Что (или кто) строит нашу судьбу? Отбросим версию о всеобщей предопределённости. С ней скучно жить. Да, Господь всё видит и всё знает. И кто-то скажет, что мы, человеки, в его руках лишь шахматные фигурки. И исход «нашей» партии решён до её начала. Не знаю. Возможно. Но думаю, что Всевышний даёт нам некоторое право на счастливые заблуждения. А значит, иногда нами правят неуёмные желания и череда удивительных случайностей.
Когда нам по 17 лет и в голове только мечты, мы, как правило, совершаем ошибки. Правда иногда они столь удивительны, что спустя годы мы уже не сожалеем о них, а смакуем или уж, по крайней мере, рады, что они были когда-то совершены.
В свой последний школьный год я страстно мечтал о несбыточном — поступить на географический факультет МГУ. Впрочем, учился я весьма неплохо. Если не сказать больше. Я был классическим отличником. И при благоприятных обстоятельствах мне «грозила» медаль, возможно даже золотая. Знаний я добивался не столько каким-то особым талантом или способностями, а перманентным послушанием, банальной зубрёжкой и какой-то невероятной, порой даже чрезмерной, исполнительностью. Пятёрки брал измором, по три раза переписывая домашнее сочинение или до полуночи пытаясь решить систему уравнений с тремя неизвестными. Наша математичка — Маргарита Сергеевна, умница и добрая душа, ценившая моё упорство, тем не менее, часто говорила: «Игорь, ты решил задачу в целом правильно, но почему таким длинным и сложным способом, не пойму.» Особенно тяжело давалась физика. В этом предмете пасовало даже моё муравьиное упорство. Так как, кроме знания формул и законов, тут требовалась логика и рационализм, а с ними у меня были проблемы. И здесь меня частенько выручал отец. Быстро начертит схему движения, разложит по векторам силы, действующие на тело, составит хитрое уравнение — и вот он, ответ! Только почему-то он не всегда сходился с подсказкой на предпоследней странице учебника. И тогда я вновь тупо замирал над исчёрканным листком со слипающимися глазами, а отец ещё долго что-то чертил, раскладывал и решал… Утром на завтраке он как всегда просто и легко показывал мне путь к правильному ответу, и я получал шанс на очередную пятёрку.
МГУ манило не престижностью (термин в те годы не слишком популярный), а возможностью живьём увидеть героев телевидения — Юрия Сенкевича, Тура Хейердала и т. п. Впрочем, не буду столь примитивен о себе тогдашнем. В старших классах я действительно очень увлёкся книжками о разных странах и путешествиях, таинственных находках и открытиях, не всегда признаваемых официальной наукой. Нравилось рассматривать географические карты экзотических стран. Причём изучал таковые буквально сутками, а то и неделями. Знал столицы 150 государств, расположение всех более-менее значимых гор, морей, рек, озёр, островов, полуостровов, заливов и проливов. А карту своей любимой Ганы запомнил даже лучше карты родной страны. В любое время дня и ночи спроси меня названия всех её провинций, политических партий, месторождений полезных ископаемых и даже наименования местных футбольных клубов, ответил бы без запинки.
В общем, я бредил познанием. Причём познанием именно в чистом виде, без учёта практической применимости результатов этого процесса. Мама всячески поддерживала меня, отец был против моей мечты. Он очень чётко объяснил мне, что география — не профессия, а просто образование и так рьяно мечтать о Гане и Туре Хейердале значит потерять часть жизни на понимание неизбежности получения другого, более практичного образования. «Настоящее образование для мужчины должно быть только техническим», — часто повторял он. Но как только я представлял, что в этом случае мне пришлось бы пять лет говорить языком физических формул и биквадратных уравнений, то мне ещё сильнее хотелось изучать особенности размещения ганских месторождений железной руды и банановых плантаций.
