Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», пощады никто не желает!
На протяжении последних двух с половиной месяцев, в деревне Придурково, находившейся в самом центре необъятной Сибири, было не спокойно. В тот момент, когда безрадостное ржавое солнце прикасалось к кромке угрюмых серых крыш, расположенных на краю деревни, на территории бывшего больничного квартала, начинала кипеть работа: местные сектанты ломали перегородки в здании бывшего операционного отделения.
Гул разрушения, словно зловещий туман, расползаясь во все стороны, окутывал деревню, которой, в своё время, чуть было не поменяли статус на гордое - «посёлок городского типа». Но, не сложилось, не срослось.
Когда-то в Придуркове много болели, и поэтому в конце пятидесятых был построен большой больничный городок. Отдельно стоящие аккуратные одноэтажные строения, выбеленные в нежно голубой цвет (в одном из которых располагалась терапия, в другом детское отделение и родильный дом, в третьем инфекция и т.д.) мирно соседствовали друг с другом.
В центре больничного квартала, со временем начавшего напоминать ботанический сад, находилась хирургия, в которой колдовали местные эскулапы. Результатам их «колдовства» неоднократно восхищались медицинские светила, приезжавшие несколько раз с инспекцией из краевой столицы.
На больничной территории кроме всевозможных хозяйственных и иных пристроек, располагалась конюшня, прилепившаяся на самом краю, словно бедная родственница, в ней доживал свой век приветливый каурый жеребец по кличке Мячик. Ребятишки, играя по вечерам в больничном саду в «Казаки-разбойники», частиком прятались в высокой траве за конюшней. Затаившись в бурьяне, среди пения цикад и стрекота кузнечиков, можно было различить щемящие душу звуки: изнурённый жизнью Мячик, пережевывая свежескошенную траву, тяжело вздыхал. От этих тоскливых звуков становилось не по себе.
В конце девяностых, несколько, быстро сориентировавшихся Самых Главных Главнюков (пригретых и старой властью) несостоявшегося посёлка городского типа, в одночасье здания больницы пустили с молотка, решив, что теперь, когда страна перешла на новые рельсы, народ в Придурково больше болеть не станет. Деньги, как водится, пошли Главнюкам на карман.
Первым «ушло» инфекционное отделение. Очень быстро, на месте окон появились три двери с извечными спутниками - крылечками, засияла-заблестела на осеннем солнце новенькая крыша, а вокруг словно гриб, вырос из земли высоченный забор, надёжно укрывший собой пеньки, оставшиеся от некогда красивого сада. Цепные псы, поселившиеся за «китайской стеной», громко заявляли деревенским о том, что к частной собственности лучше близко не подходить.
Не успели по инфекционному отделению справить «панихиду», как под вполне благодивным предлогом – плановый ремонт здания - закрылась терапия. Она, как и её горемычная предшественница, спешно была обнесена забором, на сей раз – бетонными плитами. В течение трёх лет, проходившие мимо сельчане, ни сном, ни духом не ведали, о том, какое зло зреет за серым забором.
Плиты, надёжно скрывавшие от посторонних глаз телодвижения, происходящие на территории терапевтического отделения, в один прекрасный момент расступились, явив жителям Придурково, двухметровый кованый забор, за которым красовался… ресторан.
Бывшее здание терапии было не узнать. Оно обрело второй этаж, четыре колонны и широкое (почти во всю длинную здания) мраморное крыльцо, украшенное шестью драконами, выполненными из родонита. Уже через месяц, открывшееся заведение, благодаря двум вещам – цвету (напоминавшему разведённую марганцовку) и салютам, будившим по ночам деревенских - местная публика окрестила «Обителью Зла».
Вслед за терапией, потихоньку-полегоньку, были снесены все хозяйственные постройки, некогда принадлежавшие больнице.
Прачечная, кухня и лаборатория были больше не нужны. Ещё в конце восьмидесятых, от конюшни не осталось и следа. Именно тогда, средь бела дня на территории больницы был зверски зарезан доверчивый Мячик, не причинивший в своей жизни никому никакого зла. Убийцу никто не искал, заранее решив, что сие неблагодарное дело, обречено на провал.
Последним «белый флаг» подняло операционное отделение, долго простоявшее с наглухо заколоченными окнами. И вот, в году 2015, когда про него, казалось бы, уже и думать все позабыли, наконец, наступил и его черёд.
Сектанты, словно пауки, прятавшиеся днём от солнечного света в щелях всё ещё большой деревни, к вечеру выползали на стройку века. Добротное здание ломали с немым остервенением, лишь изредка звуки молотков и пилы, нарушались короткими, словно выстрелы окриками.
Девяностолетний дед Назар, живший с теперь уже бывшей хирургией по соседству, каждый вечер, невзирая на погодные условия, скрутив козью ножку и пристроившись на завалинке, с тихой ненавистью наблюдал за адским действом. Рядом, вытянув длинные худые лапы, лежал Мишка – крупная дворняга, прибившаяся к назаровскому двору в одну из стылых сибирских зим конца девяностых.
Мишка, как и Назар, был стар и много чего успел пережить за свою собачью жизнь: доводилось ему и голодать, и мерзнуть, и даже испробовать на вкус капкана. Теперь же, все, некогда пережитые собачьи страсти, давно растворились в Мишкиной памяти, словно бы их и вовсе не было.
