Познакомились мои родители в Гурьеве, где мама в аэропорту работала метеорологом, а отец туда время от времени летал.
Однажды одна из маминых подруг горько плакала из-за какого-то залётного ясна сокола, а мама ей бурно сопереживала.
Отец, проходя мимо, со свойственной всем мужикам в данной ситуации бестактностью весело поинтересовался:
- Кого оплакиваем, девушки? - Ну и попал под раздачу!
Мама высказала ему всё, в чём были виноваты другие, а значит и он тоже. Основной же тезис её выступления гласил:
"Как переспать, так вы все тут как тут, а как жениться, так сразу в кусты!"
Несмотря на лучистые глаза, мама всю жизнь была женщиной грозной и темпераментной, а папа всю жизнь людей читал, как книгу:
- Ну почему же? -сказал он,- Вот на тебе, к примеру, я хоть сейчас готов жениться!
Мама конечно тут же выдала:
- Да я ещё за тебя и не пойду!
- Да?... А почему?..
- Да ты же старый!
Папа, которому было в ту пору года 32 от роду, спорить не стал. Он рассмеялся и сказал:
- А-а-а… Ну, тогда конечно!..Старый так старый…
Ветеран войны, боевой офицер штурмовой авиации он и так знал, что такие женихи в их аэропорту на дороге не валяются.
Ну а когда в очередной раз прилетал теперь в Гурьев и встречал смущающуюся маму, говорил шагающему рядом экипажу:
- А вот и моя невеста идёт! Меня встречает!
Те дружно веселились и довеселились до того, что к маме в метеорубку стали заглядывать работники аэропорта и говорить:
- Иди… Там твой жених прилетел.
* * *
В пятидесятых годах прошлого века все строились. Послевоенная Анапа была разрушена, и наша улица в те времена была последней.
За нашими участками сразу начиналось ячменное поле и лесополоса.
Там детвора обычно гуляла, играла в войнушку, жгла костры и, если находила, бросала туда снаряды. Иногда подобные игры кончались трагически, и дети оставались потом без рук или ног.
Дом отец строил с размахом, чтобы всем места хватило.
Со строительными материалами тогда было трудно, но он решал проблему со свойственной ему русской смекалкой: Устраивался на работу на кирпичный завод, куда не очень-то хотели идти, и получал зарплату кирпичом, а затем – в леспромхоз, и получал зарплату лесом.
Ну а поскольку он с лётной работы был отправлен на пенсию в 39 лет, на эту пенсию мы всей семьёй и жили.
Однажды родителям нужно было что-то в срочном порядке строить, и они решили нас с Мишкой отправить к маминой тётке, бабе Нюре, жившей в часе езды где-то в казачьей станице на берегу Азова.
Мне в ту пору было шесть, а Мишке около трёх. Мама нас туда привезла и через полчаса была уже в автобусе, идущем в обратном направлении.
Баба Нюра к нам часто приезжала, поэтому мы хорошо её знали и любили, а был ли жив её муж дед Гриша в то время, я уже не помню.
С дедом или без, но как бы то ни было, мы бедной бабе жить спокойно не дали! В тот же день я потерялась, и меня всей станицей искали до самой темноты. Когда нашли, я удивилась: чего искали, спрашивается? я бы и сама нашлась!
А на следующее утро Мишка у всех на виду со свойственной ему изобретательностью и инициативой поймал гадюку!
Он цепко держал её в кулачке мёртвой младенческой хваткой возле головы и довольно смеялся, наблюдая, как она извивается и пытается укусить, пока пробегавший мимо 15-летний мальчишка железным прутом не выбил эту змею из его рук.
Бедная баба Нюра была в шоке! Она сказала, что это не дети, а черти какие-то, и что в случае чего она за них отвечать не собирается.
Тут же собрала наши манатки и отвезла назад в Анапу. К обеду мы были уже дома.
Когда мы победоносно завернули за угол на свою улицу, отец на корточках сидел возле строящегося дома и месил руками глину. Мишка заорал:
- Папа! Папа! - и кинулся через дорогу ему навстречу. Я конечно же следом. Папа обнял нас грязными в глине руками и...прослезился.
Этого уже баба Нюра стерпеть не смогла! До самой своей смерти она со смехом вспоминала эту историю и приговаривала:
- Бедный! Соскучился! Надо же,целые сутки детей не видел!...
Пока Мишка не подрос, мама сидела с нами дома и пошла на работу только тогда, когда он стал школьником.
В те времена самым любимым нашим занятием было встречать её после работы. Примерно за час до прихода мы начинали метаться и выглядывать за калитку, затем бежали выглядывать за угол улицы Краснодарской, а если она уж совсем задерживалась, бежали ей навстречу несколько кварталов вперёд, примерно до улицы Гоголя.
Мама одаривала нас счастливыми лучистыми глазами, мы хвататись за её сумку, заглядывали в неё, и так, все сияющие, возвращались домой.
Глаза у мамы в этот момент были удивительно лучистыми, и если бы не эта особенность, вряд ли бы я помнила все эти встречи и проводы столько лет.
* * *
Однажды в разговоре с гостями отец вспоминал моё рождение. Жили мы тогда в Алма-Ате, маму увезли в роддом, а папа улетел в рейс.
Из рейса вернулся, - ещё не родила.
Снова ушёл в рейс, - снова не родила.
Явился в роддом и устроил там скандал:
- Что это у вас за врачи и чем вы тут занимаетесь, если у вас женщина столько дней никак родить не может?!
Оказывается, я лежала поперёк и меня никак не могли повернуть!
Снова отец улетел в рейс, в небе его и застало счастливое известие о моём рождении.
Имя мне выбирали всем экипажем. Пока мама размышляла, как дочку назвать, он прямо с неба прислал ей радиограмму:
- Поцелуй за меня мою доченьку Наденьку!
Но с той поры меня в случае любого протеста или неповиновения называли "поперечной".
* * *
По словам родителей я вообще во младенчестве не плакала и целыми сутками спала. Мне и пелёнки меняли спящей, и кормили, предварительно разбудив.
Зато Мишка отыгрался на родителях по полной! Он постоянно орал и всем был не доволен.
А я спала себе и никому не мешала. И отец, опустив голову и будто сам в себя, однажды с удивлением выдал:
- Уникальный ребёнок. Таких хоть десяток можно иметь.
И что-то в его интонациях было такое, что я почувствовала, как он меня любит.
* * *
Хотите верьте, хотите нет, но к ужасу своих родителей в раннем детстве я переболела полиомиелитом!
В 50-х годах 20-го века это была эпидемия, и многие дети попали под раздачу.
В том, что у меня был именно полиомиелит, сомнений нет. Не в деревне жили, а в самой Алма-Ате. Шухер был ещё тот.
Помню, отец, когда я была уже совсем взрослой, кому-то рассказывал обо мне, что я очень рано пошла, хорошо развивалась, а потом заболела,(тут голос у отца беспомощно-предательски дрогнул), и ПЕРЕСТАЛА ХОДИТЬ.
Сколько мне было в ту пору лет, точно не знаю. Около двух.
Сколько времени я не ходила, тоже в семье никто никогда не вспоминал.
Что интересно, я помню некоторые эпизоды жизни до двух лет, а вот период с двух до четырёх начисто отсутствует.
Помню только потом жёсткую ортопедическую обувь с железными крючками для шнуровки и запёкшиеся на обеих ногах корки крови во всю коленку.
Впоследствии врачи, видя, что я пошла, сказали, что в сравнении с другими детьми у меня наверно была более лёгкая форма.
