Говорят, так проще закачивать в эл. книжки :о)
Корнет Ржевский. Фридланд. Июнь, 1807
Владимир Репин
- Гусары, рассыпаться! Бьём с тыла! Корнет, к ноге! Не хватало ещё тебя потерять в первом же бою!
Лейб-гвардейский ротмистр князь Абамелек с полуэскадроном заходил в тыл атакующим французским кирасирам, обтекая их с фланга. С другого фланга неслись еще два взвода. А перед кирасирами вместо только что стоявшего тут эскадрона гусар лежало поле, с утра усеянное трупами, с метавшимися по нему конями без седоков.
С утра на правый фланг русской армии обрушились пятьдесят эскадронов французской тяжёлой кавалерии - кирасир и драгун. Навстречу им вылетели тридцать пять эскадронов гусар и улан, и закипел бой. Первое нападение принял на себя Гродненский гусарский полк. Он дрался отчаянно и держался прекрасно.
Александрийские гусары, недавно возвратившиеся с откорма лошадей, тоже были выше всяких похвал: атаковали во фланги и с тыла, рассыпались перед сплоченными ударами тяжёлой конницы и снова рвали французов с тыла. Но и французы твёрдо держали натиск, и даже расстроенные, быстро собирались в эскадронный строй и снова атаковали, не укрощаясь ни в отваге, ни в наглости.
Вот и сейчас, когда лейб-гусары ударили с тыла, они резво оборотились, и началась отчаянная рубка, уже без строя и правил.
- Корнет, тебе клинка не жалко? Ну что ты его по кирасе лупишь? Только звон один! - и ротмистр, жалея французскую чистокровную кобылу, одарил её по морде голоменью сабли. Лошадь взвилась на дыбы, кирасир соскользнул из седла под ноги перебирающих копытами коней. Какое-то время он пытался удерживать узду, но ротмистр взмахнул саблей еще раз.
- Корнет, коли своего в задницу живее - не убьешь, но и седок из него уже никакой! - продолжая орудовать саблей, поучал ротмистр, - ну как ты рубишь, как рубишь? с оттяжкой руби, это же сабля, а не колун! Из боя выйдем… Хха!!... непременно пошлю весь эскадрон к казакам на выучку. Виданое ли дело… Хха! хха!!!... в прошлой схватке эскадрон драгун порубили, а на месте… Хха!!!... десяток убитых, остальные разбежались, хоть вроде в крови все… а казаки рубят с одного удара от седла до задницы! Хха, растудыть твою маман! Ага, канальи, побежали! Коли его в филейную часть, корнет!
Кирасиры, не выдержав схватки, откатывались на опушку. Ржевский вытащил из седельного ольстера пистолет и, недолго выцелив, пальнул в замыкавшего лейтенанта. Тот, взмахнув руками, выпал из седла, зацепившись за стремя. Послушная лошадь встала, как вкопанная, но седок не поднимался.
- Ого! Изрядно, корнет! Часто тренировались?
- Три раза в неделю, ваше сиятельство! А иначе навык потерять можно. Так еще отец учил.
- Корнет, можно без титула. Тем более в бою, а не на императорском плацу. И впредь знай: равенство везде, где звон гусарских шпор! Иначе у нас в полку придётся с каждым вторым расшаркиваться - штабс-ротмистры князь Роман Багратион и граф Салтыков, ротмистры принц Витгенштейн, граф Бенигсен-младший… да и прочих хватает.
- Давыд Семёнович, да как можно? Вы меня вдвое старше!
- Да, старость - не радость. Генерал Ласалль уверяет: Tout hussard qui n’est pas mort a trente ans est un jean-foutre, а мне уже на три года больше. В отцы я тебе не гожусь, считай старшим братом, но и спрошу в случае чего строго, по-родственному. Гляди, гляди, корнет! французы пушки в тыл тащут - не иначе, наши уволокли. Скачи к Бороздину и Забелину, скажи, что я велел пушки и пленных отбить. Негоже казённым добром разбрасываться! и сам оставайся пока там для связи.
Штаб-ротмистров уговаривать не пришлось, гусары сорвались в бешеный галоп тотчас по получении приказа, настигли и порубили не успевших убежать французов.
- Подполковник Свечин, Воронежский мушкетерский полк. Благодарю за спасение, ротмистр!
- Как же вы, полковник? Такой пассаж…
- Убью интенданта! Прислал вместо картечи к 6-фунтовым пушкам 3-фунтовые заряды с ядрами и картечью, и 12-фунтовые гранаты! Чем отбиваться? И пехота сбежала, остались без прикрытия, банником на лафетах много ли навоюешь? Даже пушки заклепать не успели… Спасибо, господа!
Забелин повернулся к Ржевскому:
- Корнет, берите полувзвод, полковника с его людьми, и гоните пушки в тыл, а мы с Бороздиным тут французов задержим, ежели что.
Лошадей в упряжках не хватало - по паре вместо четырёх, и пушки тащились еле-еле, хоть артиллеристы и пытались помочь бедным конягам. Хорошо, что они хотя бы были привычны к выстрелам и разрывам - не рвались из постромок.
- Ваше высокоблагородие, - обратился Ржевский к подполковнику, - а кроме этого "подарка" от интенданта, в зарядных ящиках что-нибудь есть?
- В передках есть холостые заряды для сигнальной стрельбы, да что в них проку?
- А что, если сначала зарядить шестифуновую пушку холостым, а потом поставить обёрнутый - да хоть в рукав рубахи, лишь бы в стволе плотно сидел! - трёхфунтовый заряд? Ведь не просто пальёт, а еще и полетит дальше - пороховой заряд ведь будет больше, а вес ядра или картечи меньше вдвое? Тогда и трёхфунтовиками можно стрелять!
- Не положено!
- Полковник, да вы вообще могли эти пушки потерять вместе со своей головой! Бой идёт! А мы тут ездим туда-сюда… С интендантом разберёмся, если Господь в бою милует, а сейчас кавалерии огонь нужен! Вот и холмик на три пушки как раз! Решайтесь, полковник! Не выйдет - отходим дальше, а ежели получится, пусть даже неточно - не убьём, так напугаем! Гусары, за холм!
Свечин крякнул, повертел головой, определяя расстояние до супостата, и указал своим пушкарям на холм:
- Ставим пушки тут! Коней в укрытие! К бою!
Сам аккуратно обмотал первое трёхфунтовое ядро вместе с зарядом оторванным куском рядна на толщину пальца, скомандовал:
- Заряжай! Наводи!
- Не долетит, вашвысбродь! - засомневался канонир.
- Наводи! Пли!
Пушка гулко рявкнула, выбросив длинный язык пламени и клуб дыма. Откат был вполовину от обычного. Полковник считал: "Отче наш, Иже еси на небесех! Да…"
На этом слове ряды построившегося к атаке драгунского полка шарахнулись от центра, в строю образовалась брешь, одна из лошадей понесла было седока в поле, но через несколько саженей упала и забила ногами в агонии, подмяв кавалериста.
- Благодарю за совет, корнет! Прислуга, заряжай, как я! Рядна не хватит - рубашки рви! Расстояние - верста и сто саженей.
- Рад, что удалось! Ваше высокоблагородие, а молитва - для отсчёта времени?
