Майкл Кит. Грязные дети

               
Septic Children
Michael Keith
Грязные дети
Майкл Кит

Надо заметить, не может существовать милосердие там, где есть смертный грех. – Фома Аквинский.


Всем привет. Меня зовут Джонни Маккена, и я хотел бы задать вам один вопрос… конечно, если вы не возражаете… Спасибо.

Но для начала пара слов о себе. Почти до семи лет я жил в детском приюте Святой Марии на улице Дублин, в Туаме. Это в Ирландии. Все называли приют «домом», но в обычном понимании он, конечно, домом не был. Больше он походил на бывшую военную казарму или старую мельницу, из которой вынесли громоздкие устройства, слегка приспособив для проживания группы сирот и членов религиозной секты.

Нас воспитывали монашки Бон Секурс. Я употребляю слово «воспитывали» фривольно, потому что отношение к нам всегда было черствым, и о сострадании говорить не приходилось. Да, сестры присматривали за нами, но, скорее, как надзиратели за осужденными. Монашки не любили нас; мы были для них и бременем, и упреком, более чем что-либо другое.

Сказать, что существование наше было несчастным – ничего не сказать. Кормили нас два раза в день: утром холодная каша и вареный картофель с хлебом вечером. Иногда перепадал кусочек баранины, обычно по большим религиозным праздникам, например, на Рождество или на Пасху. Сестры заставляли нас подолгу читать «Радуйся, Мария», чтобы потом угостить таким лакомством.

У каждого ребенка был только один комплект одежды. В субботние вечера мы раздевались догола и ложились спать, пока наше убогое тряпье стирали. Это создавало определенную проблему, потому что нам выдавали одно тощее одеяло, и в холодную зимнюю ночь оно не могло согреть. Поэтому, как только свет перед сном выключали, мы прыгали друг другу в постель, чтобы согреться. Это могло повлечь неприятности - и мы часто их получали. Если монашки замечали кого-нибудь, то очень сердились и не упускали свой шанс наказать нас.

- Ах, гадкие мальчишки! Чем это вы занимались, голые в одной постели. Какой стыд! Яблоко от яблони недалеко катится. В покаяние вы всю ночь, до самого завтрака, проведете в коридоре.

Мы вставали на колени лицом к стене, и каждый получал сильный удар четками по заднице. Но очень скоро жгучая боль сменялась онемением плоти, следовавшим за леденящим сквозняком из коридора. На рассвете нам бросали еще не просохшую одежду и говорили, что такие отвратительные существа, как мы, остаются без завтрака.

В холодную пору в нашем доме все болели. Практически у всех детей появлялся насморк и глубокий кашель со слизью. Казалось, болезнь только усиливала презрение монашек к нам, о сочувствии не могло быть и речи. У нас не было даже тряпок, чтобы высморкаться, - все выделения приходилось удалять рукавами, отчего они имели очень неопрятный вид, а это не нравилось монашкам, и они наказывали провинившихся самым жестоким образом.

- Ты хуже грязи под ногами! Отвратительное животное! Сними эту рубаху и ходи голый, пока ее не очистят от мерзости! – вопила сестра Миган, которую боялись больше других за ее крутой нрав.

Никто не вызывал на себя столько гнева чистоплотных наставниц, как маленький Шон Охаллоран. Чаще других он оставался раздетым. Он был на два года младше меня и ростом не дотягивал до моего локтя, - и его сделали любимой жертвой вечно недовольные христовы невесты. Потому что он был самым беспомощным и забитым. Я пытался помогать ему, но мои усилия не были успешными.

- На небесах нет места для дьявольского отродья, Охаллован! Чтобы избежать заразы, Бог не пускает в Свои владения грязных чудовищ, - рявкала сестра Миган, которая получала явное удовольствие, унижая «Сопливого Шона».

Вскоре после того, как за ним закрепилась эта неприятная кличка, у него случилась легочная гиперемия, и его перевели из общего спального помещения в крошечный лазарет. Там была одна кровать, но какой-то страдалец уже занимал ее, поэтому Шона разместили прямо на полу, бросив ему тюфяк. Я видел его пару дней, свернувшегося калачиком под куцым одеялом, когда мы проходили в столовую мимо лазарета. На третий день его там не оказалось.

Я спросил у монашек, куда он пропал, но мне строго приказали не совать нос не в свое дело. Так мы попрощались с «Сопливым Шоном». Так же исчезли еще несколько наших тяжелобольных товарищей. Они просто исчезали… и больше никто их не видел. Все мы решили, что их либо отсылают в больницу, либо передают усыновителям. Билли Морриси, воспитанник из старшей группы, в обязанности которого входило мытье полов в помещении для самых младших, сказал нам, что, если они заболевают, то долго не остаются на своем месте.

- Их заворачивают и куда-то уносят. Особенно быстро тех, у кого корь. Никогда они не возвращаются. Может быть, они умирают, а, может, их кто-то забирает в семью.

Все мы пытались угадать судьбу тех, кто жил когда-то среди нас, мы старались убедить себя, что их забирали любящие пары, или их переводили в лучшие дома, с добрыми монашками. И все же нас преследовала мысль, что наших товарищей ждала другая судьба. Хотя мне несказанно повезло, - меня усыновила очень добрая семья из Галуэя, - в душе я до сих пор ношу тень прошлого, тень Дома.

Тайна многих исчезнувших воспитанников приюта была, в конце концов, раскрыта, - она не могла не шокировать. Выяснилось, что трупы сотен младенцев и детей были утоплены в септике приюта Сэйнт Мэриз после смерти от болезни или недоедания. Умерших не удостаивали даже нищенского погребения. Сестры Бон Секурс не считали их людьми, не говоря уже о признании их божественного происхождения, и не считали грехом избавляться от подопечных, сбрасывая их останки в гадкое отверстие, имевшееся в Доме.

Однажды я завтракал со своим шестилетним внуком, читал газету «Айриш Икзэминер» и наткнулся на следующее сообщение:

«Найдены останки сотен детей в выгребной яме в приюте Сэйнт Мэриз в Туаме, что в Голуэе…»

Это и был окончательный ответ на вопрос, занимавший меня многие годы. Меня переполнили ярость и чувство печали по поводу многочисленных «сопливых шонов», с которыми обошлись как с токсичными отходами, обезвреженными представителями «всемилостивого Бога».

Извините… секунду… что-то застряло у меня в горле. И уже давно там… И все-таки вот вопрос, который я хочу задать вам:

«Было ли на свете что-нибудь хуже Ирландской Церкви?»