Думаю, наш переезд из Алма-Аты в Анапу был одной из главных причин того, что Анапа в те годы позиционировалась, как детский курорт, и в ней был санаторий для детей, перенесших полиомиелит.
Днём эти дети лежали за забором на высоком берегу в своих кроватях, дышали свежим воздухом, пытались ходить с помощью костылей и, возвращаясь из музкальной школы высоким берегом, я могла их видеть, разглядывая как бы судьбу, которой мне удалось избежать и в то же время чувствуя невидимую с ними почти родственную связь.
Потом этот санаторий переориентировали на другие болезни, а реабилитацию осложнений полиомиелита оставили только в Евпатории, так как с середины 60-х полиомиелит стал в стране благодаря успехам вакцинации явлением редким.
Когда я стала взрослой, мне уже не верили про полиомиелит, так в людях было сильно в сознании укорено, что после него все остаются калеками.
Лет с пяти я уже ничем по виду не отличалась от других детей. Никто ведь не знал, как я сильно уставала и как болели перед сном мои ноги.
Даже мама этого не знала, хотя и регулярно таскала меня по врачам.
Почему?
А я думала, что у всех так болит!
Что же касается физкультуры, то по ней я всегда была последней в классе и однажды даже имела двойку в четверти!
Вы вообще представляете, что такое ребёнку с таким когда-то диагнозом перепрыгнуть через козла?
Но физрук этого не понимал, пока моя грозная мама не явилась самолично в школу для беседы с ним.
После этого он отказался брать меня в трёхдневный поход.
Так и сказал: " Она не дойдёт. Я её на себе тащить не собираюсь!"
Сейчас смешно, а тогда это для меня было настоящей трагедией.
Всем разрешили, а меня не берут!
А я тоже хочу сидеть у костра и ночевать в палатке!
Впоследствии за всю мою жизнь я слышала только о двух случаях, подобных моему.
Одним из них был очень известный французский фигурист, входивший в пятёрку сильнейших мира и любимец публики.
Его тоже мама отдала на фигурное катание, чтобы крепче на ногах стоял, как меня когда-то в балет.
Ни балериной, ни тем более фигуристкой я бы конечно не стала, но уже в юности носилась, как ветер, своей летающей походкой. А ведь когда-то не только мама, но даже незнакомые тётеньки учили меня правильно ходить, чтобы не косолапить ножки, за что им спасибо.
Так что к юности из всех зол я имела лишь туфли на низких каблуках, что впрочем успешно компенсировалось выссоким ростом.
Я совсем не помню того периода, когда не ходила, но иногда вижу сны, где я то в инвалидной коляске, то на тележке у самой земли.
Таких тележек с безногими инвалидами войны когда-то было полно в любом городе.
Я тот период не помнила, а подсознание не забывало.
* * *
Примерно лет в пять, когда мы уже жили в Анапе, я узнала, что все хорошие девочки всегда со всеми здороваются.
Жили мы в ту пору ещё на квартире, поскольку родители только-только начали строиться.
Я уселась на лавочке возле забора хозяйкиного дома и стала со всеми подряд здороваться.
Люди шли и шли, я здоровалась и здоровалась, а мне никто не отвечал.
И вдруг одна незнакомая тётенька мне ответила"Здравствуй, девочка!“
Помню эту тетеньку до сих пор.
***
Поскольку мы жили в курортном городе, то летом мама обычно пускала курортников,чему папа никогда не препятствовал.
Курорт в советское время – не то что сейчас, тогда и ездили больше, и спрос на квартиры превышал предложение.
Помню один случай, когда у нас возле дома на лавочке вторую ночь подряд расположилось на ночлег одно семейство из 3-х человек.
Я вышла к ним и уточнила: не ошибаюсь ли я, и действительно ли это они прошлую ночь здесь ночевали?
Они подтвердили, что двое суток уже не могут найти квартиру.
Пришлось прийти им на помощь, сказав, что у нас завтра вечером выезжают курортники, и если они согласятся переночевать на полу на матрасе в коридоре, то я переговорю с мамой, и завтра у них уже будет отдельная комната.
Так мы впоследствии и сделали.
Курорт и его обитатели – это вообще отдельная тема, но меня сейчас интересует больше тема семейная и то, как мы будучи совсем детьми умели сходу определять, кто откуда приехал.
Были у нас любимые города и регионы, были и не очень, а уж кого-кого, но москвичей мы терпеть не могли!
Горластые, скандальные, нахрапистые,гонористые, вечно всем недовольные, да ещё со своим кацапским выговором!...
Вот ленинградцы нам нравились! И сибиряки.
На Чукотке тоже народ был очень даже душевный.
А москвичи-и-и, особенно женщины...Да не дай Бог!...
По крайней мере, памятуя впечатления детства, мне легче теперь понять, почему украинцы «москалей» не любят.
Отец в дела курортные мало вникал, общался в основном только с мужской его половиной да и то весьма своеобразно. Сидит бывало на крыльце с внутренней стороны дома, рядом курортники ведут беседу и выпендриваются друг перед другом кто во что горазд. На отца в своём выпендрёже никто и внимания не обращает, он вроде рядом сидит и в то же время отсутствует, и вид у него расслабленный и простой-простой. Ну Иванушка-дурачок в самом что ни на есть хрестоматийном образе!
И лишь я, проходя мимо, со смехом на лету могу заметить, как из его глаз вдруг выскочила смеющаяся искра, реактивная, как самолёт, которую он тут же мастерски и погасил!
Я бегу дальше, ухохатываясь, что отец уже всех давно просчитал, как дважды два, и если и молчит, то разве что от лени, а они продолжают, ничего не подозревая, вести свой никчёмный разговор, возвеличивая себя любимых за счёт моего мудрого отца.
Однажды уже после смерти я увидела отца во сне и до сих пор удивляюсь этому сну.
Мой отец молодой и красивый стоял возле самолётов на аэродроме в окружении своих друзей и был он ну просто ослепительно красив.
Лицо его, всё в движении, было будто очерчено карандашом, и весь он был как бы в полётном порыве, темпераментный, стремительный, уверенный в себе.
Таких красавцев и в кино-то не часто увидишь, а тут мой отец...
Впоследствии я, рассказав о сне брату, спросила:
- Неужели наш отец в своей молодости мог быть настолько красив? В это просто невозможно поверить!
А брат как-то уверенно и спокойно мне в ответ:
- А что? Между прочим вполне возможно! Как мы можем судить, каким наш отец был до войны, если родились у него после тридцати пяти?
* * *
Всех своих соседей тех времён я до сих пор люблю, будто они мои родственники. Мы были детьми ветеранов войны, наперечет знали, чей отец в каких войсках воевал, восхищение наше их героизмом было искренним без преувеличения, поэтому все ветераны нас любили и берегли.
Помню, у дяди Олега через два двора от нас был маленький "москвичок* первого выпуска, который не столько ездил, сколько стоял на починке.
После очередной починки дядя Олег загружал соседскую детвору в этот драндулет и катал вокруг квартала.
Радости было столько, что запомнилось на всю жизнь!
Я совсем не помню, как мы умещались друг на друге на заднем сиденье, но до сих пор помню эту эмоцию радости и благодарности к хозяину "москвичка".
Катали нас в те годы вот так запросто.редко, поэтому каждый такой гуманитарный порыв со стороны взрослых наша детская память берегов и лелеяла.
