Мне было лет 10-11, когда однажды, в родительском шкафу я обнаружила загадочную сумку. Очень она мне понравилась, хоть и казалась старомодной. Дизайном напоминала сумку старухи Шапокляк, только лучше. Такой серый лакированный щегольской ридикюльчик с затейливой металлической застёжкой.
Ридикюльчик притягивал, манил неизведанным.
Иногда, когда никого не было дома, я доставала эту сумку, мамины босоножки на каблуке и начинала гримасничать перед зеркалом. Шастала туда-сюда, представляя себя этакой дамочкой. Вот бы быстрее вырасти, чтобы все увидели и ахнули от восторга.
Но больше всего меня привлекала внутренняя жизнь ридикюля. Он был плотно набит разными открытками, телеграммами, письмами от незнакомых мне людей, вырезками из газет с фотографиями отца. На них отец был похож на артиста - молодой, кудрявый, невозможно красивый. Почему фотографии отца попали в газеты, кто эти люди, что писали письма - оставалось для меня загадкой.
Особенно врезалась в память одна удивительная открытка. Это даже не открытка, а открытка-фотография. На ней темно-коричневая женщина с мелким бесом кудряшек на голове, в ярких разноцветных бусах на голой обвисшей груди кокетливо улыбалась белыми зубами. Кажется, одного зуба не хватало. Впрочем, это неважно. На обороте надпись: "Привет Светлане из Алжира".Своим наивным детским умом, я не могла понять: откуда у мамы знакомые в Алжире, и неужели в этом загадочном месте такие тёти-моти ходят голышом по улицам?
Потом ридикюль исчез, да и позабылся.
Вспомнила я о нем потому, что недавно испытала то же чувство удивления, как тогда в детстве, когда поняла, что у родителей была своя жизнь, без меня. Только теперь это коснулось именно моей жизни.
Как-то вечером наводила порядок в ящиках комода (все, чем не пользовалась в течение года - в утиль). Неожиданно наткнулась на несколько писем в конвертах с маркой, написанных от руки, давно забытых. Как они сохранились, пронеслись через годы, переезды, ремонты - не знаю. Стала читать.Надолго унеслась мыслями в прожитое.
Познакомились мы на медосмотре.
Сентябрь. Первый курс. Первый медосмотр. Массовое раздевание всех девочек в одной аудитории и разброд по врачам. После осмотра я поспешила к кучке своей одежды. Надев бюстгальтер, поняла, что он мне велик. «Странно, немного пощупали и сразу все усохло», — пробормотала я в недоумении. Рядом одевалась девушка и тоже удивлялась: «Таки маловата стала кольчужка». Мы посмотрели друг на друга и фыркнули от смеха. Ну надо же, лифчики-то у нас, оказывается, одинаковые, а вот размерчики... Перепутали мы бельишко в спешке. Вот так и познакомились.
Ее звали Рита. Она мне сразу понравилась - веселая, говорливая, с лучистыми глазами и копной волнистых непослушных волос. Да и то, что лифчики одинаковые это несомненно знак. Уже есть о чем поговорить. В процессе общения выяснилось, что пульсы бьются в унисон и по другим поводам.
Нам обеим нравились разудалые песни молодого Розенбаума. Нравилось горлопанить под аккомпанемент магнитофона «здравствуй Роза, я с мороза...», или подбирать на пианино (инструмент мой, талант Риткин) незатейливые смешные песенки вроде этой:
Вот она речка, а над речкой мост, вот она овечка, у овечки хвост.
Высохла речка обвалился мост, умерла овечка отвалился хвост.
Еще нам нравились Рубаи Омара Хайяма и совсем не нравилась физика. Обе схлопотали по паре на экзамене. Разобравшись с двойкой, Ритка перевелась в Курск, домой. Мне стало грустно. Но грустила я недолго.
Вскоре отправилась свидетельницей к ней на свадьбу.
Среди знакомых многочисленных родственников семьи для юной чаровницы с лучистыми глазами отыскался достойный претендент в женихи. Яков - юноша, воспитанный в традициях почитания мамы-папы. Парень видный, с хорошим чувством юмора, что очень важно, после почитания мамы, конечно. Яков быстро понял, что такую кралю надо брать, а то уведут. И взял. Да и Ритка влюбилась в красавчика Яшу, похожего на гусара.
На их свадьбе я чувствовала себя не очень. Слишком много всего: глаз, имён, громких разговоров, тостов. Слишком много вопросов: «А ты откуда? Вместе учились? А почему такая худая? А почему такая бледная? Вот это поешь, и это, а вот это точно съешь, даже не думай». Вообще перед еврейской свадьбой надо проходить подготовку, курсы выживания.
