Трезвость

Пожарский из «Электродемонов» в гости заходил — так он на взводе, как в лихие времена: ноздри топорщатся, лохмы клокочутся, машет руками, будто на Ибице он.

— Трезвость! — с порога заявляет Пожарский. — Трезвость — это новая наркота! Да уж, теперь всё не как раньше — решительно всё! Теперь лишь кромешная трезвость позволяет мне погрузиться в те пучины ужаса, что когда-то были доступны лишь по приятию конских доз спиртного и таблеток! С тех пор всё перевернулось трижды, а я даже не заметил, как! Унц-унц-унц!..
— Погоди, — говорю, — Ты что несёшь? Ты под чем?

Его, горлопана, трясёт всего, он меня за предплечья хватает и произносит горячо:

— Трезвость, Серёжа! Она теперь не хуже шустрого таращит и сильнее водки пьянит. До утра ни заснуть не могу ни проснуться, так меж двумя мирами и витаю. Песен наваял на три альбома за неделю. А всё она — она!
— Ладно, — говорю, — ты остынь слегка, пойдём на балкон, я тебе самокруточку заверну…
— Нет! Знаешь, что такое — не курить?
— Что?
— Не курить — это восхваление лёгких! Ах-ха-ха!.. Понял, да?
— Чаю, может?
— Окстись, в чае кофеина тьма, он мою трезвость осквернит. Даже Кришна не одобрил бы. Нарзану бы вот!

Налил Пожарскому Ессентуков. Выпил он, а не унимается:

— Вот ты, — говорит, — опять, поди, что-то пишешь, да? Что-то про эту парочку, от которой всех уже тошнит веков десять, ага? Он и она, порядок и хаос, потомки Адама и Евы, антиандрогинные половинки вселенской двойственности, вечно в истории влипающие. А как не влипнуть в историю, когда всякая история о тебе? Жил да был парень, который повстречал девицу, или женщина, которую судьба лбом столкнула с мужчиной — везде эти двое, тошно аж!
— Ну, положим, я больше реальность документирую. А в чём, собственно, вопрос?
— Да ни в чём, мужик, ни в чём! Просто… ты же вечерами пивко-то, наверное, потягиваешь, да?
— Ну, бывает.
— И вино бывает?
— Бывает.
— И травы курируешь?
— Реже, чем прежде.
— Ну вот, я как раз об этом! Трезвости не хватает тебе. Я что твои рассказы ни читаю, так и чую, в каждом слове чую, в каждой литере, как тебе, mon cher, не хватает трезвости! Ты пойми, старина, трезвость — это новый героин, новый кокс и спидбол — ничто так не уносит, как оная. Помяни моё слово, рок-звёзды скоро начнут умирать от передоза трезвостью, от прямых, так сказать, уколов мира в сердце.

Возбуждённый Пожарский на себе уколы мира показывает, кулаками трясёт, мускулами играет, в шишковидную железу себе пальцами тычет.

— Ладно, — говорю, — прочитай, что ты написал там, под своей трезвостью.
— А вот слушай, — Пожарский достаёт исчёрканный ручкой лист. — Новый хит, называется «Драконьер».
— Прямо-таки «Драконьер»?
— Драконьер — браконьер, который убивает драконов, что непонятного?..

Зачитал мне Пожарский балладу свою, обсудили мы её, он Ессентуки допил, и разошлись мы. Потому что трезвость вдвоём принимать негоже — она, как объяснил Пожарский, удел одиноких творцов. Полный штиль — трезвость. Ты один голым лежишь на палубе корабля посреди бесконечного океана, где замерли волны. Нет Кракена — стой в штиле. Час стой, день, год, до самой погибели стой и ещё дольше, а Кракена не выпускай — вот какова трезвость.