МГУ казался недостижимой вершиной. Но самое удивительное, что других вариантов я и не рассматривал. Это сейчас абитуриенты могут подавать документы сразу в несколько вузов. Тогда, в 1979-м, всё было иначе: одно заявление - в один вуз. Экзамены в МГУ начинались на месяц раньше, чем везде и этот факт успокаивал. «Если не провалюсь, уж у себя-то в городе поступлю как-нибудь с этими оценками», — думал я.
Хотя поступать в местный университет с географической специальностью не очень-то хотелось. Ведь я мечтал не просто о геофаке, я мечтал попасть на кафедру «Экономической географии капиталистических и развивающихся стран». А таковая имелась только в МГУ. Эх, если бы знал тогда, что это было в принципе невозможно ! В этом случае жизнь моя, наверное, сложилась бы несколько иначе. Но я не знал. И поэтому упорно готовился.
Вступительных экзаменов было четыре — математика, физика, география и сочинение. Был нанят даже крутой преп из местного технического вуза, который учил меня решать задачки с параметрами. В школе мы их не проходили, а во вступительную программу они входили.
Итак, школьные экзамены остались позади, медаль тоже на всякий случай оказалась в кармане, оставалось только осуществить свою Заветную Мечту. А она находилась на 19-ом этаже Главного здания МГУ на Ленинских горах. Вернее, геофак занимал этажи с 17 по 22. А на 19-м была приёмная комиссия, куда следовало отдать документы для поступления.
И здесь была первая проблема. Когда я в своём городе перед отъездом проходил медкомиссию, моему волнению не было предела. Дело в том, что ещё в начале старших классов у меня начало портиться зрение. И вместе с близорукостью я заполучил нарушение цветоощущения. Нет, я не был дальтоником, прекрасно видел и красный, и зелёный, и даже фиолетовый с коричневым никогда не путал. Но вот разобраться в так называемых таблицах Радкова был не в состоянии. Многим из моего поколения (особенно людям с водительским правами) известны эти, потёртые от бесконечных перелистываний, странички с кучей разноцветных шариков-горошин. Их многочисленные оттенки из кажущегося на первый взгляд беспорядка на самом деле выстраивали определённые фигуры, знаки или цифры. И нормальный человек (не ущербный) видел эти знаки и спокойно сообщал об их обнаружении окулисту. А вот ненормальные люди (ущербные), типа меня, не видели в этой безумной мозаике ничего кроме хаоса и были немало этим огорчены. И вот после такого обследования в июне 1979 года наш местный окулист вписал в мою медицинскую справку два железных слова: «Цветоощущение нарушено». Что означало одно — геофак мне больше не грозил. В отчаянии я, презрев кое-какие свои принципы, и, подобрав соответствующий цвет пасты, нагло приписал в справку ещё две буквы. Получилось в общем неплохо — «Цветоощущение ненарушено».
И вот эту самую справку я должен был сейчас вручить секретарю приёмной комиссии географического факультета, что вызывало у меня некоторое беспокойство, а точнее — «стойкую дрожь во всех незакреплённых частях тела».
Секретарь — очкастый сухопарый мужчина лет сорока — стал бегло просматривать мои бумажки и, дойдя до медицинской справки, вдруг как-то нехорошо заулыбался и через всю комнату обратился к своей помощнице высоким, слегка срывающимся голоском (от которого у меня внутри всё не только похолодело, но и как-то странно склеилось):
- Марина Иванна… А, Марина Иванна, представляете, у всех абитуриентов в справке написано «цветоощущение в норме» и только у одного этого (кивком отмечая мою персону), из... как его там... Ижевска - «цветоощущение ненарушено». И протяжно добавил:
- Ну и стра-а-нные врачи в этом городе.
