такое, что не могли припомнить бывалые сибирские старожилы. К городским причалам подруливали, взмахивая веслами для Гулливера, чудо-каравеллы с экзотическими шалашными постройками на палубах времен незадачливого морехода Робинзона Крузо, угодившего на необитаемый остров и собиравшего свое допотопное жилище и плот из обломков кораблекрушения.
Возле паромов дрейфовали лодки. На каждом диковинном средстве для передвижения по воде стояло по четыре сухопутные телеги, при них по паре коней, а на каждом втором пароме еще и по корове, иные с телятами! Если без коней в походе не обойтись, то коровы-то зачем? Тоже переселенки? Вдобавок ко всему, с ближнего судна раздался приветственный крик петуха, возвестившего горожан о собственном прибытии в город Благовещения. Горластый предводитель куриного семейства вывел притихших горожан из оцепенения, разрядив атмосферу всеобщего недоумения веселым хохотом и оживленными пересудами. Переселенцы тоже таращились на город и горожан, на свою новую малую родину, куда тащились через голод, холод и болезни и откуда уже нет возврата. Что их ждет? И куда попали? Откуда бы им знать, что прибыли они на территорию Приамурской губернии, включающей в себя Забайкальскую, Амурскую и Приморскую казачьи области, в которых военную и гражданскую власть осуществляли войсковые атаманы, а Благовещенск начинался в начале девятнадцатого века с казачьей станицы Усть-Зейская? Сюда прибывали малоимущие крестьяне, чаще с Украины. В 1858 году станицу посетил Иркутский Генерал-Губернатор Николай Муравьев для установления межгосударственных отношений с Китаем.
Крупный вклад в основание и развитие Благовещенска внес святитель Иннокентий, воспитанник Иркутской епархии, миссионер, просвещенец алеутов и других северных народов. Вместе с Генерал-Губернатором он шел к цели присоединения и освоения Приамурья. Святителем был заложен к строительству Собор в честь Благовещения Пресвятой Богородицы, а станице присвоен статус города по имени Храма. Десять лет жизни отдал архиепископ служению на Амуре, и настолько успешно, что отсюда, с окраины, был назначен митрополитом Московским.
После пятидневных переговоров Генерал-Губернатор подписал с Цинской империей Айгунский договор, по которому левый берег Амура признавался российским. За крупный дипломатический успех Н.Н. Муравьев был возведен в графское достоинство с присвоением к фамилии слова «Амурский». Высочайшим повелением императора Александра Второго на присоединенных землях была основана Амурская область с центром в Благовещенске. В том же году в область прибыло восемьсот семейств, в том числе, из войска Донского сто двадцать семей, полтавских восемнадцать, томских тридцать. Все семьи причислены к волостям с наделом земли до ста десятин на семью. В следующие годы доля прибывающих полтавцев намного возросла. Всего в восьмидесятых годах того века в Амурскую область прибыло свыше тридцати шести тысяч переселенцев. Вот и весь сказ.
Поселенцев с далекой Украины встретили с почетом и уважением. Высшие амурские чины сочли за честь оказать им внимание и помощь. Новоселов разместили в номерах престижного Гостинодворского базара, а женщин и детей в роскошной гостинице «Кондратов и Компани». Посыпались дары, как из рога изобилия. Каждой прибывшей семье
выдали денежное пособие на обустройство и Акты на вечное пользование земельными наделами. В Кредитном
товариществе предложили льготные субсидии для закупки сельскохозяйственных машин. На предстоящий весенний сев не забыли выдать фонд зерна. У поселенцев головы закружились от радости, когда их привели на фермы для бесплатной раздачи по корове на семью да еще с телкой на развод! И зачем было мучить коров на поводу от бурятских степей до амурских полей?
В заключение всего, в городской управе главам семейств в торжественной обстановке зачитали Указ Царя-Императора о том, что все поселенцы освобождаются на двадцать пять лет от призыва в армию, а также от уплаты налогов на хозяйства. Вот это Царь! Вот это забота о народе! Оставалось жить и трудиться на благо себе и потомству. Храни его Господь, царя-батюшку.
Затем всех отпустили на десять дней для отдыха после дорожных тягот и приключений и ознакомления с городом. На новом сборе в Переселенческом отделе разговор пошел о выделении места для постоянного поселения. Чиновники и землемеры на карте показывали возможные варианты, рассказывали о достопримечательностях и особенностях той или иной местности. Долго судили и рядили, пока не выбрали лесостепь вблизи реки Белой и озера Громадного, где земли были плодородные, много сенокосных угодий и недалече до тайги. На том и сошлись, но поселенцам было дано разрешение на окончательный выбор местности по своему усмотрению. Не чиновники, а слуги народу. Сейчас бы так.
***
В начале августа новоселы погрузились на большущую баржу, на которой переплыли на левый берег Зеи, откуда проводник повел обоз к месту назначения. В Среднебелой, где располагалась волость, получили указание старосты перейти реку Белую и за ней основать поселение. Прошли от волости шесть верст и встали табором для отдыха на небольшом возвышении вблизи озера. Встали, оглянулись вокруг, и всем стало ясно, как днем, что лучшего места для поселения искать не надо, все равно не найти. «Здесь остаемся!» - зашумели вокруг, на том и порешили.
