За окном - непростительно беспечно для Кузьмина - щебетали птицы и зеленели деревья. Иногда в распахнутые створки врывался ветер, тогда лето ощущалось еще наиболее полно.
Кузьмин с кислым выражением лица подумал, что вместо того, чтобы поехать на рыбалку или пойти в гости к Гаврилову, он вынужден сидеть в мрачной аудитории и в затянутом на шее ненавистном галстуке принимать «хвосты» у последних самых ленивых студентов. Кто-то не хочет учиться, а страдает в итоге он – Кузьмин. А ведь у него в холодильнике спрятаны две сушеные рыбки. Золотистые и шершавые, такие манящие. И по дороге домой есть пивной магазин с рядами прохладных бутылочек и блестящих пенных кранов. От умиления у него даже увлажнились глаза.
Он нехотя отвернул голову от окна и посмотрел на очередного сидящего перед ним запинающегося в своей речи студента. Тот, почти вспотев, внимательно смотрел в стиснутый в длинных руках исписанный им листок («Хотя бы не флаг...»), часто моргал глазами, то и дело откидывал рыжие волосы со лба. «Никто не хочет учиться…», - с тоской подумал Кузьмин. Тут его взгляд упал на задний ряд аудитории, где сидела студентка Шаинская. Он содрогнулся: «Вот уж кто действительно ничего не знает…».
Кузьмин быстро нарисовал тройку в зачетке студента и отпустил его, тот вылетел за дверь на крыльях счастья.
Шаинская – девка симпатичная и наглая – медленно поднялась из-за парты и поплыла в сторону Кузьмина.
В прошлом году он заменял преподавателя в группе Шаинской. Тогда она замучила его насмешками, вся группа хихикала, а он не знал, как ответить. В этом учебном году он сам преподавал их группе, и она вспомнила его и даже сожалела о своем поведении. «Не плюй в колодец, пригодится…» - вспомнил Кузьмин. Колодцем ему быть не хотелось. Он вообще ее слегка побаивался и не знал, как с ней быть, ведь она абсолютно ничего не понимала в органической химии.
Шаинская села перед ним. Это уже третья ее попытка сдать экзамен. Вряд ли и она увенчается успехом.
В прошлый раз он еле выслушал ее списанный ответ, произносимый голосом то бодрым и уверенным, то упавшим и тихим. «В театральный – в самый бы раз…». Он отправил ее домой, доучивать и вникать, но что может измениться за неделю?
Он махнул рукой, чтобы она начинала. Через две минуты он понял, что она, видимо, достала не ту шпаргалку и опять говорит что-то несуразное.
Кузьмин закрыл глаза и сцепил пальцы перед собой на столе. «Господи, за что это мне. Я надеялся в этом храме науки встречать хоть сколько-то интересующихся химией людей… На что я трачу время, свою жизнь?... Вот на таких дур… У нее есть время красить волосы, выбирать одежду в магазинах, а времени учиться – нет…».
- Шаинская, зачем вы здесь учитесь?
Она замолчала.
Он открыл глаза.
- Я вас спрашиваю: зачем вы здесь учитесь?
Она молчала и смотрела в пол.
- Химия – великая наука! Вы делаете вид, что учитесь здесь, а ведь занимаете чье-то место. Место того человека, который хотел бы постичь эту науку и, возможно, продвинуть ее вперед!
Она все молчала, сложив руки на коленках.
- А ведь я не прошу вас совершить открытие, я прошу вас лишь учить и понимать то, что до вас написали в учебниках другие люди! – с негодованием произнес он.
«Да что это я завелся? Какое мое дело, впрочем…», - подумал он, рассеянно глядя сквозь нее.
- Вот что с вами делать? Я не могу написать в вашей зачетке ничего, кроме «неуд». Вы абсолютно не знаете предмета. Как я объективно подтвержу ваши знания? Два и только два.
Он продолжил:
- Я не говорю, что вы глупы. Возможно, вы просто зря поступили в наш ВУЗ. Химия вам не дается совершенно. Я не могу - нет! - я даже не имею права как преподаватель пропустить вас, так сказать, вперед по лестнице высшего образования. Как бы смешно это ни звучало.
Она подняла на него глаза:
- Николай Петрович, мне очень нужно сдать экзамен…И закончить институт.