Он ехидно посмотрел на меня, пронзая насквозь моё трепещущее сердце. И тогда я с силой отлепил язык от стучащих мелкой дрожью зубов и уверенно забубнил:
- А у нас все врачи так пишут. Вот и в военкомате на комиссии мне также написали. Да у нас даже зубной в карте пишет: «Санация не нарушена». Их видимо так учат писать в нашем мединституте. Вы ведь знаете, что у нас в городе свой мединститут есть…
И я лепетал бы эту чушь и дальше, но секретарь меня уже не слушал, так как ему только что позвонил какой-то важный начальник с серьёзными вопросами, и он, сунув мои документы в стопку на краю стола, энергично замахал мне рукой в сторону двери — «Иди, иди, мол, давай».
Так меня пронесло в первый раз.
Ну, а дальше был экзамен по математике. Не совсем чётко помню, как я его писал. Вроде бы решил все задания. Но эта злополучная задачка с параметрами вызывала во мне чувство непреходящей тревоги. Результаты должны были вывесить через два дня.
Помню, как я стоял в гигантском лифтовом холле Главного здания МГУ и со страхом смотрел на большой ватманский лист, расчерченный на квадратики, примерно половина, из которых была зачёркнута. Гулкие звуки шагов, возгласы отчаяния или радости в этом огромном, отделанном гранитом и мрамором зале, приводили душу мою в состояние такого отчаянного трепета, что я уже, наверное, минут пятнадцать никак не мог найти квадратик со своим номером.
Рядом со мной, издавая какие-то мычаще-визгливые, не совсем членораздельные, но очень радостные звуки, как-то смешно при этом раскачиваясь (наподобие косолапого мишки), то и дело подпрыгивал вверх круглолицый очкастый парень с соломенными волосами. Его квадратик был не зачёркнут и содержал цифру «5».
Я не знал, что в самом ближайшем будущем мы станем с ним большими друзьями. (Игорь Ломанов. Он станет истинным географом. Страстно, до самозабвения будет любить науку. Он буквально горел своими идеями. Ездил в экспедиции, писал статьи, защитил кандидатскую, руководил. Строил большие планы, только вот о себе, о своём здоровье думал в последнюю очередь. Прожил яркую, но, увы, короткую жизнь).
Сзади только что раздался тяжёлый протяжный вздох. Мой сосед по комнате, абитуриент из Киева, Олег Татаринов, только что увидел свой квадратик зачёркнутым. Сердце моё забилось ещё более истерично. Если уж ему, настоящему отличнику, который наизусть классиков марксизма цитировал, пару поставили, то на что рассчитывать мне?? В глазах у меня уже рябило от крестов.
Наконец, вот он, мой номер. Слава богу, не зачёркнут! Но, увы, меня ждала только «тройка». Холодное омертвляющее отчаяние. С «тройкой» шансов пройти было немного. Почему, почему я так надеялся на очередную пятёрку, непонятно. Да, она давала медалистам право на досрочное поступление без необходимости сдавать другие экзамены. Да, мне очень её хотелось. Но среди поступающих очень многие были с медалями. «Так что, наивно верить в сказки в 17 лет. Твой поезд ушёл», — примерно так я думал, когда брёл обратно в свою общагу в зоне «В».
Помню, как этот Олег, с его «хэкающим» украинским напористым говорком, вечером стал меня успокаивать: «Ты дурак, Ихаряныч, ревёшь, а надо радоваться. Вот мне уже точно монатки домой можно собирать, а ты хоть и с „тройкой“, но ведь идёшь дальше, чудак!».
И ободрённый им, я начал готовиться к физике. С ней в итоге всё получилось неожиданно легко. Я очень боялся получить в билете сложную задачку. Решать-то её было бы некому кроме меня. А задача в билете мне попалась на свободное падение. Формула там простенькая, по-моему, даже сейчас её помню. Правда, второй вопрос, теоретический, был довольно мудрёный. Я долго возил ручкой по пустому листу, пытаясь заполнить его хоть какими-нибудь формулами и схемами. Но тех, что нужно, вспомнить не мог и рисовал уже просто те, что помнил, хотя они были уже из другого билета.
