- Ну, ты знаешь, как это бывает. Ты им "Привет, я личность и я особенная", а они тебе "Сука, ты софт-гранж, да? Или ты челкарь? Эмо? Панк? Тамблер? Кто ты наконец?". Вот и попробуй просто доказать, что ты - это ты. Что музыка, которую ты слушаешь - это часть тебя, и не обязательно слушать только один стиль. Что у тебя могут быть и свои мысли, а не только цитаты.
Мэри сидела за убитым столом школьной столовой так, как будто это была какая-то охеренная сеть американских ресторанов типа T.G.Y. Friday's и попивала кофе из Starbucks. Тот дурацкий кофе, в котором почти нет кофе, а куча сливок, сиропов и наполнителей. Ей нравилось.
Мэри любила приходить к Алу за обедом. Она таскала его еду и они говорили на темы, цепляющие душу. Ал никогда не звал ее пообедать с ним, но она садилась, перекидывала ноги через лавку, материла школу за мебель, которая цепляет колготки и одежду, и выводила маркерами по столу узоры.
- Всем ясно, что тебя проще запихнуть в рамки, повесить на тебя ярлык. Они самовыражаются своим стилем, но таких одинаково стильных тысячи тысяч. Налетай, покупай, продаю рафинированную индивидуальность!
Ал любил такие темы. Такие... наигранно подростковые. Как в кино для шестнадцатилетних.
Когда тебе 16, тебе кажется, что твои мысли по поводу проблемы, твои слова в адрес проблемы, твое желание творить и менять, что-то решает. Но нет.
А когда тебе исполняется 17, тебе будто все еще 16.
Мэри нарисовала виселицу, цепляющуюся за край стола.
Кто-то со звоном разбил тарелку. За звоном последовали аплодисменты: все в столовой, считая учителей и работников, хлопали и посмеивались. Забавная традиция. Без оваций не оставался ни один криворукий. Когда ты в выпускном классе и слышишь в свой адрес такие вот восторженные аплодисменты, ты смеешься и делаешь поклон. Когда тебе семь и ты слышишь шум сотни ладоней, направленный на тебя, ты готов умереть от стыда.
***
- Неужели ты никогда не влюблялась? - Ал лежал на лавочке маленькой детской площадки, запрятанной в дворах, а Мэри сидела на качелях и окунала ноги в драных кедах в глубокую лужу, - Совсем ни разу?
- Ну, бывало один раз, - Мэри пожала плечами, уставившись на грязную поверхность воды, по которой текли радужные разводы бензина, - Я шла по улице. По той же улице шел адовый ливень. А еще по той улице струился тусклый свет фонарей и шел милый парень. У него был такой зонт... - она взмахнула руками над головой, показывая что-то необъятное, - Его зонт был похож на волшебство. Он был гигантский. Снаружи он был черный, а внутри было солнечное небо в облаках, а тот парень сам был как солнце. Такой теплый. Он увидел, что я мокну и просто подошел, пряча меня под зонт. Ни слова не сказал. И я молчала. Мы продолжали идти вдоль фонарей по холодной улице, а я раньше никогда не чувствовала такое тепло. Мне никогда до и никогда после не было так тепло.
Мэри помолчала, обдумывая, что ей сказать дальше, и продолжила будничным тоном:
- Я как будто очнулась, когда услышала громкий автомобильный сигнал и визг шин, пробивающийся и сквозь наушники. Я стояла посередине дороги. Одна. Промокшая. Парень прошел рядом по переходу. Он так и не подошел ко мне, - девушка натянуто улыбнулась, - Да ну ее нахер эту влюбленность.
И тут Ал понял, что влюблен в нее.
***
- Почему ты всегда так резко разворачиваешься? Меняешь направление! Ты хочешь бросить меня? Сбежать, да?! - Беня дурачился, изображая свою новую девушку. Или не свою. Или не девушку. Ал всегда очень резко поворачивал, а Беня привык и перенял эту привычку, - И вообще, она меня раздражает. Мне казалось, что я ей нравлюсь, но нихера. Ничего. Я сводил ее с ума, а она просила сводить ее в кино. Зачем она тогда почти прямым текстом говорила, что хочет со мной встречаться? От скуки? Черт, я же не клоун.
Беня не был расстроен. Он как будто бы не умел расстраиваться. Бывают такие люди, у которых всегда все хорошо. Как будто бы всегда все хорошо.
- Ну все, минуточка ****остраданий окончена. Нахер все, я счастливый человек!
- Да, чувак, ты самый счастливый человек на Земле. И как тебе от этого чувства собственного превосходства?
- Охеренно, если честно. Ну вот зачем мне всякие леди двадцать первого века, если они с первого свидания лезут в личное пространство? И я сейчас не про радиус пустоты в 15 сантиметров вокруг каждого человека, я про душу.
- Сколько я тебя помню, ты говорил, что душа - фикция...