В моём детстве был ещё только один дядька, который тоже вот так же катал детвору со всей улицы. Он со смехом остановил свой кругленький пошарпанный автобус, отворил дверь и сказал:
- А ну, залезайте!
Нам.конечно второго приглашения не потребовалось. Уместились и свои, и чужие.
Имени этого дядьки я конечно не помню, но кажется на войне он был танкистом.
* * *
Когда я в мечтах выбирала себе очередную профессию, строгая мама тут же пыталась навести свой порядок в моей голове, обрезая на корню только что проклюнувшиеся крылышки.
Отец лишь посмеивался:
- Ты, я слышал, лётчицей стать собираешься?
- Угу...
- Что ж, молодец.Профессия хорошая... ( мои крылышки тут как тут!)
- И с парашютом наверно прыгать захочешь?
Я, подпрыгивая по всем подвернувшимся кочкам :
- Угу...
- Надо же, какая молодец! Прямо вся в меня! (Полетели, полетели, полетели!...)
Лет в тринадцать я уже лётчицей становиться передумала и решила быть врачом. Мама снова недовольна: Ну что это за профессия для нормальной девочки? Постоянно среди больных людей, зарплата маленькая, грязь, инфекция, вызовы на дом. Короче, работа неблагодарная, безденежная и т.д. и т.п!
Тут на помощь приходит папа!
- Ты, я слышал, врачом собираешься стать?
- Ага!
- Людей лечить собираешься?
- Да!
- И нас с матерью лечить будешь?
- Ага!
- Вот молодец! И операции наверно делать будешь?
- Ага... Буду.
- Ты смотри, какая молодец!... Ну что ж, профессия хорошая, я согласен...
Не стала я ни лётчицей, ни парашютисткой, ни врачом, хотя врач скорее всего из меня бы получился очень даже неплохой, но у меня были замечательные родители, по-настоящему которых возможно стало оценить лишь издали, когда их уже нет рядом, и я с удовольствием теперь вспоминаю, как я кем-то мечтала в детстве стать, и как по-разному они мои мечты воспринимали.
* * *
Сказать по правде, спортсменка из меня была в детстве никудышняя, и вообще я была большая размазня.
Все мои ровесники умели делать то, чего не умела я, поэтому они надо мной смеялись и часто дразнились.
Брат был меня младше на три с половиной года, что в детстве срок очень даже приличный. Он был невероятно шустрый и драчливый, без дела не сидел, то мастерил рогатки, то самокат, то самопал. Однажды даже ракету в небо запустил, начинив банку карбитом, которая влетела ему прямо в лоб, оставив дугообразный шрам на всю жизнь.
Всё, чего не умела я, умел мой брат, а что умел мой брат, умела и я!
Сначала отец учил кататься на двухколёсном велосипеде брата, затем брат учил меня, а затем уже я лихо гоняла на этом велосипеде, заставив примолкнуть своих ровесников, выделывая всякие кульбиты, которых они-то уж точно не умели!
В результате я делала всё лучше всех прочих, но... с опозданием на три с половиной года.
Я умела ездить даже на мопеде, чего не умел из девчонок никто!
Я летела на нём, как реактивный самолёт, и кричала:
- Мишка!.. Лови!!..
Он бежал мне навстречу и орал:
- Жми на тормоз!... На тормоз жми!...
А прохожая девчонка, после того как я навернулась, перепутав тормоз с газом, мне вслед с завистью:
- А всё таки здорово!...
Эхх!
* * *
У каждого из нас в семье была своя отдельная комната, где по мнению мамы всегда был беспорядок, а на мой взгляд, так наоборот.
Девочка я была по маминому мнению ну прямо никудышняя - и ходила не так, и разговаривала громко, и смеялась некрасиво. Папу во мне всё устраивало, он рядом шёл и только посмеивался, а мама вечно была мной недовольна. И не так стою, и не так сижу, и не так хожу...
Все прогулки с мамой по городу были просто мучением. То не смейся так громко, то не сутулься, то не скачи, как коза! Ну прямо никакого покоя!
А ещё она всегда ругала папу, что он нам во всём потакает, а она одна должна отдуваться, поэтому он всегда для нас получается хороший, а она плохая.
Впрочем мама была правее папы. Я тоже была собой не довольна, но почему-то поделать с этим ничего не могла.
Моё сравнение с другими девочками было всегда не в мою пользу. Они все чистенькие, аккуратненькие, гладко причёсанные, а у меня то платье снова грязное, потому что руки об него нечаянно вытерла, то волосы лохматые, а почему, не знаю.
На школьных спортивных соревнованиях я тоже вела себя неадекватно. Все болельщики просто орут и руками машут, а я ещё и прыгаю на одном месте, как заведённая, и ничего с этим поделать не могу. Заставлю через силу себя остановиться, а через несколько секунд смотрю, что снова прыгаю, как укры на майдане.
Хорошо хоть мамы рядом не было, а то бы всё настроение испортила. Сама меня родила с таким темпераментом, а я теперь ей всегда виновата.
* * *
Когда родители были ещё помоложе, к ним время от времени наведывались друзья, в основном из бывшего лётного содружества.
Это была какая-то особая каста, которая внешне не отличалась от остальных мужиков, но изнутри была абсолютно другой.
Весельчаки и балагуры, и в то же время чуравшиеся показухи. Простачки, и в то же время палец им в рот не клади. Молчаливые флегматики с мгновенной искрой-стрелой в глазах.
А их собранность и реактивность вообще, похоже, не знала границ.
Когда они собирались вместе, между ними внутри начинала вариться какая-то только им понятная каша, которая мне очень нравилась.
А сами они, кажется, понимали друг друга слёту и порой не столько говорили при посторонних, сколько переглядывались, причём одними искрами глаз.
А уж какие это были патриоты! Сейчас таких нужно ещё и поискать!
Один из них, дядя Гриша, был Героем Советского Союза, чем мы с Мишкой очень гордились.
Дядя Гриша всегда приезжал на своей "Волге" с замечательным оленем на капоте и катал на ней нас с Мишкой в Джемете, где на настоящей маленькой газовой печке готовил обеды, вкусные-превкусные.
Он и папе предлагал достать "Волгу" и даже подкинуть недостающую для этого сумму, но папа почему-то не захотел.
Жёны у них тоже были под стать, и тоже были палец в рот не клади. И когда, к примеру, папа вдруг серьёзно заболевал, мама превращалась в такую талантливую сиделку, что мне там даже рядом нечего было делать. И это мне, от одного появления которой у отца иной раз температура с 40 через полчаса могла опуститься до вполне оптимальных единиц!
Талант этих жён состоял в том, что они понимали, с кем имеют дело и знали меру в общении с ними.
Одна из моих однокурсниц дважды выходила замуж за военных лётчиков, и оба они у неё погибли - один в Афганистане, другой в Чечне.
Когда это случилось во второй раз, я вдруг призадумалась и вспомнила, как однажды она в моём присутствии ни за что ни про что резко "опустила" своего мужа ниже плинтуса, из гордого орла сразу превратив его в мокрую курицу.
Не в этом ли причина того, что они погибли? Ведь если таким образом действовать постоянно, самоутверждаясь за их счёт и сбивая их внутреннюю самооценку, в экстремальной ситуации такая самооценка может оказать очень даже дурную услугу.
А нашим орлам самооценки никто не сбивал! И даже если они, пьяные вдрызг, в знак протеста против бабьего произвола с вечера уходили спать на голую землю в огороде, всё равно просыпались утром в том же огороде на матрасе с подушкой и даже под одеялом.