Он подскочил со стула и заходил взад-вперед по аудитории.
- Каким специалистом вы покинете стены нашего института? И я, в том числе, приложу руку к подобному попустительству.
Он снова помолчал, остановившись у окна и глядя на гуляющих внизу студентов. «Что им моя химия?... У них жизнь бурлит. Вся химия у них только в виде флюидов и феромонов…».
- Возможно, когда-нибудь вы мне скажете спасибо за то, что я прекращу вашу учебу здесь. Не воспринимайте это как трагедию. Вы занимаетесь не делом своей жизни, Наталья.
«Ого, никогда еще такой речи я не произносил. Складно как сказал, надо бы записать. Не выгляжу ли я как дурак?».
Казалось, он уже забыл, что она все еще сидит за столом. Он увлекся созерцанием уличных сценок в окне, мамаша журила непослушного ребенка, два старичка отчаянно жестикулировали и обсуждали свои пенсионерские дела, мальчик заигрался с собакой, которая теперь не на шутку его напугала, норовя укусить. Кузьмин был рад, что так ловко разрешил эту ситуацию со студенткой. Ему нелегко было собраться с силами и высказать все, что он думает. «Ну, теперь-то все решено, и она сейчас уйдет».
Он обернулся, она все еще сидела там.
«Какая досада. Лишь бы не было женских сцен, я совершенно не умею себя вести в таких сценах».
Он снова вернулся за стол, устало опустился в кресло. «Черт, никак не даст моим мечтам осуществиться». Пиво, рыбка, зелень за окном – все манило его прочь, на улицу, в приближающееся лето. Шаинская была очень некстати.
- Шаинская, ну, идите домой, я вам все сказал.
Шаинская сидела как побитая собачка. Ее поза выражала несчастие и грусть.
Внезапно она подняла на него глаза. Ее плечи распрямились.
- Николай Петрович, а если мы с вами договоримся?
Он даже прервал зевок.
«Что, деньги будет предлагать? Она же из небогатой семьи. Разве сможет много дать? А сколько же просить в таком случае? И вдруг кто прознает?...».
- Шаинская, я могу сделать вид, что не слышал вашего предложения! – испуганным шепотом выпалил Кузьмин, вжавшись в стул и выпучив глаза. Опомнившись, он выпрямился.
- Да подождите вы, - перебила она его. Она поднялась из-за парты и двинулась ему навстречу.
Движения Шаинской и тон ее голоса внезапно изменились.
Он даже съежился. «Зачем она ко мне идет?».
Она стала позади его, положив руки ему на плечи. Он смотрел на лежащие на нем ладони, пальцы с красными ногтями. «Какие кроваво-красные ногти». Ногти мелко забегали у него по груди. «Как кровавые капли!».
Шаинская наклонила лицо к его уху и вкрадчиво прошептала:
- Нет такого дела, о котором бы не смогли договориться мужчина и женщина, Николай Петрович.
Он немедленно вспотел. Ее ладони у него на плечах показались ему свинцовыми. Он втянул шею. Ногти мелькали как красные флажки вокруг загоняемого охотником зверька. «Бр-р-р-р…».
- Не отвечайте сразу, Николай Петрович. Подумайте до завтра. У нас как раз завтра лекция. Если вы надумаете, то напишете мне записку со временем и местом. И мы все замечательно решим, - негромко, но уверенно изрекла студентка.
Она похлопала его по плечу практически по-дружески.
Взяла свою сумку и вышла из аудитории.
Оцепенев, Кузьмин просидел в аудитории до самого вечера, пока за окном не стемнело.
Он не помнил, как собрал вещички и вышел из института, подгоняемый вечерней уборщицей.
«Да как она посмела! Я уважаемый преподаватель! Мерзавка… И ведь какая смелая. А я сейчас возьму и расскажу руководству! И поверят ли?... Мне, Кузьмину, такое предложили…».
Он почти вприпрыжку побежал домой, забыв о Гаврилове, о пивном магазине и о рыбе.
Такого душевного потрясения он не испытывал со дня, когда сделал предложение своей жене Марине, томительно ожидая ее согласия.
Сегодня его сердце стучало как сумасшедшее. Мысли проносились со скоростью света, возникая ниоткуда и улетая вникуда.
