Глава 7.
Чудовище.
Время близилось к ночи и Федя мысленно отметил приближение сорок седьмого дня от момента рождения.
Он выбрался на крышу, посмотреть на сплошные массивы серых облаков, с которыми так часто враждовал его дядя. Вряд ли, конечно, дядю Витю раздражали сами эти небесные образования, скорее инстанция, их порождающая, – она ведь наверняка несет ответственность не только за облака, но и за всё, что под ними.
Федя рассматривал серый покров небес, а иногда бросал взгляд на громоотвод с привязанным к нему кулечком пыли. Мешочек истрепался и немного просыпался, так и не дождавшись животворящей грозы.
Моц тоже вылез на крышу, чтобы послушать тихие капли дождя и неуловимые шорохи небосвода.
-Только здесь мне более-менее спокойно, одни лишь природные звуки пока лишены изъянов, - ответил он на незаданный вопрос, не сказав слов приветствия.
Федя кивнул, продолжая всматриваться в серый небосклон, а Моц присел на поверхность крыши, надеясь уловить из окружения близкие к Моцарту ноты.
Искатель величественных звуков сильно исхудал, осунулся. Борода и длинные волосы, некогда весело взъерошенные, теперь висели безжизненными космами.
-Не могу понять, откуда взялись эти болезненные звуковые оттенки… Раньше во всем услышанном я распознавал прекрасную, никогда не слышанную, музыку. Не знаю, может я отупел, утратил внутренний такт, и потому сторонюсь теперь многих акустических явлений. А может, напротив, научился различать, что причастно Моцарту, а что нет… - пространно высказался Моц.
-Не знаю, - Федя пожал плечами, искренне сожалея, что не имеет никаких соображений.
Мурашки вдруг побежали по его рукам и спине, от текущей обстановки… Она так походила на ту, что была на кладбище, когда он тряс оградки, а Моц внимал мелодиям умерших. Ему вспомнилось, как мирная ситуация тогда обернулась кошмаром – явлением обезумевшего Дани, и стало страшно, что сейчас может случиться нечто столь же чудовищное.
Федя нервно забегал по крыше, надеясь предугадать источник опасности.
-Чего ты… - недовольно буркнул Моц. Торопливые шаги отдавались в его душе побочными звучаниями.
-Да так… это из-за высоты, - в растерянности Федя спутал страх, рассказанный другу, но сразу поправился, - то-есть нет, из-за резких звуков, боюсь с ума от них сойти.
-Ты тут звучишь громче всего.
-Да… да это в душе у меня, понимаешь, острые звуки, прям в сердце вонзаются, - оправдывался Федя как мог.
Он замер, уставившись в отдаленный горизонт. Часть облаков потемнела, как будто в них испустил чернила притаившийся в небесах спрут, и чернота начала расползаться по небосводу… Это не походило на наступление ночи. Ночь приходит не так, она надвигается сразу отовсюду, а эта тьма лезла постепенно, очерняя облако за облаком.
Моц уставился туда же и неожиданно улыбнулся: - Это же тучи!
Ослепительный зигзаг рассек поднебесье, – Федю хлестнуло кнутом по нервной системе и смущенной психике. Вслед за молнией как будто рухнула часть небесной кровли – раздался раскатистый, потрясающий гром.
Моц хихикнул, подскочил, весело раскосматив волосы. В его глазах вспыхнул восторг, словно в громе он услыхал первую ноту великой композиции.
Уняв внутреннюю дрожь, Федя подумал о значении грозы… что если это лавина безумия рвется из-за горизонта? Вряд ли. Грозовая стихия бичевала весь земной мир, в том числе и расплывчатые территории. Сомнительно, конечно, что это наносит им какой-либо ущерб, но, во всяком случае, эти явления не родственны и различны.
Дождь закапал интенсивнее, тучи почти нависли над ТЦ…
Федя неожиданно тоже ощутил радость в сердце, – природное событие вытряхнуло повседневную пыль из головы, а капли дождя смыли её в душевные низины. Правда, радость входила в широкий набор причин для страха, особенно столь непредсказуемо возникшая.
