МУЖСКАЯ ТЮРЬМА
- Ничего хорошего нет. Вон, снова арестованных ведут. А кушать все меньше дают. Что ж это мы-то страдаем? – Потирая свой округлый живот сетовал Наар.
Каждый в камере сидел в своём углу, отдыхая от только что закончившейся работы. Худые, грязные и уставшие заключенные смотрели в никуда. Здесь давно уже перестали чего-то ждать. И привыкли к тому, что условия жизни с каждым месяцем ухудшаются. Прибавляется работа, скуднеет питание, слабеет тело…
Заключенные мужской тюрьмы работали весь день. Осуждённые работали вместе с подозреваемыми, суд над которыми мог и вовсе не состояться. Особенно часто это случалось с одинокими людьми каким был наш доблестный Грэг.
Наши герои трудились в огромном котловане, который планировали застроить новыми блоками жилых контейнеров и индустрией развлечений.
Планировалось сделать многоуровневые проходы таким образом, чтобы людям не было необходимости выходить на улицу: дом, работа, магазины, развлечения - все было под одной бетонной крышей.
Котлован копали уже несколько месяцев, слой за слоем оголяя и разоряя землю.
Еще полгода назад, когда Стефан провел в тюрьме уже два месяца, изголодавшись по своему материалу, он начал тайком, во время работы, собирать немного глины. И, уединившись сколько мог: порой пять, иногда даже десять минут, он ловко вылепливал что-нибудь интересное и диковинное. После этого он одним движением сминал своё творение в однородную массу и спешил вернуться к своей группе вновь копать землю.
Иногда Стефану удавалось размазать хорошие куски глины по одежде, какие-то кусочки подложить в ее складки и пронести в камеру. Тут он мог без конца упражнять свои тонкие пальцы, играючи вылепливая причудливых существ.
Как и прежде, его верный друг Марк как мог помогал ему: стоял на стреме, когда Стефан лепил, также обмазывал глиной свои штаны, был единственным зрителем творений, которые раз за разом становились все более живыми и интересными.
Как-то раз ребятам удалось найти небольшой грот в одной из ям рядом со рвом, где они копали. Там Стефан собрал лучшие куски глины и лепил. Лепил несколько дней одну скульптуру. Посвящая своей работе в общей сложности от пяти до пятнадцати минут в день, он за неделю смог вылепить необыкновенно прекрасный женский силуэт, полный изящества и какой-то стремительно текущей жизни. Он был лишен привычных представлений о устойчивости формы. Казалось, что вся фигура зависла в воздухе. Опора была лишь на трех точках струящегося платья, едва касающегося земли.
Как-то раз плохо прикрытую яму увидел один заключенный. Долго и благоговейно он рассматривал изделие. Потом он привел сюда еще и еще одного заключенного. Все они впервые в жизни видели такой красоты и мастерства монумент.
В один из дней группа таких заключенных встретила здесь за работой самого мастера. В полной тишине он играючи совершенствовал своё творение, каждым прикосновением вдыхая в него жизнь. А группа заключенных с лицами, какие бывают у людей, которые соприкасаются с откровением, безмолвно наблюдали за каждым его выверено точным движением. За все время пребывания здесь, Стефан, конечно же научился работать очень быстро и точно. Его руки получали все больше и больше подпитки и рвались как рыба, пойманная в сети, в свободное плавание. Постепенно о мастерстве Стефана узнали многие заключенные. Часто прикрывая его, они сами удивлялись своему искреннему желанию помочь. Они видели в Стефане что-то чистое, искреннее, то, что хотелось защитить, то что хотелось вспомнить как часть себя самого. Давно, в детстве, память еще помнила такие же детские восторги, радость новых открытий и свершений. И непосредственность с какой любой дворовый мальчишка становился капитаном огромного корабля и удерживал в своих руках штурвал во время сильной бури.
Так, в один из дней почти уже готовую скульптуру, Стефан захотел показать Грэгу, надеясь, что тот немного приободрится.
Спустившись во влажный грот и отодвинув каменную плиту, Стефан вынул стоящую на куске бетона скульптуру. Грациозная женщина-весна, в венке из полевых цветов, полная свежести казалась, сама вот-вот задышит и оденет гирлянду цветов, держащую в своих руках на каждого, кто на неё взглянет.
- Саломея! – Выдохнул наконец-то Грэг, после того как вновь задышал. Увиденное произведение открыло огромный поток чувств и воспоминаний. Его сердце то сжималось, то разворачивалось всё шире и шире. Каждый выдох словно оживал от электрических разрядов, возвращая его к той прочувствованной безграничности, какую он ощущал рядом с Саломеей.