-Да, корнет! Так проще, чем с хронометром: на каждом слове свое расстояние до цели, даже считать не надо, была бы привычка. Первая, пли! Вторая… Третья… Однако, они настырны! Глядите - они гонят ваших гусар прямо на нас! Я даже стрелять не могу!
- Полковник, картечью, ради Бога! - наконец, сообразил Ржевский.
- Картечью! Холостой и двойной заряд картечи! - скомандовал Свечин.
- Полковник, велите приготовить гранаты и пальники!
- Я же говорил, корнет, они 12-фунтовые, у моих пушек калибр меньше! убью интенданта!
- В крайнем случае запалим и скатим их по склону, если решат атаковать в лоб!
Ржевский вышел на кромку холма. Забелин вёл отступающих гусар, Бороздин замыкал отряд, следом несся эскадрон французских драгун. Забелин, заметив корнета у пушек, что-то закричал. Бесполезно… Ржевский поднял руки вверх, потом развёл их в стороны. Гусары, уже бывшие в сотне саженей от холма, по приказу Забелина неожиданно рассыпались вправо и влево, огибая холм. Французы оказались в полусотне саженей от направленных на них стволов. Свечин скомандовал:
- Пли!
Когда дым снесло ветром, стали видны французы. Картечь проломила в их рядах три широких кровавых просеки, но не остановила живых. Полковник скомандовал:
- Пали! Кидай!
Десяток гранат, даже не освобожденных от картузов со шпигелем и пороховым зарядом, шипя и дымясь, покатились по склону навстречу супостатам. Канониры скрылись за кромкой холма. Там загрохотало, засвистело, пахнуло жаркими дымными всполохами горящего пороха. И наступила неожиданная тишина, прерываемая стонами раненых. Потом из-за холма вылетели забелинские гусары, рубя оставшихся в седле, не успевших подскакать к холму драгун.
На холм взошёл Бороздин, поискал глазами Ржевского:
- Ну-уу, корнет! Объясните, что тут творилось? У вас же гранаты не той системы?
- А кто сказал, что их надо обязательно в пушку засовывать? Они и так хорошо рвутся, главное - гранатную трубку запалить, катнуть подальше и отскочить побыстрее!
- Ты придумал?
- Ну, я…
- А стреляли чем? Тоже ты присоветовал? Иначе, если бы полковник сам додумался, он бы уже давно сам и стрелял!
- Я! А что они тут… Меньше - не больше, обмотай заряд портянкой потуже, чтобы в стволе не болтался, и пали! Как-нибудь да вылетит! Меня ещё отец суворовским наказам учил: "Не держись устава, аки слепой - стены!" А уж в бою - тем паче!
- Лихо! Доложу Абемелеку, что молодцом держался! Ладно, пехота подходит рубеж держать, мы своё дело сделали, возвращаемся к полку.
***
Бой на правом фланге стихал, но на левом французы теснили пехотные полки Петра Багратиона, прижимая их к реке. Князь вздохнул:
- Не удержится наш генерал-лейтенант. А всё Беннигсен с его нерешительностью в начале боя! Наш Роман за старшего брата переживает, места себе не находит.
Повернулся к Ржевскому:
- Ну как тебе бой, корнет? Ты, вроде бы, неплохо держался.
- Честно, Давыд Семёнович? Как в тумане! Грохот, в дыму кони мечутся, французы лезут, как тараканы… Настырные лягушатники! Как нагло на пушки лезли! Я уж думал, опять до сабли дойдёт! Хорошо, гранаты сработали как надо, и Бороздин с Забелиным наших гусар на них спустили - мало кто ушёл!
- Ну уж и мало! Не меньше взвода, как Забелин докладывал. За сметку у артиллеристов хвалю! Хочешь, брату тебя порекомендую? - он меня на шесть лет старше, подполковник в гвардейской артиллерии. Или гусарам в любви больше везёт? Понимаю, дело молодое…
- Не вгоняйте в краску, Давыд Семёнович! Гусары - душа армии: и авангард, и разведка, а надо - и в тылу у супостата панику навести можно дальним рейдом.
- Да ты стратег, я погляжу! Далеко пойдёшь, если с умом будешь воевать, а не очертя голову. Отец ведь тоже из служивых, ежели ты Бороздину суворовские наказы излагал?
- Да, он с ним вместе у Кинбурна с турками дрался в 1787, в октябре. Александра Васильевича тогда картечью в бок ранило, и отца в том же бою крепко зацепило; подлечили, но вышел в отставку. А через пару лет и я родился.
- Ладно, значит, о службе знаешь из первых рук, уже хорошо. И всё же - будь осмотрителен. Полковник наш, Загряжский, понёсся на драгун впереди всех, увяз в свалке, порубили его изрядно и в плен утащили. А ему эскадроном командовать надо, а не саблей махать, для этого мы есть! У нас в полку ранены ротмистр Трощинский, поручики Коровкин и Деханов - но там огнестрельные ранения, от пули и ядра не увернёшься… И нижних чинов только убитых полсотни будет, а уж раненых! Хорошо еще, что французы тоже толком рубить не умеют. И лошадей строевых мы, почитай, целый эскадрон потеряли…
А на левом фланге всё яснее слышалось, как ликовал француз, бой заканчивался в пользу Наполеона.
"Ладно, повелитель Европы, мы еще встретимся!" - решал про себя корнет, отступая с поредевшим полком к переправе через Алле.
___________________________________
«Гусар, который не убит в 30 лет, не гусар, а дерьмо!» (фр. Tout hussard qui n’est pas mort ; trente ans est un jean-foutre). Ласалль, фр. генерал, любимец Наполеона.
ВСМ - 2
Поручик Ржевский. Березина. Ноябрь 1812
Владимир Репин
Поручик вышел из приспособленной под лазарет избы. Штаб-лекарь лично осмотрел и перевязал любимца полка и заявил, что до свадьбы всё заживёт, но если бы Ржевский не решил наклониться за миг перед выстрелом, нужен был бы не лекарь, а полковой поп. Рана саднила под повязкой, голова гудела и немного кружилась от стакана "обезболивающей микстуры", любезно предложенной фельдшером. Денёк выдался непростой, и поручик, глубоко вдыхая морозный воздух, не торопясь шёл к "офицерской" избе.
На крыльце обмахнул веником от снега сапоги, в сенях снял косо сидевший из-за повязки кивер и серый, шинельного сукна, плащ, и вошёл в переднюю комнату. Бывший с ним в деле молодой корнет что-то увлечённо рассказывал офицерам. На скрип двери они повернули головы, и судя по их взглядам, перед ними стоял не поручик с повязкой, а по крайней мере Георгий Победоносец в нимбе набекрень.
- Поручик, объясните, как это произошло? Нам корнет тут такое рассказывал! Выходит, и точно: Бог полюбит, так и не погубит?
Барон Карл Бринк виновато смотрел на Ржевского.
- Карлуша, что ты им наговорил?