А Моц ликовал, ловя падающие капли ладонями и размазывая их по бороде и шевелюре. Он водил руками по воздуху, будто бы руководя невидимым оркестром.
Громкие звуки грозы заслонили от него всё, что могло звучать фальшиво, и он почувствовал себя освобожденным.
-Стихия поёт! Как великолепен её голос, - провозгласил Моц, омываемый начинающимся ливнем.
Феди тоже было весело, хотя и страшно. Он с азартом замахал руками, отражая водяные струи. Ему так хотелось, чтобы эти потоки вымыли из него всё бремя переживаний, а лучше, если бы мириады дождевых слез смыли его самого.
Совсем рядом сверкнула молния, а за ней, следом, оглушительно громыхнуло.
Федя нервно заерзал, задавшись вопросом: «Выдержит ли здание грозные ласки природы? Не развалится ли по частям? Не рухнет ли с грохотом в унисон небесным раскатам?»
На крышу вбежал человек, - тот самый завсегдатай заведения Угрюма, любивший разливать пойло по столу и созидать из лужи новое небо и звезды.
Он сиял от восхищения и как обезумевший прыгал по крыше.
-Наконец-то! Теперь я всё воссоздам! Всё переменю, - кричал восторженный мужчина.
Упав на четвереньки у образовавшегося на крыше озерца, он нежно, едва касаясь, погладил водную поверхность, а затем иступлено принялся водить по ней руками, создавая из подвижной жидкости обновленный мир.
-Пойдем, не будем мешать, и мы уже насквозь промокли, кстати, - улыбаясь, предложил Моц.
Федя кивнул и почему-то утешился тем, что уносит на себе столько дождя.
***
В торговом центре, невольно ставшем обиталищем людей, творился веселый переполох, едва ли не праздник!
Люди сновали повсюду, бодро беседовали, посмеивались, пританцовывали. Праздничный настрой затронул даже потерянных. Они выдумывали себе соревнования: бегали наперегонки; прыгали - кто выше; мерились силами, поднимая предметы. Дети потешно плескались водой, стекавшей с крыши через многочисленные щели, и некоторые шатуны вовлеклись в их игры.
Вне задорного балагана оставался только человек-изваяние на помосте, - безмолвный и сурово созерцающий. Прямо на лысую голову и плащ через открытый купол здания падали дождевые струи. Пятый сохранял безразличие к природным капризам, точно это не его тело и одежда промокали насквозь.
Недоросток в маске черепа был столь же отрешён. Он по-прежнему сидел на краю платформы, шатая ногой и поглаживая плюшевого, мокрого крокодила.
Федя и Моц рассматривали обстановку с третьего этажа.
-Как всё… живо! - ухмыльнулся Моц.
Федю влекло в водовороты радостной суматохи, но отталкивало силами внутренних тревог… И всё же ему страстно хотелось пуститься в танец, в хоровод со своими соседями и даже его вторая душа, та, что произошла из страха, не противилась такому порыву.
-А пошли… к Угрюму зайдем, по стакану пропустим.
Моц усмехнулся в ответ и тряхнул гривой волос.
***
-О, гости пожаловали! Славно, проходите, располагайтесь! А то у меня главный клиент, ну тот, что любил по нефти калякать, сбежал куда-то, хотя другой зашел. Вы ж мокрые как мыши, а у меня тут и обогреватель стоит, - Угрюм замахал обеими руками, приглашая посетителей.
На лице его виднелся лишь нос и правый глаз. Левое око он скрыл респиратором, как и рот, заподозрив глазное яблоко в потворстве не сползающей улыбке. Периодически Угрюм пытливо оглядывал единственным глазом закрытую часть лица, питая по её поводу всякого рода подозрения.
-Не обращайте внимания на мой облик, это так… дела бытовые. Меня уже Цепляла из-за тряпиц на роже донимал… Говорил не дурачиться и грозился сорвать...
-А, слыхали тут? На нас напали сегодня с утреца, но мы геройски атаку отбили. И типа как Дрын с Цеплялой пошли разбираться, и дядя твой с тем нюхачом отправились на разведку. Начальства никакого нет, вот, видать, все и затеяли разгул. Ну, расскажите, что да как, и угощайтесь, кстати, - Угрюм указал на десяток стаканов с жижей, стоявших на стойке.