Место под будущую деревню выбрали на опушке в окружении зеленого березового леса. Невдалеке озеро, которое называлось хоть и не Громадным, но все-таки Большим. Как называлось, таким и было, на семьдесят два гектара водного зеркала. К реке раскинулись плодородные пойменные луга. Быстренько соорудили шалаши, покрытые травой и корьем. Иван, Давид и Никола подобрали поляну и взялись за сенокос. В крепких руках, истосковавшихся по крестьянскому труду, косы молниями летали по травостою, укладывая густые ряды душистого сена. Погода баловала косарей, и сенокосные луга на глазах покрывались стогами сена.
Зима была уже не за горами, поторапливая новоселов к застройке временного жилья. Начали копать котлованы под землянки глубиной до двух аршин, сверху которых, с противоположных сторон, укладывали два бревна на пояс, а по ним - матки из толстых бревен. По маткам плотными рядками укладывали толстые жерди, по которым выстилали слой корья, камыша и мха, потом крышу уплотняли глиной. Наконец, глину засыпали толстым слоем
земли и поверх покрывали дерном, чтобы трава впитывала дождевую воду.
Внутреннее устройство землянок также требовало умелых рук. Сначала ставили русские печи из подсохшего кирпича-сырца. Стены землянок утеплялись мхом и укреплялись жердочками. Дверные проемы и остекленные оконные рамы были загодя приобретены в Благовещенске, их оставалось собрать и вставить в лицевую стену. Полы выстилались мхом и сеном, придававшими сухость, их прикрывали домоткаными самодельными плотными коврами и расшитыми полотнами, вывезенными из полтавских хат. Матрасы и подушки набивались пахучим сеном, отдающим пряные целебные ароматы.
Когда поселенцы обосновались с жильем, пригласили батюшку из волости на праздник Успения Пресвятой Богородицы для освящения земляных жилищ. В честь того праздника 15 августа 1890 года новоселы назвали свою деревеньку, состоявшую из 17 дворов, Успеновкой. Так в Амурской области появился новый населенный пункт, основанный, главным образом, жителями Полтавской и Киевской губерний.
Оставалось разместить на зимовку скот. Всем миром взялись готовить надежные стайки от холодов и волчьих набегов, которые в зимовку только и жди. Сбивали плотные стены, будто крепость казацкую, из частокола, обмазывали их глиной; на крышах, как и в Сретенске, хранили сено. Позже с лугов свезли кошенину и сложили вплотную к стайкам, тоже для утепления. По ночам в Успеновку заглядывали медведи, хозяева тайги, бродили вдоль землянок, появившихся на недавних свободных угодьях, приглядывались к ним.
Пока на улице держалось тепло, Василий Трофимович организовал сыновнюю бригаду на рытье колодца во дворе будущей усадьбы, где со временем на месте землянки должен был встать родовой дом. Внутрь колодца опустили сруб из лиственницы. Водяной столб в нем поднялся до двух аршин от дна, а вода оказалась на диво чистой и вкусной, не напиться такой. Долго служил тот колодец основателям усадьбы и их преемникам, меняй только изредка сруб.
Николай, азартный любитель рыбалки и охоты, на озере обнаружил несметные стаи непуганой дичи, а вода была переполнена рыбными косяками. Там и гольяны, и вьюны или те же гольцы, красноперки и щука, чтоб карась не дремал. Водились и ротаны (амурские бычки), мелкая сорная рыба удивительной жизнестойкости, способная выживать даже в заиленных ямках высыхающих прудов, впадая в спячку и ожидая поступления большой воды. Умельцы наплели мордуты и принялись таскать уловы по ведру с каждой плетенки. Новоселам даже приелась рыба, считавшаяся деликатесом. Стали заготовлять ее на зиму, а на столе появилась озерная дичь и таежное мясо. Отец с Иваном да прибившийся к ним Димка, младший из братьев, добывали в лесу и кабанчика, и косуль.
***
Сибирь осваивалась около трехсот лет, но результаты оставались плачевными, пока в 1886 году, в котором семья Карпенко двинулась на Амур, царь Александр Третий не предписал правительству принять неотлагательные меры по развитию «богатого, но запущенного» сибирского края. Началась активная подготовка к строительству Транссиба, начатого в 1891 году одновременно на нескольких участках. Сорок шесть российских заводов строили паровозы, вагоны, выпускали рельсы. Сложнейшим участком оказалась Кругобайкальская железная дорога с девятью десятками галерей и тоннелей. На строительстве дороги трудились до девяноста тысяч человек одновременно.
Эффект дороги сказался немедля. На ее протяжении выросли десять городов, а ежегодное число переселенце в Сибирь возросло в сто раз. Переселенческие департаменты открывались один за другим. Александр Третий, царь милостью Божьей, обеспечил главное условие для подъема экономики – мирное развитие государства на протяжении своего царствования, укрепил государственную казну с десяти миллионов рублей до трехсот двадцати.