Аудитория почти опустела, а я всё никак не мог решиться подсесть к двум замотанным молодым преподавателям, которые принимали экзамен. Странная парочка была. Вместо того, чтобы принимать по отдельности (ведь быстрее бы отмучились!), они упорно долбали бедных, дрожащих от страха абитуриентов коллективно. Если один удовлетворённо кивал на правильный ответ, другой быстро доставал из «загашника» дополнительный вопрос, причём абсолютно «мёртвый», от которого у очередного несчастного, просто свисала челюсть и гасла прыткость речи. Так они выбросили за борт чуть ли не половину аудитории. Что неудивительно — даже после математики конкурс всё ещё оставался высоким.
И поэтому, благополучно проредив «абитуриентские массы», они сидели сейчас, благостно улыбаясь. А я всё боялся обозначить своё желание сдавать экзамен и продолжал с умным видом заполнять свой листок какой-то ахинеей. Надеясь видимо на то, что преподаватели тоже люди, и они могут устать «топить» бедную абитуру. И действительно, вскоре я услышал краем уха их разговор. Тот преп, который был чуток «по-добрее», быстро прошелестел «любителю мёртвых вопросов»:
- Серёга, сил нет, жрать охота. Скоро „пельмешка“ закроется… Может сбегаешь на кафедру, попросишь кого-нибудь подменить нас на полчасика?
Тот был не против и через пару мгновений упорхнул за дверь. И тут я понял: пора. «Добрый» преп был один, и это вселяло надежду.
И я бодро начал рассказывать ему решение своей простенькой задачи. Подробно так, солидно, со всеми условиями, единицами измерения. И даже схему шикарную изобразил: «тело» в виде жирной точки и «стрелочка» вниз с красивым опереньем. А куда деваться? Второго-то вопроса я толком не знал, поэтому и приходилось как-нибудь разукрашивать свой ответ по задаче.
Через пару минут заходит второй преп, присаживается и сходу суёт нос в мой листок, начиная хитро и язвительно так улыбаться, намереваясь задать свой коварный дополнительный вопрос — очередной для него, последний — для меня.
Но тут в аудиторию вваливается «сменщица» — какая-то худущая дама неопределённого возраста, со взбитой копной крашеных волос и с печатью вселенского недовольства на плоском, оштукатуренном чрезмерным макияжем, лице. Явно секретарь кафедры. «Ребята, только полчаса, не больше», — жёстко заявила с порога она и отошла к окну. «Серёга» слегка замешкался со своим коварным вопросом, пытаясь вспомнить, чем же он там хотел меня «добить». А «добряк», начав искать на столе ведомость, быстро заговорил:
- Да знает он всё, знает. Задачку вот правильно решил, да и по теоретическому вопросу…
Тут он глянул на мою многословную ахинею на листке, и у меня внутри что-то резко оборвалось и начало падать в пятки с таким ускорением, что никакими формулами не описать.
- Смотри, вон сколько понаписал… Короче, пять! — объявил он мне, торопливо заполняя строку в ведомости. И добавил своему въедливому коллеге:
- Пошли быстрее, а то Людмилка сегодня злющая — завкафедрой ей отгул не дал, а тут ещё мы.
И парочка голодных преподавателей улетела за дверь, а я, ошарашенный халявным счастьем, ещё какое-то время тупо сидел перед пустым столом.
Так меня пронесло во второй раз.
География — предмет профилирующий и для поступления оценка ниже пятёрки была непозволительна. Но её ещё надо было получить.
Готовились мы вместе с Витей Сиголаевым, высоким очкастым парнем из Перми. Он был старше меня и уже прошёл суровую армейскую школу, которая сказалась на нём только положительно. Блестящий аналитический ум в Вите так прекрасно сочетался с язвительной прямотой и точностью суждений, что это временами вызывало во мне некоторые сомнения в правомочности моих притязаний на звание студента МГУ. Витя также как и я сходил с ума по Африке (особенно по южной её части) и надеялся (наивно), что ему дадут её изучать и дальше. Четыре дня мы повторяли, зубрили, рылись в атласах и картах, а по вечерам спорили о том какой африканский лидер круче — ганец Кваме Нкрума или борец с апартеидом Нельсон Мандела.