Возможно именно поэтому все они дожили почти до 90 и даже ненадолго пережили своих жён.
* * *
В лётной книжке у отца было записано около 150 парашютных прыжков и однажды я спросила его:
- А страшно было с парашютом прыгать?
И замерла в ожидании: неужели соврёт?
Он помолчал немного и после ответил:
- Второй раз уже не так страшно...
Надо же! Вывернулся!
* * *
По воскресеньям нам мама давала по десять копеек, и мы ходили в кино смотреть на втором этаже кинотеатра «Родина» детские мультики.
А однажды она нам дала аж по 21 копейке, и это было такое счастливое событие, что я запомнила его на всю жизнь.
Тогда мы купили одно мороженое на двоих за 19 копеек и дружно его поделили. Делили мы всё, даже семечки! Сидели и по одной перекладывали:
- Тебе... Мене... Тебе... Мене...
Из-за последней иногда дрались, но в целом жили дружно и весело.
Дома мама усаживалась перед нами на стуле и со смеющимися глазами говорила: - Ну, рассказывайте, что вы там в кино сегодня видели!
И мы начинали рассказывать про Машу и медведя, Незнайку, Красную шапочку... Все мультфильмы того времени были добрыми и светлыми без монстров и всяких прочих страшилок.
Сначала говорила я, но вскоре Мишка меня перебивал:
- Нет, Надя, ты неправильно рассказываешь!
И далее уже до самого конца говорил только он.
Моё «неправильно» было в том, что я излагала своими словами, тогда как Мишка шуровал наизусть, и я уже в дошкольном возрасте удивлялась его памяти, хотя в школе мне самой достаточно было прочитать один раз, чтобы запомнить всё и сразу наизусть.
О своей удивительной памяти Мишка мне напомнил вдруг лет в 35-40, когда однажды в разговоре я ответила ему словами Пушкина : «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей…», а Мишка вдруг подхватил и стал продолжать, продолжать и продолжать.
Сначала это было забавно, потом я удивилась, а потом и он, читая далее всего «Евгения Онегина» наизусть, вытаращил на меня глаза.
Он и сам не знал, что до сих пор всё это помнит!
Самое удивительное было в том, что его классная руководительница поставила ему двойку по литературе в восьмом классе, когда проходят «Евгения Онегина», и вынудила перейти в вечернюю школу! А наш «двоечник» был виноват лишь в том, что не умея болтать на литературные темы из пустого в порожнее, предпочитая иметь дело с оригиналом.
Наши родители в воспитании детей придерживались обычно той позиции, что учитель всегда прав, поэтому никогда с ними не спорили.
Я же в этом деле не такая. Случись подобное с моим сыном, всей школе было бы несдобровать!
Я бы явилась к директору, поставила бы перед ним своё чадо с «Евгением Онегиным» наизусть, поинтересовалась бы, знает ли сама училка эту поэму так, как мой ребёнок, а напоследок бы сказала, что если ещё раз возникнет подобная ситуация, я их «контору с землёй сровняю».
После такой убедительной «формулы» со мной обычно уже никто никогда не спорит.
Моему же брату с учителями явно не повезло: его первая учительница, Алла Семёновна, окончательно спилась на склоне лет и ходила по городу в самом что ни на есть затрапезном виде, позоря и себя, и своих детей, а вторая учительница, тоже с именем Алла, сыграла не самую лучшую роль в определении его дальнейшей судьбы, понятия не имея, что и с кем она творит.
Чтобы больше не повторяться и окончательно закрыть тему средней школы, припоминаю своего племянника Ваську, второклассника и двоечника, который с детской убеждённостью считал, что его учительница злая.
Однажды, когда я была у старшего брата в гостях в Шевченко (ныне Актау) и Васька ,зарёванный, вернулся с очередной двойкой по чтению,беспомощно приговаривая:
- Злая она!Злая, злая, злая! - я решила позаниматься с ним и за один вечер объяснила общий принцип правильного чтения, о котором бедный ребёнок не имел никакого понятия.
- Вот ты, - говорю, - Васька, сто раз прочёл в тексте слово «солнце» и всё читаешь его по слогам. - (А читал он действительно «со-л-н-цье», причём медленно!) – Ты ведь зрительно знаешь уже, как это слово пишется, почему по слогам читаешь? Как увидел его в тексте, так сразу смело и говори «Солнце!». Так же и со словом «Родина».
Бедный Васька обалдел! Через пять минут он уже вовсю читал почти без запинок тексты, ловко уже к моему удивлению спрягая это "солнце" во всех падежах!
К чему это я говорю? К тому, что большинство людей совершенно не умеет учить, и горе способным ученикам, попавшим к бестолковому учителю!
* * *
В восемнадцать лет я ещё порой позволяла себе детские выходки, которые тем не менее вспоминаю до сих пор с удовольствием. В это время я уже вполне прилично плавала, что Мишка и использовал в своих нескончаемых авантюрах. Например, в Анапе в те годы размещались морчасти погранвойск КГБ, так называемая «моршкола», и нашей с ним любимой забавой было уплыть подальше в море, где на больших шлюпках салабонов-морячков учили коллективной гребле, с целью повыпендриваться,подразнить и сорвать процесс их обучения.
Тренировали их далеко за буйками, где простого люда уже и в помине не было, до них нужно было плыть, плыть и плыть. Но нам с Мишкой, чем они дальше, тем больше понта!
Мы подплывали к самым шлюпкам, где на носу восседал «дирижёр», командным голосом выговаривая: «И –раз! И –раз!», а в ряд с обеих сторон сидели морячки и по команде на «И» поднимали вёсла, а на «Раз» опускали их в воду. Тут мы коварным образом с Мишкой и выныривали! Мишка начинал против такта ими дирижировать, а затем громко «тонуть», а мне и выпендриваться не нужно было, я просто смотрела на всё это действо и смеялась, потому что один факт того, что девчонка умеет плавать на такие большие расстояния само по себе было выпенрёжем ещё тем.
К тому же я прекрасно сознавала, что большинство этих «салабонов», прибывших в Анапу из сухопутных мест, и пятнадцати метров, даже по-собачьи, не проплывёт.
Утонуть я совсем не боялась, дыхание моря чувствовала буквально на интуитивном уровне, а перед его глубиной просто благоговела.
Бывает, человек на двухметровой глубине прекрасно себя чувствует и спокойно плавает, а скажи ему, что здесь глубина 5 метров, тут же его от страха парализует, и он начинает тонуть.
Мне же было, что два метра, что сто, я не вникала. Главное, чтобы дна под собой не чувствовать, оно мешало моему темпераменту во всю ширь развернуться.
Но однажды довелось спасать от утопления своего десятилетнего соседа Ваську, который неожиданно оказался на глубине.
Морское дно в Анапе углубляется неравномерно, и за первой мелью следует вторая, а за второй порой и третья, вот Васька неожиданно для себя между этими мелями вдруг и оказался!
Когда я к нему подплыла, он уже настолько был скован паническим ужасом, что мгновенно ухватился за меня спереди руками и ногами мёртвой хваткой и гирей потащил ко дну.
Вынырнув, я как-то убедила его не висеть на мне удавом, а взяться сзади за мои плечи. На плечах его и вывезла до следующей мели.
Вспоминая ныне этот эпизод, вдруг смеюсь: за такие подвиги мне было впору медаль за спасение утопающего заиметь...
Кто не бывал в подобных передрягах, понятия не имеет, какой это риск, даже если знает о нём теоретически. Но моя личная скромность тут ни при чём, и лучшей медалью было, чтобы ничего не узнали родители. Они бы мне такое устроили, что даже сейчас боюсь.