***
Степан, четвертый по возрастному ранжиру из братьев Карпенко, был парень с крепкой головой, какие не часто
выдает природа-матушка. За отпущенные ему короткие школьные годы он махом обучился грамоте, ученье шло впрок, как корм в хорошего коня. Он и собой был статен, пригож и красив. Как-то знал себе цену и держался с достоинством. Не случайно за время стоянки в Благовещенске Степана приметил капитан парохода «Аргунь» и предложил ему поступить на судно юнгой. По возрасту подростку было самое то, а на зиму, когда пароход вставал на ремонт, юнга мог работать в составе команды в качестве ученика. О подобном повороте судьбы Степан мог только мечтать. Его натура просила размаха, ей было тесно в пределах унылого крестьянского хозяйства, как горному орлу, запертому в железную клетку. Степан, просиявший от счастья, дал согласие, пообещав после обустройства семьи прибыть на пароход.
Не один месяц он упрашивал родителей дать ему вольную на собственную жизнь, отпустить в большой мир. Василий Трофимович и сам видел, что Степан замешан на ином тесте и не уткнуть его носом в борозду, но наказал помочь по первости семье, втайне надеясь, что сын втянется в работу и притрется к хозяйству, да не тут-то было. Степан уговорил Надю Барабаш, зазнобу сердечную, ждать его, пока мал мало жизнь на пароходе у него наладится. Мало того, так Степан подбил себе в напарники Ваньку Барабаша, давнего дружка с Полтавки и родного Надькиного брата. Его отец, Аким Григорьевич, без долгих раздумий благословил сына на самостоятельную жизнь. Тогда и Надюша с легким сердцем отпустила Степу в пароходство под присмотром брата.
Трое суток искатели городского счастья шли пешком с котомками за плечами до Благовещенска, а там прямиком в речной порт. Степана сразу приняли на «Аргунь» и даже с повышением, младшим матросом, а Ивана, по ходатайству капитана, приняли на другой пароход, который ходил по Амуру до самого устья, и тоже матросом. «Аргунь» же ходила с товарами и оборудованием на золотые прииски, находившиеся в бассейнах рек Зеи и Селемджи. В этих рейсах для Степана прошли три навигации, в которых он освоил ряд профессий. Работал и кочегаром. На побывку в дом родной он приезжал хорошо одетым, иной раз в рубашке со строченым воротом, и при деньгах, помогал отцу и братьям, но понемногу, пока ему не улыбнулось счастье. То самое счастье, о котором ему упомянул отец, когда поезд шел под Невьянском вплотную к золотым приискам: «Бывати, що натрапышь на щастье, де сам нэ чэкав».
В четвертой навигации Степан, будучи в должности старшего помощника капитана, как-то отдыхал в каюте. Пароход стоял под погрузкой дров в устье Селемджи, в местечке, о котором можно было отозваться одним словом – глухомань. Внезапно в каюту ворвался какой-то полный мужчина пожилых лет и с огромной бородой, точно как у сказочного Карабаса Барабаса. Одет по простецки. Как Карабас оказался на пароходе, непонятно. Со словами «Спрячь пока» он сунул под матрас какой-то увесистый сверток, замотанный в парусину, и выскочил на палубу. Там его и след простыл.
Загрузившись, пароход взял курс на Благовещенск, но за таинственным свертком никто не явился. По прибытию в город Степан добрался до комнатушки, которую снимал у одинокой старушки, развернул сверток, перевязанный крепким шпагатом, и ахнул при виде слитков чистого золота. Их было сорок, отливающих немеркнущим сиянием богатства и волшебства. Полфунта драгоценного металла в каждом! Полпуда золота! Целое состояние, и никаких документов или записки при нем.
Прошла зима, но гонцы за золотом не появлялись, а по весне на отмели Зеи нашли утопленника, какого-то беглого каторжника, по описаниям похожего на того Карабаса. Обладатель бесценного свертка не спешил со сбытом золота, чтобы не попасть впросак; лишь следующей зимой решился сдать малую часть в банк за наличные деньги, на которые купил в Благовещенске хороший дом к свадьбе с сердечной зазнобой Надюшей Барабаш. На Рождество в Успеновке при полной родне сыграли богатую свадьбу, и счастливые молодые переехали в собственный дом по улице Зейская, что в центре города рядом с улицей Большая и напротив Чуринской площади. Здесь Степану начиналась предпринимательская жизнь. Благовещенск разместился на слиянии двух рек, одна красивей и крупней другой. Город чинный, улицы просторные и опрятные.
Самыми доступными развлечениями для горожан были прогулки и гуляния, для чего был разбит центральный парк; в нем играли военный и бальный оркестры. К 1900 году в городе работали два театра, где Надя Карпенко (в девичестве Барабаш) стала завсегдатаем; завела себе новых подруг из купеческой среды. В кинематографе шла картина «Сонька – золотая ручка», нашумевшая на весь город. Ипподром рысистого коннозаводства привлекал зрителей конными скачками. Состоялся дамский чемпионат французской борьбы. В городе имелись все признаки столичной жизни – театры и кино, балы, публичные лекции и прогулки на пароходах. Как-то на Чуринскую площадь и в Сад туристов пригласили три тысячи горожан на праздник древонасаждения, а вместо праздничных представлений выдали им шестьсот саженцев на посадки в парках и скверах. Работа закипела. После посадок участников угостили конфетами. Вчерашние крестьяне, ныне горожане, старались не ударить лицом в грязь, соответствовать статусу респектабельных мещан. Носили модные фетровые шляпы.