После свадебного угара я немного переживала за молодых, а если честно - сгорала от любопытства. Утром на кухне шёпотом поинтересовалась у Ритки: «Ну как оно, в смысле первая брачная ночь?» Тогда ещё было живо такое понятие. Ответ не замедлил себя ждать: «И что! Не так страшен черт, как его малютки».
Мы заговорщически похихикали в уголке. Ай да Яшка, ай да гусар.
Потом было несколько встреч в Курске и в Москве.
В одну из московских встреч ночевали у Риткиных дальних родственников - тёти-дяди. Я смущалась. Пожилые москвичи, интеллигенты, держались с достоинством, соблюдали диету и вели размеренный образ жизни. Ужинали мы все вместе в гостиной за круглым столом с белой скатертью под абажуром. Ложка бульона, горстка чего-то и кусочек рыбки.
За ужином разговаривали мало. Лишь несколько вежливых вопросов и несколько вежливых ответов. Зная Риткину говорливую хлебосольную семью, это казалось странным.
После светской церемонии нашим здоровым двадцатилетним телам есть захотелось пуще прежнего. Когда старики удалились спать, мы с Риткой на цыпочках пробрались на кухню. Нашли в холодильнике докторскую колбасу, ну ту, что без жира, и не сходя с места, жадно сгрызли почти половину батона, урча от удовольствия. Еще раз убедились, что лучшая еда — это колбаса. Докторскую заели конфетами, случайно обнаруженными в хрустальной вазочке. Помогли старикам с диетой, все равно им сладкого нельзя. Подкрепившись, долго не могли уснуть. Возбужденно шушукались и бегали покурить в подъезд. Молодость.
Все-таки, когда живёшь в одной стране всегда чувствуешь, что близкий человек рядом. Просто иногда надо взять билет на поезд.
Однажды, в конце восьмидесятых Ритка позвонила и сказала:
— Приезжай в Москву. Возможно, это наша последняя встреча.
— Что значит последняя, почему последняя?
— Я уезжаю...
— В смысле уезжаешь, куда? Из Москвы в Курск? Я приеду в Курск.
— Нет, не в Курск. Уезжаю навсегда. В другую страну…
В какую такую страну, почему уезжает - я так толком не поняла. Помчалась в Москву.
Ритка рассказала, что они с Яшей уезжают в Израиль. Яшины родители много лет ждали разрешения на выезд и наконец-то его получили. Оказывается, Яшкин отец сильно религиозный. Он давно мечтал уехать к истокам. Яша любимый сын, единственный продолжатель рода. Его долг быть рядом с родителями. Вся семья уезжает. Вопрос решённый.
Я недоумевала. Какой еще долг. Яшка совсем не религиозный. Он даже кипу не носит (или носит?). Ну он ладно, а Ритке-то это зачем? Как бы там ни было, пошли отмечать.
Стояло лето. Московское небо, ради такого случая, расщедрилось на солнце.
Мы отправились покорять серую Москву-реку, бликующую солнечными зайчиками. Устроились на открытой палубе, видавшего виды, катерка. Из магнитофона нёсся незамысловатый мотивчик популярной песенки. Мы подпевали певичке и весело приплясывали. Казалось, все хорошо, не о чем печалиться.
Долго потом слова этой песенки не шли из головы. Раздражали.
На теплоходе музыка играет,
А я одна стою на берегу
Машу рукой, а сердце замирает
И ничего поделать не могу...
Не случайные слова на палубе случайного катерка.
Хотя, в этот день о причине нашей встречи мы почти не вспоминали.
Лишь позже, прощаясь на вокзале, что-то говорили друг другу, дежурные фразы, мол, все нормально, может увидимся когда-нибудь, главное пиши, и ты пиши. Вот подарочек на память, а это тебе на память. Не плачь, да я не плачу.
Домой я возвращалась с ощущением пустоты, которая обычно наступает после праздника, когда все разошлись, и лишь ветер гоняет остатки конфетти по земле.
Тогда я вдруг отчётливо поняла - ведь это действительно всё. Ритка с Яшкой уезжают в неизвестность. Уезжают навсегда. Видимо так надо - зов предков, традиции. Скорее всего, там им будет лучше. Они начнут новую жизнь, и совсем не для того, чтобы потом вернуться в старую. Но почему так - как только находишь что-то по-настоящему важное, то это у тебя отнимают. Мир несправедлив. Я тихо заплакала, эгоистично жалея себя.
Полетели письма. Они стали связующим звеном, зыбким мостом между здесь и там. Всякий раз, получив долгожданное письмо, я в нетерпении прочитывала его прямо на лестничной клетке возле почтового ящика. Потом дома перечитывала еще и ещё.
Пока читала, перед глазами всплывала картинка. Вот все хорошо. Ритка спокойно сидит за столом, жуёт печеньку и пишет ровным понятным почерком. Потом посмотрела на часы, заспешила, замельчила, буквы заплясали. Наверняка торопится, может в сад за дитем, а может Яшку ужином кормить. Сама дожёвывает на ходу, слова не поспевают за мыслями.
