Мир очень интересный. Наступили тёплые весенние дни.
Мы с ребятами ходили за баранчиками, так у нас называли первоцвет. Это такие жёлтенькие мелкие цветочки на мясистом стебле, который очень сладкий на вкус. Мы рвали их целыми охапками и съедали несметное количество. В это же время рос и щавель, но мы иногда лакомились только «опуциками», это тоже мясистые стебли щавля, которые пошли в рост, чтобы цвести и дать семена. Но щавель всё таки был кислым, быстро набивал оскомину и его много съесть было нельзя. Не то, что баранчиков.
В лес с ребятами мы ходили и чтобы посмотреть разных зверьков, птиц или вырезать себе удочку или батог для кнута, которые мы плели каждый себе, чтобы пасти или загонять домой корову. Хорошие удочки получались с орешины, а батоги с дуба или берёзы, а то и с ветки верболоза. Из вербы делали свистульки на разные тона, сильный, слабый и переливистый.
Особенно хорошо в лесу было, когда цвела черёмуха, а тогда зацветал глёд и рвали целые охапки цветов, приносили домой и дома пахло то ли весной, то ли летом, но в хате становилось как-то красивее, особенно хорошо было засыпать с этим запахом или просыпаться утром, как будто ты спал где-то в лесу.
Ещё нравилось нам искать гнёзда разных птиц и посмотрев издалека на четыре-пять крапчатых яичек в гнезде, ждать, когда появятся птенчики. Бабушка и мамка строго настрого не разрешали подходить близко к гнёздам, потому что птичка может бросить своё гнездо или даже птенцов. Особенно важно, если это гнездо было в нашем дворе, в нашем доме или на нашем огороде. Птичка, бросившая на усадьбе гнездо, больше не возвращалась на это место на следующий год и это считалось плохой приметой. Родители также не разрешали трогать гнёзда в лесу, на лугу, в поле.
Правда, не все этого придерживались. Мои двоюродные сёстры по отцу и их брат, наоборот, разоряли гнёзда, а яички прокалывали иголкой и выдували и нанизывали на нитку, как бусы. Двоюродный мой брат Шурка был старше меня на десять лет и он эти низанки яиц собирал для кого-то, а его сёстры Нинка и Манька помогали искать гнёзда. А узнал я это случайно. Как-то нашёл гнездо жаворонка и показал его Маньке, она сказала, что ни разу не видела гнезда жаворонка. А потом вижу, что жаворонок в этой стороне по утрам не поёт, посмотрел издалека, а гнездо-то разорено. А на ниточке у Шурки появились четыре яичка жаворонка. После этого я больше никогда никому гнёзд, которые я находил, не показывал. А когда рассказал мамке про этот случай, она сказала, что у тех, кто разоряет птичьи гнёзда, своей хаты не будет.
Кроме того, что мы ходили в лес, на луг, по болоту, на поле, мы помогали и дома по хозяйству. Обычно, в конце весны и в начале лета мы помогали на огородах. У нас огород был почти девяносто соток. Это без двора и без сада. Всё это мамке и бабушке надо было как-то вспахать, вскопать, засеять и часть всего забороновать. В первые годы после войны огороды вспахивали лошадьми, волами и даже собственными коровами. Мамка была бригадиром и брала коня в бригаде, когда кони были свободными, а в прошлом году пахали волами. Обычно бабушка вела коня, а мамка шла за плугом.
После того как огород вспахали, на ближнем к хате крае огорода нарезали грядки, где садили рассаду помидоров, капусты и сеяли свеклу (столовую и сахарную), огурцы, морковку, горох, мак. Чуть дальше — картошку, коноплю, лён, просо. А всё остальное засевали рожью, пшеницей, ячменём, овсом и иногда викой. Были и другие культуры, такие, как табак, но это не каждый год, а по необходимости.
Между работой и походами по лесу мы играли в разные игры. Место для игр, было как раз напротив нашего двора, на пригорке, перед нашим садом. Этот пригорок оттаивал и высыхал раньше всех на нашем хуторе, поэтому сюда приходили ребята со всего хутора. Как раз, на этом пригорке собирали каратели всех жителей хутора после боя партизан С.А.Ковпака с мадьярами и немцами, когда сожгли в хате на краю села семью Люковых: мать, отца-инвалида и пятерых девочек, мал мала-меньшая. Старшая, ровесница моей мамки и была подругой моей мамки. На этом же пригорке был колодец, один из четырёх на нашем хуторе, куда четверть людей ходила по воду и тут же узнавали все сельские новости.