А. П. Чехов подметил оригинальную черту характера местных жителей: «По Амуру живет насмешливый народ; все смеются, что Россия хлопочет о Болгарии, которая и гроша медного не стоит, и совсем забыла об Амуре» (из письма Суворину). Напомним, что территория Приамурья и Приморья превышает полтора млн. кв. км, что сравнимо с площадью Западной Европы, это еще и выход к океану, незамерзающие порты и соседство с Юго-Восточной Азией. Морские ворота в мир.
Амурское крестьянство многообразно, как лоскутное одеяло, представленное выходцами всяких народов и губерний. Селения староверов напоминали приглядные городки, а выходцы из староверов-молокан, как грибы после дождя, пополняли ряды деловых людей. Украинские поселки, как никакие, сохраняли национальные традиции в быту и в жилищном обустройстве. В них можно встретить украинские мазанки, амбары с соломенными крышами, вместо гумен - малороссийские клуни. А вот могилевские деревеньки незавидны и худосочны, их жители так и не могли освободиться от проявлений вековой зависимости и покорности. Раскланивались перед влиятельными людьми.
***
Следом за Степановой сыграли Иванову свадьбу, оженив старшего брата на Татьяне, дочери приезжего лавочника, поселившегося в Успеновке и открывшего лавку с ходовыми товарами для крестьянских хозяйств. Едва потеплело, как родовое семейство сообща приступило к заготовке леса сразу на два дома, для Ивана с молодой женой и для остальной семьи, где при родителях кучковались трое подрастающих сыновей – Давид, Николай и младший Димка. Дома рубили из березы, росшей вокруг. Лес валили и обрабатывали в две пилы: Иван с Давидом и Николай с Димкой. Василий Трофимович едва успевал подвозить заготовленные бревна к месту постройки. Весной их кантовали и заложили два сруба.
Возвели крыши, но строительные работы остановила весна, распорядившаяся приступить к работам по поднятию целины, корчеванию пней и подготовке пашни под посев. В первую весну засеяли две десятины пшеницы и десятину овса. Пашни было поднято уже втрое больше, чем у них имелось под Полтавой. С посевной, не сбавляя оборотов, перестроились на сенокосную страду, где бригада косарей в пять литовок работала споро и управилась довольно быстро. Одна забота сменялась другой, но каждая была в радость, все дела удавались по задумке.
Не успели оглянуться, как подошла уборочная. Хлеб убирали вручную, серпами да косой, оборудованной «грабками», косыми зубьями в виде грабель, но пшеница удалась на славу, за сто пудов с десятины. Овес и овощи тоже не подкачали. Для молотьбы хлеб сушили в овинах. Хозяйство прибавлялось. Еще весной отелилась корова. Глядя на нее, ожеребилась кобылица Савраска. Купили пару овец. К осени выкормили двух поросят и подняли еще пару десятин целины. Принялись за достройку домов, поставили на усадьбе деревянные козлы и начали резать продольной пилой плахи и тес на полы и потолки. Несмотря на все старания, дома к зиме достроить не удалось. Оставили их на усадку, а сами вторую зимовку встречали в обжитой землянке.
Деревня вырастала на загляденье; улицы широкие, свободные, со своеобразным уютом в расположении – без прямых линий и острых углов. В центе села – основные объекты правления и общественного значения. Здесь же, в центре, другое озеро, Шишкино, много меньшее Большого.
По настоянию Степана, Иван с молодой женой перебрались в город, где глава семьи устроился кучером в торговом доме «Кунст и Ламбертс», а Татьяна – горничной в доме богатого золотопромышленника Щедрина. Какое-то время Иван отбывал в Харбине, выполняя задания Степана в торговых делах. Только не прижилась деревенская семья в суетной толкотне, не пришлась крестьянской душе городская жизнь, и вскоре молодожены вернулись в родную Успеновку.
***
Зимой 1895 года сыграли свадьбу третьему сыну, Давиду, с давней избранницей Парасей, в свое время познавшей лиха со злой мачехой. На день свадьбы Парасе было восемнадцать лет, и их любовь с Давидом стала единственной на всю жизнь, сулившей молодым безмерное и непреходящее счастье, был бы Господь Бог благосклонен к своим праведникам. От умершей маменьки остался Прасковье сундучок, которым она очень дорожила. Он и был ей приданым. Молодожены в радости и согласии остались жить вместе с родителями, вели хлебопашество, разводили скотину. Осенью Давид нагружал пару подвод и отправлялся в Благовещенск на продажу картофеля и забитых поросят. Перед домом Давид подсадил грушу, которой здешний климат подошел лучше некуда. Отросла она, набрала силу плодовую и такой щедрой оказалась на вкус и урожай, что сельчане вереницами ходили за теми золотистыми плодами. Заходишь, пожалуй, если съесть такую грушу, что чашку меда выпить. А пчелы-то вились во цвету дерева! Поднимали качество меда.
К 1900 году в семье Давида и Прасковьи народилось трое ребятишек, Оля и мальчики-двойняшки, Гриша с Лаврушей. Старики души не чаяли в молодой невестке, и она по дочернему ласково относилась к ним. В родительском доме установилась идиллия семейного счастья и благодушия. Как-то в поездке Давид остановился в Благовещенске у Степана, оказавшегося дома, не в рейсе.
- Поихали на Сенной базар, - заявил Степан наутро.
- Та мэни картошку трэба продоваты, а не по базарам тягатыся, - отнекивался Давид.