- Ну, как мы на рекогносцировке под штуцера польских конных егерей подставились, как меня лошадью придавило, как ты на меня упал убитый, когда вытащить хотел. Как нас в сарай кинули, как ты вдруг ожил - с пробитой головой! Как с тем капитаном, что нас завалил, поспорил; как свечку, помолившись, на сто шагов погасил из его же штуцера без пристрелки, а он не смог. Как он тебя на дуэли убить хотел, чтобы не отпускать по уговору, как ты его со святой молитвой из незаряженного пистолета застрелил! - пулю так и не нашли, а рана была такая, что кровью в минуту истёк. Как остальным полякам пообещал, что хоть Бог и на твоей стороне, но Господь по твоему заступничеству и к ним может быть милостив, и те, кто сейчас же сдадутся, со временем вернутся домой. Ну и как мы их сюда привели…
- Ржевский, ну поясни хоть что-то!
- Поручик, просим!
- Господа, ну что говорить! Оплошали… Не ожидал я, что кто-то из деревни начнёт палить на 400 шагов, да еще так точно: два выстрела - два попадания. А в деревне оказались польские конные егеря, я их еще по Фридланду помню. Подбили нас, выскочили из деревни на конях - Карл даже из-под лошади выбраться не успел; но я этого не помню: наклонился над ним - и провал, только в глазах сверкнуло.
Очнулся уже в сарае - холодина, корнет рядом. Голова разламывается, пить хочется - спасу нет. Рану промыть нечем, волосы слиплись от крови. Крикнул часовому жолнежу, чтобы воды принес - так он такое понёс про москалей, меня лично и мою родню до седьмого колена…! Я, конечно, не зверь, но этого запомнил, когда сдавали их на гаупвахту - приказал его сутки не поить, как бы не просил.
К полудню капитан проспался, решил нас допросить. А что допрашивать? И так понятно: мундиры гусар лейб-гвардии, он их еще по Фридланду знать должен, значит, полк рядом и искать нас будут. Переправы через Березину Чичаговым, наконец, перехвачены, кто из польских частей успел - ушли с французами за реку. Помощи ждать неоткуда. А он хорохорится:
- Ловко я вас с двух выстрелов снял? Москали так стрелять не могут!
Думаю: "Ах ты, лях гонористый, пся крев! Ну, погоди, шляхтич хренов!"
- А свечу на 100 шагов из своего штуцера потушишь? Так, чтобы только фитиль задеть, а то пальнёшь по свечке, а так каждый дурак сумеет!
Как он распетушился, как разорался! Не позволит, де, лучшего стрелка перед всем полком (а там от полка хорошо, если сотня оставалась) поносными словами честить, и прямо сейчас на пари будет со мной биться, что он свечку потушит, а меня расстрелять изволит. А ежели я свечу задую, он меня, так и быть, в живых оставит и даже отпустит на все четыре стороны. Я, понятное дело, не сомневаюсь, что не отпустит - я же тогда тут через час-другой со всем полком буду; но виду не подаю, соглашаюсь.
Свеча на ветру гаснет, да и пламени не видно.
- Ставь,- говорю ему, - в сарай с открытыми воротами! И в тени, и ветра нет!
А сам вижу - сарай невысокий, а с кровли сосульки свисают. Пока ставили свечу, сломал пару, одну в рот засунул, сосу, как леденец - какая-никакая, а вода, вторую - за обшлаг ментика, чтоб не растаяла раньше времени: когда еще попить доведётся?
Отмерили сто шагов, он приложился, пальнул, а свечка горит себе. Второй раз - мимо. Третий - потухла. "Неужели попал?" - думаю. Пошли смотреть - а свечка опрокинутая лежит, и крынка, на которой она стояла - вдребезги!
- Не считается, капитан!
Ну, он так кулаками и сучит, если бы не его жолнежи - убил бы, наверное, но марку держать надо… Просит зарядить мне штуцер и свечку зажечь.
Я у жолнежа пулю штуцерную попросил и штык.
- Длячего ты, москаль?
- На пуле крест животворящий изображу, и Бог мне поможет!
Надрезаю я пулю крестом поглубже, а сам гляжу, как они меня на прицеле держат, чтобы не наделал чего. Зарядили. Прицелился почти навскид, пальнул - свеча потухла. Кинулись жолнежи с капитаном смотреть - стоит себе целая, нетронутая, только дымок над фитилём. Да я и не сомневался особо, сосульку ломаю понемножку, рассасываю, жду, что дальше будет.
Капитан приходит - мрачнее тучи:
- Шляхетское слово твёрдо, отпущу. Вот наши из соседней деревни вернутся с провиантом и лошадьми, мы двинемся, а вас здесь оставим.
- Это кто же вам тут провизию и фураж даст, а тем более лошадей?
- Я старосте приказал. Он сказал: придёте - с винцом встретим дорогих гостей. Интересно - сливянка или яблочный сидр?
Господа, ну до чего же тупой народ, а еще европейцы! Если у них пули "вылева оловю", так они считают, что и у нас свинец оловом зовется. И вот тут я сплоховал - рассмеялся. Капитан позеленел, аж зубами заскрипел, и на ногу мне сапожищем, каблуком, да с поворотом. Ну, я не стерпел, перчатку с левой стянул, и с правой его этой печаткой по наглой морде - хрясь! Устоял, боров; ехидно так улыбается:
- Ну вот вы и труп, поручик! Если вы меня вызываете, я выбираю оружие, и выбираю не саблю, хоть и ей владею лучше вас, - нет, каков нахал, господа! - а пистолеты. Сходимся до шести шагов, по русскому обычаю. Хочу ваши глаза перед смертью видеть!
Я говорю, тогда дайте мне хотя бы мой пистолет. Согласился, но заряжать, говорит, сами будем - вдруг у тебя там вместо пули волчья картечь в стволе! И шепчет что-то жолнежу, и морда у него такая гнусная при этом - я сразу что-то недоброе почуял. Жолнеж пистолет мой достал, в сторону пальнул, и заряжает, возится где-то в стороне.
Я его как в руку взял - сразу понял, в чём дело. Балансировка у моего точная - сам подгонял для меткой стрельбы, чтобы центр тяжести над спусковой скобой был, а тут вижу: рукоять перевешивает - значит, пули в стволе нет!!! "Ах ты, собака, прихвостень бонапартов!" - и думаю, что делать, и последнюю в своей жизни сосульку досасываю. И тут как озарение какое: поднимаю я к лицу пистолетный ствол, и начинаю прямо в него "Отче наш…" шептать. Ближе, ближе… И изрядную ещё ледышку, с вершок длиной, в ствол выплёвываю.
Поляки смеются:
- Поважне, москаль?
- Не колдую, а молюсь! Не в силе Бог, а в правде. Это ваш капитан у Бога славы просит, а мы самого Бога славим! посмотрим, чья возьмёт…
Поставил нас унтер на места, командует: " Збегаён сен разем!"
Капитан с наглой мордой, даже пистолет не опуская, начинает сходиться: ждёт, когда я холостым хлопну, а он подойдёт, страхом моим упьётся и тогда убьёт. Шагов семь-восемь осталось, он удивляется очень, но пистолет начинает опускать на уровень глаз. И как только у него шея, до того пистолетом прикрытая, открылась, я в горло ему и пальнул. Кровь фонтаном, толчками; унтер к жолнежу, что пистолет мой заряжал, подбегает:
- Забиен цен, быдло!