Я почему-то был уверен, что географию знаю очень хорошо и ряд последних вопросов просмотрел довольно бегло. Конечно, на экзамене в билете мне и попался один из них. Что-то типа «Особенности развития промышленного комплекса юга Западной Сибири». На этот вопрос из всей своей географической эрудиции я с трудом наскрёб несколько фраз и теперь сидел в прострации, с ужасом осознавая, что вожделенной пятёрки мне не получить.
Принимал экзамен преподаватель, внешностью вполне тянувший на профессора: в очках с огромной роговой оправой, полноватый, с очень небольшими остатками волос на крупной голове и с хорошо поставленным лекторским голосом. В основном абитура сдавала неплохо. Бодрыми, уверенными голосками мои соседи доказывали свою любовь к географии. «Профессор» никого не валил. Слегка кивая головой, он спокойно выслушивал ответы, ставя в основном хорошие отметки.
С соседней парты поднялась стройная светловолосая девушка, села перед столом «профессора» и дребезжащим от волнения голосом… вдруг начала отвечать на один из «моих» вопросов. Как раз на тот, из-за которого я сильно волновался. Почему один и тот же вопрос оказался в разных билетах? В этот момент мне некогда было об этом думать — я весь обратился в слух. Вспотевшей от волнения ручкой я начал стремительно конспектировать ответ этой несчастной девушки. Несчастной, потому что отвечала она плохо. Заикалась от волнения, говорила общие фразы, то и дело отклонялась от темы. В общем, она знала этот вопрос не лучше меня. Конспектировать особо было нечего. Зря я надеялся на чудо.
Экзаменатор поначалу вёл себя подозрительно спокойно: не кивал, но и не перебивал её, давая высказаться до конца. Каким-то отрешённым и казалось, равнодушным взглядом он всё смотрел и смотрел куда-то в окно. И вдруг после очередной сказанной этой девушкой глупости «профессор» встрепенулся и жёстким металлическим голосом произнёс одно слово:
- Достаточно.
После чего, не выдержав очевидно давления бушевавших внутри эмоций, он резко отодвинулся от своего стола вместе со стулом и встал. Потом, взяв у ошарашенной абитуриентки указку, экзаменатор подошёл к висевшей на доске карте СССР и безжалостно обрушил на девушку все свои претензии:
- Милая моя, зачем Вы возомнили о себе как о будущем географе?! Вы же не понимаете очевидных вещей! Даже термин „экономико-географическое положение“ похоже Вам не знаком! Перепутали экономическую специализацию Омского промышленного узла с Новосибирским, зачем-то начали рассказывать про Красноярский алюминиевый завод, хотя это уже Восточная Сибирь. Да и вообще ответ на этот вопрос надо было начать с того, что…
И далее, разгорячённый своим желанием пролить свет истины перед обречённой абитуриенткой, «профессор» даёт идеальный ответ на этот вопрос. Каждое его слово было, конечно, мною записано. В моём горящем от возбуждения мозгу как на промокашке отпечатались все его фразы, особенно последняя: «Вот если бы Вы сказали мне хотя бы половину того, что я только что произнёс, то не задумываясь поставил бы „пятёрку“, а так, извините, даже „тройку“ не могу».
Надо ли говорить, что все следующие пятнадцать минут, которые я решил выждать перед тем как идти отвечать, «профессорская речь» звучала в моей голове также складно и вдохновенно как лермонтовский «Парус». Как только «Профессор» понял, что я отвечаю на «тот самый» вопрос его собственными словами, он с лёгкой усмешкой начал опять одобрительно кивать головой. Послушав мои гладкие речи минут пять, он мягко произнёс:
- Достаточно.
