Я сидел под лавкой в вагоне электрички, ноги и руки затекли, но нужно было доехать до нашего Бескудниково, а билетов у нас с братом, естественно, не было.
Камиль сидел рядом, его черные глаза блестели как пуговки.
Я устал. Мы много сегодня гуляли. Мать не разрешала нам ни уходить далеко от дома, ни, тем более, ездить в электричках. Но мы не можем весь день сидеть в четырех стенах. Мы катались и шлялись целыми днями в окрестностях Москвы, матери ничего не говорили.
- Аслан, сейчас будет Бескудка, приготовься, - прошептал мне брат.
Электричка зашипела, затормозила, закачалась, мы схватились за ножки лавки, чтобы не выкатиться внезапно из-под нее. Наконец, вагоны встали, поезд пыхнул последний раз, двери разъехались в разные стороны, мы выпрыгнули между ног возмущенных пассажиров и выскочили из электрички.
После вагонного тепла уличный воздух показался жутко морозным. Осень уже близилась к концу.
Камиль успел схватить у какой-то бабки в вагоне из корзины яблоко, и мы съели его, шагая по дороге от станции.
- Идем быстрее, - сказал мне Камиль, жуя яблоко, - мамка скоро вернется.
Я знал, что если мы не успеем прийти домой раньше мамы, нам влетит.
Мы вприпрыжку доскакали до нашего микрорайона. На улице совсем стемнело.
Вот и наш дом, мы забежали на третий этаж, заколотили в дверь.
Нам открыла Катя, заворчала, что мамка нам всыплет, но мы заскочили в нашу комнату и закрылись. Мы шумно дышали и смеялись.
В этой квартире проживало много народу. Мы с мамой Айсель и Камилем занимали одну комнату. В другой жила Катя – двенадцатилетняя девочка - с мамой Аллой Санной. В третьей жил старый алкоголик Колян, к которому все время приходили друзья. Квартира была старая и замученная, впрочем, как и все жильцы этого дома.
Мы услышали, как в коридоре снова зашумели – это пришла наша мама. Мы с братом принялись растирать щеки и уши, чтобы они согрелись.
Мама с сумками в руках вошла в комнату, улыбнулась нам. Потом внимательнее на нас посмотрела, подошла к Камилю, потрогала его холодное лицо и залепила ему пощечину. Он схватился за щеку, но ничего не сказал. Мама со злостью посмотрела и на меня, замахнулась, я закрылся руками, но меня она не ударила, я был младший, и мне редко влетало. Мамка кричала Камилю по-азербайджански, что он старший и отвечает за меня, а она запрещает нам гулять в такое время, и что, наверняка, мы таскались в таких местах, которые она бы, мягко говоря, не одобрила. Брат пробовал оправдаться и говорил, что мы только обошли наш дом, потому что устали сидеть весь день в квартире. Мамка плюнула и ушла на кухню.
Через два часа, конечно, мама нам все простила, она накормила нас, теперь мы сидели на продавленной панцирной кровати, привалившись к ней с двух сторон, она пела нам азербайджанскую песню. Кривой бордовый абажур неярко освещал нашу маленькую комнату. Мы подпевали как могли. Колян стучал в стенку и кричал, чтобы мы в редкий час его сна «не выли» свои тарабарские песни.
Я согрелся и устал. Витиеватые узоры на обоях будто нарочно гипнотизировали. Я склонил голову на плечо маме и уснул.
* * *
Каждый день нашей жизни был похож на предыдущий.
Мы с Камилем были предоставлены сами себе.
Я не знал точно, что делала мамка в Москве. Иногда она говорила про каких-то своих «хозяев», возможно, она работала уборщицей в каком-то доме. Иногда она привозила гладкие толстые журналы, пестревшие нарядными довольными женщинами, которые совсем не были похожи на нашу маму Айсель. Еще она привозила что-нибудь вкусное, например, несколько кусков торта в коробке. Один раз привезла открытые жестяные банки с черными и красными шариками. Они лопались на языке и были солеными на вкус, назывались «икра»; мне они совсем не понравились, но мама отнеслась к ним благоговейно, поэтому и я с уважением проглотил несколько этих кругляшиков.
Мама кормила нас утром и уходила, а мы, для порядка открыв книжки, которые мама нам велела читать (мне очень плохо давалась эта наука), склонялись над ними минут на пять. После чего с чувством выполненного долга занимались своими делами.
Из всех жильцов квартиры нам нравилась Катя, она была приветлива к нам, назидательно-снисходительно рассказывала что-нибудь любопытное, что узнавала в школе. Она давала нам печенье и любя называла нас «чернявыми». Мы часто сидели с ней на кухне, пока не приползал замученный жаждой Колян, он разгонял нашу компанию.