- Кто? – Осведомился Стефан, помогая Грэгу встать с колен.
- Она очень похожа на неё! Так помнит моё сердце. – Шепнул Грэг.
- Знаешь, я сегодня хотел закончить её. Но не буду.
- Почему?
- Знаю, что моя радость будет сигналом для надзирателей… - немного помолчав Стефан, глядя на свою скульптуру сдержанно добавил - ты знаешь, если говорить откровенно, я чувствую, что они сюда придут. Я сам хочу сделать то, что будет и должно быть сделано.
С этими словами, Стефан закатал повыше рукава рубашки и подошел к своему изваянию. Взглянув на него прощальным взглядом и, прикрыв глаза, он нежно провел кончиками пальцев по каждому так знакомому ему рельефу. В следующий миг он изо всех сил сжал туловище своей скульптуры, раздавив ее пополам. Стефан рыдал. Рыдал без слёз. Почти беззвучно. Разрываясь сердцем и сухо всхлипывая.
За всем этим безмолвно наблюдал Грэг: тощий, с проглядывавшей сединой в волосах, с впалыми щеками и изможденным лицом. Бесформенные, мешком висевшие штаны опоясывал небольшой канат. Мужчина вынул его из петель штанов и, спустившись по стенке, что было сил, в мучительной боли, сдавил зубами толстую грязную веревку.
Так, в тишине и пустоте безответности, два сердца распадались на части, теряя что-то земное, переменчивое, и обретая едва уловимое ощущение ласкового успокоения, покоя от бесчисленных страданий истерзанной в клочья души.
Послышались шаги. В грот зашли два надзирателя с ружьями. Осмотрев вокруг, прощупав одежду обоих заключенных, они вывели их, приставляя дуло своих ружей к их спинам.
- Ничего хорошего. Уже по пять начали заполнять… - Послышался недовольный голос Наара. Он сидел у самой решетки, наблюдая за вновь прибывшими осужденными, разводимыми стражей по переполненным карцерам.
Была глубокая ночь, когда в одной из камер послышалось тихое пение:
- … Выйду ночью в поле с конём…
Ночкой тёмной тихо пойдем…
Мы пойдем с конём по полю вдвоём
Мы пойдем с конем по полю вдвоём
Мы пойдем с конем по полю вдвоём
Мы пойдем с конем по полю вдвоём…
Грэг замер, пытаясь понять спит он или нет.
Голос певца выдавал мужчину преклонных лет, обладавшего широкой душой и прекрасным слухом. Пел он, сливаясь с тишиной, не нарушая ее мира и ровного пребывания.
Сердце Грэга затрепетало, и потянулось навстречу; голова постепенно отходила ото сна и загружала далекие воспоминания о старой забытой песне.
А голос, чуть помолчав, продолжал:
- … Ночью в поле звезд благодать
В поле никого не видать
Только мы с конем
По полю идем
Только мы с конем по полю идем
Только мы с конем
По полю идём
Только мы с конем по полю идём…
Голос стих.
Через пару мгновений, не дождавшись его, из разных камер громом раздался хор. Четкий, слаженный. Точно дирижируем кем-то, управляемый.
- … Сяду я верхом на коня!
Ты неси по полю меня!!
По бескрайнему полю моему!!!
По бескрайнему полю моему!!!!
С каждой строкой голоса из разных камер все более и более подтягивались к общему хору, ободрялись, силились, расцветали и тянулись вверх словно приникшие листики навстречу солнечному свету.
Настала тишина. Вновь раздался голос запевалы, радостный и приободрившийся к нему примкнул хор:
- Дай-ка я разок посмотрю!
Где рождает поле зарю
Ай брусничный цвет
Алый да рассвет
Али есть то место
Али его нет…
Вновь пауза. Вступил запевала и еще несколько мягких голосов:
- Полюшко моё, родники
Дальних деревень огоньки
Золотая рожь да кудрявый лён
Я влюблён в тебя, Россия влюблён!
Снова голоса стихли. В следующий миг призываемый общей беззвучной командой, загремел хор:
- … Будет добрым год-хлебород
Было всяко, всяко пройдет
Пой златая рожь, пой кудрявый лён,
Пой о том как я в Россию влюблён.
Пой златая рожь, пой кудрявый лён…
Повисла тишина. Тихо-тихо кончил запевала:
- Мы идем с конём по полю вдвоём….