Я слегка напрягся, ожидая его решения. Экзаменатор вынес свой вердикт:
- Я ставлю Вам „пять“ только потому, что Вы умеете внимательно слушать. Это неплохое качество для будущего студента.
И добавил с улыбочкой:
- Особенно когда собственных знаний, возможно, не хватает.
Так меня пронесло в третий раз.
А по сочинению я неожиданно схлопотал «трояк». Неожиданно, потому что был уверен в любой оценке выше «тройки». Рассуждать в письменном виде я любил, все произведения школьной программы читал, безграмотностью вроде тоже не страдал. Так чего ж бояться? Поэтому, как только выбрал тему (что-то типа «Сила русского характера в героях романа «Война и мир»), сразу же стал заполнять лист за листом беглым размашистым почерком, иногда зачёркивая предыдущие неудачные фразы и вставляя в текст более красивые и сочные сравнения. В результате четырёхчасового упоительного вдохновения у меня получилось четыре больших плотно исписанных листа с «многоэтажными» исправлениями.
И тут экзаменаторы напоминают о том, что через 15 минут необходимо сдавать работы. Шок. Переписать за это время своё творение мне явно не успеть. Лихорадочно просматриваю работу в поисках ошибок. Количество исправлений растёт. Запятая. Ещё одна запятая. Ещё одна. Или не надо? Кавычки. Тире. Ещё тире. Или лучше двоеточие? Что ставить?? Что??? Минуты летят как последние листья в ноябре. Некрасиво, коряво и неотвратимо. От дикого волнения вспотевшая ладонь едва удерживает дрожащую ручку. В голове что-то гулко стучит, отдаваясь в виски. Как лёгкий шарик от пинг-понга там нервно бьётся одна лишь убийственная мысль: «Как же глупо я пролетел!» Едва успел просмотреть весь текст до конца, как прозвучала команда на сдачу работ...
Потом в общаге, прокручивая в голове этот последний экзамен, я две ночи плохо спал, мучаясь от сомнений, там ли я поставил эту запятую, и нужно ли было ставить двоеточие вместо тире. «Ну ладно, — успокаивал я сам себя, — две-три ошибки не страшно. Уж на четвертак-то я написал». Оказалось, что не написал. Через два дня в своей клеточке на большом ватманском листе я опять увидел эту кошмарную для бывшего отличника цифру. «Трояк». Ужас! У меня только 16 баллов. Со школьными 5-баллами выходило 21. А проходной был уже тогда объявлен — 21,5.
Я решил не сдаваться и подал на апелляцию. Как только преп из комиссии открыл моё истерзанное исправлениями сочинение, в глазах у меня зарябило от красного цвета. Одна, две, три… пять… Восемь пунктуационных ошибок! Преп с усмешкой предложил мне дальше не смотреть работу. Ведь если бы он нашёл там девятую ошибку, то пришлось бы снижать оценку. А снижать было некуда. И я обречённо согласился.
Списки должны были вывесить через три дня. В равнодушно-ватном настроении я их кое-как прожил. Тем временем среди абитуры поползли слухи, что за медаль могут добавить полбалла. Но я боялся в это поверить. Слишком много было пустых надежд до этого. За день до объявления результатов в Москву приехал отец. Вроде бы в командировку, но на самом деле чтобы поддержать меня и увезти домой. «Со щитом или на щите». Но всё оказалось гораздо сложнее.
В то утро я проспал. Постоянные переживания вконец измотали меня. Едва утреннее солнышко стало напекать мою измученную башку, раздался бешеный стук в дверь. Витя заскочил ко мне в комнату и сходу, не давая мне толком очнуться, зачастил своим язвительным пермским говорком:
- Кузя, кончай дрыхнуть. Своё счастье проспишь. Давай дуй на 18-ый. Списки уже висят давно. И какой-то Кузнецов там числится. Только ведь вас много было вначале. Может это другой кто.