- Встыгнешь з своею картошкой, сказав, едем, значыть, едем.
Приехали на Сенной базар, разбитый по улицам Иркутской и Торговой. Поначалу его называли Мелочным, но позже, когда здесь наступила специализация на сено и лошадей, получил новое название. Степан выбрал двух отличных молодых скакунов и оплатил их:
- Збирай, Давид. Це вам з батьком вид мене подарок.
- Степа! Так рази це подарок? Тут цилэ состоянье, а не подарок!
- Збирай, сказав. Моя симья мэни тэж состоянье, - ответил брательник, уже владевший грузопассажирским пароходом, на котором сам и был капитаном. На нем ходил и по Амуру, и в Китай, по реке Сунгари, до самого Харбина, где открыл собственный магазин. В Благовещенске он построил большую гостиную с рестораном, приносившую солидный доход. Умело распоряжался Степан золотом, свалившимся ему на Селемдже. Он входил в компанию иркутского купца И.Я. Чурина, знаменитого на всю Россию. Ныне на сайте Краеведческого музея имеются сведения: «Карпенко Степан Васильевич, благовещенский мещанин, выборщик гласных в Городскую думу на 1910-1914 г.г. по имущественному цензу, домовладелец ул. Зейская, 148».
Степан состоял в городском обществе, которое на собраниях избирало гласных (депутатов) Думы на 1910-1914 года. Круг выборщиков (избирателей) был ограничен высоким имущественным цензом, не менее тысячи пятисот рублей. Голосование проводилось шарами, для чего каждая урна – их выставляли по количеству избираемых гласных – имела по два ящика, в один из них опускались черные (неизбирательные) шары, в другой – белые избирательные. С тех пор распространено крылатое выражение «накидать черных шаров».
Уже в последующий период выборов депутатов Думы Благовещенска на 1914-1918 года шары были заменены на избирательные записки, подобие нынешних бюллетеней. Февральская революция отменила имущественные цензы, выборы стали всеобщими, равными и прямыми при тайном голосовании. Именно по такому самому прогрессивному и демократическому праву в ноябре 1917года в России было избрано Учредительное собрание, тут же разогнанное большевиками под забавным предлогом усталости караула нести охрану Собрания. Переворот или забота о карауле? Началась эра диктатуры от имени пролетариата.
Степан озолотил Наденьку, свою барышню-крестьянку, ходившую в шелках, соболях да жемчугах. В благодарность мужу-благодетелю она принесла ему семерых детей, сыновей Володю, Гришу и Виктора, еще и четырех дочерей. Все они получили высшее образование и занимались коммерцией в торговых делах отца. Красивые и модно одетые, но не исповаженные, они частенько приезжали в Успеновку к деду Василию; особенно тянулся к родовой усадьбе Григорий.
А что на усадьбе? Сообща держали большое стадо гусей, для которых озеро Шишкино, что посреди деревни, было раем на земле, где они паслись, плавали и плескались в свое удовольствие. На ночь гуси важно шествовали к дому и ночевали, прижимаясь к забору со стороны улицы, но строго по прописке, а не где-нибудь у чужой усадьбы. Никто их не охранял, но никто и не трогал. Благочестие было привычным людским понятием, создававшим мирную и доброжелательную обстановку на селе. Утром пернатых прикармливали, и они снова уходили к воде, без которой не представляли свое гусиное существование.
***
Свадебная карусель в доме не прерывалась, и настал черед Николая, взявшего в жены местную девушку Марфу, для родителей которых войти в родство с успешным и уважаемым семейством Карпенко было радостью и удачей. Для них приступили, как и полагалось в больших семьях, рубить дом и отделять на сторону. После у них народились трое сыновей, Спиридон, Мефодий и Алексей, поменьше числом, чем у братьев, зато все рослые, красивые и сильные молодцы, прям богатыри, которых позже отобрали на службу в царскую гвардию. Николай Васильевич нашел себе применение в немудреном, но выгодном деле. Он ездил по деревням и скупал молодняк домашнего скота, за лето откармливал, выращивая на мясо, которое сбывал на Гостинодворском базаре, прозванном жителями Мясным. Продажу мяса на нем контролировали десять молоканских семей с годовым оборотом в миллион рублей. Как-то на базаре ему встретился прохожий, с трудом тащивший на плечах кету двух аршин длиной.
- Откуда несешь?
- На Зее купил у рыбаков.
- За сколько взял?
- Да пять копеек!
- Всего-то?
Позже в деревне Николай открыл магазин. Зажили хорошо.
***
Наконец, подрос и младший. Дмитрий сосватал Наталью Юсько, высокую белокурую девушку, дочку Андрея Гордеевича, из числа первооснователей Успеновки. Сваты жили по близкому соседству, дружили и были рады радешеньки состоявшемуся родству. Опять совместно с братьями построили дом в рядок с отцовой усадьбой, где рослая Наталья нарожала десять детишек, и как по заказу, пятерых мальчиков и столь же девочек. Могла и больше, но решили, что хватит; и без того развели детский сад для пополнения сибирского населения.
Как дети подросли да взялись за крестьянское дело, так и семья зажила на славу. Помимо детей, Дмитрий с Натальей развели богатое хозяйство, табун лошадей на двадцать голов, коров и телок хорошей породы да мелкий скот на полный двор. Засевали много пашни, по площади посевного клина Дмитрию конкурентов не было, и хозяйство быстро пошло в гору. Малый по годам, да удалый по делам.
