Я родился рядом с печкой. Родильный дом, в котором мне суждено было появиться на свет, располагался в деревянном двухэтажном здании с печным отоплением. Через пару дней после рождения меня выписали из родилки, и прикатили в коляске в точно такой же деревянный дом, с печками, без водопровода и канализации, расположенный на соседней улице. В яслях и детском саду, где я воспитывался первые годы своей жизни, так же стояли массивные оштукатуренные белёные кирпичные печи под потолок.
Как только я научился самостоятельно передвигаться по комнатам, я тут же потянулся к печи. Во-первых – на подтопочном металлическом листе почти всегда лежала лучина и несколько сухих поленьев для растопки. Первые занозы и первый опыт строительства были приобретены мною как раз на этом месте. Во-вторых – дверцы. Дверцы были литые, крашеные серебрином, с рельефным рисунком и массивными поворотными ручками-вертлюжками. Большая – топочная, за которой происходил таинственный процесс превращения поленьев в угли. И главная – маленькая удобная дверца поддувала – внизу, где всегда находилась в достатке, стоило только засунуть туда руку по локоть, тёплая и мягкая на ощупь и кисловатая на вкус зола, каждый раз непонятным образом появляющаяся там снова.
Уже когда мы с братом подросли, выучились ходить, подметать пол, носить воду и дрова и выносить на двор помойное ведро, нам стали доверять разжигать лучину в печи. Вид разгорающихся дров завораживал нас невероятно. Мы буквально столбенели, сидя у печи на маленькой низкой скамеечке, наблюдая, как пламя, разрастаясь, пожирает сначала лучину, а потом и поленья, превращая их в чёрные скрюченные головёшки. Нужно было ровнять их кочергой, чтобы они прогорали равномерно, и успевать, когда поленья начинали стрелять угольками, загнать уголёк на совок и сунуть обратно в топку, пока он не оставил на полу чёрную отметину. Иногда мы бросали в пылающую печь всякий сухой мусор: бумажки, щепки, картонки – чтобы посмотреть как они мгновенно вспыхивают и сгорают, чернея и корчась в языках пламени.
В сентябре, перед началом отопительного сезона, по домам ходил трубочист. О его приходе обычно возвещал белый листок с объявлением, вывешенный на двери в подъезд. В какой-нибудь из выходных дней, когда большинство жильцов сидело по квартирам, в подъезде вдруг раздавался топот и грохот, громко хлопала дверь на чердак, и тяжёлые шаги гулко отдавались в деревянных ступенях чердачной лестницы. Через несколько минут, сначала в одной, а затем в другой печной трубе начинало что-то зловеще скоркать, стучать и осыпаться по дымоходу. Мать предусмотрительно застилала пол в коридоре перед печками старыми газетами и под каждой дверцей печной вьюшки ставила табурет. Ещё через какое-то время шаги вновь громыхали по ступеням, хлопал чердачный люк и раздавался резкий звонок в квартиру. Мать открывала настежь дверь квартиры и немедленно отходила в сторону, а нам строго наказывала не высовываться в коридор. Но мы с братом всё равно не слушали её и выглядывали в щель притвора у комнатной двери.
На пороге квартиры появлялся абсолютно чёрный, и оттого казавшийся нам невероятно гигантским и страшным, человек. На чёрном его бесформенном лице виднелись только необычайно яркие белки глаз и ярко-красный рот. Через чёрное плечо, наискосок, висел чёрный моток троса с чёрной тяжёлой гирей на конце. В одной чёрной руке человек держал большой чёрный жестяной совок без ручки, а в другой – чёрную лохматую металлическую щётку. Огромные чёрные сапоги оставляли чёрные неряшливые следы на газетах, а на широком чёрном поясе болтались обрывки чёрных цепей.
Безмолвный чёрный человек подходил к печи, вставал на табурет, подставлял совок к дверце печной вьюшки, открывал её, и из дверцы начинала спаться чёрная-пречёрная сажа. Затем, трубочист выгребал остатки сажи из дымохода щёткой на совок и переходил к другой печи, повторяя там ту же процедуру. После этого, он так же безмолвно, бряцая аммуницией, выходил в раскрытую дверь квартиры и мать поспешно захлопывала её. Она аккуратно, чтобы не растрясти сажу по квартире, сворачивала газеты и заталкивала их в печь, тщательно оттирала все места, которых трубочист касался руками или случайно задевал одеждой. И только потом нам разрешалось выйти из комнат и посмотреть, что же теперь стало с печами.
Ещё долгое время печка оставалась непременным атрибутом моего быта. В детстве ко мне никогда не приходил ни фальшивый Дед Мороз, ни запрещённый заграничный Санта Клаус. Ровно раз в год ко мне являлся самый настоящий взаправдошный и необычайно страшный Чёрный Трубочист, и потому то я по-настоящему верил в любые чудеса и в существование добрых волшебников.