Толпа вокруг стендов со списками гудела как пчелиный улей. Когда я увидел, наконец, свою фамилию, возникло странное ощущение удовлетворения и опустошенности одновременно. И сразу после этого где-то глубоко внутри вдруг вспыхнула искра тревоги. «Что-то ещё будет». Вечером я позвонил отцу в гостиницу. Когда он искренне и бурно порадовался моему успеху, я спокойно заметил: «Погоди радоваться. Чувствую, что скоро плакать придётся».
Для подтверждения приёма необходимо было повторно пройти медкомиссию. Это означало только одно — мою наглую подделку с «ненарушенным цветоощущением» ждёт неизбежное разоблачение. Пока я благополучно ходил по другим кабинетам, внутри теплилась надежда: а может, пронесёт? Может глазник добряком окажется и пожалеет меня? Или может картинки покажет какие-нибудь другие, полегче? А вдруг я угадаю, что там, на этих картинках нарисовано? «Ну, в крайнем случае, — подумал я, внутренне улыбаясь, — придётся опять пасту подбирать».
Мои наивные надежды рассыпались в пух и прах, как только я зашёл в кабинет. За столом сидел полноватый армянин лет 45: красиво уложенные волосы, чуть тронутые сединой, решительно-размашистые жесты и абсолютный металл в голосе. «Такого на жалость не пробьёшь», — подумал я и тем не менее попытался сосредоточиться на первой предложенной картинке. На ней перед моим слепошарым взором красовалась цифра «6», сложенная преимущественно из шариков тёмно-зелёного цвета посреди обширного поля шариков розового, светло-коричневого и чёрного цветов.
Внимательно осмотрев это «минное поле» на предмет возможных провокаций, очень осторожным тоном (как минер перед откруткой взрывателя) я подтвердил свою догадку насчет этой «шестёрки». Быстрые карие глаза доктора сразу безжалостно сузились. И я понял, что моя «мина» взорвалась. Показав ещё несколько картинок, на которых я опять увидел не то, что было нужно отечественной медицине, армянин уткнулся в мой обходной лист и начал в нём что-то быстро писать. Потом достав из верхнего ящика стола здоровенный штемпель, смачно шлёпнул им по оборотной стороне обходного листа и протянул мне. Заключение гласило: «На географическом факультете МГУ учиться не может».
И пока у меня темнело в глазах, он пытался успокоить:
- Ну вы не переживайте так молодой человек. С таким дефектом вы у нас не первый. На биофаке есть какая-то специальность с почвами связанная. А это знаете ли, почти география. Там даже с нарушенным цветоощущением учиться можно. Думаю с вашими оценками вполне реально туда попасть.
Как я выдержал этот удар и не расплакался сразу, не понимаю. Помню как долго и понуро брёл по аллее от поликлиники к ГЗ (Главному зданию МГУ). Руки и ноги были как не свои. Словно ложка в пустой кастрюле в голове брякала одна унылая мысль: «Ведь знал же, знал, что этим кончится…» Рядом радостно шелестела сочная июльская листва, весёлыми стайками проносились мимо щебечущие студентки, деловито вышагивали преподаватели с чёрными «дипломатами» в руках. А я брёл прочь от своей мечты...
Оставалось только зайти в приёмную комиссию, чтобы сдать обходной лист и забрать свой аттестат. Поднявшись на 19-ый этаж, я вдруг обнаружил, что приёмная комиссия уже закрыта. На двери красовался огромный амбарный замок. Своим грубоватым видом он явно диссонировал с благородными дубовыми дверями. Я сел на деревянную скамью, блестевшую от тысяч студенческих задниц, и потихоньку заплакал. Слёзы текли из меня тихо, без всяких всхлипов и шмыганий.