Васька дома тоже никому ничего не сказал, так что соседка тётя Алла, мечтающая приватизировать нашу отмостку у дома и передвинуть межу на наши законные 70 сантиметров, до сих пор не в курсе, от чего я её спасла в своё время .
* * *
Мама у нас хоть и ставила отцу регулярно чужих мужей в пример, дома с такой же регулярностью ходила в красавицах.
Холуйских комплиментов в случае чего отец не делал, он сразу применял штурмовую авиацию: «Красавица моя!» - что у нас и за комплимент-то никто не считал, потому что это уже было как вдох и выдох, а вдох и выдох, как известно, ещё никому не надоедал.
Все женщины у нас в семье с благословения отца, посмеиваясь, ходили в красавицах и всё тут!
Когда появилась Алёнка и ей исполнилось два года, она уже вовсю говорила не слова, а целые предложения. Дед был первым, которому она по-настоящему осмысленно стала улыбаться, и он конечно в ней души не чаял.
Приехала я как-то в отпуск из своего Казахстана, отвечаю на родительские расспросы, а Алёнка всё крутится возле, старается обратить на себя внимание, и вдруг слышу прямо над самым ухом вкрадчивое: «Красавица моя…»
Поворачиваю голову и обнаруживаю: Алёнка стоит на стуле, которого прежде рядом не было, смотрит своими ярко синими глазами прямо мне в душу и повторяет : «Красавица моя!» А, увидев в моих глазах оторопь и удивление, победно выдаёт весь свой накопленный за долгие свои годы словесный арсенал: - Красавица моя!.. Радость моя!.. Счастье моё!.. Золотце моё!...
Что тут можно сказать? - Эстафета принята. Да здравствует очередная красавица в нашем роду!
* * *
В детстве у нас был собственный фильмоскоп для просмотра диафильмов - вещь в те времена редкая и в хозяйстве необходимая.
По вечерам у нас в доме собиралась со всего квартала детвора, и под присмотром взрослых смотрела на стенке сказки народов СССР.
Однажды я, усмотрев вопиющую несправедливость, заявила всем, что нечего бесплатно ходить к нам в кино, раз в кинотеатре они за это деньги платят, и потребовала, чтобы отныне приходили только с деньгами.
Дети и явились с деньгами!
Я стояла у входа в комнату, а они, как само собой разумеющееся, вручали мне свои копейки.
Определённой таксы не было, у кого сколько было, столько и платил, потому что в деньгах ни я, ни они ничего ещё не петрили.
В конце первого же просмотра моя наблюдательная мама обнаружила в моей руке полную жменю денег и не на шутку встревожилась: откуда?
Я ей всё честно и объяснила, как на духу.
Бедной маме пришлось обходить потом всех соседей и возвращать эти деньги. Небось ещё и от себя «приплатила», потому что никто не знал, сколько платил. Так накрылся медным тазом мой первый коммерческий опыт...
* * *
Как-то у меня был день рождения, я с мамой шла по городу и вдруг нашла целый рубль. Погода была ветренная, он летел по дорожке мне навстречу и приземлился прямо под ноги!
Что уж было после с этим рублём, не помню, но приятный осадочек остался.
Но этот осадочек был ничто по сравнению с тем, как Мишка нашёл однажды на 1 Мая целых пять рублей!
Пять рублей в 60-е годы – это были очень приличные деньги и, чтобы их потратить, нужно было сильно постараться.
Бедный Мишка с друзьями тратил их весь день, одних семечек купил 5 стаканов, а деньги всё никак не убавлялись. Под конец они, бедные, так устали, что даже зашли в церковь.
Мишка до сих пор с восторгом и хохотом вспоминает своё первое в жизни посещение анапской церкви, которая показалась ему ослепительно красивой и расписанной от пола до потолка, чего не наблюдается в настоящее время. Посреди храма стоял чей-то гроб, шла немноголюдная служба, мальчишки понабрали себе всяких красивых «игрушек», понаставили везде свечей, а оставшиеся деньги побросали в ящичек для нужд храма.
Так и вспоминает, как они мучились от невозможности потратить деньги и как благополучно под конец решили эту проблему.
Из храма они уже выходили умиротворёнными и без копья!
С церковью Мишка продолжал дружить и когда она, в связи с закрытием того храма, переместилась к нам по соседству.
Особенно эта дружба явственно проявлялась на Пасху.
Однажды он заявился домой средь бела дня с полной майкой куличей, конфет и крашеных яиц. На мой вопрос, откуда такое богатство, он довольно ответил, что они с мальчишками возле церкви поздравляют бабушек с Пасхой.
- Это совсем нетрудно,- говорил он. - Подходишь к какой-нибудь бабушке и говоришь:
- Бабушка! Христос воскрес! - А она сразу: - Ой, внучек! Воистину воскрес! - И сразу что-нибудь тебе даёт. Ну ты сиди тут ешь, а снова побегу, они сегодня целый день в церковь идти будут!
Что и говорить, в те времена любая бабушка в состоянии была на свою небольшую пенсию одарить пасхальными гостинцами сорванцов вроде Мишки и его друзей. Пенсия тогда была у них может хоть и маленькая, да удаленькая, а ели мы всей семьёй Мишкины гостинцы потом целую неделю.
* * *
Дома у нас всегда жили кошка с собакой, по двору бегали щенки и котята, поэтому в детстве мы всегда были заняты делом.
Некоторые родители не разрешают своим детям на пушечный выстрел подходить к подобным животным, надеясь, что они от этого здоровее будут, но в нашей семье подобных проблем никогда не возникало, и никогда мои родители не топили, как некоторые, котят в ведре, потому что наши всегда успешно вырастали и благополучно пристраивались "в хорошие добрые руки."
Однажды я в одиночестве шла откуда-то по пашне на территории нынешнего общежития воинской части (бывшей рыбшколы) и услышала, как где-то кричат маленькие котята. Пошла на звук и обнаружила, что он исходит из-под земли. Раскопав, увидела четверых крошечных котят, завёрнутых в тряпку, у которых ещё даже глазки не проклюнулись. Принесла домой, рассказала всё маме, и мы оставили их у себя.
Поскольку они были совсем маленькими, мама поначалу кормила их из пипетки. В результате всех выкормили, распределили, одного оставили себе.
Но в том же детстве я помню, как однажды у меня на глазах жившие по соседству подружки стали мучить котят, и когда я заревела и закричала: «Что вы делаете!?», они мне назло со смехом взяли котёнка за задние лапы и со всего маху ударили о столб, размозжив ему голову так, что у него мозги наружу вылезли.
Если бы им знать, что я помню об этом котёнке и этом их деянии до сих пор!... Это как тормоз в моей голове, и в определённую минуту он всплывает и напоминает, что эти люди могут быть очень безжалостными и жестокими.
Ну а мама заботилась о своих животных всю оставшуюся жизнь и порой умудрялась их вылечить от таких тяжелых болезней, что только держись!
Был, например, случай, когда она всё лето лечила нашего кота, чуть не павшего смертью храбрых в войне с соседскими котами. У него был гнойный свищ, который начинался у головы, а заканчивался у хвоста. Бедный кот лежал пластом, свищ то и дело вскрывался то там, то там, а мама упрямо лечила, лечила и лечила, заставляя нас с Мишкой ассистировать.
И всё же он у неё выздоровел!