Мы на этом пригорке, или как мы его называли, бугре, играли в лапту, в свинью, в ножички, в камешки, в городки и в другие игры. Всё дело было в том, чтобы найти мяч для лапты, чушку для «свиньи», ножичек или набор камешек, а если повезёт, то и городошный набор.
Вот с мячом как получилось. Прошёл слух, что мяч можно будет выменять у тряпичника, за фунт крылышек хрущей, так у нас называли майских жуков. Мы всем хутором начали ловить майских жуков и отрывать им надкрыльевые панцири. А когда насобирали фунт и принесли тряпичнику, то он просто рассмеялся и сказал, что это шутку такую люди распустили, чтобы дети майских жуков уничтожала. Так мы и остались без мяча. Только позже кто-то из ребят привёз мяч из цельной пористой резины. Когда приносили тряпичнику надкрыльевые панцири майских жуков, я насобирал дома разных тряпок и на них выменял у тряпичника два маленьких рыболовных крючка. У нас только у некоторых ребят были собственные рыболовные крючки.
К нам приехали «студобеккеры»
Дни шли за днями, всё было однообразно, но в один из дней, ближе к концу июня, когда мы сидели на плетне, по дороге из Шалыгано появился столб пыли, он был виден задолго до того, как на дороге мы увидели машины. Много машин. Они были жёлтые, белые, зелёные, синие и ещё других цветов, как будто коробка цветных карандашей которую я видел в кооперации.
Машины не поехали в село, а повернули к нам на хутор. Мы слезли с плетня и побежали на улицу. Машины ехали в нашу сторону и первые остановились напротив нашей хаты, у колодца, на нашем пригорке. Остальные выстроились вдоль улицы.
Машины так близко я видел первый раз, а таких машин вообще не видел. Вокруг машин собрались наши хуторские мужики и говорили, что это «студобеккеры». Машины хоть и запылились, но видно было, что они новенькие. На большинстве из них не было привычного для нас кузова, как я видел на картинке, а было несколько столбиков, соединённых цепями. Было несколько машин и с кузовами, покрытыми брезентом, тоже новеньким. Мужики, которые пришли с войны сразу залезли в кузов одной из машин и ловко как-то из борта сделали сидения для людей, на которые разрешили и нам залезть.
Шофёры и те, кто с ними приехали, они были в военной форме, но без погон, начали разгружать с кузовов разные штуки, название которых я ни разу не слышал: лебёдка, компрессор и другие. Пока все разговаривали, меня заинтересовала лебёдка с блестящей ручкой и шестерёнками. Я решил зачем-то подставить губу между шестерёнками и дотянувшись рукой до ручки, чуть крутанул её. И сразу почувствовал сильную боль в губе и солоноватый привкус крови во рту. Я замычал, потом закричал, а увидев кровь на своей одежде — заплакал. Тогда окружающие кинулись ко мне и, узнав в чём дело, начали громко хохотать. Не понимая в чём дело, я перестал плакать и тоже начал исподволь улыбаться, если эту гримасу так можно было назвать. Лицо у меня было заплаканное, а нижняя губа сильно кровоточила и уже распухла, Кто-то спросил, где я живу и отвёл меня к нашей хате, это почти рядом. К этому времени ребята сообщили бабушке, что я поранился и она выбежала за ворота меня встречать, такого зарёванного и окровавленного.
Дома бабушка остановила кровь, смазала рану чем-то из своих скляночек и боль сразу утихла. Чтобы меня не ругали, я прилёг на лежанку у печки и уснул.
Когда проснулся, в хате было шумно, по хате ходили какие-то мужчины и носили какие-то мешки и картонные коробки. Я сначала перепугался, думал, что это из-за меня, из-за того, что я наделал с тем механизмом. Но услышав спокойный голос бабушки, успокоился и сам. Она говорила кому-то, куда надо поставить тот мешок, а куда поставить другие мешки. И тут я понял, что к нам опять кого-то подселяют, так всегда делали, когда в село приезжали рабочие на лесоразработки. Тогда приезжих расселяли «на постой» по хатам, к тем, у кого небольшая семья, такая как у нас.
Не успел я опомниться, как на средине хаты оказался стол с лавками, солдаты без погон усаживались тесно вокруг стола, раскрывали мешки и коробки, которые они притащили и начали готовиться то ли обедать, то ли полдничать. На столе появилось столько всякой всячины, что я сроду этого не видел. Я даже не знал, что такое есть на свете. А тут бабушка принесла им на стол большой чугун картошки, хотя у нас самих картошка старая заканчивалась, а молодую мы ещё и не подкапывали, она только зацветала. И мне стало жалко нашей картошки.
