Мне исполнилось шесть лет, когда мы переехали в новенькую «хрущёвку» на краю города в районе Буммаша. Недалеко от нашей тихой улицы Строителей шумело и гремело Воткинское шоссе. За ним виднелся пологий холм (мне он казался тогда настоящей горой), окружённый бескрайним зелёным морем крапивы и чахлыми осинками. Зимой с холма было здорово кататься на санках — катило долго-долго, почти до самого шоссе. Через несколько лет холм сроют и построят гаражный массив. А пока мы любили гулять там с моим любимым дедом Колей. Увидев с вершины холма этот необъятный крапивный океан, островерхие изумрудные волны которого слегка колыхались в безнадёжном ожидании какого-нибудь глупого пловца, я радостно верещал: «Деда, деда, смотри-смотри сколько крапивы! Прямо база-ар!!». А дед подмигивая мне, с деланным удивлением отвечал: «Да не база-ар даже, а яр-р-монка. Настоящая ярмонка, мнук!»
Он любил по-простонародному слегка поковеркать словечки. Рассказы его при этом всегда выходили такими удивительно живыми и сочными, что впору ему быть бы каким-нибудь артистом-эстрадником навроде Михаила Евдокимова. Но дед был простым деревенским парнем из маленькой Матвеевки, что под Мензелинском. И было у него всего 4 класса образования - куда там ему до артиста. Смотритель в какой-то татарской тюрьме в лихие 30-ые и четверть века в горячем кузнечном цеху на самом большом оборонном заводе Ижевска — вот и вся его карьера. Но как же он любил петь! И голос вроде совсем не певческий — то глухой и грубоватый, то высокий и дребезжащий. Дед Коля мог так заливисто выводить про «удалого Хасбулата с его бедной саклей» или про то как «с Москвы, с Ивановки зимою мчится поезд под уклон», унося жизнь несчастного молодого машиниста, что редко, кто отказывался ему подпевать. Даже отец, хотя у него данных к пению не было вообще никаких.
Тем летом я часто гулял во дворе. Обычно мы с мальчишками играли в «войнушку», бегая по нашему зелёному дворику с тарахтящими игрушечными автоматами. Или пробирались на какую-нибудь стройку в поисках едких карбидных камушков. Мы с наслаждением следили, как они шипят и скворчат, брошенные в заполненную водой траншею. Такие вот нехитрые дела для мальчугана, обычно вполне прилежного и скромного, но иногда тяготящегося ролью домашнего паиньки и совершающего порой довольно странные поступки.
Однажды никто из моих дружков по дому гулять не вышел, и я со скуки поплёлся в соседний двор, где заметил песочницу, в которой возилась со своими «куличиками» трёхлетняя мелкота. Один из малышей, старательно зудя и жужжа, возил по песчаной горке блестящую зелёную машинку, в которой я, знаток немногочисленных тогда автомобильных марок, быстро узнал 408-ой «москвич». У него были съёмные резиновые шинки, открывающиеся капот и багажник и красивые, из темно-красного стекла задние габаритные огни. Просто чудо-машинка!
Не скажу, что в детстве я был обделён игрушками. Был у меня тогда и заводной робот, двигающийся стелющейся «джексоновской» походкой, и большой настольный хоккей с гнущимися металлическими хоккеистами, в который уж не знаю как, но умудрялся играть даже сам с собою, комментируя при этом происходящее знаменитыми «озеровскими» фразами. Был у меня набор солдатиков «Брестская крепость» со стреляющей спичками пушкой, лежащим снайпером, который целился во врага сквозь крепостную бойницу и странным, на бегу падающим от фашистской пули, красногвардейцем, чьё нахождение в наборе меня всегда удивляло, но выбросить его я не мог в силу своей «перманентной примерности». И даже был красивый, ярко-оранжевый «гдр-овский» трактор-бульдозер на батарейках — металлический, на гусеницах, с подсветкой двигающихся внутри поршней, с резиновым трактористом, одетым в синие джинсы, чёрные сапоги и желтый джемпер с «горлышком». Был у трактора настоящий руль и ещё целых два рычага управления! О чём ещё мечтать?
Но сейчас я стоял рядом с тем малышом, самозабвенно катающим свой красивый «москвичок» под такие тщательно выводимые «дз-з-з-з-з» и «джжж-джжж-джжж», что с его маленьких вытянутых губок то и дело слетали брызги, и длинные слюни временами капали то на лакированный капот, то на сверкающие красным огнём задние габаритные огни. И даже маленькие резиновые шинки начали сползать со своих колёсиков, когда малыш с чрезмерным усердием стал возюкать свой автомобильчик по деревянному краю песочницы.
Что тогда со мной произошло, сейчас трудно объяснить. Возможно, банальная «чёрная» зависть или желание самоутвердиться. Но быстро заскочив в песочницу, я решительно вырвал из рук малыша «москвичок» и, не оглядываясь, побежал в свой двор. Сзади раздался такой страшный крик и плач, что до сих пор спустя годы я содрогаюсь, вспоминая эти звуки отчаяния, ненависти и бессилия.
Дома я тут же спрятал машинку под кровать, опасаясь вопросов родителей, и долго не решался взглянуть на неё. Даже когда мамы с папой не было дома, я не мог нормально играть с этим «москвичонком» как с другими своими игрушками. Когда я брал его в руки, сразу перед глазами появлялся этот зудящий от удовольствия малыш и его дикий душераздирающий крик, от которого холодело внутри, и ладошки становились липкими от пота. Я начал бояться этого автомобильчика.
Мне стало ясно, что он никогда не станет моим. Ведь я совершил ужаснейший проступок - украл чужую вещь! Мне было не просто стыдно, мне было страшно.
В конце концов, я унёс «москвичок» к деду Коле и бабе Мане (у них был свой деревянный дом на окраине города), где играть им всё равно не стал, а просто постарался забыть о нём. И он благополучно затерялся. А я потом ещё много лет опасался подходить к той песочнице и даже заходить во двор, где играл малыш.
Грехи детства… Так ли мелки и малозначимы они? Конечно, можно корить себя за то, что не хватило смелости тогда вернуть машинку малышу. Или важнее, что благодаря пережитому в далёком детстве чувству чудовищного стыда я не дал себе повода пережить что-то похожее в своей «взрослой» жизни?