Детские уроки не проходят даром, поэтому мы тоже умеем всё, что умела наша мама – и кормить из пипетки, и очищать и смазывать раны, и лечить гноящиеся глаза, и выводить лишаи и блох, и носить к ветеринару и на рентген.
Сейчас у меня в комнате спит толстый,гладкий, хорошо упитанный щенок, который ещё не созрел для того, чтобы жить зимой в дворовой будке. И когда я берегу его здоровье, то в какой-то мере берегу и своё, потому что его проблемы неминуемо впоследствии могут стать проблемами моими.
А по соседству с нами живёт дворовый пёс Шкипер, которому, когда он попал под машину, чтобы сохранить ногу, собирали кости на спицу, за что соседи заплатили немалые деньги.
А у наших квартирантов живёт красавица кошка без одной передней ноги, которую предлагали усыпить, но хозяева опять же заплатили сразу за две операции – ампутацию и полостную – и бедное животное теперь вполне здорово. В то же время совсем рядом живут люди, у которых почти каждый год дохнут щенки, потому что их заедают клещи.
* * *
Если сравнивать нас с современными детьми, то такого изобилия игрушек, как сейчас, мы конечно же не имели. Была кукла, на которую мама время от времени шила обновки, пара машинок из личного Мишкиного гаража, свистульки, фонарики, но в целом родители на «фентики-ментики» не расщедривались и предлагали нам выходить из положения самостоятельно.
Однажды мы с Мишкой всё лето собирали и сушили лекарственные травы – ромашку и пастушью сумку – чтобы заработать на свои детские нужды.
Когда травы накопилось уже достаточно, отнесли её в аптеку на ул. Пушкина и получили за свои труды 20 копеек.
Вообще-то мы рассчитывали получить больше, но, как говорится, смирились с судьбой и направились в один секретный магазинчик, известный только Мишке, где по 10 копеек за штуку продавались пластиковые пузырьки объёмом 200-250 мл. Иметь такой пузырёк было очень круто: напильником сверху истончалась пробка, шилом в ней прокалывалась дырка, в пузырёк наливалась вода – и брызгалка готова!
Так что свой первый в жизни заработок мы израсходовали с большой пользой и остались очень довольны.
* * *
Когда пришла пора вести меня в первый класс, мама не на шутку озаботилась моим внешним видом. Ни наличие портфеля, ни форменное платье с белым фартучком не могли выправить положения, чтобы я выглядела, как прилежная ученица.
Спасти мамины амбиции могли только капроновые банты, которых в конце 50-х в продаже конечно же не было и с чем мама смириться никак не могла и не хотела.
Она взяла меня за руку и повела в гости к тёте Вале, жене отставного офицера, вернувшихся из Германии. У тёти Вали имелся белый капроновый шарф, на который моя мама положила свой голубой глаз.
Я сидела послушной овцой в комнате, залитой светом, наблюдая за разворачивающимся рядом действием, пока мама уламывала тётю Валю ради образования и науки пожертвовать своим любимым шарфом, разрезанием этого шарфа на две длинных ленты и обжигом под линейку горящей спичкой махрящиеся нитки капрона.
В итоге банты у меня были ничем не хуже других, и маме, и тёте Вале не пришлось за меня краснеть перед людьми.
Между прочим весь процесс добывания шарфа и преобразования его в банты происходил на месте алтаря нынешнего храма св. Серафима Саровского, который до того, как стать храмом, был домом тёти Вали и её мужа- отставника.
* * *
Свой первый суп я сварила в 4-м классе в 10 лет, потому что моим маме с папой захотелось вечером пойти в кино, и они со смехом решили свалить миссию приготовления супа на меня.
Помнится, я сопротивлялась, как только могла, но сопротивлялась не из вредности, а из опасения, что ничего хорошего из этого супа не получится и в результате мне же ещё и влетит за порчу продуктов. Родители же были убеждены, что варка супа – совсем плёвое дело; всего-то и нужно разжечь керогаз, поставить на него кастрюлю с водой, а когда она закипит, положить туда картошку, макароны, луковую зажарку и укроп с петрушкой.
Перед уходом они каждый по очереди раз по десять напомнили, что за чем и когда я должна положить в кастрюлю, проинструктировали процесс приготовления луковой зажарки, напомнили, чтоб не забыла посолить и не вздумала пересолить.
Между прочим, суп оказался вполне съедобным и меня очень хвалили.
Надо признать, смелыми были родители в наши дни. Один керогаз чего стоит!
* * *
Наверно каждому ребёнку запоминается первый самостоятельный поход в магазин, ведь это так страшно, что просто ужас.
Незнакомые люди, очередь, строгая продавщица, деньги, ну прямо пытка настоящая!
Случилось это до хрущёвской денежной реформы 61-го года, потому что деньги были ещё сталинского образца.
В один из таких дней мама ни с того ни с сего вдруг с улыбкой вручила мне кучу денег и поручила сходить в магазин, расположенный в конце нашего же квартала, чтобы купить себе...три шоколадные конфеты. 50 граммов!
Я, бедная, так перепугалась, что ни в какую идти не хотела.
Не нужны мне конфеты. Не хочу!
А мама всё иди да иди!
Пришлось перебороть страх и выполнить поручение.
Продавщица почему-то совсем не удивилась и восприняла мою просьбу с педагогическим спокойствием, чему уже удивилась я сама.
Наверно мама с ней заранее договорилась...
А маму наверно подсластить мне пилюлю подучил папа...
Он всегда решал сложные проблемы простым способом.
Чтобы было на кого потом спихнуть дальнейшие походы в магазин уже за хлебом.
* * *
Поскольку мы жили на черноморском курорте, то настал момент, когда мы узнали, что весь анапский пляж по осени буквально усыпан деньгами, нужно только постараться их отыскать.
Я в подобных поисках обычно участия не принимала, зато Мишка лет с 11 - 12 по окончании курортного сезона выходил на денежный промысел и очень в этом преуспевал.
Он был невероятно глазастым и там, где я находила с десяток монет, он умудрялся набивать полные карманы.
Все без исключения монеты были очень тёмными, потому что вода в Чёрном море имеет такую особенность, что металл от соприкосновения с ней чернеет.
Каждый год Мишка изобретал всё новые способы очистки этих монет, но они всё равно отличались от обычных.
Сколько у Мишки было денег, никто не считал, потому что в подсчёте черных денег не было нужды. Мишкины деньги считались поллитровыми банками!
В каждой банке лежали монеты только определённого номинала: 1 копейка, 2, 3, 5, 10, 15, 20, 50...
Сколько номиналов, столько и банок! И считались они примерно так: полторы банки копеек, почти полная банка пятнашек и т.д.
Для металлических рублей Мишка банок никогда не заводил, он их чистил и тратил сразу.
Надо сказать, что своим богатством Мишка никогда не жлобился и позволял всем оттуда брать, сколько захочешь. Поэтому, когда я уже стала студенткой музучилища и вырывалась на 2-3 дня домой, то перед отъездом заходила в Мишкину комнату, щедрой рукой отсыпала себе из его банок, сколько позволяла совесть, и когда впоследствии деньги у меня заканчивались, начинала содой, уксусом, нашатырным спиртом и всем, что взбредёт в голову, чистить Мишкины монеты, обеспечивая себе таким образом на очередной день прожиточный минимум.
И однажды в очередной раз делая покупки в продуктовом магазине, кассирша вдруг сказала:
- Девочки! Я давно вас уже приметила! Вроде бы и девочки вы на вид хорошие, и деньги у вас настоящие, но почему они у вас такие тёмные, где вы их берёте?