- Э-эх, Миша, жизня наша тяжкая! Ты поглядь - ужо и рамы выломали, и перегородки снесли, и даже крышу разобрали. Сектанты чёртовы, язвие их душу! Э-эх… хорошо, что Любушка не дожила до этого позора, а то бы горемычная померла сразу. Шутка сказать, пятьдесят с лишним лет в этой больнице пропахала. А теперь что? Что? – смачно сплюнув, вопрошал Назар, обращаясь к собаке. – Ты погляди кругом! Разруха! Позорники чёртовы! Дом молитвы они строють! Это ж что за бог у них такой, что на больницу позарился? Не знаешь? И я вот тоже не знаю! Сволота сектантская!
Пес, будто бы желая разделить хозяйскую горечь, тихонько заскулив, придвинулся к ногам хозяина.
- Чай нигде таких маститых дураков больше нету, як наши, местные? Ты знаешь, сколь они детских садов закрыли? А я тебе скажу! Три! Из одного - дом слепили, живуть теперь, как в пригоне. Из другого - лесопилку сделали, а третий совсем разобрали. Раскатали по брёвнышку! Аптека уже десять годков стоит заколоченная! Десять! Досками забили новенькое здание, которому и двадцати годков то не было! Ничего не производится, ни-че-го не делается! Вашу ж мать! Растудыт твою нихай! Дом молитвы они стоють! Молиться будут.. Я Вам, ****и, помолюсь!
Мишка, словно бы понимая, что данное хозяйское обещание ничего доброго не сулит, вновь заскулив, положил голову Назару на больные колени.
- Мишук, не горюй, друг! Старые мы с тобой для великих дел, но списывать нас со счетов всёж-таки рановастенько! Мы ещё с тобой повоюем, я тебе, друг, обещаю!
К середине осени новоиспеченный Дом Молитвы был не только готов, но и, так сказать, запущен в эксплуатацию. С раннего утра до позднего вечера из него доносились непонятные звуки, больше похожие на тоскливое завывание зимнего ночного ветра, нежели на божественные песнопения. От этого скребущего душу воя, даже в солнечный день, хотелось пойти и повеситься на ближайшем суку, на худой конец – утопиться. Сектанты, день ото дня, словно вампиры, обращали в свои ряды всё новых и новых селян. Казалось, что в Придурково уже не осталось ни единой избы и ни единого человека, которого бы не коснулась, не пойми откуда взявшаяся проказа. Люди, словно одержимые, позабыв об извечных деревенских трудах, по нескольку раз в день, тянулись скорбной вереницей в здание бывшей хирургии, чтобы там, закатив глаза, вздымать руки вверх, моля неведомого бога о прощении грехов.
- Мишка, кажись, тольки нас с тобой ентот морок не задел? Глянь, ужо и бабку Лизку проклятые сектанты сурочили, а она-то старая комсомолка была, пробу негде ставить, а туды же! Мать Вашу в дышло! – кутаясь в старенький тулупчик, шипел Назар, как всегда обращаясь к своему седомордому псу. – Айда, Мишка, в хату, не хочу я на больных глядеть!
Ближе к зиме, почувствовав, что клубочек жизни почти совсем размотался и что девяносто первой весны уже не будет, Назар, приблизив к себе собачью морду, тихо, словно бы остерегаясь посторонних ушей, сказал: «Много я, Мишук, пожил, потому помирать не страшно. Только вот дельце одно мне покоя не даёт, да за тебя волнительно. Как ты будешь один? Ума не приложу…»
Мишка, давно оглохший на левое ухо, заскулив по старой привычке, принялся лизать горячим языком морщинистое и такое родное лицо хозяина.
- Эхх ты, мальчик мой! Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», пощады никто не желает!
Огонь, извиваясь узкими потоками, словно красно-сине-золотистый змей, быстро обвивший собой здание бывшей хирургии, неистово бушевал всю новогоднюю ночь. А утром, тоскливое январское солнце, нехотя выползшее из-за горизонта, явило жителям Придурково унылую картину. На месте бывшего молельного дома зияло черное огромных размеров пятно, с массой тлеющих головней, да ещё чуть дымившимися стропилами. Они оказались столь толстыми, что до конца так и не догорели.
Дед Назар, весьма довольный собой, всю ночь под адскую пляску и причитания сектантов, пытавшихся подручными средствами потушить пожар (бывшая пожарка давно было переоборудована под какой-то склад), от которого в округе было светло, как днём, из окна старенькой избёнки любовался диким зрелищем.
- Ну вот, Мишук, и солярка сгодилась. На нужное дело пошла, - ослабевая с каждым словом, шептал Назар, лежа поутру на топчане в нетопленой с вечера избе, - ты не дрейфь, сынок, мы всё верно с тобой сделали. Всё верно... и бояться нам нечего. Теперь и помереть в самый раз… день для этого самый-самый…
Седошёрстный Мишка, встав на задние лапы, ещё долго, поскуливая, лизал лицо старика, в надежде на продолжение привычной беседы. Хозяин впервые за многие годы совместной жизни, почему то молчал и тогда, словно бы отчаявшись, Мишук, лег на пол и пронзительно завыл, вслед за этим из его старых подслеповатых почти человеческих глаз потекли слёзы.