Дмитрий, мужик крупный и сильный, работал от зари до зари, сподобившись буйволу. Приобрел сельхозтехнику, сеялку, сноповязку и молотилку для зерна, даже завел собственную кузню. Для разросшейся семьи построил еще один дом, большой и высокий, под цинковой крышей. Фронтоны, кронштейны, несущие столбы и окна он украсил резьбой. В доме столы и лавки тоже покрыты резьбой. Оригинально изготовлялись скрыни, расписные сундуки, занимавшие в быту важное место. На свадьбах они вместе с содержимым заменяли невестам приданое. Детей и перечислить было не просто, сыны Проня, Захар, Василий, Дмитрий и Аркадий, дочери Мария, Соня, Женя, Поля и Тася. Из них только Захар умер в раннем детстве, остальные выросли здоровыми, крепкими и работящими. Все сыны радовали стариков своими успехами.
Из таблицы: родство Василия Карпенко причислено к Успеновскому сельскому обществу 28.02.1890 года, в год образования села. Его сыновья Иван и Николай выделились из родовой семьи в июне 1895 года. Дмитрий Васильевич выделился без согласования с волостью, самовольно. Степан Васильевич отбыл из Успеновки задолго до 1903 года, когда производилась перепись домохозяев. В списке приведены фамилии успеновцев, которые упоминались в первом издании книги; некоторые из них уточнены, правильно: Дидык (в первом издании Дидик), Черныш (Чернышов), Юсько (Носко). Имя одного из главных героев оказалось ДавИд Карпенко, а не ДавЫд, хотя советский паспорт ему был выписан на ДавЫда. Всего же на тот год в Успеновке числилось девяносто восемь домохозяев.
***
Все бы хорошо, но наступил черный год для многих успеновских семей. Прошелся он тяжелым и беспощадным накатом по семье Давида, в которой подрастали шестеро славных детишек, девочки Оля, Надя, Поля и Люба и мальчишки-двойняшки Гриша с Лаврушей. Расти бы им на радость родителям, так сразила деревню эпидемия дифтерии, которая стала косить детей без разбору.
Страшная кара не пощадила семью Давида Васильевича и Прасковьи, в которой черная смерть вырвала с корнем малолеток, всех до единого, в каждый день по одному. Дети, не успевшие осмотреться на белом свете, уходили в мир иной, ангельские души покидали родное гнездо. Скорбные процессии потянулись на сельское кладбище, где не успевали копать могилки. Мать металась, как подбитая птица, от одной кроватки к другой, не в силах помочь малюткам, сгоравшим в жару и таявшим на глазах. И медицины никакой. Какая медицина, если в ту пору на всю область приходилось с десяток врачей? За неделю скончались все шестеро, отмучились невинные страдальцы. Мать поседела, отец постарел на глазах, стал белый как лунь.
Последней умирала Оля, старшая из всех. Она видела, как чахли и умирали братики и сестрички, насмотрелась до боли на муки родительские и, смирившись с неизбежной участью, просила только об одном, чтобы схоронили ее вместе с ушедшими родными кровинками. Не хотела разлучаться с теми, с которыми выпила горькую чашу до дна.
И опустела изба, всегда наполненная детским гомоном и веселым смехом. Тихо стало, как в склепе могильном. Осталось шесть пар детской обуви и детские игрушки, которых раньше недоставало, а сейчас они стали никому ненужными. Отец и мать были в отчаянии. Прасковья не могла спать, ей слышались стоны задыхающихся детишек, а днями, побросав домашние дела, она бежала на кладбище, падала на родные могилки и кричала криком во весь голос, оплакивая и обливая их слезами.
Над калиткой двора несчастной семьи был вывешен черный флаг, знак страшной трагедии и карантина, по которому никто не имел права входить и выходить из дома. Семьи обрекались на самовыживание. Люди боялись выпускать детей из дома. Многие жители с детьми уезжали на свои пашни, где ютились во времянках и шалашах. В деревню прибыла запоздалая медицинская бригада, фельдшер и две медсестры. Они обходили дома, в которых в общей сложности умерло более пятидесяти ребятишек, производили их обработку.
Уже десять лет, как стояла Успеновка. Юбилейный год к основанию села. И что за наказание к празднику отпущено было Успеновке, ее жителям и основателям? Под каким знаком оно свершилось? Боже, да ведь это знак Успения! Это в память об Успении Богородицы, о смерти ее, был устроен праздник на небесах, а наивные переселенцы приобщились к нему себе на горе, назвав село по Успению! По этому названию и была выбрана свыше площадка для пляски смерти в год десятилетия села, ведь сказано в святом писании: «Вначале было слово». Ошиблись, ох ошиблись основатели с наименованием деревни…
Жуткая трагедия тяжело отразилась на здоровье родителей. С Давидом случился инфаркт. Прасковья ходила тенью, сама не своя. Видя их ужасное состояние, Василий Трофимович с Татьяной Ивановной дали им мудрый совет:
- «Йдьтэ до миста та визьмить соби дитэй з прытулку. И добру справа зробытэ, и вам станэ легшее». Так и сделали. В благовещенском детском приюте Прасковья подошла к малышам и взяла на руки Феклу, сильно похожую на Надю, одну из ее умерших дочек. Как взяла, так и не выпускала из рук, пока не получила разрешение ее забрать. Быстрому оформлению документов помог Степан, купец первой гильдии, имевший в городе большое влияние. С появлением в доме Феклы, в которой Прасковья видела живую Наденьку, ее материнское сердце смягчилось от недавней страшной утраты.