Тот оправдывается, лопочет что-то, фельдшер капитану в рану своим медицинским инструментом тычет - нет пули! Да и какая пуля, если горло наполовину порвано, а ледышка давно растаяла в горячей крови. Капитан ногой подёргал в беспамятстве и отправился ответ держать перед Господом. Я унтера подзываю:
- Убедился, что Бог не в силе, а в правде? Могу всех вас тут же извести, а могу и помолиться за твоих егерей, чтобы живыми из плена домой пришли… Решай, только быстро!
У унтера подбородок дрожит, глаза в разные стороны, заикается, шепчет: "Матка боска…" Построил кое-как своих жолнежей, я на своём коне впереди, Карлуша с пистолетами и штуцером наготове на капитанской кобыле сзади - и в полк! Вот и всё…
- Постойте, постойте, поручик! А как же свечка с первого выстрела?
- Аа-а-а… Этому фокусу меня ещё отец учил: если пуля не гладкая, а надрезанная, она так воздух в полёте закручивает, что главное было - в дверь сарая попасть…
______________________
На рисунке: польский конный егерь, 5 полк.
Ротмистр Ржевский. Бал у Кочубея. 06. 1819
Владимир Репин
Бал во дворце графа Кочубея был в разгаре. На Царское Село уже легла прозрачная июньская ночь, в зале горели свечи, заезжая итальянская труппа устала петь, а публика, отужинав, перешла к мазурке. Ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка Ржевский вышел на ротонду, вдохнул свежую прохладу, настоянную на запахе поздней сирени, смешанном со сладковатым, дурманящим ароматом чубушника. По Иорданскому пруду в легкой туманной дымке величаво плыла пара лебедей.
Пора было возвращаться в расположение полка. Пусть молодые поручики резвятся с царскосельскими девицами, добиваясь их расположения. Ротмистр был уже в изрядном для гусара возрасте: двадцать девять - не шутка, если за плечами Отечественная война и Заграничные походы 1813-14 годов, партизанская слава и два Георгия.
Давно утомили бесконечные попытки дородных маменек и обеспеченных папаш пристроить своих дочек в качестве невесты к обласканному двором блестящему офицеру, и атаки самих маменькиных дочек.
Стали утомлять приглашения на балы и офицерские попойки. Вот литературные и музыкальные салоны, встречи у Карамзина, прогулки пешком и верхом по окрестностям - это еще радовало ротмистра.
И, конечно, служба: его эскадрон недаром считался лучшим в полку. Он слишком хорошо знал, к каким потерям приводят недополученные в учении уроки выездки, меткоой стрельбы, недостаточное умение рубиться на скаку и в пешем строю. А терять своих орлов в будущих войнах он не хотел. Хотя ошарашенная Европа на время притихла, но Кавказ постоянно тлел, и непонятно было, не науськает ли неугомонная Англия кого-нибудь из восточных соседей на границы Империи.
За спиной негромко скрипнула дверь, прошелестели легкие шаги. Ржевский настороженно оглянулся: к парапету ротонды подошла фрейлина императрицы Екатерина Бакунина. Ротмистр облегченно вздохнул: "По крайней мере, не очередная дура…". Катенька была прекрасно образована - ее отец, Павел Петрович, был в свое время председателем Императорской Российской Академии.
Она дружила с Жуковским и Карамзиным, брала уроки живописи у молодого талантливого Александра Брюлло, и сама неплохо писала портреты. Юный Пушкин, очарованный ее красотой еще в Лицее, куда она приходила навещать брата, посвящал ей стихи - и был, несомненно, прав: Катенька была очаровательна. Тонко прописанное лицо, приветливый взгляд, гибкий стройный стан, безупречный вкус - всё это привлекало внимание молодых повес и солидных вдовцов, но Катенька даже в свои без малого двадцать два года не спешила с замужеством.
Со Ржевским она не раз виделась на вечерах у Карамзина, и конечно, ротмистр был с ней знаком.
- Ваше высокоблагородие, ну и как вам бал?
- Ах, Катенька, оставьте это титулование, мы с вами в равных чинах, а ваше жалованье в разы выше.
- Ну, такой же титул только у камер-фрейлин, а жалованье почти всё на обязательные наряды уходит, как, впрочем, и ваше - на мундир, лошадей…
- Вы правы. А бал? Скучно, как всегда. Но вы - его украшение: танцевали прекрасно, очаровательны неописуемо: легки, воздушны, и наряд хорош - у вас безукоризненный вкус.
- Ах, ротмистр, вы всё же сердцеед, недаром невесты по всему Царскому о вас шепчутся.
- Ну что вы, Катенька! Я правдив, как всегда. Да вы у Кипренского спросите - не зря же он ваш портрет писал! А Саша Брюлло, что вам уроки дает? А кто наше юное поэтическое дарование, Сашку Пушкина, с ума свёл своей красотой? Не вы ли?
- Ржевский, не смущайте беззащитную девушку, а то покраснею. Смотрите, лебеди в пруду! А вы хотели бы вот так, как они, плыть по глади вод, вдвоём с подругой?
- Да вы что, Екатерина Павловна! Лето еще в самом начале. Ладно, мне не привыкать реки вброд переходить и весной, и осенью, да и гнилой европейской зимой в тринадцатом приходилось - по самую… седло в ледяной воде… А с подругой - нет, увольте. Раньше начала июля - ни-ни! Простудить боюсь. Вот в июле, если не возражаете, я вас на море приглашу. На Балтике такие укромные уголки есть между Петергофом и Ораниенбаумом в камышах с мелким тёплым песочком и прогретой водой на мелководье - можем плавать, как эти лебеди, без мундиров и кринолинов. Ну, вы же читали Руссо о естественности и близости к природе… Замечательно излагает, хоть и француз!
- Ротмистр, да что вы себе позво… Ой!
Большой майский жук с гудением ударился в открытую ключицу фрейлины и свалился в глубину смелого, специально для бала, декольте.
- Ржевский!!! ну сделайте же хоть что-нибудь! он кусается и ползёт там! Ай…ай!
- Так выньте его!
- Руками? он же страшный! ни за что!
Ротмистр вздохнул, оглянулся на окна - в зале уже тушили свечи, публика разошлась и разъехалась по домам. Подошел вплотную к фрейлине и одним движением сдвинул декольте до талии, поймал жука и отбросил в сторону. Жук, недовольно жужжа, улетел.
- Что… что вы делаете??? - задохнулась Катя.
- Выполняю вашу просьбу о помощи. Ведь он вам мешал?
- Мешал… И кусался. Вот тут и тут!
- Сейчас поцелую - и всё пройдёт! Ну, как?
- Про… Прошло-о-о! А что с платьем делать?
-Можно подтянуть, конечно, но комары не на шутку разлетались; наверное, все ножки вам искусали, а так - платье в пол.
- Но ведь я мёрзну!
- Ну, это мы сейчас исправим! - ротмистр скинул ментик, набросил Кате на плечи, обнял под ментиком, ощутив прохладу девичьей кожи.
- И вправду, замёрзла. Сейчас согреешься!
"Прозрачны волны покрывала
Накинь на трепетную грудь…" - тихонько, на ушко, пропел Ржевский.
- Да, это Коля Корсаков романс написал на пушкинские стихи.