Моц взял один и завязал беседу с хозяином заведения. Сейчас любые звуки и голоса отзывались в нём Моцартом и потому поболтать он был совсем не прочь.
Федя тоже принял стакан “нефти” и осторожно отпил. Уютное тепло исходило от обогревательной батареи, поставленной Угрюмом неподалеку.
В дальнем конце помещения он заметил Лёню. Всеобщее ликование его особенно не затронуло. Лёня с серьезным видом читал бумаги, периодически окуная рукав свитера в емкость с пойлом и прикусывая влажную шерсть. Подняв глаза и приметив посетителей, он мотнул приветственно головой и вернулся к чтению.
Федя не хотел ему мешать, но и в разговор не желал вмешиваться, потому решил просто постоять и погреться.
Осушив весь стакан залпом, он уже было собрался попробовать поучаствовать в веселье, но Лёня вдруг подозвал его жестом.
Федя присел к нему за стол и принял протянутую бумагу, исписанную мелким, торопливым почерком ученого:
“…размышляю над мыслью – не является ли размытая территория за горизонтом чем-то вроде помойки наших грез и мечтаний? Горой сказочных испражнений или уродливых огрызков снов, а может руинами воздушных замков? Уверен, что расплывчатые земли пришли не извне… они нечто наше, отторгнутое, забытое, и при этом вывернутое наизнанку… Я определяю это как смысл, но, признаюсь, что и сам не знаю что такое смысл.
…Размытые и не размытые территории, смахивают на два полюса, образовавшихся в результате некой катастрофы или катаклизма...
Но вообще… мне не удалось отыскать научных и рациональных методов, чтобы составить определение смысла или подтвердить теорию полюсов. Не ведаю, насколько эти мои гипотезы обоснованы. Скорее, речь идет о смутном предчувствии, совершенно интуитивном и непонятном. И, наверное, не стоящим внимания. Если кто прочтет эту ненаучную тарабарщину – прошу позабыть, как праздную и суетливую писанину немного уставшего ученого.
…
…
…
Надеюсь, Вы уже выкинули из головы написанное выше.
…
Я поставил задачу: на конкретных примерах собрать информацию о феномене Изнаночного. В её контексте мне следовало рассмотреть почти всех местных жителей и их опыт бытия.
У Виктора, дяди Феди, наизнанку проросли тяжелые думы и печальные размышления. Вывернутые скорби как бы сумели организоваться в нём в нечто подвижное, способное на автономную активность ближе к ночному времени.
У Марины на вывороте души оказалось нервное напряжение, у Дани чувство невозможности пробудить кого-либо… причем, что значит пробудить, полагаю, он и сам не ведает.
Уникальными мне показались два примера: Митрич и Яз.
В Митриче мне вовсе не удалось зафиксировать ничего изнаночного. Он либо профессионально укрывает, либо как-то свыкся с миром, либо же как-то претворяет изнаночное… Пытался растолковать ему свою теорию, но он только улыбался, лёжа на вещевом развале. Сказал мне, что у него нет комментариев к моим построениям и предложил чаю. При этом смотрел на меня, как на одного из детей…
Пример Яза же уникален тем, что он отвергает слова. Причем отвергает не только их вербальное воплощение, но и их мысленный прообраз. Отторгая язык, как орган, он отбрасывает его и как знаковую систему. Иными словами, Яз носитель изнаночного языка! С его помощью, быть может, можно осуществить диалог с прочими изнанками и даже с размытыми территориями, если их природа, конечно, изнаночна.
Завести разговор с Язом у меня, разумеется, не вышло. Да и это было бы бессмысленно, учитывая, что выразить семиотику изнанки в словах невозможно. Требовались другие методы, подходы и опыты.
Я стал подбирать кусочки языка, которые отбрасывал Яз в конце своих проповедей. Вполне возможно, что из них каким-то образом можно извлечь изнаночную систему знаков…
В первом эксперименте - я затолкал кусочек языка в рот крысе, но продуктивного результата это не дало. Она суетилась и бегала по коробке. Конечно, мне не думалось, что она заговорит, но я надеялся хотя бы приметить какие-то изменения, особенности поведения, которые косвенно выражали бы что-либо с изнанки. Пустая затея, как оказалось.