Но тут самый старший из солдат отрезал два больших ломтя хлеба от большого каравая, а потом тонко отрезал сало от большого куска, положил это сало на хлеб и дал один кусок бабушке, а другой кусок мне. Я даже не успел от этого опомниться и поблагодарить, но какими я жадными глазами смотрел на это сало, было понятно чувство моей благодарности. Я ещё никогда такого сала и не видел. Большой, с взрослую ладонь, кусок розоватого цвета, с прожилками мяса по всей длине куска, такая роскошь мне даже никогда и не снилась. Но это между прочим, так как мне сны вообще не снились, а снились только цветные кошмары и мамку это очень беспокоило, она по этому поводу меня водила и к разным бабкам и даже к фельдшеру. И мне стало не жалко нашей картошки. Пускай едят, скоро новая вырастет. А вообще, этот день для меня стал настоящей сказкой, даже более невероятной, чем мне рассказывала бабушка по вечерам.
Потом был ужин и меня угощали чем-то таким, что я даже не понимал. Это было и сладкое, и кисло-сладкое, и мягкое, и с каким-то неизвестным, но приятным запахом, похожим на свежую мяту. И уже уставший от нового окружения, я засыпал с конфетой в руке с пачкой печенья на подушке. Через полтора года после войны, в глухой деревне это была сказочная роскошь.
Назавтра, когда я проснулся, никого в хате не было, мешки и коробки аккуратно было сложено во всех углах хаты, в сенях и на завалинке и под навесом во дворе. Всего было так много, что мне стало и неинтересно. Бабушка была на огороде и сказала, что у нас будут квартировать тринадцать человек и она будет им готовить, а ей будут писать по пол-трудодня. Когда зашли в хату она показала, что ей оставили из продуктов. Я сразу всё не запомнил и только со временем, когда меня всем угощали, это постепенно запоминалось. Там, в коробках, было сухое порошковое молоко, яичный порошок, банки разных консервов со специальными ключиками. Этот ключик крутишь, а металлическая ленточка из банки на него накручивается и крышка отделяется от банки. Было в коробках пачки печенья, галетами назывались, пачки сахара кусочками и коробочки разноцветных мармеладных конфет, и шоколадные плитки разной величины. Да много чего там было, всего и не запомнишь. Мне только запомнилось, как сказала бабушка, что всё это: и машины, и продукты — американские или как в деревне большинство говорили, «мериканские».
Хотел ещё пораспрашивать бабушку, но в окна забарабанил сильный дождь она побежала смотреть всё ли во дворе убрано под навес. Я тоже выглянул в окно, на улице был настоящий ливень, такой, что даже вода сочилась через оконные рамы. Ещё во время партизанского боя в феврале 1942 году наша хата простреливалась насквозь и в основном все пули попали в окна, разбив стёкла и повредив рамы. Стёкла за эти годы кое-как вставили, а вот дыры в рамах бабушка замазала глиной, которая при сильном дожде вымывалась и дыры появлялись каждый раз после дождя.
Под дождь идти не хотелось и я сидел у окна на лавке и ждал пока кончится дождь, а он шёл всё сильнее и сильнее. Уже по лужам поплыли пузыри, примета того, что дождь затяжной и сильный, по улице во всю бурлила вода, стекающая в огромную лужу за нашей хатой, а тут и загрохотал гром. -Теперь всё! - подумал я - Ни в какой лес мы не пойдём! А я так надеялся, что мы сегодня пойдём посмотрим гнездо трутней в Дубках. Ребята вчера их там видели и мы договорились их подразнить.
Укусила гадюка после дождя.
Но идти дразнить трутней в тот день не удалось, так как дожди зарядили на несколько дней и только на четвёртый день появилось солнце и ко мне прибежали Вика, Иванюшка, Пашка Коржов по прозвищу «Четёвка». Крикнув: - Ба! Мы в лес! - и не слушая, что бабушка скажет в ответ, мы понеслись по улице в сторону леса, обгоняя друг друга.
Прибежав к Дубкам, мы увидели, что вода после таких дождей несётся с полей бурлящей речкой, хоть и мелкой, но широкой. Мы решили, что дразнить трутней пойдём в другой раз, а сегодня пойдём купаться в лесной глубокий овраг, где скапливается вода. Там даже можно как бы понарошку поплавать, так как плавать по настоящему ни я ни ребята не умели. И мы побежали к другому оврагу в лесу, который был примерно в километре от этого.