- Ну, значит, не один я заглядывался на вашу фигурку! Теплее?
- Да! У… тебя… такие тёплые ладони, такие уверенные…
- Ну, я обязан быть уверенным; если командир говорит "может быть" - это не командир.
- А если "может быть" говорит женщина?
- Это значит "Да!", Катенька.
- Тогда, может быть, мы съездим на море…
Небо посветлело окончательно. Где-то далеко загорланили петухи, из Софии раздались звуки горна: играли зарю.
- Катюша, мне пора к построению. Дай-ка я тебе подтяну платье, а ментик - прости, заберу!
Переправив Бакунину через закрытую на ночь калитку в Екатериненский парк, Ржевский попрощался с фрейлиной. Катенька, поцеловав его на прощание в щеку с уже прорезавшейся за сутки щетиной, побежала в свои фрейлинские апартаменты, к Камероновой галерее, а ротмистр бросился аллеями по диагонали к выходу из парка, к казармам на Волконской улице.
_______________________________
Илл.: Екатерина Павловна Бакунина. Художник О.Кипренский. 1813 г.
Ротмистр Ржевский и фрейлина. На заливе. 07. 1819
Владимир Репин
Извозчик, кряхтя, направил бричку с просёлка на Верхнюю Петергофскую дорогу. Скрипа новомодных рессор стало чуть поменьше, зато на мостовой трясло чаще, чем на деревенских ухабах. Проехали Константиновский дворец, Знаменскую дачу сенатора Мятлева, замелькали постройки Оленьего зверинца. И вот, наконец, Верхний парк царственного Петергофа.
- Всё, барин! Лошали больше не могут! Роздых нужен!
- Ну, голубчик! До Ораниенбаума недалеко уже!
- Там опять дорога хуже, и лошадей загоним. И так - тридцать вёрст от Царского, да по бездорожью. Барышню вон растрясли совсем.
- Катенька, он прав! Нам ведь до ночи еще вернуться надо, а если лошади не отдохнут, они и на полдороге встать могут. У гранильной фабрики трактир есть, довези нас, голубчик, и вставай там. Сейчас десять, в пять-шесть пополудни мы вернёмся.
- Барин, добавить бы надо!
- Я тебе добавлю, каналья! Найду свежую бричку до Царского, а ты пустой поедешь обратно! А то у драгун местных попрошу пару верховых лошадей, живо домчим! А коней со своим гусаром завтра же верну! И тебя заодно попрошу поучить…
- Понял, барин, всё понял. Буду ждать всенепременно!!!
Оставив извозчика у трактира с вывеской: "6 колод, 12 лошадей" и прихватив корзинку с провизией, Ржевский пошагал к Нижней дороге.
- Ротмистр, неужели вы считаете, что я продержусь тридцать вёрст в седле?
- Конечно! Но ходить после этого будете враск… с трудом, одним словом. И мозоли набьёте. Так что - ни в коем случае не допущу! Да никуда он не денется! Я его знаю, в Кузьмино живёт, там таких мало, больше ломовых. А с рессорами - он один, вот и ломается, просит добавить. Но с гусарами ссориться не будет - больше потерять может. Ну вот мы и пришли! Тут, в гаванце, можно лодку прогулочную найти, доберёмся водой.
Ржевский договорился с мальчиком за двугривенный серебром, и они уселись в небольшую вёсельную лодку. Вышли из гаванца.
- Барин, а ваша барышня камнями не интересуется? У меня мелочь, обрезки со свалки гранильной фабрики есть. Красивые!
Парнишка бросил вёсла, полез за пазуху, вытащил и развернул тряпицу. Ржевский пригляделся.
- Вот эти! - он выбрал пару осколков дивного бадахшанского лазурита - густо синего, с белыми звёздочками вкраплений кварца, три небольших, но красивых узором малахитика, пластинку сочно-малинового, с чёрными прожилками уральского орлеца.
- Примите, Катенька, презент от бедного гусара! Мне к мастерам из «Болин и Ян» не подступиться, а вы, может, и соберётесь! Но такие камни будут лучше в скромном серебре смотреться, чем в золоте - серебро красоту самого камня не забивает.
- Барин, а серебряные оправы у меня дома есть подходящие, в размер, и с каменьями я работать уже умею, просто мест на фабрике нет, там тятя мой работает - он меня и учит ремеслу. Вас когда забирать обратно? Может, я успею сделать к возвращению?
- Ишь ты, хват! Ладно, тут же вёрст пять всего, мы тогда обратно пешочком пройдёмся, чтобы тебя второй раз не гонять - может, и успеешь до вечера!
Ржевский порылся в корзинке, достал блестящую пластинку с крючком и длинный тонкий шёлковый снурок светло-серого цвета, начал привявывать его к пластинке.
- Ух ты, барин! Настоящая блесна? А можно поглядеть, как устроена?
- Смотри, малой! Настоящая, французская. Прикупил по случаю в Париже перед отъездом - у нас-то таких не делают!
- Будем делать! Будем! Аль мы не русские? Мне бы только размеры снять да приноровиться! Да я с вас за работу и денег не возьму. Вот как бы точнее размеры снять?
- Хитёр бобёр! Ладно, помогу! - ротмистр оторвал от упаковки с провизией кусок грубой оберточной бумаги, обжал в ней блесну в фас и профиль и отдал бумажку мальчику, а блесну передал фрейлине; скинул доломан, оставшись в нательной рубахе.
- Катенька, извините, но в мундире грести неудобно. А ты, малец, иди на нос, следи, чтобы мы на камни на мелководье не налетели. Катенька, потихоньку отпускайте снурок за корму, саженей на двадцать. Если зацепится - подтягивайте к себе.
- И что будет?
- Увидите, если будет. Всему своё время, Катюша!
Ржевский грёб хитро - делал два-три гребка, потом лодка несколько саженей шла по инерции, и снова гребки.
- Смотрите, ротмистр - парус! Какая красота!
- Это из Ревеля, должно. А может, и из Гамбурга. Белеет парус одинокий в лазури неба голубой. Что кинул он в краю далёком, и что найдёт в стране чужой?
- Ржевский, да вы ещё и поэт!
- Отнюдь, сударыня! Я стихоплёт, каким обязан быть любой образованный человек. А поэты - это Жуковский, Давыдов, вот Пушкин славно себя показывает, хоть и дури пока много. Конечно, хотелось бы, чтобы и у лейб-гусар появился свой поэт не хуже, чем Давыдов у ахтырцев. Но Пушкин в гусары не пойдёт, хоть и скачет неплохо, и стреляет отменно - с десяти шагов в карточного туза без промаха бъёт.
- И пьёт, как истинный гусар! И за девицами волочи… Ой! Ржевский, я за что-то зацепилась!
Ротмистр притабанил.
- Тащите снурок! Аккуратно, но быстро. Не рвите!
- Ржевский, там кто-то дёргается! Я боюсь!
- Тащите, Катя, тащите!
Паренёк, встав в лодке, наблюдал борьбу городской барышни с рыбиной.
Наконец, серебристо-полосатое полено перевалилось через борт и забилось, подпрыгивая на паёлах. Катенька сдавленно пискнула и поджала ноги на кормовую банку, умоляюще глядя на ротмистра. Но тут паренёк ухватил судака под жабры и кольнул перочинным ножичком в хребет сбоку за головой. Хищник затих.