Мы с Камилем одевались и тихонько (чтобы Колян или Алла Санна не нажаловались матери) выскальзывали из квартиры. Бродили по району, играли палками в лужах, разбирали какие-нибудь свалки, пялились на редкие витрины. Нам всегда приходилось избегать компаний местных мальчиков. Один раз мы влипли с Камилем, и, если бы не случайный великодушный прохожий, не известно, с какими потерями мы бы вышли из драки.
Самым увлекательным были наши «путешествия» на электричках. Мы приходили на станцию, брат долго стоял у карты, сверял направления и потом номера поездов. Я был мал и не мог их понять или запомнить.
Потом Камиль вел меня на перрон, мы запрыгивали в электричку, прятались по вагонам от кондукторов. Иногда нас ссаживали с поезда. Мы ждали другого. Пару раз вернулись очень поздно, мамка отругала нас как следует.
Отъехав от города на электричке, мы выходили там, где это считал нужным Камиль. То ли он видел в окне электрички что-то примечательное, ради чего стоило с нее сойти, то ли он выбирал остановки наугад, или мы выходили на всех станциях, где еще не были, - я не знаю.
В основном картина на каждой станции была одна: перрон, небольшое здание, служащие которого все как один смотрели на нас неодобрительно; недалеко деревня, дорога, лес. В лесах мы и гуляли, потому что из поселков нас выгоняли, как попрошаек. Хотя мы ничего и не просили. Могли украсть яблоки или что-нибудь еще, чтобы погрызть. Иногда нас пытались сдать в милицию, тогда нам приходилось быстро бежать.
* * *
Я немного помнил Азербайджан.
Это были самые лучшие мои воспоминания.
Солнечные, теплые.
Мне часто снились сны про мою родину.
Наверное, мать переехала сюда для заработка.
Я проснулся утром, еще помня свой сон.
Наш дом, еще живой отец, мать и Камиль. Наши соседи. В саду солнце пробивается сквозь плетеную крышу. Мы ели алычу. Дул теплый ветер. И я был счастлив.
Мама посмотрела на меня с улыбкой, погладила по голове. Она уже почти собралась на работу. Она повязала на голову платок.
Я умылся, мы съели с Камилем яичницу и проводили маму.
Я достал карандаши и покрасил книжку, которую мама принесла мне на прошлой неделе.
Камиль поболтал с Катей не кухне, потом сказал мне:
- Поехали покатаемся.
Я обрадовался, это значило, что мы снова поедем путешествовать.
Камиль взял с собой пакет вареной картошки. Мы оделись, вышли на улицу и побрели в сторону станции.
День был на редкость солнечный.
Как обычно, мы влезли в какой-то вагон, выбранный Камилем. Потом перебегали из вагона в вагон, даже по улице – из одной двери в другую. Один раз присели за дверью у рюкзака какого-то дядьки, и контролер нас не заметил. Дядька читал газету, исподлобья взглянул на нас, но ничего не сказал.
Наконец, Камиль сказал, что мы выходим.
Мы спрыгнули с высокой лесенки.
Камиль огляделся.
- Пошли туда, - он махнул рукой в сторону уже полулысого леса.
Мы шли, болтая о том о сем, распинывая листву. Брат пел старую песню, слова которой я уже почти забыл, живя в России.
Я рассказал Камилю свой сон. Он только усмехнулся в ответ. И я обиделся.
Мы зашли в лес. Камиль смотрел на деревья, запоминал дорогу. Он знал стороны света и рассказывал мне, как определять северное направление. Мы рассматривали мох на пнях и деревьях, прутиками толками мурашей, которые сновали туда-сюда.
Камиль залез на старую березу и качался на ней, повиснув на руках, пока она не треснула посередине, и Камиль свалился вниз в муравейник. Я смеялся над ним, а он грозил мне кулаком, но тоже смеялся.
Нам попался грибник в длинном плаще и с корзиной. Он спросил, откуда мы, чьи и куда идем, но мы убежали от него. Он что-то кричал нам вслед.
Мы прогуляли несколько часов. Иногда выходили к поселкам, но возвращались обратно в чащу.
Потом мы уселись на поваленную сосну, Камиль достал картошку, холодную и синюю, но вкусную. Мы съели ее напополам, улеглись на сосну, удерживая равновесие. Я смотрел в небо и думал, что небо везде одинаковое – здесь и в Азербайджане. Сегодня оно чистое и голубое, с редкими облаками. Я задремал, и через некоторое время Камиль разбудил меня, столкнув в сосны.
