Тяжело переваливаясь с боку на бок, и надсадно кашляя выхлопами соляры, танк выполз на гребень лощины и замер, словно пытаясь отдышаться…
Сашка схватил РПГ и, почти не целясь, выстрелил в стальную громаду, смердящую и несущую смерть тем живым, кто еще оставался в окопе.
Он попал… Но попал в каток, перебив гусеницу, которая, громыхая, покатилась по каткам и исчезла в пыли позади танка.
- Сука… - прохрипел Сашка, и в этот момент танк выстрелил, изрыгнув из ствола пушки густой сноп огня…
И Сашка сразу понял, что этот снаряд – его!
Он лежал неудобно, на боку, до пояса засыпанный землей и каменной крошкой, а рядом, прямо перед его глазами из-под земли торчала чья-то грязная кисть с намертво зажатым в ней автоматом.
Сашка попытался выбраться из завала, но оказалось, что правая рука не подчиняется его воле. Он стал отгребать породу левой, и скоро понял, что рука, которую он видел перед собой, - это его рука, и автомат тоже его…
Сашка вколол себе в бедро промедол и, отдышавшись, выкопал из-под земли свою руку с автоматом, размотал резиновый жгут, которым когда-то обмотал рамочный приклад, и выковырял засунутый в рамку приклада перевязочный пакет. Пыхтя и отдуваясь, помогая себе зубами, он перетянул остаток руки жгутом и, как мог, перевязал обрубок, израсходовав весь бинт.
Потом долго сидел, прислонившись спиной к обвалившейся стенке окопа, недоумевая, почему не идут вояки, ведь путь к городу теперь свободен. И лишь потом понял, что они давно прошли через их заслон. Когда он был без сознания…
Сашка с трудом заставил себя подняться. Его крепко шатнуло, но каким-то чудом он смог удержать свое тело в повиновении, и медленно пошел к лесопосадке, намереваясь под ее прикрытием выйти к городу.
В «лесополке» было тихо и прохладно и, расслабившись, он чуть нее напоролся на вражеский патруль, успев укрыться в кустах, едва заслышав чужую «мову». Патруль прошел буквально в трех шагах от него.
До города было километров пять, но потерявший много крови Сашка брел до вечера, спотыкаясь о каждую кочку и устраивая себе долгие привалы.
Уже в сумерках Сашка снова едва не нарвался… Он отдыхал после очередного перехода, забившись под куст, а в нескольких метрах от него вояки поглощали свои сухпайки, дергая колечки, похожие на чеку от гранаты, на саморазогревающихся американских банках с «тушняком». Когда они ушли, Сашка выбрался из своего логова и грязным пальцем до блеска вычистил банки, с жадностью облизывая палец, на котором оставались мелкие кусочки мяса и жира.
Вынужденная задержка сорвала Сашкины планы дойти до города, и ночь застала его в пути. Он был слишком слаб, чтобы идти ночью, и ему пришлось ночевать в лесополосе.
Серое утро разбудило Сашку звонкой перекличкой жаворонков, которые только начинали пробовать свои голоса. Сашка заставил себя подняться и идти. Но… странное дело – он шел, шатаясь от дуновения легкого ветерка, и не помнил, кто он, и куда идет… Его зрение обострилось, и он видел каждый лист на дереве и каждую травинку под ногами. Ему казалось, что идет он не по траве, а по волшебному ковру. Под кустами были развешаны золотые колокольчики, звеневшие под напором ветерка, и под их звон на ковре из опавших оранжевых листьев танцевали девушки в прозрачных развевающихся одеждах. Прямо перед ним в изумрудное озеро падал, переливаясь жемчугом, серебристый водопад. И Сашка понял, что попал в рай, который на самом деле гораздо красивей, чем можно было себе представить.
Красное новорожденное солнце медленно выкатывалось из своего ложа, из взбитых подушек облаков, щедро разбрасывая во все стороны лучи, заливающие окружающий мир феерическим светом. Солнце переполнило Сашкину душу этим ослепительным светом, и он не мог понять, где кончается солнце, и где начинается его душа. Сашка видел своим обострившимся зрением змею, переползающую тропу в трехстах метрах от него, видел каждую каплю росы на листьях, каждый стебель вьюнка, растущий вдоль пыльной тропы. Но видел все это он не только снаружи, но и изнутри. Он был и в капле росы, и змеей, радующейся теплу нового дня, и красным вьюнком, нежащимся в лучах ласкового солнышка. И с недоумением разглядывал он со стороны однорукую фигуру в грязном, окровавленном, изорванном в клочья камуфляже, которая, поминутно спотыкаясь, брела по пыльной, выбеленной солнцем тропе.
Он шел, радостно улыбаясь, а когда силы оставили его, упал на колени и пополз, прижимаясь всем телом к теплой, шершавой земле…
Но скоро он не смог ползти и перекатился на спину. Солнце ударило ему в глаза, протягивая лучи, как руку помощи, чтобы помочь подняться. Сашка протянул лучам свою руку и попытался ухватиться за них…
Чья-то нога наступила ему на руку, обрывая последнюю надежду встать и идти. Сашка не стал сопротивляться, потому что вдруг почувствовал свободу…
Его перевернули и бросили лицом вниз.
Солнечный свет исчез, сменившись плотной, осязаемой чернотой, но Сашке уже было плевать на это. Он выкарабкался из грязной, израненной оболочки своего тела и пошел к солнцу, слушая удивительную музыку неба, сплетающуюся из солнечных лучей. Он был не один здесь… Сашка видел всех усталых, окровавленных бойцов отряда, которые остались лежать там - в степи, у террикона двадцатой шахты, а между ними танцевали полупрозрачные красавицы в белых одеждах… Одна из них, танцуя, приближалась к нему, распахнув объятия, и чем ближе она становилась, тем более наливалось одухотворенной красотой и жизнью ее лицо, а лица людей в камуфляже таяли, таяли, таяли в бездонной синеве…