- Хороший судак, барышня! Фунта на три будет! С почином! Я его утихомирил, он теперь прыгать не сможет, хоть и живой. А просто убить - быстрее портиться начнёт. Слезайте с банки, закидывайте снова.
- Нет-нет, ни за что! А ты можешь?
Малец не заставил себя упрашивать, уселся на корме, и через пару вёрст подсёк еще одного судака, фунта на четыре, потом третьего, уже на подходе к Ораниенбауму. Этот оказался крупным - фунтов восемь, обрызгал всех в лодке, долго бился, пока его поймали и обездвижили. Катенька уже с интересом наблюдала с носа за странной и удачной рыбалкой.
Наконец, нашли закрытый со всех сторон тростником песчаный пляжик недалеко от Ораниебаума и высадились. Выгрузили корзинку и пару небольших судаков; третьего, самого крупного, оставили парнишке, и он погнал лодку назад.
- Ну вот, начинаем нашу Робинзонаду. Катенька, вы читали «Жизнь и приключения Робинзона Круза, природного англичанина»? Правда, в русском переводе книжке больше пятидесяти лет, но в императорской библиотеке она наверняка есть.
- Читала, конечно! Ещё в детстве папенька рекомендовал.
- Ну так вот: мы тут Робинзоны. Точнее, я Робинзон, а вы - моя милая Пятница. Сейчас перекусим, разведём костерок и отправимся купаться.
Ржевский набрал по берегу плавника - несколько высохших на песке досок, добавил сухого прошлогоднего тростника, достал трут и кресало, развёл огонь. Вынул из корзинки провизию - чёрный хлеб, тонко нарезанные ломтики розового сала, мелкие пупырчатые огурчики нового урожая.
- Ешьте, ешьте, Катенька! В походах такой перекус - первое дело. Сытно, мало места занимает, и даже в плоскую ташку засунуть можно. Ну вот, поели? А теперь раздеваемся - и в воду!
- Как… раздеваемся?
- До конца! Ну, вы - во всяком случае. Если вы так нервничаете, я могу в подштанниках остаться, сниму мокрые - у меня походные чакчиры сухими останутся. Но вы ведь в мокрых панталонах обратно не поедете? Или без них предпочтёте?
- Нет-нет, что вы! Ну… ладно. Только вы не смотрите и помогите расстегнуть платье. А нас никто не увидит?
- Нет, Катенька! Рядом есть дача и пара построек, но это почти в версте, и берег там с песочком недалеко, и подойти к нему просто; сюда сквозь тростник они не сунутся. А лодки, ежели что, издалека видно. Застёжки у вас сложные… Ручки поднимите!
Ротмистр аккуратно стащил платье, и - не успела фрейлина слабо пискнуть - сдёрнул вниз кружевные панталончики белого батиста.
- Катенька, вы прекрасны! Вы просто чудо! Впрочем, я это еще в ротонде заметил.
Екатерина Павловна повернулась к ротмистру, уткнулась лицом в рубашку на плече, прижалась к нему, пытаясь хоть как-то укрыться. Щёки её пылали.
- Ржевский, а знаешь, мне совсем не стыдно. Это ужасно, да? Дрожу вся, сердце стучит - а не стыдно! Почему?
- Просто ты знаешь, что этот день - наш, он только для нас двоих, и больше ни для кого.
Катя, не отвечая, кивнула головой, еще сильнее уткнувшись в плечо.
- Ну, пошли! - Ржевский скинул сапоги, рубаху и чакчиры, взял фрейлину за руку и повёл к воде.
- Ротмистр, но я плавать не умею!
- Не беспокойтесь, Катенька, здесь, наверное, до самого Кронштадта можно пешком пройти. Но найти местечко, где вам удастся скрыть в море ваши прелести, я попробую. И плавать, может быть, научу. Что-то далековато до глубины топать! А ложитесь-ка вы на воду, Екатерина Павловна, и держитесь покрепче! - и Ржевский потащил попискивавшую от неожиданности и удивления Катю за собой, вздымая тёплые ласковые буруны.
Нашел место поглубже, поставил Катю на ноги, обнял.
- Ржевский, миленький, хорошо-то как! Ничего подобного в жизни не испытывала! Простор, солнышко греет, вода - как парное молоко!
- Вот это, Катенька, и есть воля! В европах этих даже слова такого нет. Есть свобода, есть желание, независимость, а вот воли у них нет. Воля - только здесь, на Руси! Давай, я тебя плавать научу! Ложись на воду. Ложись, ложись!
- Не могу! Я тону!
- Я тебя за руки подержу.
- У меня ноги тонут!
- А ты, как лягушка - ноги подожми под себя и резко выпрямляй! Всё равно тонешь? Ладно, ложись животом на вытянутую руку, обними меня за шею - и лягайся.
- Ржевский, но я же…
- Немножко нервно? Но ведь не скажешь, что неприятно? Не бойся, работай, работай ножками!
Наконец Катенька задохнулась, затрепетав всем телом, застучала по воде ногами и прижалась к уху ротмистра:
- Милый, ненаглядный мой, хороший…
- Катенька, ты меня задушишь на радостях! А вот теперь попробуй отпустить мою шею и сделать гребок руками. И увидишь - получится! Ну вот же - почти сажень проплыла сама. Ещё! Главное - не пугаться! А теперь давай к берегу, пора обедать!
Костёр на песке уже прогорел. Ржевский притащил откуда-то с берега заранее примеченный кусок голубой глины, ловко выпотрошил судаков, бросив потроха бродившим по песку чайкам, посолил, одному уложил в брюшко половинку кулька зелёного, до поры незрелого крыжовника, купленного еще в Царском, закатал рыбин в глину и положил на угли.
- Ну вот, Катенька! Пока рыба готовится, полежи на солнышке, погрейся. Да поворачиваться не забывай, и шляпу надень, чтобы лицо не слишком загорело.
- Нагишом и в шляпе? - улыбнулась Катенька - А впрочем, ты прав! Расспросы лишние при дворе ни к чему!
- Это хорошо, что солнышко временами за облака прячется - не обгоришь. Подремли полчасика, красавица!
Ждать обед просто так было неинтересно. Ржевский сломил свежую метёлочку тростника и, присев поближе к Катеньке, осторожно провёл ей травинкой за ушком, по шее, перебрался, ниже, ниже. Видно было, как под мягкой метёлочкой твердели и подрастали аппетитные изюминки, как затрепетала кожа в ложбинке живота…
И тут Катенька не выдержав, вкочила и, усевшись поверх тут же сдавшегося, лёгшего на песок Ржевского, замолотила ему в грудь маленькими кулачками:
- Изверг! Сколько я могу терпеть это издевательство, я ведь живой человек, я женщина, слышите! Ну сделайте хоть что-нибудь, наконец!
- Катенька, милая! Заметьте, не я это предложил!...
Потом они, ещё раз искупавшиеся и уже частично одетые, ели запечённого на углях судака, сравнивая на вкус фаршированного и простого.
- Не с лимонным соком, конечно, но что-то в этом есть!
- Катенька, а попробуй со свежим крыжовником вместо лимончика!