Я понимал, что это мой последний вечер в МГУ, и что завтра утром я заберу документы и уеду домой. Скорее всего, я стану студентом какого-то своего местного вуза. И будут новые заботы. Возможно, даже появятся какие-то новые мечты. Но это начнётся только завтра. А пока я оплакивал свои наивные грёзы, то и дело, молча стирая солёные струи со щёк. Сидеть и ждать не было никакого смысла. Приёмная комиссия откроется только утром. Но я почему-то всё сидел и сидел...
Мимо изредка проносились новоиспечённые студенты, суетливые и восторженные. К лифтам тянулись усталые препы и всякие прочие лаборанты и секретари. Геофак постепенно пустел. Я уже собирался подняться, как возле меня остановилась два преподавателя. Один из них, весьма пожилой уже, участливо поинтересовался:
- Почему плачете, молодой человек? Наверное, не поступили? Баллов не хватило?
Подняв мокрые глаза, я нехотя пробурчал, даже не привстав:
- Да поступил я, поступил. Даже в списках есть.
И тогда мягким и каким-то обволакивающим голосом пожилой иронично заметил:
- А позвольте узнать, так значит это слёзы счастья?
Пробудившись, наконец, от своего слезоточивого дурмана, я уточнил своё положение:
- Да отчислили меня уже.
И опять этот вежливый голос:
- И кто же это Вас отчислил, можно узнать?
Стерев остатки своей слабости с лица, я с лёгкой злобой ответил:
- Да есть тут у вас один… в поликлинике… Погосян кажется. Вот он и отчислил.
И я показал мятый обходной лист, на обратной стороне которого между двумя солёными каплями от слёз красовался злополучный штамп. Тут второй преп, молодой, с изящной чёрной бородкой «а-ля Педро Зурита» высоким таким голоском спрашивает:
- А на какую специальность хотели поступить?
Во мне вдруг стали воскресать умершие было мечты, и я уже вполне бодро отбарабанил:
- На экономгеографию капиталистических и развивающихся стран!
На что молодой преп заметил с ехидцей:
- Ну, тогда зря вы переживаете — прописка-то у вас явно не московская. Так что эта специализация вам всё равно не грозила.
Пожилой преп, не замечая подкола коллеги, своим мягким, обходительным тоном продолжил:
- А знаете ли, молодой человек, КТО может отчислить поступившего студента? Только декан. И он - перед Вами. Поэтому предлагаю пройти в мой кабинет и побеседовать. Вы не против?
Ошалев от такой неожиданной встречи, я, наконец, подскочил со своей скамейки и уверенно кивнул.
В кабинете сообщив, что я уже четвёртый студент, загубленный за день «этим жестоким Погосяном», декан указал мне на вазу, стоящую на соседнем столе и попросил назвать цвет находящихся в ней гладиолусов. К тому моменту разум мой был уже вполне очищен от упаднических мыслей, и все чувства мои были заточены как дамасские мечи. Поэтому лишь на пару мгновений бросив взгляд на цветы, я уверенно, безо всякого страха выпалил:
- Сиреневые, с фиолетовым отливом!
После чего декан раздражённо заметил своему молодому коллеге:
- Нет, что-то надо всё-таки делать с этим Погосяном. Так он меня совсем без новых студентов оставит...
Эта фраза означала только одно — чудеса случаются! И одно из них произошло только что: я во второй раз за день стал студентом МГУ!!!
Потом в жизни у меня было немало других удивительных совпадений и счастливых моментов, но то, что произошло в июле 1979-го, было самым щедрым подарком Судьбы. Или Всевышнего, что наверно, точнее. Особенно если считать таковым в тот момент нашего добрейшего декана — Александра Максимовича Рябчикова. Я не совсем оправдал тот гигантский аванс, который он мне тогда выдал. Да, я вполне успешно окончил университет и получил диплом. Причём даже красный. Но вот сделать что-то существенное в географии или хотя бы остаться в науке - этого у меня так и не получилось.
Но это уже, как говорится, «совсем другая история».