«Свинья, свинья, она просто свинья! Ввергла меня в такое расстройство. Как язык-то повернулся?! Что за нынешнее поколение? Для них это не предмет романтических мечтаний, а предмет торга!... Это если ж за каждый экзамен так расплачиваться… И учиться пять лет… Что ж к пятому курсу станет? А ведь она женщина, будущая жена и мать, каких же детей она воспитает?».
Однако, по мере приближения к дому, предложение Шаинской казалось ему все менее и менее возмутительным.
«Разве так не делают другие преподаватели? Ведь раз она спросила, наверное, такой обмен в ходу? Просто мне не предлагали?», - теперь думал он.
Его терзания о морально-этической стороне предложения сменились другими размышлениями: как давно у него не было новой женщины, сможет ли он проявить себя на высоте, и даже - где и как провернуть это дело.
«Гаврилов!», - снова подумал он о друге. Но теперь не как о товарище для проведения вечера, а как о владельце квартиры, где можно было бы встретиться с Шаинской.
Он зашел домой задумчивый и тихий. Швырнул свой портфель, уселся в кресло.
Марина возилась на кухне.
- Хочешь есть? – крикнула она.
- Да, да… - рассеянно отвечал Кузьмин.
Какое-то время он просидел вот так перед выключенным телевизором. Потом ушел в спальню, разделся до трусов и стоял перед зеркалом, то втягивая, то расслабляя живот и думая, какой же он пухлый.
«Пигвин…».
С сожалением отошел от зеркала. И подумал, что нужно же будет надеть какие-то красивые трусы. Кузьмин открыл комод, судорожно перебирая белье, и понял, что все его трусы смешные и бесформенные. «Впрочем, как и я сам…».
Он решил, что завтра нужно зайти в магазин и купить новые.
Он надел спортивный костюм. Марина встретила его в гостиной.
- Ты куда? Я тебе суп налила.
Он замялся. Есть ему вовсе не хотелось, даже тошнило. Он прошел на кухню, достал рыбу из холодильника. Теперь она не казалась ему столь ароматной и желанной как с утра.
- Мне надо до Гаврилова сбегать.
И быстро направился к выходу.
- Кстати… У меня завтра небольшой симпозиум вечерком… Погладь мне рубашку розовую. И галстук тоже нужен.
И снова развернулся к двери, чтобы жена не обнаружила каких-нибудь следов вранья на его лице.
- Поглажу. Давай недолго со своим Гаврилычем!
Он позвонил в дверь Гаврилова.
- А, привет, заходи скорее. Уже второй тайм…
Гаврилов быстро убежал в недра своей квартиры.
Кузьмин медленно раздевался в прихожей. Он не знал, как начать с ним разговор.
- Я рыбу принес…
- Давай-давай, как раз кстати, - Гаврилов открыл ему бутылочку пива и протянул, не глядя.
Кузьмин опустился в кресло. Так они просидели минут десять. Он молчал, Гаврилов периодически подскакивал в кресле, ронял рыбью чешую и кричал радостно или ругался, хватал Кузьмина за рукав рыбными руками. Кузьмин вообще не понимал, что происходит на экране. Только иногда кивал головой, когда Гаврилов особенно буйно реагировал на матч. Рыба не лезла ему в горло, он почистил две штуки, ровно сложив шкурки и мясо.
Наконец, начался перерыв. Кузьмин собрался с силами.
- Слушай, я тебя кое о чем попросить хочу…
- Говори, Колян.
- У тебя же Ирина уехала к родственникам?
- Да, еще неделю не будет, чему я очень ра-а-ад, - практически пропел Гаврилов, стремительно поглотив кучку почищенных Кузьминым кусочков рыбок.
- Я тебя хочу попросить… Даже не знаю как сказать… Мне нужна квартира завтра на вечер. А мне… негде… Вот я и хотел узнать, не будешь ли ты против… - выдохнул он.
Гаврилов продолжал жевать рыбу, на лице отобразилась работа мысли. Наконец, он понял, отвлекся от рыбы, распрямился и криво заулыбался.
- Хе, Колян, это ты чего… Баба у тебя что ли какая появилась?