- Удивительный день! Ржевский, ты волшебник, сумел подарить такое чудо!
- Это ещё не всё! Собираемся, у нас старые парки впереди!
Потом они бродили по тенистым аллеям, спрятавшись в дубовых и кленовых куртинах от налетевшего с залива свежего ветра, радовались, что не надо в нешуточную волну идти обратно на лодке, и слушали птиц.
- Ой, ротмистр! А это что за голова?
- Говорят, её вытесал из валуна мастер с гранильной фабрики, которому Пётр Великий крестил сына - в подарок царю. А на самом деле - кто знает! Может, она тут сотни лет лежит и Рюрика помнит.
Прошли по Нижней дороге мимо церкви Святой Троицы, мимо полузаброшенной Собственной дачи…
- Устала, Катенька? Уже скоро! А хочешь, на руках донесу? Только чур, ты корзинку будешь держать, и на закорках поедешь!
- Не смеши, милый! Но я действительно устала - такой день!
У трактира их уже ждали мальчик и извозчик. Паренёк подал Ржевскому ладную берёстовую коробочку. Ротмистр открыл - в ней лежали лазуритовые серьги, изящный комплект из овальных малахитовых серёжек и скромного малахитового колечка с дивным кольцевым узором на камне, овальная родонитовая брошь, обработанная в чуть выпуклый кабошон. Полированные камни ещё ярче, сочнее заиграли красками - глаз не оторвать!
- А это что? - в коробочке лежали длинные серьги из голубого агата с поперечными полосками цвета снятого молока: квадратные на срезе столбики, мягко просвечивающие на солнце. Скромная оправа при вершинке - четыре серебряных лепестка.
- Подарок вашей барышне, за то, что порыбачить дала с дорожкой, блесну в деле почувствовать! Будем русские блёсны делать, барин! Вот увидишь!
Ржевский отдарился тремя серебряными рублями:
- Спасибо, мастер! - и передал коробочку Екатерине Павловне.
- Спасибо и вам, ротмистр, и тебе, умелец! Очень понравилось! - улыбнулась Катя.
Уселись в бричку, и опять она заскрипела рессорами, покачиваясь на мостовой Верхней дороги.
- Конечно, это не ваши бриллианты, Катенька, но я рад, что вам понравился такой неожиданный подарок в память об этом дне. Что поделаешь - я не великий князь, и даже не граф…
- Берите выше, бриллианты - это подарок самого Александра. Как надоел мне этот плешивый ухажёр! Так и вертится вокруг!
- Тут даже я бессилен - не могу же я императора на дуэль вызвать!
- Кажется, я знаю, как мы ему отомстим… - зевнула Катя и, прикрыв глаза, поудобнее пристроилась на плече ротмистра.
Коляска катилась по просёлку к Царскому Селу, и солнце, отбрасывая тени идущих лёгкой рысью лошадей, клонилось к закату.
Ротмистр Ржевский. О пользе русской бани. 08. 1819
Владимир Репин
Вечер у Карамзина был в разгаре. Речь зашла о Хазарии.
- Не добил Святослав этих хазар! - горячился Чаадаев, - куда ни глянь - везде хазары! Газеты, журналы, торговлю всю захватили, российских купцов теснят! Не пускать инородцев в столицу! А то он православие принял, а дома, наверное, тюбетейку хранит. Такое на голову надевать даже Иван Васильевич запрещал!
- Он много чего запрещал! Он и бороду брить запрещал, и с иностранцами якшаться! А вот это и возродить не грех: доведут вас, Петр Яковлевич, знакомства с масонами до цугундера. Извините, Катенька, но я старый воин, и не знаю слов… Простите, короче! - и ротмистр Ржевский улыбнулся фрейлине.
Только что приехавший из деревни Сашка Пушкин, обритый после болезни, но уже вполне оживший, приглашал всех к Жуковскому в Павловское, читать пятую песнь "Руслана и Людмилы" .
Сославшись на позднее время и нездоровье, Бакунина попрощалась с присутствующими.
- Ротмистр, вы проводите меня? - обратилась она к Ржевскому.
- Конечно, Катенька! Тем более, что нам почти по пути.
Пока шли вдоль паркового фасада дворца к Камероновой галерее, Катя успела дважды чихнуть.
- Вам бы попариться, да мёду пару ложек - и в постель…
- Вот-вот! Баронесса Вревская все уши прожужжала двору и лично императрице о том, как вы её вылечили! Ничего подобного-де, она в жизни не чувствовала! И вы хотите, чтобы я согласилась? Впрочем, на следующей неделе моё дежурство, и болеть не хочется - начальство всегда на это косо смотрит. А микстуры и рыбий жир глотать я не могу - организм, знаете… - и Катя покраснела.
- Да я рыбий жир сам с детства не терплю, и потому очень вас понимаю. От русской бани пользы и удовольствия куда больше, поверьте боевому офицеру! Мы и в походах старались баню сделать на каждом привале, хотя бы по-походному.
- А это как?
- Наваливается куча камней, разводится над ними костёр, потом угли сгребаются в сторону. Сверху ставится палатка, в которую заносятся жбаны с горячей и холодной водой. Жарко, хоть и тесновато.
- Даже зимой?
- Ну, в Европе зима гнилая, почти без снега и морозов, да и парку поддать можно, плеснуть на камни.
- Как интересно! А что французы?
- Грязнули известные! Да их с нервной лихорадки в России больше полегло, чем от картечи: бани не знают, рубаху нательную над костром прожарить не могут - вот их вошь и заела. А всё туда же: Libertе, Еgalitе, Fraternitе… Вот и Чаадаев там набрался, теперь Сашке Пушкину голову дурит. И не ему одному, другим юнцам тоже. Ох, доиграются наши масоны!
- Да ладно, Бог с ним, с Чаадаевым. Ржевский, а вы в самом деле можете устроить настоящую русскую баньку по-чёрному?
- И даже лично веничком пройдусь, как по баронессе.
- Ну да, а потом воспользуетесь моей беспомощностью, - улыбнулась Катя.
- Катенька, ну ежели вы меня так боитесь - приходите с подругой! Вдвоём вы меня точно шайками закидаете, коли что.
- А вы знаете, ротмистр, пожалуй, у меня есть такая знакомая - неожиданно улыбнулась Катя.
- Тогда договорились - завтра ввечеру, как стемнеет, жду вас под аркой Большого Каприза с парой осёдланных лошадей. Но не обессудьте, сёдла будут не дамские, подумайте о костюмах. Дорога недальняя, но полчаса займёт. Ну, вот мы и пришли! До завтра, Катенька!
***
В томной темноте августа к поджидавшему у арки Ржевскому подошли два молодых гусара. Один из них голосом Катеньки спросил:
- Ну что, ротмистр, едем?
Второй молчал, отворачиваясь, и в поездке держался позади Ржевского, пониже надвинув на глаза кивер. Они свернули на дорогу до Александровки, потом выехали в поля. Трензель, легавый кобель Ржевского, то и дело делал стойку на бегающих в траве перепелов, потом снова догонял хозяина, всем видом стараясь показать обиду.
- Далеко еще?