Мы побрели по лесу. Я шел, зевая спросонья.
Внезапно Камиль схватил меня за руку.
- Стой!
Я даже присел, испугавшись его жуткого шепота.
Камиль тоже присел, и мы поползли в направлении, которое он указал.
Я поднял голову, пытаясь рассмотреть, что он мне показывает.
Наконец, я увидел мужчину, он лежал на земле.
Может быть, она спал.
Мы приблизились еще. Приподнялись повыше.
Мужчина лежал на земле между деревьев. Рядом с ним на боку лежал какой-то четырехколесный мотоцикл.
Мы подошли и вовсе близко.
Мужчина был одет в черную спортивную одежду, на коленках и на локтях у него были приделаны черные пластмасски. А на голове одет шлем.
- Эй! – крикнул Камиль.
Мужчина ничего не ответил. И вообще, лежал он неестественно, голова слишком вывернута.
Я задергал брата за рукав: - Камилька, он неживой… Неживой… Мертвяк, Камилька, пошли скорее отсюда, пошли! – громким шепотом говорил я.
- Да погоди ты! – Камиль выдернул рукав из моих цепких пальцев, поднял прутик и подошел ближе к дядьке.
Я тоже подошел, лишь бы быть поближе к брату.
Незнакомец не отвечал. Из-под шлема виднелись светлые завивающиеся на шее волосы. Стекло шлема было опущено, лица не видно.
Камиль протянул руку и прутиком потрогал мертвяка за шею. Он не откликнулся, но из-под шлема выбежало несколько мурашей, сбежавших в траву.
- Камиль, пошли, пошли! – заныл я.
- Сейчас пойдем! Погоди, Аслан…
Рядом с мужчиной валялся рюкзак.
Камиль поднял его, стянув лямку рюкзака с руки мертвяка. Рука свесилась вдоль его тела.
- Не трогай! – опять крикнул я.
- Да тише ты, вдруг тут что есть…
Камиль вытряс содержимое рюкзака на траву. Из него выпал кошелек, фонарь, листы бумаги с записями, две банки газировки, упаковка жвачки, кофта, какие-то железяки и провода.
Я выхватил у Камиля из рук голубые банки с газировкой и зашвырнул подальше: - Мы не будем пить воду мертвяка!
- Дурак ты, - сказал Камиль, но спорить не стал. – Это тебе, - он протянул мне фонарь.
- Не надо мне ничего от мертвяка! – крикнул я.
- Да что ты орешь… не надо, так не надо, себе заберу.
Камиль рассматривал вещи.
- Камиль, давай ничего брать не будем, ну пожалуйста.
- Ладно-ладно… - рассеянно сказал брат. Вытащил из кучи железяку, приладил к ней один из проводов. – Вот это только возьму.
- Бери! Только пошли отсюда скорее.
Камиль поднялся, спрятал находку запазуху. Взял меня за руку, огляделся вокруг и сказал:
- Нам туда!
Мы долго шли к станции, ничего не говорили друг другу.
Сели в электричку.
Я спросил:
- А мы кому-нибудь скажем про мертвяка?
- Дурак что ли… Да нам никто и не поверит. А если и поверят, еще и нас виноватыми сделают!
Я молча согласился.
* * *
Домой мы успели до матери.
Я очень устал. И мне все еще было страшно. Я то и дело оглядывал пол нашей комнаты, боясь в углу обнаружить того мертвяка.
Пришла мама, сразу заявила мне, что я болен. Она очень расстроилась. Уложила меня в кровать, напоила невкусными микстурами и дала выпить таблетки. Потом она звонила «хозяевам» с телефонного аппарата в коридоре, говорила громко из-за плохой связи. Сказала, что не придет завтра. Потом причитала нам, что ей не заплатят за эти дни.
Потом она села на табурет, сложила руки и с грустью смотрела на меня. Долго смотрела, я иногда открывал глаза, когда мне в полудреме мерещился мертвяк.
Так я проболел несколько дней.
Выздоровление наступило скоро.
Мама стала уходить на работу. Камиль сидел со мной, недовольный, что гулять мы не можем, пока я окончательно не выздоровлю. Мама отругала его, что он не доглядел за мной и я заболел.
Я играл машинкой, гоняя ее по узорам пододеяльника.
Я мог сказать Камилю, что я хочу пить и, если не попью, у меня будет приступ кашля. Тогда он злился, но поднимался и плелся на кухню за кружкой. Мы было приятно, что все уделяют мне внимание. Даже Колян вчера заглянул и сказал: «Выздоравливай, маленький узбек».