Второй опыт был неприятным, но необходимым – я сам употребил шматок плоти. Вскоре меня охватила тошнота и рвота… Изменения своего состояния были мной записаны, и позже я пытался их как-то расшифровать. Некоторые догадки у меня возникли, но ничто не подкрепляло их достоверность. Я по-прежнему ничего не понял об изнаночном языке, хотя, кажется, в нем нет букв и слов ни в какой, даже самой абстрактной, форме.
Мною был проделан и третий опыт – я затолкал один кусочек языка в дырку розетки и вставил в неё вилку от пылесоса. Видимо, такой заряд был недостаточным и результата не дал. Кроме неприятного запаха, который мне не удалось научно истолковать.
Нужно было что-то сделать с фрагментами отрезанной плоти – язык как орган, вполне вероятно, является ключом к языку как знаковой системе.
Но как вынудить заговорить куски мертвечины?
Мне вспомнилась гроза, которая очень редко случается. Но когда она происходит, люди несколько меняются, – сильно пугаются, веселятся, прыгают или забиваются в угол. Природное явление выводит их из привычных рамок жизни, то есть, как бы повышает их энергетический потенциал – дает больше живительных сил, чем полагается на день. Даже стены и потолки не живут в стихийных обстоятельствах как обычно. Они становятся куда живее: трясутся, осыпаются, трескаются…
Значит, молния может дать жизнь! Или увеличить интенсивность той, что есть. Ведь неизвестно, может и в органических ошметках жизнь еще присутствует, просто очень слабая, угасающая и не заметная людскому восприятию.
В конечном итоге я решил поместить все отторгнутые от языка элементы в металлическую банку (предварительно скрепив их в один комок), а банку поставить в подвале. Её я, конечно, закрыл крышкой, чтоб не сожрали крысы или еще кто. Возможно, лучше было бы поместить опытный образец на крышу, но я бывал в подвале во время грозы – там не менее оживленно. Мечутся крысы и насекомые, прячутся люди, отовсюду течет вода. А в большинстве дней там тихо, бесшумно, совсем безжизненно. То есть разность потенциалов, как бы их назвать, оживленности, скажем, будет больше, чем где бы то ни было. Это образует животворящий скачок! Так я полагаю.
Думаю, этот опыт может увенчаться успехом.
Однако, кое-что меня тревожит - что если в результате эксперимента возникнет какое-нибудь чудовище? У меня же нет представлений, что от этого опыта ожидать. Каков этот язык изнанки… Как он себя явит?
Но, в случае грозы, я непременно буду на месте, и, надеюсь, сумею всё предусмотреть.”
-Какая-то ерунда, - машинально высказался Федя.
-Да, наверное, так…
Смоченное “нефтью” воображение, против воли, активно заработало. Феде представилось, как из подвала вылезает огромный язык, схожий с гигантским слизняком. Или нечто человекоподобное с виду, но состоящее полностью из склизких, колышущихся отростков. А может и обычного размера мышечный орган, сшитый из ранее разделенных лоскутков…
Он почувствовал, как по спине что-то проползает. Федя вскочил, ощупывая себя и панически боясь, что мертвый язык уже заполз ему за пазуху или в карман, или вдруг прилип к подошве.
-Эй, ты чего! Дрожишь весь. Ты же промок, просушись, а то заболеешь же, - Лёня смотрел на друга удивленно и встревожено.
-Да, да… погреться, - пробормотал Федя и сразу умолк. Вдруг, когда он зазевался, воскресший кусок органики уже проник ему в рот и подменил его собственный язык! Кто знает, что умеет изнаночное?
Он выскочил из “Угрюмого дыхания” и побежал. Протекавший через бреши в кровле дождь образовывал повсюду лужи. Федя их старательно огибал. Ему казалось, что это слюна, капающая с огромного, перекрывшего небо языка. А почему огромного? Что если этот монстр родился заново, как рой фрагментов плоти, способных просочиться в ноздри и уши? И они уже ползают у него внутри… перекрикиваясь, объясняясь, творя неведомое?!