В другом письме и вовсе много разных почерков, да ещё что-то накалякано на полях другими чернилами. Явно дописывала на следующий день или даже через неделю. В одном письме и радость, и тоска, и проблемы. Все не так просто.
Иногда были письма со стихами. Это значит Ритка сочинила песню для семейного праздника. Вот ведь какая, не только прекрасноглазая, но и талантливая.
Были и фотографии. То Ритка с Яшей и дочкой-куклой у своего дома, то они на фоне средиземноморской пены волн. Вдруг,на одной из фотографий появилась собака. Небольшая, потешная, породы неопознанной, какая-то лохматоухая. Ритка написала, что спасла этому существу жизнь.
Однажды, прогуливаясь с дитем вдоль районного пруда, она стала свидетелем готовящегося убийства. Некий Герасим пришел топить свою Му-Му. Ритка решительно и смело бросилась к злодею. Рассказала ему со всеми подробностями, что после такого непотребства он в рай точно не попадет, и выдрала из рук негодяя собаку. Так Му-Му обрела второе рождение, новую хозяйку и аристократическое имя Кенди (ласкательно - Кендюшка).
Кендюшка Ритку обожала всем своим собачьим сердцем, точно выполняла команды от «уже принеси тапочки» до «таки уйди с глаз». Только имела одну особенность, видимо связанную с щенячьей психотравмой. Отлично понимала русский и совсем не реагировала на иврит, прикидываясь глухой.
Все это меня удивляло и радовало одновременно.
Я тоже писала письма. Как-то зимой пошла на почту за конвертом «авиа» с маркой. Без марки письмо не дойдёт, то есть не долетит, а конверт с маркой только на почте. Взяла с собой дочь. Ей тогда было лет пять. По дороге она спросила:
— Зачем мы идём на почту?
— Чтобы купить специальный конверт с маркой.
— А зачем тебе, мама, специальный конверт?
— Письмо подруге отправить.
— А где твоя подруга?
— В Израиле.
— А Израиль это что?
— Это очень далекая страна. Там всегда солнце и всегда тепло.
Дочь помолчала и уверенно произнесла:
— Мама, когда я вырасту, куплю тебе машину, и мы поедем в Израиль, где всегда тепло.
Я погладила дочь по голове и с легкой грустью сказала:
- Спасибо детка, я подожду. Только смотри, не забудь.
На дворе лихие девяностые. Денег нет даже на колготки.
Конечно, никто не мог предположить, что слова ребенка окажутся пророческими, устами младенца, так сказать.
Через 10 долгих лет, после всех этих писем случилось чудо. Пусть не на машине, а на самолёте, я смогла полететь в Израиль. Мы с Риткой снова встретились. И показалось, что все это похоже на сон: вот только вчера катались на теплоходе по серой Москве-реке, пританцовывая под непритязательный мотивчик, а уже сегодня стоим у Стены Плача и молчим каждый о своём. У Стены я загадала, чтобы эта наша первая встреча после долгого расставания не стала последней. И был мне знак. И желание мое исполнилось.
После мы говорили и говорили без остановки, пока Яшка не зарычал, грозно шевеля усами: «Рита! Или мы уже будем кушать? Хватит болтать!» Ритка моментально отреагировала, сверкнув лучистым взглядом: «И что, уже мне не можно сказать словечко?» Яшка сразу сдулся. Это голосом он громкий, а нравом, что ягненок. Ну как их не любить.
Сегодня в век интернета мы всегда на связи. Не надо ходить на почту за конвертом с маркой. Можно писать смс или электронные письма. Можно летать из Москвы в Израиль, из Израиля в Москву хоть каждый день. Были бы деньги и время.
Но ни одно электронное письмо или смс не передает тех живых эмоций, что испытываешь, читая письмо, написанное рукой, где уже по почерку видно, что чувствовал человек. Электронные письмо сухо и скупо. Пробежал глазами, нажал на кнопку, и оно улетело в корзину, исчезло, затерялось среди сотен других.
А эти письма из комода - видимая часть прожитого. Их можно трогать, ощущать физически. Их можно и хочется перечитывать. Они рождают воспоминания и радость, и тихую грусть, и слезы.
Это страницы книги жизни, что ты пишешь сам. Без них книга бедна, да и не будет книги, если в ней не хватает глав. Без прошлого не напишешь настоящего. Эти страницы, как свеча на ветру, которая то потухнет, то разгорится заново. Правда, понимаешь это не сразу.
Заведу-ка я себе, пожалуй, сумку, такую же, что пряталась когда-то в мамином шкафу. Буду складывать туда воспоминания. Может и моим детям потом будет интересно.
Ритке напишу ещё одно письмо, вложу в конверт и отдам при встрече.
Пусть у неё будет моя страница.