***
Ал почти не спал дома. С четырнадцати лет он постоянно ночевал в общежитии, в комнате Бени. Дома была мать, которая всю жизнь пыталась делать как лучше: заканчивать школу хорошисткой, поступать в педагогический, рожать в 18, жить с нелюбимым мужем и сыном, потом с нелюбимым мужем, сыном и дочерью, потом только с сыном и дочерью. Отец Ала ушел, когда ему было семь, пропал, а на алименты мать не подала - как-то не по-людски. Иногда все же приходилось ночевать дома. Тогда, когда приходил "новый папа", как он просил его называть. Любимый новый папа как-то очень странно смотрел на его шестнадцатилетнюю сестру, особенно, когда на ней были настолько короткие шорты, что из дома в них было не выйти. Поэтому в эти вечера Ал и Анни запирались в ее комнате, брали ведро мороженного, ведро поп-корна и садились играть в приставку или смотреть кино.
Но дома была мать с гиперопекой, дома были стены с желтыми обоями, дома была целая куча вопросов, на которые не хотелось отвечать. Поэтому Алу был всегда гарантирован матрац на полу общежития Бени. Сначала мать орала на Ала в телефонную трубку за его отсутствие, потом он перестал брать трубку и где-то через полгода она успокоилась.
Вот и сегодня Ал лежал на кровати Бени и разглядывал потолок, разглядывал звезды на потолке. Эти звезды они перечертили с атласа звездного неба еще два года назад, а Ал все так же любил на них смотреть. Один парень смотрел, а другой кричал с общей кухни, прерываемый громкой музыкой соседей и пьяными ругательствами:
- Да ты пойми, я всегда этого хотел. Просто мечтал стать писателем. Писать то, что будет пробуждать человеческий разум, то, что будет заставлять действовать. А потом нам в школе говорят, какие клише использовать в сочинении. "Твое сочинение не подходит, структура не та." Я даже привык уже. Но потом я вспоминаю, что школа - это еще не все. Что я напишу бредовый, на мой взгляд, рассказик, а кого-то это тронет за живое. Он прочитает, перечитает, и что-то в его сознании изменится. А мой рассказ будет веками жить. Ну, годами точно.
Ал не отвечал. Не хотел отвечать. Он мог крикнуть, что жизнь не такая, что это все не так просто, но зачем?
Беня вернулся с огромными кружками плохого, но крепкого кофе и сел на пол у кровати.
- Мы сможем достичь всего, что хотим. Если постараемся. За это я люблю наше поколение: у нас все запредельно и нараспашку. Про нас говорят, что мы бесполезны и высокомерны, а мы продолжаем писать, рисовать, фотографировать, путешествовать, гореть, чтобы светить, жить, а не существовать. Мы хотим стать известными, хотим стать кумирами своим кумирам. Это разве плохо? Все хотят славы, а мы в этом хоть признаемся. Люди лучше, чем они привыкли о себе думать. Они... они действительно всесильны, по сути. Нужно только жить тем, что ты делаешь. Тем, что любишь.
Беня сидел на полу, потом лежал на полу и все говорил, говорил. Как будто именно сегодня он решил выплеснуть все наболевшее, накопившееся за долгие годы его жизни.
- А потом я вижу кого-то, кто говорит, что собирается к херам вскрыться, потому что ничего не достиг, хотя он даже не пытался. Или пытался недостаточно. Или остановился на середине пути. И мне хочется кричать на него, рвать глотку и орать, что он слабак. Но я не имею на это права. Кто мне этот незнакомый человек? Никто, по сути. Хотя у меня не хватает силы воли промолчать совсем. Поэтому я тихо шепчу ему: "Хей, ты еще можешь стать космонавтом. Не бросай мечты. Вставай, мальчик, ты же рыцарь".
Ты еще можешь...
***
Ночью Ал услышал грохот. Беня постоянно бродил ночью по кухне в поисках еды, так что его отсутствие было объяснимо... Он что-то уронил? Ал решил проверить. Посреди совершенно невзрачной общей кухни, от которой отчаянно веяло Советским Союзом, на полу лежал его лучший друг и не двигался.
Дышит?
Дышит.
Телефон.
Скорая.
Кажется на улицах пробки или еще что-то такое, но скорая едет уже двадцать минут.
Паника.
Ал сидит и смотрит в пустоту.
Ал бегает со склянками из аптечки, поднося к носу друга нашатырь и обливая его водой.
Фельдшеры.
Инфаркт.
Паника.
Угроза жизни.
"Прости, но тебе нельзя. Только родственники".
Общественный транспорт.
Паника.
Дверь палаты больницы, которую не ремонтировали со времен Сталина.
"У вас есть медицинский полис? Ваше счастье. Без него вас бы просто выгнали".
"Возможно, у нас не хватит медикаментов и вам придется доплатить."
Паника.
"Из-за его гипертонии ему нужно было принимать лекарства. Как мы поняли, он этого не делал".
"У него была гипертония? У него не было денег на лекарства".