Олег Евгеньевич Борделиус, мой репетитор по математике, оказался мужчиной лет сорока, худым и высоким, с впалой грудью, лысоватым, очень утомленным - настолько, что иногда он засыпал прямо во время занятий. Мы ходили к нему группами, завтрашние абитуриенты, и в каждой группе было по три человека. Борделиус занимался с нами ровно час, и не успевали мы выйти, как за большой круглый стол в прокуренной комнате садились уже другие. Этот конвейер, да еще родившийся недавно ребенок - мы слышали, как он плачет в соседней комнате - сил у Олега Евгеньевича оставалось только исправлять наши ошибки.
Я ему не нравился - неважно знал материал по тригонометрии. А объяснять мне то, что было понятно другим, у него не было ни времени, ни желания. Я его понимал. Конечно, приятнее заниматься с тем, кто и без тебя знает все на отлично. Это - как сегодняшние врачи, которым некогда лечить больных, потому что выгоднее диагностировать здоровых. Но здоровых и умных и тогда все-таки не хватало. Как не хватало и денег на все растущие потребности.
Меня вообще удивляло, меня, чьи родители тоже преподавали - мама географию, а отец ТММ в Политехе - откуда у людей берутся эти вот самые бесконечные потребности. Которые только растут по мере их утоления. Мы ели вдоволь. Одевались скромно, но прилично. Даже ездили ежегодно в отпуск - то на Пицунду, то в Ленинград. Понятно, у нас не было своей машины - а часто ли она была в те годы, эта машина, у людей, живших на одну зарплату?
Впрочем, аппетит, как известно, приходит с едой. У Липарит Сергеевича Агамирзяна, профессора математики, брата известного питерского режиссера, машина, кстати, была. Волга. Белоснежная, последней модели.
И жена его, Норочка, по специальности стоматолог, могла себе позволить нигде не работать. Но позволить себе ходить в ширпотребе?! Покупать бижутерию вместо настоящих брильянтов? Нет, вот этого она уж никак себе не позволяла. И профессор Агамирзян подобно простому учителю средней школы Борделиусу тоже брался за репетиторское дело. Только его конвейер был посолиднее: и группы по 10 человек вместо трех, и плата за урок удвоенная.
Бедный Липарит Сергеевич! Он ведь и на фортепьяно играл, и в литературе разбирался. И был человеком остроумным, внимательным, терпеливым. Быть может, слишком терпеливым? Стоило ли, скажите мне, терпеть, когда вконец оборзевшая Норочка кричала ему за праздничным столом: "Косой черт!"? - Кричала при гостях и мы, приглашенные, не знали, куда девать глаза свои от стыда и смущения.
Мне было тогда лет 16, и я не вполне понимал еще, что значит выражение "своя ноша не тянет".
Не все, однако, могли позволить себе давать частные уроки в собственной квартире. Кому-то не позволяли квадратные метры, а кто-то боялся огласки, доноса в милицию. К примеру, Гальперин, учитель по физике. Осторожный был человек. Чтобы не светиться, он организовал занятия на квартире у бабушки Нины, моей одноклассницы, на втором этаже, в комнате с видом на соседскую крышу, с которой никто, казалось, не мог углядеть, как он зарабатывает свои "левые" деньги.
Несчастный! Разве мог он предположить, что именно эта крыша превратится для него в кошмар?
А во всем был виноват Штекин. Это он, Борька Бронштейн, не приготовил домашнего задания. Это он попросил меня, соседа Ниночкиной бабушки, помочь в беде - сорвать во что бы то ни стало очередной урок.
Сорвать? - Пожалуйста! Для этого мне обычно и рта раскрывать не нужно было. Нет, я не мычал с закрытым ртом, как какой-нибудь простофиля-бузотер из шестого класса. Я научился не выдыхая, а наоборот, втягивая в себя воздух, издавать звуки, подобные внезапно обезвоженной водопроводной трубе. Или промываемой системе отопления. Но лучшим моим достижением была имитация слива унитаза.
К намеченному часу я уже находился на крыше, в "мертвой зоне", как раз под окном, за которым , я слышал, собирались вокруг стола мои товарищи. Не успели они раскрыть тетради, как представление началось.
"Испорченный водопровод" привел почтенного репетитора в замешательство. Штекин, балбес, заржал, что могло навести на ненужные размышления. Я решил развить эффект. "Унитаз" оказался особенно удачным. Гальперин поперхнулся, и, правильно определив источник звука, бросился к окну. Но решетка не давала ему высунуть голову.
Я слышал, как он недоумевает, возмущается. Вокруг меня пахло свежей краской: крыша, на которой я прятался, была вся в заплатах, вымоченных в свинцовом сурике. Начало неплохое, думал я, но что дальше? Что бы мне выдумать такое, чтобы урок оказался окончательно сорван?
Я знал, что мой противник трусоват. И решил надавить именно на больное место. Когда в комнате все стихло, я потихоньку заглянул в окно. Унылые фигуры склонившихся над столом товарищей казалось говорили: Пора! И вот с этой, такой пустой с виду крыши, раздался вдруг укоряющий замогильный голос:
- ПРО-ДА-ЁШЬ, И-У-ДА, ФИ-ЗИ-КУ ЗА 30 СРЕБ-РЕ-НИ-КОВ ??!!
Гальперин был уничтожен. - Конечно, - думал он, - все уже известно! Ведь именно 30 рублей в месяц я беру с каждого ученика...
Бедному, воспитанному на страхе от "Дела Врачей", ему показалось, что вот оно, "Дело Учителей", уже на пороге!
Что там одно занятие! Следующее состоялось только через неделю, и для него пришлось снова подбирать надежное, ну уж совершенно надежное место.
А меня никто не поблагодарил.
Незаметно соскользнул я на соседнюю крышу. По столбу высокого забора спустился на землю. На улице меня ждали... возмущенные приятели!
Понятно, одноклассница Нина - я, как-никак, поставил в неловкое положение ее бабушку - месяц со мной после этого не разговаривала. Но Штекин?! - Я, видите ли, "перегнул палку". Интересно, а мог ли кто-нибудь когда-нибудь хоть что-то сорвать - пусть представление, пусть заседание Учредительного Собрания, пусть даже паршивый урок по физике без этих вот самых перегибов?