Пришлось поделиться с ней своим страшным секретом...
* * *
В наши времена каждый этап взросления маленького человека отмечался приёмом то в октябрята, то в пионеры, то в комсомольцы.
Отец:
- Тебя что, сегодня в октябрята приняли?
- Да!
- И что тебе за это дали?
- Звёздочку!
- Ну и что это за звёздочка?
- Октябрятская.
- Ну и что стоишь? Давай, показывай!
(Несу ему звёздочку).
- Так... Хорошая звёздочка. Только я не понял, кто это там внутри?
- Ленин...
- Кто? Ленин? А кто такой Ленин?
(Рассказываю ему про Ленина. Мама стоит рядом, посмеивается.)
- Так, понятно...Ну вот и ещё один партийный человек в доме появился!...
Приём в пионеры отмечался по такому же сценарию, но с ещё большей пышностью. Ведь там была пионерская клятва, которую положено каждому порядочному человеку до самой смерти знать наизусть:
- Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь! Горячо любить свою Советскую Родину, жить, учиться и работать, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия!
И снова отец посмеивается:
- Ну вот! Ещё один партийный человек в семье появился...
* * *
Когда отец работал в леспромхозе, чтобы получать зарплату лесом, мы были ещё совсем маленькими, и каждый раз, возвращаясь из леса, он передавал нам приветы от зайчика.
- Выходит, - говорит,- зайчик из леса и говорит: «Здравствуйте!» «Ну, здравствуй, -говорю я ему.
_ Ты знаешь в Анапе таких Надю с Мишей?
- Знаю, - говорю.
- Тогда передай им от меня вот этот гостинец!
« Гостинцем» обычно был почерствевший за день хлеб, иногда колбаса с салом, вареные картошка или яйца, короче, всё, что отец не успел съесть в лесу за день.
Мы, которых обычно было не заставить съесть и пары ложек каши, набрасывались на эти припасы и мгновенно сжирали всё до последней крошки.
- Ну как,- спрашивал отец,- вкусный гостинец?
- Вкусный! – кивали мы, давясь чёрствым хлебом.
- Что зайчику передать?
- Скажи ему спасибо!
А мама , довольная, смеялась и благодарно сияла своими глазами...
Однажды возвращается отец в очередной раз с работы и ничего не говорит.
- Ну как, видел зайчика?
- Нет, не видел.
- У-у-у...
- Лису видел, зайца – нет!
- И что она сказала?
Ну что могла сказать лиса, пока мама подсовывает папе её гостинец?
Конечно же она передала нам привет...
* * *
Купаться мы в детстве не любили. Особенно мыть голову. Мыло лезло в глаза и сильно щипало! Поэтому мама, купая нас, всегда рассказывала одну и ту же сказку:
- Жила-была девочка (мальчик). Гуляла она однажды на улице и вернулась домой грязная-прегрязная! Налила мама в корыто воды, стала дочку купать, а девочка плачет, кричит: «Я не буду белая! Я ведь загорелая!» - и купаться никак не хочет.
Стала мама дочке ручки мыть, а девочка кричит: «Они не будут белыми, они ведь загорелые!» - а ручки взяли и отмылись!
Стала мама дочке спинку мыть, а девочка кричит: « Она не будет белая, она ведь загорелая!» - А спинка взяла и отмылась!
Стала мама дочке…- и далее все части тела, которые мыла нам мама, пока мы орали в страхе, что скоро будут мыть голову.
* * *
Как я уже упоминала, жили мы с Мишкой очень дружно и если и дрались, то только по самым серьёзным и существенным поводам. Например, из-за алюминиевой ложки, которая была у нас одна-одинёшенька среди стального изобилия всех других ложек.
К счастью, мама была на страже спокойствия семьи и зорко следила, кому пришла очередь вкушать пищу любимой ложкой, а также любимой вилкой, которая была хоть и не алюминиевая, но зато без костяной, как все прочие, ручки.
Когда в доме, наконец, появился диван – замечательное творение мебельного производства с резной деревянной спинкой, каждый сразу же захотел спать именно на нём, и бедной маме пришлось держать в памяти ещё и очерёдность в отношении дивана.
Но когда в дом была принесена раскладушка - необходимая вещь в курортном городе - диван нам сразу же опостылел, а из-за раскладушки разгорелись целые баталии.
-Господи! – кричала мама.- У всех дети, как дети, а у меня, как черти сведённые!
А папа говорил:
- Ну ладно, он маленький, но ты же большая! Тебе что, в доме кроватей не хватает? Ты же должна хоть немного ему уступать.
Ну, да! Сщас! Он однажды взял полкирпича из духовки и опустил мне на голову ни за что, ни про что, а мне потом из-за этого всю макушку выстригли!
Я и так ему уже один раз уступала, когда этот гад целых две недели2 спал на дядь Гришиной надувной подушечке, потому что папа сказал, что нечего его позорить перед друзьями.
Раз пришла моя очередь, пусть не лезет, куда не следует. В конце концов я первая придумала спать на раскладушке, так что нечего теперь к ней примазываться!
* * *
В моём третьем классе Мишке было ещё шесть лет и в школу он пока не ходил, но хорошо знал, где она находится, так как все школьные ёлки без него не обходились.
Однажды в Анапе неожиданно выпал сильный снег, я училась во вторую смену, шёл урок, вдруг дверь открылась, на пороге появился закутанный в мамин платок Мишка, нашёл меня глазами и звонким голосом на весь класс прокричал: - Надя! Мама прислала тебе пуховый платок и валенки!
Весь класс грохнул, уроку грозило сорваться, учительница срочно вручила Мишке бумагу с карандашами и он приступил к рисованию.
Школа находилась в то время в 9 кварталах от нашего дома, и мама не побоялась отправить его в такую даль.
Впрочем, тогда в этом возрасте дети прекрасно ориентировались по городу и знали все улицы от своего дома по порядку наизусть.
* * *
В четвёртом классе у нас появился Мишка Русинов, двоечник и шалопай, который до этого учился где-то в другой школе.
Школа №5 в те времена находилась на углу Краснодарской и Крымской и имела печное отопление, ну а я, по уверениям мамы, как самая слабенькая, конечно же сидела у печки.
Однажды Мишка, опоздав в школу где-то на полчаса, явился в класс мокрый и грязный, и учительница Зинаида Яковлевна заставила меня подвинуться, посадив Мишку к печке на просушку.
Я была в то время круглой отличницей и двоечника Мишку конечно же терпеть не могла, тем более что жил он со мной на одном квартале, и я знала его, как облупленного.
Усмотрев в таком соседстве понижение своего социального статуса, я отвернулась от него насколько возможно, тем самым ясно дав понять, что вступать в переговоры с ним не намерена, пусть хоть помрёт со скуки, восседая на моём законном месте.
Но Мишка долго скучать и не собирался. Вскоре в классе запахло палёным, потому что он подпалил мою косу.
Что тут началось! Мама конечно же прибежала в школу, наведалась к его родителям, Мишке как следует всыпали и больше он уже и сам не хотел сидеть со мной за одной партой.
И только после двадцати, когда Мишка из шалопая превратился в уверенного в себе насмешливого красавца, по которому на работе сохла вся женская половина трудового коллектива, он однажды, сидя у нас в гостях вдруг спросил:
- Надь, а помнишь, как я в 4-м классе тебе косу подпалил?
Надо же! А я и забыла!...