Федя влетел в жилище Ани и, к своему ужасу, обнаружил, что её нет дома. Была и - нет, словно бы её слизнуло из реальности.
Он побежал вниз, натыкаясь на опьяненных радостью людей. Теперь они его пугали. Ему чудилось, что всеобщая радость - это какой-то бесшабашный ритуал во славу новорожденного чудовища.
Анины черты лица мелькнули перед ним и Федя резко остановился у костра. Его разожгли прямо на полу первого этажа. Несколько людей сидели вокруг огня, грелись и пели. Аня в этом не участвовала, уставившись в пламя, но её молчание странным образом гармонировало с песнопением.
Федя сжал кулаки и усмирил обезумевшее от страха воображение.
Аня заметила его сквозь пламя, улыбнулась, встала и приблизилась. Её тонкие пальцы дотронулись до Фединой одежды и лица.
-Ты весь промок. Тебе нужно к теплу, - она взяла остолбеневшего Федю за руку и повела к костру.
Он сел рядом с Аней у пламени. Истязаемое ужасом воображение бесновалось в его существе, но не находило выхода, ударяясь в установленные им принципы: никогда не являть свой страх на людях.
В нём всё бурлило. Даже маленькая душа отступила и забилась в самые глубины души большой. Пламя костра колыхалось как язык, проросший сквозь пол из подвала.
Федя стиснул зубы и свернул свой орган осязания пополам, прижимая к нёбу – то была слабая попытка оградиться от незримого монстра.
Люди у костра продолжали песнопения, точно ими правили их языки. Однако, Анино присутствие и молчание придавало песни оттенки нежности и умиротворения, и даже Федино воображение было тронуто её безмолвием… Он чуть успокоился и призвал себя к смелости.
-У меня есть дело, - вскочил и сквозь стиснутые зубы пробурчал Федя.
-Но ты ведь не высох… - с тенью заботы сказала Аня.
Он махнул рукой и уверенно направил ноги вперед, к входу в подвал. На самом деле, лишь на ноги ему и хватало уверенности - вся остальная его сущность продолжала биться в агонии ужаса.
Извечно хмурый, но сейчас чуть приободренный, мимо пробежал Данила со смеющимся мальчиком на плечах. Они едва не столкнулись: образ радостного ребенка на плечах хмурого верзилы мгновенно отпечатался в Фединой душе, посеяв в ней немного решимости.
Бредя сквозь праздничные территории, Федя каждое мгновение убеждал себя в необходимости быть храбрым.
Дверь в подвал была распахнута - впереди зияла завлекающая и жуткая тьма. Федя вспомнил, как Дрын, приближаясь к обезумевшему Дане, бил себя локтем в брюшную полость. По его примеру он дважды ударил себя локтем по еще не зажившим ранам. Боль пронзила тело, но потеснила ужас.
Представляя себя управляемым механизмом, Федя сделал несколько шагов во тьму и нащупал выключатель на стене. Моргающий, желтый, издыхающий свет возник в продолговатых лампах на потолке. Удивительно, что он здесь еще сохранялся.
Атмосфера суматохи достигла и подвала, как и предполагал Антуан. Поперек пола, мимо натекших луж, пробежала крыса. Всюду сновала мошкара, свиваясь в воздушные хороводы. Среди сырости и холода ползали жуки, тараканы, насекомые.
Федя прихлопнул одного комара на каменной стене и внимательно всмотрелся в его наружность – крылышки, ножки, игла… Сколько он не всматривался в иглу, не сумел высмотреть под ней ни языка, ни его подобия.
Видимо, воображение буйствовало по надуманному поводу.
Федя сделал еще несколько шагов вглубь, разыскивая злосчастную банку с отторгнутыми останками. Вместо неё он увидал разлагающуюся крысу, – её голова, хвост, передние и задние лапы оставались в целости, а вот всё, что между ними, распалось и вывалилось мешаниной внутренней органики.
-До смерти зализана, - содрогнулся от догадки Федя.
-Так и знал, что тут тебя найду, - прошамкал голос позади.
Федя резко обернулся, увидев спускающегося к нему Лёню. В зубах он держал левый рукав свитера, а правым отмахивался от мошек.