Тишина. Никто не смел нарушить такого приятного послевкусия от объятий, что связывали сердца поющих и тех, кто примкнул к ним ответной радостью.
В тюремном блоке не было в этот момент ни одного смотрителя. Это было большой редкостью и особым благословением. Ни один заключенный не спал. Были не довольные, еще больше было выдохшихся духом людей, которые уже ни на что не реагировали, а как роботы исполняли чужие приказы. Без мыслей. Без чувств.
Этой ночью в сердцах самых отважных людей загорелся огонь надежды. Надежды на ещё счастливый исход. На то, что в них самих ещё есть силы. И … теплится … теплится еще мятежный дух внутри их существа.
Здесь мы сделаем небольшое отступление, чтобы познакомить вас еще с тремя персонажами нашей истории.
Уже несколько лет в этой тюрьме отбывал срок священник Лука. Невероятно добрый, он всегда был отзывчив, смирен, спокоен. Утешал людей, которые ответно тяготели к нему. В тюрьму он попал за то, что на один из религиозных праздников к нему пришло очень много народа. А собираться большими группами не на городских праздниках и мероприятиях в городе было запрещено.
Бывало, что он столько людской боли да хвори вберет в себя, что с пола встать не может. Всю ночь боль свою проплачет, тело вымотается как после дневной работы, и никак двинуться не сможет. Тут уж его смотрители быстро в чувства розгами приведут. Никому не разрешалось оставаться в блоке во время общей работы. Либо застрелят, либо иди.
Священник Лука потихонечку и подкармливал теплотой души своей ещё стремящихся людей, надежно прикрывая тыл, не говоря ни слова о муках своей души, что больше тела страдала. А телесных мук ему пришлось пережить очень много. Часто к нему в камеру заходили смотрители. В ярости они избивали розгами, кулаками и ногами больное тело священника Луки. От куда и почему они были так жестоки, подлинно никому не было известно. Разные слухи на этот счет ходили. Но смотрители именно этой тюрьмы отличались особой жестокостью.
Еще одним узником был Давид. Бывший военный. Темноволосый, с широкими светлыми бровями, высокими скулами и светло серыми прищуренными глазами. Казалось что, он только что сошел с ветряного холма. Давид был молчалив. Почти всегда. Просто рядом с ним многие находили душевное успокоение, ощущая его силу и надежность. Причину, по которой он сюда попал, никто не знал.
Третий заключенный: Амадар.
Этот человек поначалу вызывал у всех много протестных чувств. Совсем иной во всем: голос его был словно не человеческий вовсе. Совершенно другого звучания, обращающий на себя внимание. Он будто прорезал полотно смешивающихся в один голоса, был по ту сторону от них.
Внешность его была причудлива: высокий, с длинной шеей, с оттопыренными ушами, огромными круглыми глазами, длинными тонкими словно веточки ногами и жидкими медно-седыми волосами. Когда он улыбался, была видна его широкая челюсть с зубами, которые словно кто-то развеселил, так коряво они были заселены в десны.
Как и вышеупомянутые герои, Амадар отличался особой отвагой и смекалкой. Легкий в движениях, очень общительный, он подбадривал остальных, весело шутил. До того как попасть сюда, он много лет назад занимался разведением коней, но после того, как все животные были вывезены, он стал торговать чем придется. У него была семья: жена и трое детей, по которым он очень скучал. А сюда попал потому что заступился за священника Луку, которого уже давно знал. До последнего не давал его уводить прямо посреди праздника.
Но вернемся к ночи, когда песня про истосковавшиеся по красоте природы сердца, взбодрила и соединила крепких духом заключенных.
Ещё одним откровением наградила их эта ночь. Это воспоминания. Здесь они так угасали. Каждый день они становились все молчаливее. День за днем приравнивание к общей массе, жизнь по общему распорядку с жёстким сводом правил гасила память. Но стремления и мастерство Стефана, доброта и кротость священника Луки, мужество Давида, непохожесть и легкость Амадара, искренность и нежность Грэга, красота и широта души сегодняшних певцов призывным огнем будоражили живое воспоминание о том, что однажды едва зародившись в душе, никогда и никто уже не сможет отнять. То, что сияло и только оттачивалось в сложных условиях как ярчайший алмаз, полный сияния и чистоты. Эти кладези нетленных сокровищ у каждого были свои. Но подпитываемые общими огнями отваги, смекалки, верности и чести, они становились крепкими связующими мостами, по которым струился спасительный свет надежды.