Давид выбрал под свою опеку семилетнего Степку, у которого даже фамилия оказалась схожей – Харченко. Дети, лишенные в приюте семейной ласки, сразу потянулись к новым родителям и были радешеньки вхождению в семью. Тут оказалось, что у Степы в другом приюте содержался братик Гурий, восьми лет, по которому Степа сильно скучал. Забрали и его, оформив в волости усыновление всех троих. Приемные дети жили в семейном ладу и согласии до совершеннолетия, пока не обзавелись собственными семьями. В приданое им выделяли по лошади и молочной телочке.
Татьяна Ивановна не смогла перенести горе горькое, неуемное, когда безжалостная смертушка день за днем уносила из жизни шестерых любимых внучат, росших на ее глазах. Вскоре она подселилась к ним, упокоилась в рядок с детскими могилками. Потом в семье появились свои дети, придавшие родителям жизненный смысл и продолжение. Вскоре родилась девочка, названная Галей, а позже у нее появились сестра с братиком. В 1914 году родилась Дора, аккурат к первой мировой войне, а через пару лет - Иван, которого ласково называли Иванкой, угодивший родиться в канун революции. Как-то им аукнутся грядущие перемены…
***
Тем временем угодья семейств Карпенко разрастались на глазах. В каждом сыновнем дворе имелся плуг-козуля, и не один, в который впрягали сразу по пять коней, и этот агрегат в пять лошадиных сил вспарывал целинные наделы, словно нож по маслу. Сообща, коммуной, братья разбили дальнюю родовую заимку, облюбовав место под пашню в пяти верстах от деревни, где рядом лес и небольшое красивое озеро, полное рыбы. Земля ровная, черноземная, только и ждала крепких крестьянских рук.
Выкопали землянку, огородили стоянку для лошадей и в пять бригад махом подняли добрую дюжину десятин, давших в первый же год отменный урожай пшеницы. Рожь-ярица тоже за лето поднималась в человеческий рост да с огромным колосом. Зерно шло крупное и наливное, а уж хлеб из него мастерицы выпекали такой, что запах стоял во весь двор. Такой хлеб выпекался под доброе настроение, когда покой и радость царили в душах хозяюшек и в их домашних очагах. Когда же зацветала в поле гречиха, собирая на медосбор пчелиные семьи, то от медового дурмана за версту шалела голова и душа наполнялась благодатью.
Каждая поездка на заимку была не только в трудовую нагрузку, но и в праздник для души. В озере, поросшем кугой и камышом, вода была до того чистой, что дно просматривалось в подробностях, каждый рачок и мелкий камушек как на показ. Среди травы и водорослей, как в подводных перелесках, ходили косяки карасей, шныряли пронырливые гольяны. В сторонке от всех стояли ленивые ротаны, рыба хищная, пожирающая икру, сильно костлявая, но вкусная в ухе. Если подвести им ближе к носу червяка на крючке, то, может быть, и клюнут.
Другое чудо творилось поверх воды, где при сезонных перелетах было тесно стаям диких уток и гагар. Ранним утром они шумно приветствовали восходящее солнце разноголосыми песнями, а на закате прощались с ним. Во время перелетов воздух стонал от гомона водоплавающих птиц и оглушительного хлопанья крыльями взлетающих стай, от которых чернело небо. В покосах, вокруг озера, водились перепелки, которые не боялись людей и были почти домашними. Рядом, в лесном околке, круглый год обитали косачи. С лесной живностью люди жили мирно, не истребляли ее бездумно, охотились редко и не для пустого азарта. Больше выращивали на мясо домашних животных.
Только не всегда и не везде человек ладил с живым миром природы. Объявившись в приамурских лесах, промысловые охотники устремились за черным золотом. Чудо природы, соболиный мех, легкий, льющийся меж пальцев нежнее шелка и волнующий взгляд глубокими темными окрасами с серебристым отливом! С таким товаром покупатель за ценою не стоял. Общее количество сбора доходило до сорока тысяч шкурок в год. Охотники ликовали, пока не стали замечать, чем больше шкурок на рынке, тем меньше соболей в лесах.
Выбив лесных красавцев, охотники переключились на белку, которой по Сибири в год уничтожалось по четыре миллиона особей. С пуском рельсовой дороги из богатой Сибири битой птицы в год вывозилось девяносто тысяч пудов. Когда же в Европе пошла мода на птичьи чучела и хвосты, то привозы шкурок филинов и орлов достигали пяти-шести тысяч пар. Пустела тайга, и никакой охраны природы.
Ранней весной бригады выезжали на полевые работы. Подросший Иванка страсть как любил боронить вспаханное поле. Для подготовки земли к посеву запрягали по три-четыре рабочие лошади в тяжелые деревянные бороны, с длинными железными зубьями. Иванка верхом садился на переднюю, направляя ее по полю, и лошади тащили борону, разбивая комья и размельчая землю. Ручные, примитивные орудия труда вытеснялись фабричными сеялками, веялками, молотилками. На плугах, названных козулями, ставились большие лемеха треугольной формы, серьезное изобретение староверов-молокан; многозубые ралы в кузницах реконструировали в культиваторы.