Недели не прошло, будит звонком Пожарский, говорит:

— Нет времени объяснять, выручай, меня серые повязали.
— Как? Почему?
— Говорю же, нет времени объяснять. Приезжай, внеси залог.
— А… у нас что, так можно?
— Серёжа, я что, юрист, знать, как у нас можно, а как нет? Мне тариф озвучили, я звоню родственной душе своей — единственный телефонный звонок.
— Что ж ты супруге не позвонил?
— Да ты издеваешься, что ли?
— Ладно, — говорю. — Диктуй адрес.

Приезжаю, вижу: стоит полицейский бобик, в нём Пожарский кукует минорно. С правоохранительными органами вопрос урегулировали без протокола. Как одни остались, спрашиваю:

— Так и за что?
— Ты не поверишь! За трезвость!

Я, и правда, не поверил.

— Какую, — говорю, — статью УК РФ нарушает трезвость?
— А я тебе сейчас расскажу, — говорит Пожарский. — Трезвость — она чем опасна?
— Ничем.
— Э нет, брат! Трезвость опасна высочайшими требованиями. Ты-то знаешь, что это такое, верно?

Тут я за живое был задет, поскольку действительно знал. Высочайшие требования — следствие глубочайшей профдеформации. Много лет работая с текстом, я не сразу заметил, как постепенно начал выдвигать настолько высокие требования к диалогам в реальной жизни, как будто они тоже часть сценария или рассказа. А когда заметил, что подсел на круглосуточный яд перфекционизма, было уже поздно. С тех пор не могу вести праздных бесед — только лишь по делу. Общение с большинством людей стало невозможным, но уже ничего не поделать.

Опаснейший порок — страсть к совершенству. Ты всё ближе, и ближе, и ближе, превосходишь себя вновь и вновь, а что получаешь взамен? Полное отключение от мира. Скажем, задаёт тебе вопрос какая-нибудь хохотушка премилая: «Как думаешь, кто живёт во-о-он в той башенке?» Совершенно не всерьёз задаёт, а просто беседу поддержать на прогулке. А ты не можешь ответить, потому что ответа достаточно остроумного у тебя нет. Вернее, есть. Но он только для неё остроумен будет, а не для тебя. Она, может, хихикнет, даже засмеётся, но тебе этого мало. Ты безмолвствуешь и с собой вечно сражаешься, хлебом тебя не корми, дай превзойти себя хоть в чём-нибудь ещё. Стыдишься произнести вслух что-то не в должной мере великолепное, чтобы тут же не заклеймить самого же себя пошляком.

— Высочайшие требования, — говорю Пожарскому, — это мне понятно, что такое. Но противозаконными я бы их не назвал.
— Так и я бы не назвал! Я просто в метро зашёл с рюкзаком, а мне говорят: «Извольте, ваше превысокопревосходительство, на ленту водрузить поклажу, сейчас мы её рентгенологическим лучом освятим…»
— А ты что?
— А я говорю: «Да как вы смеете!» Не то чтобы всерьёз, а просто чтобы как-то оригинально было, чтобы запомнилось. Оглянуться не успел — повязали, волки позорные.
— Погоди, — говорю, — не могли же тебя за шуточку в бобик уложить. Должна быть какая-то веская причина.
— Была, конечно. У меня в рюкзаке пакет грибов обнаружился.
— Вот оно что. А трезвость как же?
— Трезвость моя всегда при мне — круглосуточная инъекция, так и затекает в меня, родимая, так и хлещет ключом изо всех желез!
— А грибы зачем?
— Барабанщику вёз. Менты их как увидели, так один мне и говорит: «Лучше бы ты водку пил» Представляешь?! Они же в шаманизм вообще не врубаются! Ментов шаманизму не обучают нисколечко! Они в зазеркалье живут и мрут там же, как жуки! Ни разу Ленинградский Скоростной Диаметр не пересекали, а у других права отбирают. Лучше бы водку… Короче, не сдержался я, Серёжа. В рожу ему плюнул, скотоногому. А дальше сам знаешь…

На трезвости Пожарский торчал весь сезон. Других тоже пытался на её иглу подсадить, но тщетно. Общие знакомцы посмеивались, а кто и недоумевал. Поползли слухи, что Пожарский от трезвости стал на людей кидаться, а однажды на пике трезвого экстаза запустил в жену каподастром.