Мертвяк мне почти не снился.
Камиль смотрел на мою игру машинкой и подошел:
- Машинка – это тьфу. У меня вот что есть!
Он вытащил из кармана гладкую стальную железяку с кнопками и стеклянным окном. Это был телефон. Я вопросительно посмотрел на него.
- Это телефон того мужика, которого мы в лесу нашли, - шепотом сказал Камиль.
Я отдернул руки, но Камиль усмехнулся и снова мне протянул.
Я взял телефон в руку, он был железный и от того непривычно тяжелый, моя слабая рука его не удержала, он упал на одеяло.
- Ну-ну! Поаккуратнее…
Телефон был красивый. Гладкий как снаряд. Теплый, так как долго пролежал в кармане у Камиля. Стальной, приятно тяжелый.
Я долго его рассматривал и вертел.
- Нравится? – с гордостью спросил брат.
- Агааа….
Он нажал на кнопку и экран засветился ярким белым светом. Потом появилась надпись.
- Он пишет, что нужна сим-карта.
Я не стал вслух высказывать свои предположения о картах сокровищ, так как слово «сим» было мне неведомо, я вопросительно посмотрел на Камиля.
- Это такая маленькая штучка, ее надо купить… Тогда он заработает.
- Купить… - повторил я, никаких денег у нас не было.
Я повертел телефон еще в руках. На обороте корпуса была надпись из пяти букв.
- А что написано?
- Мне Катя перевела, я ей буквы на бумажку переписал… Она в школе такие буквы учит. Тут написано «Верту».
- Верта… - снова повторил я.
Камиль забрал у меня из рук телефон, спрятал в карман.
- И никому не слова! Понял? И Кате тоже. Мамке особенно.
- Понял… А где деньги взять на… на карту?
- Будем искать…
* * *
Следующие несколько месяцев Камиль собирал деньги для этой карты.
Собирал любую мелочь, какую находил. Продал соседскому мальчику фонарь.
Даже у Коляна украл из кармана оставленные им деньги. Колян долго возмущался, но по причине пьяного беспамятства не стал спорить с жильцами квартиры, что сам их и потерял.
Камиль теперь все время думал о сборе этих денег. Со мной играл мало. Когда мамка уходила, он приносил свою Верту (надо сказать, он закапывал ее, завернутую в полиэтиленовый пакет, в небольшой роще за домом, под деревом, чтобы мамка дома не нашла), заряжал проводом, включал, чтобы светился белый экран.
Однажды он листал принесенный мамкой очередной модный журнал, замер, увидев рекламную страницу с такой же, как у него, Вертой. Он радовался так, будто увидел в журнале фотографию нашего родственника дяди Абульхайра.
Камиль вырвал страницу и носился с ней, пока мамка ее не выбросила.
Однажды наступил день, когда Камиль мне сказал:
- Все! Деньги накопил!
- Ого, - сказал я и стал ожидать появления этой самой карты.
У Кати в комнате висела карта, она тыкала пальцем в какую-то кривую фигурку и говорила, что это Азербайджан. При всем моем уважении к Катиным знаниям и думал, что она дурочка. Просто никогда не была в Азербайджане.
Камиль договорился с одним Катиным взрослым другом, который уже получил паспорт, что тот за небольшое вознаграждение купит нам эту штуку.
Мамка ушла на работу, Камиль сидел как на иголках, ожидал Катю, которая, наконец, принесла ему заветный конверт.
Мы открыли конверт, там были листки с писаниной и маленький пластиковый квадрат, вообще никакая ни карта, мелкая пластмасска.
- Чо это? А где карта? – спросил я.
Камиль меня не слушал, заряжал свою Верту, да с таким лицом, будто ракету запускал в космос.
Тупой нож вставил в поворотное устройство на обороте корпуса, открыл крышку, кое-как мы сообразили, как и что в него всунуть. Верта попросила написать волшебный код. Код был написан на листке из конверта, мы ввели его. Тут экран изменился, повылазили какие-то картинки, буквы, каждая клавиша открывала другие надписи, мы тыкали пальцами во все подряд.
- Ну-ну! – сказал Камиль, - тут разбираться надо.
«Что-то много проблем с этой Вертой… - подумал я. – Лучше бы в игру поиграли».
Ничего примечательного. Пфф.
* * *
Уже пахло весной на улице.
Камиль с заговорщицким лицом (всегда, когда в кармане носил Верту, делал такое лицо) гулял со мной во дворе. Мы давно не катались на электричках, в лесах было сначала снежно, а теперь – кое-где и слякотно.