Кузьмин опустил глаза, ему стало неловко. Потом он посмотрел на друга исподлобья.
- Ну, да. Баба…
«Баба Яга с кроваво-красными флажками».
- Коля-я-я-ян, - смеясь, Гаврилов, опять потрепал его по плечу рукой, и теперь Кузьмин и сам вонял рыбой. – Ну, ты даешь! Что за баба? Откуда? Рассказывай!
Гаврилов даже позабыл про футбол. Ведь в череде событий их жизни и дружбы, которая состояла, преимущественно, из пива, футбола, рыбалки, разговоров, появление у Кузьмина новой женщины было событием из ряда вон выходящим.
Кузьмин подумал, что не станет говорить Гаврилову, что это его студентка.
- Я с ней познакомился на улице вчера.
- Что, просто на улице? Шел-шел, бац, - и баба?
- Ну, да… Просто подошла ко мне и познакомилась.
- И прямо сразу согласна на интим? Колян, вот ты везунчик! Ко мне что-то бабы не подходят знакомиться… А ведь мы с тобой давно не красавцы, - он заливисто засмеялся, а потом закашлялся. - Конечно, ключ тебе дам.
Он снова включил громкость на телевизоре. Какое-то время они смотрели на экран.
Разговор сегодня больше не клеился. Кузьмин сидел как на иголках, думая о завтрашнем дне, а особенно – о вечере, о трусах и о галстуке. Гаврилов думал, почему же ему в жизни давно не выпадало такого приключения? И с ожесточением грыз рыбу.
Наконец, Кузьмин поднялся:
- Ну, я пойду, пожалуй… Спасибо тебе.
Гаврилов проводил его в прихожей, протянул ключ.
- Ключи Иринкины, не потеряй.
- Нет-нет, что ты…
- И это… - Гаврилов выглянул на подъездную площадку, - перед соседями тут не светись. Бабу свою быстро проводи, а то наговорят моей Ирке, что это я еще привел.
- Ага, я постараюсь. Ну, пока…
Кузьмин побежал вниз по лестнице.
Назавтра он оделся с особенной тщательностью. Костюм и галстук, даже начистил туфли и набрызгался туалетной водой. Долго расчесывался перед зеркалом, укладывая волосы и так, и этак, но все был не доволен своей прической.
Марина стояла, прислонившись к дверному косяку и наблюдая за ним, чем только раздражала его.
- Во сколько симпозиум-то закончится?
- Часов в восемь, думаю…
- Ладно. Я все равно на дачу уеду, пожалуй.
- Езжай.
Он легко поцеловал ее в щеку и вышел из дома.
Лекция начнется только через полтора часа, а ему нужно купить трусы.
Он зашел в магазин по пути. Перемерял штук десять. Разных размеров и цветов. Долго сомневался и вообще хотел уйти без покупки. Потом быстро выбрал одни, заплатил, и вышел, облегченно вздохнув.
Перед лекцией он вырвал из блокнота лист и написал на нем: «Наталья, в шесть часов. Улица Гагарина, 15-65, третий подъезд, лифт не работает. Кузьмин».
Потом порвал эту записку и написал новую: «В 18:00 Гагарина, 15-65».
Он подошел к парте Шаинской и положил записку на ее стул.
Потом уселся за свой стол и начал ожидать студентов.
Они приходили по мере приближения стрелок к двенадцати часам. Он все боялся ее прихода. И боялся, что записку сейчас возьмет кто-то другой. «Ну и пусть, я тут как будто ни причем».
Вот зашла и Шаинская, ухмыльнулась, встретившись с ним глазами, от чего он немедленно съежился. Он увидел, что она подняла записку со стула, развернула, прочитала и едва заметно ему кивнула.
Больше он не посмел на нее взглянуть, с трудом отчитав лекцию, то и дело проводя платком по лбу. Он все больше думал о вечере, сердце его то бешено стучало, то, казалось, надолго замирало.
Наконец, ненавистная лекция закончилась, студенты покинули аудиторию.
Он провел еще пару лекций у двух других групп, это далось ему гораздо легче.
Полшестого он был в квартире Гаврилова. По дороге сюда он зачем-то купил пять красных – точь-в-точь как ее ногти - роз для Шаинской, а теперь думал, какой же он дурак, что это сделал. Он поставил цветы в вазу, которую нашел в квартире, и спрятал их на кухне за холодильник.