Вскоре на груди у Пожарского объявился тяжёлый стальной крест, в то время как гитара оказалась продана за ненадобностью: группа «Электродемоны» перестала существовать, официальная причина — «барабанщик о****енел».

Как-то шёл я из театра и встретил Пожарского на углу Литейного и Некрасова. Узнал не сразу, поскольку он был уже глубоко в образе полубезумного уличного проповедника. Мимо бы прошёл, если бы не услышал знакомую тираду, возвещаемую малочисленной толпе:

— О вслушайтесь, современники! Снова в душе моей штиль, мёртвая тишина, безумие — вот она, трезвость! Шторм-то теперь каждый любит: от бури лишь крепче руки, и парус поможет идти! Опасности подавай! Даже смерть уже не колышет, ничто не колышет этих рождённых в СССР и преждевременно стареющих в XXI веке! Адреналин сник! Вместо крови у них смузи, а сердца бьются так лениво, что и дышать почти не нужно. О растащившийся, мяклый, обкуренный мир! Там можно, там можно, а здесь вот — нельзя, но популярность водки почему-то всё падает и падает! Ещё чуть-чуть, и мы просто остановимся, перестанем открывать глаза по утрам, потому что зачем? Разряд!.. Разряд!.. Мы теряем эти семь миллиардов!.. Ну, может, не семь миллиардов, а только зажравшихся хипстеров в мегаполисах разных стран. Их нужно высечь, истинно говорю вам, прелюдно высечь распердяев! А чего они в мире живут? Лучше других они, что ли? Прадеды воевали, деды в гулагах сидели, отцы с бандитами сражались, а этим — хоть бы хны! Зубная боль времени, нарыв тысячелетия! Электросамокаты, виртуальная реальность, крафтовый брют во рты льётся, а ноженьки-то атрофируются, а душоночки-то иссыхают! Вся жизнь их — упорядоченное самоубийство, что ни день, то Новый Год! Что ни день, то с праздником Безликой Победы! Совсем растеряли испуг! Но говорю вам: попробуйте в полный штиль выйти! Трезвости отведайте, трезвости!..

Тут я не выдержал, достал из рюкзака флягу с виски, раскрыл её и на Пожарского набросился. Свалил его на асфальт и давай в глотку заливать горючую плазму ангелов. Брыкается, сердяга, отплёвывается, пинаться изволит. Орёт:

— И ты, Брут! И ты в измельчавшем мире измельчал! Э-буэ!.. Сам штиля боишься и других подначиваешь в хаосе вариться живьём! Аки раки!..

По усам его текло, а в рот не попадало. Ну почти — грамм с пятьдесят, наверное, затекло, остальное сыр тротуар впитал. Пожарский зелье выплюнуть пытался, а я ему рот зажал и нос зажал, и так держал, пока он не сглотнул. Через какие-то секунды хватка его ослабла, а в уголках усталых глаз проросли дрожащие капли.

— Что же это? — он сказал. — Эко диво! Меня как будто старый друг обнимает… изнутри! Я корабль! Я линкор! Мне сорока минут довольно, чтоб опоясать Землю!..

Я с Пожарского слез, присели мы наземь у стены музея-квартиры Некрасова. Народ расходиться стал. Расшаблонившись, молвит Пожарский:

— Воистину зависимость от независимости — страшная зависимость!
— Трезвость вызывает привыкание с одной дозы, старина.
— Без тебя я бы сгинул!
— Не волнуйся, со мной тоже сгинешь. Только другим путём.
— Знаешь, — говорит Пожарский. — Я так люблю, когда мне плохо. Но, к сожалению, мне всё лучше!

С тех пор не злоупотребляем.