-Закуси, и пошли, найдем эту дурацкую банку, - приблизившись, он протянул свободный рукав другу.
Федя с осторожностью взял в зубы шерстяную длань, пожевал её челюстями, испытывая искреннее отвращение к вкусу свитера, и кивнул. Легче ему не стало, но ужас в нём вынуждено посторонился, отдавая часть существа другим ощущениям.
Должно быть, со стороны они выглядели крайне нелепо и глупо – двое друзей, жующие рукава одной и той же кофты. Но обитатели подвала вряд ли способны были кому-нибудь рассказать об увиденном, если, конечно, у них не отросли языки…
В подвальных полостях ТЦ находилось много всякого мусора, скопившегося в серо-черные кучи, а еще кругом вились ржавые трубы, изредка журчащие и булькающие.
Они обошли несколько помещений, населенных лишь суетливыми крысами и букашками.
Федя дрожал, но держался. Скрипящая шерсть на зубах не позволяла ужасу заполонить его душу в полном объеме.
Они забрели в тупиковое помещение, где на сыром полу, в широкой луже воды или слюны, валялась старая, покрытая ржавчиной банка.
-Взглянешь? – вопросил Лёня.
Внутренние чувства в Феде вновь столкнулись с принципами, – он никак не мог допустить, чтобы его испуг кто-либо разоблачил. Вопреки всем внутренним голосам, призывам и порывам, он приблизился к банке, поднял и заглянул в неё… Там была лишь пустота в проржавевших границах.
-Значит, язык ожил и бежал! - мгновенно откликнулось зараженное ужасом воображение.
-Дай посмотреть, - Лёня нетерпеливо выхватил пустую жестянку.
-Пустая, ха, - он бросил банку об стену и она, отскочив, покатилась по полу.
-С чего вдруг ты в подвал пришел вообще? – спросил Федя.
-Понял, что ты сюда заберешься. Думаешь, я не распознал твой страх, тогда, в “Угрюмом дыхании”? – Лёня сделал паузу, - знаешь, почему я читаю записи Антона? Там много бреда всякого, и, тем не менее, он всегда логичен и последователен, даже в самых абсурдных умозаключениях. Мне хотелось перенять эту способность. И потому я сразу понял, что тебя охватил ужас из-за непредсказуемости того, что может случиться в подвале. Но твой страх умеет производить свою противоположность, страх перед страхом, как бы сказать. И это непременно приведет к движению навстречу страха. Возможно, что страх, сложенный со страхом, порождает смелость, не знаю. Короче говоря, нечаянно, я поставил на тебе опыт, который чаял осуществить Антуан… - он стыдливо потупился, прекратив пожевывать рукав.
Федя хотел разозлиться, но почувствовал себя абсолютно уставшим от всего сегодняшнего дня и его событий: нападения на ТЦ; поездки в Приухабье; грозы и изнаночного языка. Столько мыслей и эмоций приходилось на этот день, что у Феди более не было сил прибавлять к нему новые. Даже его воображение, выпотрошив из себя все образы, угомонилось.
-Помнишь, я говорил тебе, что боюсь быть удушенным бабушкин свитером? И я всё так же этого очень боюсь, порою прямо-таки до смертного ужаса. Вот только мне открылось в некий момент, что есть и куда большие причины для страха, и не так уж важно - задохнусь я в шерстяных объятьях или нет.
-И что это? – с трудом перебирая коротенькими мыслями, спросил Федя.
Лёня неопределенно обвёл рукой всё вокруг.
-Страх перед миром? – возникла последняя, мимолетная, краткая, похожая на огрызок, мыселька Феди.
Рукав вывалился из его рта и, развернувшись, он поплелся домой. Гроза уходила, неся раздолье дальше, и праздник утихал в чертогах торгового центра.
Федя дошел до своего жилища и, не осмотревшись, рухнул на свою лежанку, – чуть влажную с нижнего края, из-за просочившихся чрез потолок дождевых капель.
Он мгновенно уснул и через некоторое время получил во сне тычок в верхнюю часть позвоночника. Это его не разбудило… и вслед за тычком ему на плечо опустилась тяжелая, большая рука.