* * *
Героическое прошлое наших родителей не давало нам покоя, и я конечно же в мечтах ловила шпионов, ходила в разведку, прыгала с парашютом и как пионеры-герои времён войны совершала всякие немыслимые подвиги.
Но хотя в советское время лозунг «в жизни всегда имеется место подвигу» был теоретически очень актуален, в реальной жизни я ему места что-то не находила.
К тому же родители зорко следили, чтобы этих подвигов было как можно меньше.
Однажды Мишка принёс с Утриша, где в своё время героически сражался наш десант и шли кровопролитные бои, целый рюкзак тола.
Технологию добывания тола из неразорвавшихся бомб и снарядов мы сохраним в тайне, но удельный вес тола был очень тяжелый, и Мишка чуть не надорвался, пока допёр волоком этот рюкзак до дома, чтобы спрятать где-то в глубине сарая.
В тот же день тол куда-то исчез!
Бедный Мишка перевернул весь сарай снизу доверху! Тол пропал, будто его и не было! Если кто-то заподозрит, что тол выкинула мама, то это вряд ли! Она его от обычного пороха не отличит. А отец про тол точно не знал, он в это время был вообще на работе. Так что до сих пор мы знать не знаем, куда делось с таким трудом добытое Мишкино богатство.
Но больше всего его теперь почему-то занимает вопрос, зачем ему этот тол вообще был тогда нужен, и что он собирался с ним делать, да ещё в таком количестве!
Таким же таинственным образом исчезло любимое Мишкино ружьё «воздушка», раздобытое по случаю у надёжных людей и из которого он в огороде учился стрелять по воробьям. Только решил увеличить мишень и перейти на кошек, тут ружьё и пропало!
Но здесь уже явно прослеживался мамин след, потому что она это ружьё просто ненавидела и наверно утопила в колодце. Годы показали, что в колодце его тоже нет, а мама со смехом уверяла, что к ружью даже не прикасалась.
Мишка же был твёрдо уверен, что папа такую ценную вещь, как «воздушка», точно бы не выбросил. У него бы просто рука не поднялась! Это только мама...
Конечно мои подвиги ни в какое сравнение с Мишкиными не шли.
Ну, ходила однажды в полночь с подружкой Шуркой на кладбище проверить свою храбрость, за что мне мама хорошо всыпала, потому что на кладбище, по её словам, делаются самые чёрные дела!
Но мы там чёрных дел что-то не заметили – ни мёртвые с косами не стояли, ни даже намёка на присутствие привидений.
Кладбище было на высоком берегу, стояла поздняя осень, бумажными венками шелестел ветер, где-то внизу вдали шумело море... Вот тебе и весь подвиг!- Ничего интересного…
* * *
Если кто думает, что Мишка всю дорогу меня всему только и учил, а у меня и поучиться было нечему, то это не так.
Например, именно я научила его оглушительно свистеть в четыре пальца, чему меня в свою очередь научила подружка Наташка Туниянц, у которой имелся не младший, а старший брат.
С Наташкой я сидела за одной партой, впрочем, сидела не столько с ней, сколько без неё, потому что она была ужасной прогульщицей.
Армянка по национальности со скрюченными от ревматизма пальцами, она была прислана из Алма-Аты в Анапу к тёте для перемены климата и поправки здоровья.
Тут-то я, усмотрев в ней землячку, с ней и задружила!
Достаточного присмотра за ней не было, поэтому, когда тётя была на работе, присматривала за Наташкой я.
Проказ Наташка знала даже больше, чем Мишка, и я многому у неё научилась. Например, выуживать из земляных норок огромных пауков-тарантулов!
Берётся кусочек смолы, цепляется на нитку, скатывается и опускается в норку – туда-сюда, туда-сюда,- и наконец разъярённый паук пулей выскакивает из норки и угрожающе нападает на обидчиков!
По уверению Наташки, которая всегда носила нитку со смолой при себе, тарантулы не кусаются, но поскольку я второй такой фантазёрки и врушки не видела, то благоразумно с визгом отскакивала всегда в сторону.
На вид эти тарантулы были очень страшными: огромными, мохнатыми и злыми-презлыми. Такой укусит, всю жизнь потом тарантеллу танцевать будешь.
Тарантулов в Анапе полно и сейчас, и мой наметанный глаз сходу автоматически с тех самых пор определяет их места обитания, вспоминая Наташку.
Подружек у меня в детстве было предостаточно, но всё происходящее во взаимоотношениях с ними было в рамках пресной обыденности что ли. Ну не описывать же свои и их детские влюблённости, которые я, честно говоря, просто забыла! А с Наташкой был связан ещё один эпизод, достойный войти в историю, когда мы с ней на пару аккомпанировали на школьной сцене нашему однокласснику и скрипачу Кольке Гегину.
В школе готовился какой-то концерт и от нашего класса почему-то требовался именно скрипач, а аккомпанировать ему поручили именно Наташке. Но то ли Колька ноты поздно принёс, то ли Наташка как всегда всё оставила на потом, но скрипач в наличии был, а аккомпанемента для него не было.
К тому же Колька тоже был ума небольшого, поэтому вместо того, чтобы отделаться какой-нибудь «Неаполитанской песенкой» Чайковского, замахнулся на крупную форму – Концерт чуть ли не самого Марчелло!
Первая же репетиция на дому у Наташки показала, что фортепианную партию нужно поделить, добавив ещё одного участника, то есть меня.
Наташка играла обеими руками партию левой руки, я - обеими руками партию правой, два дня мы усердно репетировали, ни разу не исполнив Колькин Концерт до конца, и в назначенный час нахально все втроём вылезли на сцену.
Первые несколько строчек всё выглядело даже более менее прилично, а потом мы с Наташкой не столько Кольку ловили, сколько самих себя, отстав и от него, и от друг друга. Слава Богу, Кольке захотелось свой Концерт сократить, и усмотрев в произведении очередную тонику, он победно закончил под оглушительные аплодисменты одноклассников.
Через такт, спохватившись, закончили и мы, но это уже была явно не тоника! Но поскольку и Наташке, и Кольке было на всё плевать, и они в музыкалке были на пару классов старше меня, я тоже особенно не переживала. А нашим одноклассникам, впервые приобщённым к крупной форме, и вообще никакого дела не было до того, кто из нас от кого отстал или убежал вперёд, и они вполне остались довольны нашим выступлением.
Вскоре Наташка влюбилась и задружила с Сашкой из старшего класса, и даже, по её уверениям, несколько раз целовалась. Но это вряд ли! Дальше пауков, думаю, там дело не дошло. Я тоже втайне была уже год как влюблена в одного скрипача из музыкальной школы. Но об этом не знал никто, даже Наташка. А то она бы и ему предложила поаккомпанировать в четыре руки.
* * *
В 15 Мишкиных лет моё детство уже закончилось, а Мишкино ещё нет, поэтому когда он однажды вернулся домой с татуировкой во всё предплечье, орала вся семья, в том числе и я. Орали так,что слышали все соседи.
Мишка, как всегда, по мелочам не разменивался, а сразу наколол себе храм о двух куполах, чтобы далеко видать было.
Вечером того же дня он путём тайных переговоров дал мне знать, что если к татуировке приложить свежее мясо, то она выведется и исчезнет. Мы пошли во двор, где в конце огорода стояли в ряд клетки с кроликами, достали одного из них, забили, содрали шкуру и приложили мясо к татуировке. Бедный кролик погиб зря, а мама, не досчитавшись его на следующий день, обошла в его поисках всех соседей.
Мишку же с тех пор все милиционеры первым делом спрашивали, где и сколько раз он сидел...