Гуляли мы эти три дня втроем – я, Камиль и Верта. Он держал ее в руке в кармане, часто говорил о ней и даже с ней. Звонить ему было некуда и некому, так что Верта была просто светящейся железякой.
А я все ждал настоящего тепла. Чтобы мы снова могли кататься и играть в летние игры. Еще мне нравилось, когда на улице долго не темнело.
Мамка сегодня задерживалась (об этом она нам сообщила по шипящему телефонному аппарату, стоящему в коридоре), и мы решили гулять допоздна, не удаляясь далеко от дома.
Я захотел в туалет, но нам было лень заходить домой. Камиль велел мне идти в кусты, я сопротивлялся, но уж очень хотел писать, поэтому влез в темные ветки и расстегнул штаны.
- Камиль? Камиль… - услышал я мужской голос.
- Что за мужики? – шепотом спросил я.
Из-за дома вышли две мужские фигуры и направились к Камилю.
- Сиди тихо! Не выходи! Ни слова! Держи ее, – сказал мне Камиль. Он бросил мне в кусты Верту, я присел, чтобы быть незаметным в кустах в темноте.
- Камиль! – снова крикнул мужик, - стой, я знаю, что это ты.
- Что вам надо? – спросил брат, отходя от кустов и уводя их с собой.
- Серегин телефон у тебя? – спросил он.
- Какой телефон?
- Не тупи, я знаю, что телефон у тебя, мы отследили. Где Серега? Что с ним? Быстро говори, сука мелкая!
- Я ничего не знаю! – повторил несколько раз Камиль.
- А вот мы сейчас хорошенько у тебя спросим…
Я увидел, что один мужик схватил Камиля за шиворот. Подъехала из-за угла машина, они втолкали Камиля внутрь, сели в нее и уехали.
Я остался один в темноте в кустах на темной улице. Я сидел очень долго. Где мой брат? Как сказать маме? Я поднял с земли эту дурацкую Верту, она равнодушно светила мне в глаза своим белым светом. Я спрятал ее в карман.
Я не помню, как вернулся домой. Я все переживал, что будет с нашим Камилем.
Когда пришла мамка, я со слезами бросился к ней и сказал, что Камиля увезли какие-то люди.
* * *
Следующие несколько дней были кошмаром.
У нас дома были милиционеры. Они осматривали квартиру, подъезд, опрашивали соседей и меня – больше всех, конечно.
Я сказал обо всем, кроме Верты.
Они говорили моей маме, что не видят никакого мотива.
Они нашли дома провод от Верты, спрашивали меня, что это такое, я сказал, что не знаю. Милиционер сказал моей маме, что это зарядное устройство от дорогого телефона, мама расплакалась еще больше.
Мамка плакала целыми днями. На работу не ходила. Уходила на почту, звонила в Азербайзджан. Расклеивала объявления. Ходила в милицию.
А я все верил и ждал, что Камиль вернется.
Я тоже плакал.
Вы не поверите, я даже совершил одно путешествие в одиночку. Я знал, как выглядят реки на карте. Неимоверными расследованиями на станции я выяснил, куда и на чем мне уехать. Я поехал в электричке так же, как мы когда-то ездили с Камилем. Прятался по вагонам, зажав в руке Верту.
Я вышел на станции, спросил, где река.
Добрался до нее. Весь перепачкался в грязи.
Стоя на мосту, я достал Верту. Она больше не светилась, ведь провод от нее забрали милиционеры. Я в последний раз взвесил ее, тяжелую, в руке, погладил пальцами ее рельефную поверхность. Зашвырнул в реку, она булькнула и исчезла в мутной жиже.
Я вернулся домой.
На следующий день мама сказала, что мы едем в Азербайджан.
Я очень обрадовался. Потом спросил:
- А Камиль?
Мамка помолчала.
- Камиль уехал у папе…
«Уехал к папе… Умер, значит». Мамка всегда про умерших мне говорила, что они куда-то уехали. Не хотела меня расстраивать, наверное. Если б все они уезжали в одно место, там было бы уже не протолкнуться. Даже мертвяк на мотоцикле был бы с ними. Тогда бы уж он рассказал, куда ехал и как умер, врезавшись в дерево.
Я еще поплакал.
Мы собрали свои немногочисленные вещи. Попрощались с Коляном, с Катей и Аллой Санной, они тоже плакали эти дни. Даже как-то тепло попрощались.
Мы уехали на вокзал.
Я в последний раз видел этот город и нисколько не жалел, что мы его покидаем.
Я хотел думать, что Камиль просто остался здесь жить навсегда.
Мы уезжали в наш теплый Азербайджан. Там солнечно и есть алыча.
И я почти счастлив.