В Приамурье набирала обороты аграрная реформа. В губернии открылись склады и прокатные пункты техники и орудий, пласторезок, сноповязалок, жнеек-самосбросок и даже кочкорезок. В селах волостей устраивались показные демонстрации новых средств обработки земли, вызвавшие большой спрос со стороны крестьян на участие в опытах. В Успеновке в приобретении новой сельхозтехники преуспел Дмитрий Карпенко. По всей губернии разъезжали телеги-платформы с механизмами для очистки собранного зерна. Просили всего-то одну копейку за пуд очищенного зерна. Помощь со всех сторон.
В селение Александровское (потом именовалось как Бочкарево, ныне – город Белогорск) на ознакомление с зерноочистительной машиной германского производства (торговый дом «Кунст и Альбертс») со всей волости съехались крепкие хозяева. После засыпки неочищенного зерна, машина, похожая на бочку с колесами и работавшая от локомобиля, загудела, задымила, и из нее потек ручеек чистейшего очищенного зерна. Два богатых крестьянина тут же отсчитали по шестьсот рублей на покупку машин. В «Амурской газете» от 30.12.1901 года читаем выдержку из заметки: «На Амуре жаловаться на нужду стыдно: по правде сказать, живется русскому человеку недурно».
Лошадь крестьянину первый помощник. Без нее за хозяйство можно и не браться. Были те животные, умные и сильные, приспособлены к местности пребывания. В степях Западной Сибири их породы выносливы и закалены, малорослые, отличались легкостью и силой бега, выращены на круглогодичном подножном корму с добыванием из-под снега. У амурской породы, монгольского типа, преобладала иноходь, голова крупная, шея короткая, ростом выше. Ценной разновидностью выглядела минусинская лошадь. В Томской губернии выводили породы лошадей крупных и медлительных на бегу, но лучших для тяжелого извоза, чем они и ценились по Сибири и в Приамурье. Эти могучие тяжеловозы стали спасением переселенческому обозу на переходе от Тюмени до Сретенска на Шилке.
Легка ли жизнь селянам,
Без лошади – никак,
Крестьянин – не крестьянин,
Казак тож не казак.
Явилась человеку
В далеки времена,
С непамятного веку
Хозяину верна.
Крестьянская ты доля
И лошадь ко двору,
Запряжена во поле
Под плуг и борону.
.
Со временем семейства Карпенко обустроились и на заимках. Давид Васильевич поставил избушку с плитой, на фкоторой варил вкуснейшие борщи, такие, что запомнились Иванке навсегда. Он с интересом наблюдал за отцовыми приготовлениями борща. На глазах начиналось колдовство, в котором мясному бульону основной вкус придавала свекла. Давид Васильевич предварительно дробил кости на продольные части и ставил на слабом огне на четыре-пять часов варки, а за два часа до окончания добавлял мясную грудинку. К говядине мог добавить баранину или мелко нарезанную домашнюю колбасу. Бывало, борщ готовился на курином или гусином бульоне, тогда он назывался полтавским, в который другие виды мяса не добавлялись.
Потом кудесник кулинарии извлекал мясо и на бульоне, вываренном наполовину, готовил овощную часть. Свеклу он тушил в разогретом масле отдельно от других овощей и варил до полуприготовления в кожуре, а чистил позже и сбрызгивал яблочным уксусом или лимонным соком. Из других овощных добавок не обходилось без нарезанного лука, моркови соломкой и зелени. Мелко нарезанные помидоры варились в жире до его покраснения под помидорный цвет. Эти и всякие другие добавки, за приготовлением которых Иванка не успевал доглядеть, профессор украинской кухни поочередно закладывал в бульон, и не как попало, а в определенном порядке, известном только ему. Среди добавок бывала поджаренная мука. Из прочих секретов: борщ готовился не на воде, а на свекольной закваске. Двадцатиминутное настаивание - и лакомство подавалось на стол.
Вечером натруженные кони с удовольствием хрумкали мешку – мелко нарубленное сено, пересыпанное яричной дробленкой и смоченное водой, восстанавливая сытость и силы на новый день. Два труженика, отец и сын, ложились на застланные сеном нары, и под слабый свет каганца старший рассказывал малому сказки на сон, каких знал великое множество. А может, и надумывал.
Дед Василий Трофимович еще продержался бобылем несколько лет и умер скоропостижно. Однажды натопил он баньку, построенную им собственноручно, и под светлое Рождество пошел помыться, освежить тело и дух на праздник, но не дошел до нее по снежной огородной тропинке. Подобрали его застывшим на снегу, с чистым бельем, прижатым к телу. Обмыли в натопленной бане, которую дед сам затопил. Одели в чистое нижнее белье, которое сам подобрал.
Схоронили деда Василия на семейной усыпальнице и поставили в изголовье высокий лиственничный крест, какой он достойно нес всю хлопотливую жизнь на благо рода и односельчан. Так и разместились основатели рода, Татьяна Ивановна и Василий Трофимович, справа и слева от внучатого захоронения, охраняя вечный покой любимых внучат, которых не смогли уберечь в расцвете едва начавшегося детства.