Он разделся и встал под струи душа. Вся его жизнь почему-то пронеслась у него перед глазами. «Как на смерть иду…», - подумал он.
Он быстро вытерся и снова оделся в костюм. Оставалось пятнадцать минут, он сел в кресло, и эти пятнадцать минут показались самыми мучительными в его жизни.
Он уже задумался, что зря это все затеял, что нужно бы все отменить, но не посмел подняться из кресла и сообщить ей по телефону, не рискуя показаться трусом себе и Шаинской, и даже, почему-то Гаврилову.
Наконец в дверь позвонили. Он чуть не взвизгнул от страха. Подошел к двери, увидел в глазок Шаинскую и отпер дверь. Быстро втащил ее внутрь, помятуя наказ Гаврилова.
Она стояла и ничего не говорила. Он тоже молчал.
Он показал ей рукой, чтобы она проходила. Она прошла в спальню и начала раздеваться.
«Так сразу?! Ну да, а что тянуть, впрочем».
Он замер в коридоре, краем глаза наблюдая за ней. Она сняла одежду, сложила ее на стул и легла на кровать.
Он чуть не убежал домой, ему стало страшно.
Ватными ногами он прошагал в спальню, сел на край кровати, не смотря на ее, начал снимать штаны. Потом натянул их обратно, подошел к окну и плотно задернул шторы.
«Наверное, она смеется надо мной».
Потом быстро разделся и залез под одеяло. Вытянулся по струнке и не двигался.
Какое-то время они так и лежали. Он почувствовал по движению подушки, что Шаинская повернула к нему голову, но не посмел взглянуть на нее.
Он подумал: «Как же я что-то смогу, если меня ужас сковал? Позорище… Я старый дурак, влип в такую историю…».
Тут Шаинская подвинулась к нему, положила ладонь с красными ногтями ему на грудь. Он чуть не подскочил на кровати.
Через пятнадцать минут все было кончено.
Он лежал, накрыв голову подушкой.
Шаинская встала и ушла в ванную. Он приподнялся на кровати, увидел на тумбочке зачетку и ручку. Быстро открыл ее, нашел нужную страницу и написал «хор. Кузьмин». Тут же чертыхнулся. «Наверное, в таких случая нужно писать «отл»?!» Вот дурра-а-ак…».
И снова в ужасе спрятался под подушкой.
Он слышал, как Шаинская зашла в комнату, оделась. Потом сказала:
- До свидания, Николай Петрович.
- До свидания, - пробурчал он.
Потом услышал, как закрылась входная дверь.
Он сидел на кровати не двигаясь очень долго. Потом ему позвонил Гаврилов.
- Колян, ну, ты что? Доделал свои шуры-муры? На улице-то не жарко! Я уже замерз…
- Да-да, закончил! Приходи скорее.
Он оделся. Тут как раз зашел Гаврилов, заговорщицки ему улыбаясь и подмигивая.
- Ну, что? Рассказывай?
- Да что рассказывать… - смущаясь, проговорил Кузьмин.
- Герой-любовничек, - снова засмеялся Гаврилов. – Давай успеем остаток матча посмотреть.
Они сели перед телевизором. Кузьмин был даже благодарен Гаврилову, что тот совместными посиделками возвращает его в привычный мир его занятий.
- Я там цветы купил твоей жене… Скажешь, что от тебя, - сказал Кузьмин.
- Молодец, Колян, всех баб порадовал, - снова со смехом сказал Гаврилов.
Утром жена Кузьмина вернулась с дачи. Мужа дома не застала, но нашла записку:
«Я тоже уехал на дачу. Поживу там пару дней. Коля».
Она пожала плечами.
- Слышала, Кузьмин-то уволился, ну, тот упертый препод, которому мы органику еле сдали, помнишь?... – подружка Шаинской толкнула ее локтем, пока они ждали лектора в аудитории. – Свалил в деревню, говорят, он точно дурак. Надеюсь, в этом году нам такие не попадутся. Ну, толстый такой, помнишь?
Шаинская вытянула свою длинную шею, глядя за окно, где по стадиону с веселым визгом бегали дети.
- Неа, не помню…