Когда мы прибежали к другому оврагу, то на показалось, что в нём воды ещё больше, чем около Дубков, а вымоина настолько большая и глубокая, что заходить в воду нам было страшновато. Мы сели на край оврага, опустили ноги в поток воды и смотрели, как она бурлит вокруг наших ног. Хотя вокруг было уже жарко, но вода казалась очень холодной, как ледяной. Сидеть около глубокого места нам надоело и мы пошли, где вода разлилась широко, но было намного помельче, примерно нам по пояс. Вода была мутной, но не очень грязной.
Мы начали брызгаться, бросаться глиной, стараясь сделать каждому отметину посредине спины, и когда уже все были в грязи, кто-то из нас увидел плывущего по воде ужа. Он старался от нас уплыть, но его течением несло прямо на нас и прямо на Пашку. А поскольку по воде убежать было трудно, то Пашка поднырнул и уж через него переплыл и поплыл по бурному течению дальше. Мы начали хохотать, изображая, как Пашка прятался в воду от ужа, а Пашка смеялся вместе с нами и раз за разом показывал, как он окунался в воду, чтобы прятаться от ужа.
Так мы резвились в этой холодной воде пока не заметили, что воды стало меньше, наша лужа стала очень мелкой, можно было даже стоять на коленях и мы решили вернуться туда, где раньше было глубоко. Вернулись на то место и увидели, что теперь здесь нам как раз впору и мы опять начали изображать, что мы плаваем, передвигаясь по дну этой канавы. Течение было хоть и быстрое, но уже не такое сильное, как раньше.
Эта дождевая вода была холодная и мы через некоторое время замёрзли. Вышли из воды и улеглись на лужайке. Я лежал около небольшого пня, как вдруг почувствовал лёгкий укол в ногу, чуть выше косточки. Я отдёрнул ногу и тут увидел, что мимо меня в сторону Вики извиваясь быстро ползёт чёрная гадюка и я закричал: — Вика! Вика! Гадюка!
Вика вскочил, отбежал в сторону, схватил какую-то палку, их много принесло течением, и начал бить по гадюке. Он колотил палкой до тех пор, пока не отбил ей голову. Затем подцепил палкой и сбросил в воду.
И только теперь я вспомнил о том, что я почувствовал какой-то укол в ногу и сказал ребятам. Мы рассмотрели в этом месте маленькую ранку, как царапину и Пашка сказал, что надо высосать яд. Он протёр мокрым подорожником ногу и попробовал сначала выдавить зубами, а потом и высасывать кровь. Он сделал так несколько раз и, сплёвывая каждый раз, протирал зачем-то это место подорожником. Затем мы промыли это место, где была ранка и на этом закончили моё врачевание, предположив, что гадюка может и не успела выпустить мне весь яд. И через несколько минут забыли об этом укусе, так как мы накупались и засобирались домой. Тем же путём мы возвратились на наш хутор Майский и разошлись по домам.
Где-то ближе к вечеру, я увидел, что нога стала распухать и очень сильно болеть. Я пожаловался бабушке и сказал, что меня может укусила гадюка, очень уж сильно распухла нога. Бабушка распричиталась, разохалась, побежала к бабке Горпинке, нашей соседке, взяла у неё какой-то настой, какую-то мазь и начала меня лечить. Заставила выпить настой, к этому времени у меня поднялась температура, а затем намазала ногу мазью. Нога болеть перестала, но было сильное жжение, как будто ногу держали над огнём. Я уже бредил, но ещё всё воспринимал и помнил. А потом, как провалился куда-то.
Проснулся утром, ещё было очень рано и слышно было, как в сенях с коровой разговаривает бабушка. Я попробовал позвать бабушку, но голос у меня был слабый и какой-то писклявый и хриплый. Попробовал встать, но голова закружилась и я снова опустился на подушки. И тут я понял, что лежу на кровати, хотя я всегда спал на лежанке или на печке. Тут вошла бабушка и опять запричитала. Затем быстро пошла в угол хаты и принесла мне кружку парного молока и поддерживая мне голову напоила меня.
Оказывается, я был в бреду два дня и очнулся вот сегодня, на третий день. Все очень боялись, что сердце не выдержит, так как была очень высокая температура и я всё время был без сознания или бредил. А поскольку сейчас я был настолько слабый, что мне трудно было передвигаться то я просто лежал. Но лежать было скучно и я постепенно привстал, а тогда сполз на пол и потихоньку вышел во двор. Во дворе на воздухе мне стало сразу легче и я постепенно приходил в себя. Через час я уже ходил по двору, перелезал через перелаз на огород и свободно там ходил, хотя слабость чувствовал во всём, особенно плохо слушались руки. Пришла из сада бабушка и обрадовалась, что я уже сам хожу, но заставила меня снова лечь в постель, так велела фельдшер, которую тоже вызывали ко мне, когда я болел. Пришлось подчиниться.