Петруху, ещё с осени, жена на чердак проживать выгнала. А чё, говорит, какая ему разница, где спать, коль кажинный день у лабаза с кем не попадя портвейн потребляет?
В общем собрался я на глухаря. Глухарь птиц суровый и лютый. Ошибок не прощает. Так вот, прям и сразу, на него не пойдёшь. Подготовка серьёзная нужна. Выходишь на него ранней осенью, до заморозков ещё, а когда возвернёшься и не ведает ни кто. Глухарь он, сильно хитрый зверь, вот и берёшь в сентябре с собой лыжи на всякий случай. Не раз бывало, до декабря охотника за собой водил. На осеннюю охоту с весны сборы начинаются.
Я про Петруху то, чего помянул, заприметил он с весны сборы мои. Сразу смекнул куда иду, ну и пристал, возьми да возьми с собой. Мол домой с добычей вернусь, жена в избу жить снова пустит. Поймёт, не пустой мужик, а добытчик. Простит в общем. Я уж его всяко отговаривал, ну что мол тебе там делать? Портвейна то в лесу совсем нет, ну если только с собой не принести. Дак откуда он у тебя? Ну, он мне, как последний аргумент сообщает, я язык птичий на чердаке проживаючи изучил. Голубей, говорит, запросто понимаю и курлыкаю по ихнему. С глухарём сложнее конечно, но стакан мне плеснёшь, точно пойму. Без стакана говорит совсем ни как, практики минимум, а опрокину, дак весь выводок уговорю, в деревню своим ходом придут. Веры то к нему особо не было у меня, но уж больно складно выходило всё. Да и голуби любили его… Смотри, говорю, набрешешь, в лесу оставлю. Но Петруха божился, что до осени язык глухаринный точно освоит в совершенстве, литру правда попросил для тренировки. Литру я конечно ему не дал, выдал только портвейна пузырь, решил, что хватит.
Лето в деревенских заботах промелькнуло не заметно. На удивление Петруха только к осени объявился. Видать действительно лингвистикой в лесу занимался, курам что т гугукнул – вмиг в курятнике попрятались. Вид имел загадочный и не сильно трезвый, в общем, цену себе набивал. Язык глухаринный освоил в совершенстве, говорил. Рассказывал, что в стаю его приняли, и он теперь там за своего. Лыжи убеждал меня не брать, за пару дней обернёмся, а уж к первому снегу будем глухаря в печи запекать наверняка, ну и потреблять в последствии. А всякий у нас знает, что жаркое из глухаря наипервейшая закусь. Ну, я в лесу не первый день, да и Петруху с малолетства знаю, в общем лыжи взял.
На рассвете четвёртого дня на поляну глухаринную мы набрели. Черным черна земля была от птицы той. Петруха мне и говорит, ты тут постой тишком, а я пойду, договорюсь. Десятка три точно в село приведём. Мне то и любопытно, стрельнуть завсегда успею. Стакан он ещё для храбрости попросил, как сейчас помню…
Глухарь он ведь крупная птица и серьёзная очень, а там их вообще тьма была. Они Петруху на серёдку поляны пустили конечно сперва, видимо он по ихнему всёж усвоил что то. Он уж и руками себя по бокам бил как крыльями и приседал и курлыкал что то, а не поверили, на сосну загнали. Может и моя вина в том есть, он ведь второй стакан плеснуть просил для понимания лучшего. Мне и не жалко вроде, да нажрётся поди опять, думал, тащи его домой, а у меня и лыжи ещё. Веди говорю так, с десяток приведёшь – ящик поставлю, ну он и пошёл…
В январе я ещё там проходил, сидит на сосне всё, кричал ему, слезай мол. Нет, не шёл, ни в какую. Мужики и портвейном и самогонкой манили – не помогло. Так теперь там и проживает. Ходим иногда навесить, кто и поесть принесёт, охотнее всего зерно берёт, у кого и с руки клюёт говорят, но я что то не очень верю. А пить он бросил.