Трагедии бывают разные, есть особые. Одни как гром среди ясного неба, потом когда небеса снова его повторяют, повторяется и она, как немое кино, кадр за кадром, как полночь приближает иное время. Оживает прошлое, звуки родильной палаты, огни и свет, прямо в глаза, убивая сознание и ощущение реальности - ее больше нет, есть голоса, они звучат, будто старая грампластинка, утрачивая слова, но оставляя общий смысл. Открыв глаза Эмилайза услышала, что ее девочка не выжила и врачи приносят ей соболезнования.
В трагедии не верят, какое-то время не верят, пока они не начинают ощущаться всем телом, кажется проникают вовнутрь, устроившись там поудобней, чтобы каждый раз, когда за окном грянет гром, Эмилайза еще и и еще раз припоминала времена 42 летней давности. Ей шел 21-й год, казалось, ничего не может случится, ничего рокового.
И сейчас, летя из Саудовской Аравии назад в свое прошлое, она пыталась себя успокоить, вспоминая свою в художественную мастерскую, лепку кувшина, последнюю работу из драгоценного минерала. Мысли уносили домой: стены родного дома, потолок мастерской, в центре которого было нечто из натуральных камней - яшмы, бирюзы и малахита, с бирюзовыми колоннами. Казалось, обладали какой-то магической силой, местом, где отступают трагедии, память и даже что-то из будущего, что-то роковое - оно больше не случится. Красивый монолитный дом, окруженный экзотическими растениями, пальмами и цветущими кустарниками - они как-будто тоже были частью этой тотальной защиты от бед и трагедий, чтобы больше не повторилось.
Лишь ее голубые, как небо, глаза наполнялись слезами, слезами счастья - ведь ее ребенок был жив, жив спустя 42 года. Время почти ничего не изменило, все было живо и памятно. Вчерашний день длился нескончаемо, нескончаемо целых 42 года, 42 года ежедневной боли.
И глядя на нее, ее поседевшие, черные, как смоль, волосы, я понимала - передо мной не просто мать, потерявшая ребенка, а что-то сверхчеловеческое - сверхчеловеческая вера в невозможное. Ее у меня не было.