- Нет, Катенька! Весь путь - вёрст пять. Я попросил купца Малышева из Пулковской слободы баньку приготовить со всем необходимым. Он сам на Заверняйке живёт, под горой, а банька у него на отшибе, на речке Пулковке, изрядно выше церкви. Сейчас в слободе, наверное, уже спят все, даже девок не слыхать, притомились петь.
От ближних садов потянуло запахом антоновки и боровинки; вспомнилось, как на недавний Яблочный Спас царскосельский базар ломился от пулковских яблок. Запах рос, ширился; послышалось журчание невеликой речки.
- Ну вот и приехали! - Ржевский помог дамам спешиться, привязал лошадей у ближней яблони, подобрал в росной траве пяток крупных яблок с полосатым бочком, забросил в предбанник, хотел запалить свечку.
- Не надо, ротмистр! Это - наше условие. Увидите - занервничаете еще, чего доброго!
Ржевский чувствовал, что Катя улыбается, вспоминая случай в ротонде и прогулку к морю. Её спутница по-прежнему молчала.
Ротмистр, оставшись в одних подштанниках, повернулся к силуэтам дам:
- Сударыни, раздевайтесь, а я пока посмотрю, всё ли готово, да пару поддам, чтобы вас не застудить.
Когда все собрались в мыльне, густо пахнушей паром, распаренными березовыми и дубовыми вениками, дёгтем, пропитавшим закопчённые стены, Ржевский первой загнал на полок Катеньку. Уложил на живот, дал вспотеть и потихоньку, неспешно стал обрабатывать спину и то, что пониже, распаренным дубовым веником. Прошёлся по ногам, вернулся к спине, стараясь тщательнее обработать лопатки и бока в районе лёгких.
- Перевернись! - и уже в четверть силы, аккуратно прошёлся веником по животу, по бёдрам.
Потом было душистое мыло с мягкой лубяной мочалкой из молодой липы, и снова полок. Теперь Ржевский нежно, почти трепетно работал размоченным берёзовым веником, собранным еще в июне, к Троице. Лёгкие листики дразнили кожу, ласкали её, и Катя с удивлением и радостью начала понимать, что означает итальянское выражение le farfalle nello stomaco. "Бабочки в животе" порхали всё настойчивее, бились частым пульсом, заставили закусить губу, чтобы не охнуть, не показать себя внешне. Хорошо, что ротмистр её не видит! Напряженные мышцы жили уже собственной жизнью, живот и бёдра трепетали, а веник всё дразнил и дразнил распаренное, горячее тело. Наконец, удерживать дальше этих бабочек стало решительно невозможно, стая вырвалась и заполонила всё вокруг…
- Ржевский, милый, хватит! Ну, хва-а-атит же…
- Вот и отлично! Присядьте на пол, на корточки! - и ротмистр облил Катеньку ушатом приятно-прохладной, освежающей истомлённое тело, воды.
- А теперь - в предбанник. Простыни готовы, завернитесь, чтобы не охватило. В одеяле завёрнут сбитень тёпленький, чтобы горло не застудить. Там зверобой, шалфей, имбирь, немножко стручкового перца. Ну, и мёд, конечно. А я пока вашей подругой займусь. Сударыня, извольте пройти на полок!
Потом они втроём сидели в предбаннике и хрустели в темноте яблоками, запивая их сбитнем. Незнакомка оказалась сообразительной, и Ржевский уже расслаблено болтал ни о чём с Катенькой, вспоминая перипетии службы, красоты Парижа и тяжкую жизнь холостяка Трензеля - легавые в России появились недавно и были редки и недёшевы. Незнакомка по-прежнему молчала, только сжимала в темноте руку ротмистра своей тёплой маленькой ладонью.
Обратный неспешный путь до Камероновой галереи занял около часа. Здесь Ржевский оставил своих "гусар" и двинулся к казармам родного полка.
***
Через день ротмистра вызвал Васильчиков, командир Гвардейского корпуса. Вызов был неожиданным даже для командира полка, который не смог ничего объяснить Ржевскому, но на всякий случай попросил побриться тщательнее.
Генерал-лейтенант подозрительно осмотрел ротмистра с ног до головы, потом неожиданно выдал:
- Ржевский, зайдите сегодня на Ферму в Александровском парке, на псарню. Зачем - сам понятия не имею. У меня всё. Свободны!
На псарне убедились, что прибыл именно Ржевский, и передали ему корзинку, обвязанную шалью.
- Что там? И от кого?
- Говорить не велено, ваше высокоблагородие!
Выбравшись в парк, ротмистр развязал накидку. Из корзинки выглянула прелестная лопоухая мордочка - щенок легавой в ошейнике. "Ну вот, будет Трензелю подруга!" Ржевский расстегнул ошейник. На его внутренней стороне была закреплена небольшая серебряная пластинка с изящной гравировкой. Ротмистр повернул ошейник к солнцу, присмотрелся и прочёл: «Спасибо за сладостные секунды».
Осовец. 1915. Русская рулетка
Владимир Репин
- Вы будете расстреляны, как шпион! - полковник размахивал парабеллумом перед носом поручика, смешно шевеля усами "под кайзера". Переводчик бубнил в такт.
- Хер оберст, ну какой я шпион! - оправдывался тот, - я бы тогда переоделся под местного, грабли взял, к примеру. А я - в шинели, мундире, при оружии. У меня в Пржеходах паненка, зазноба, Марыся. Я же её с сентября четырнадцатого года не видел, может, брюхата от меня, а я не знаю! Жениться хотел, не выдержал, рванул через ваши позиции навестить... - поручик потрогал громадную лиловую шишку на лбу слева.
- Ну, тогда берите в плен! Я же всё-таки в форме - значит, по всем конвенциям военнопленный. Но, хер оберст, дозвольте в Пржеходы хоть на полчасика, хоть под конвоем! Вы же тоже были молоды, неужели не поймете меня! Я жениться обещал, для меня честь офицера - не пустые слова! Что она обо мне подумает! А если у неё ребенок будет?
"Послал бог идиота на мою голову!" - прикидывал полковник.
- Вы это серьезно - насчет Прш... Пше... тьфу! по поводу этой Марыси? Надеетесь, что я вас отпущу?
- Да мне без неё жизни нет!
- Ну, застрелились бы!
- Я бы и застрелился, да наша вера запрещает!
- Наша тоже!
- А дать мне мой наган ваша вера не запрещает? И один патрон! Вы про русскую рулетку слышали? Это не самоубийство, это просто риск. Если Бог от меня не отвернётся, пропустите к Марысе?
- Смеётесь? Ваши шансы 6 к 1, вы попросту надеетесь увильнуть от нас.
- Я готов срелять 10 раз подряд! Вы же артиллерист, математику знаете: это почти без шансов. Не беспокойтесь за себя - можете пригласить в качестве охраны и зрителей весь свой штаб - пусть держат меня на прицеле. А для меня это будет гарантией, что вы сдержите слово и отпустите меня - уж ежели не в Пржеходы, то хотя бы в сторону крепости, к Осовцу.
- Сумасшедший! Вы готовы пустить себе пулю в висок из-за любви к этой польке?
- Хер оберст, вам этого не понять!
"Geleert hab ich nach Herzenswunsch
Der Liebe Kelch, ganz ausgeleert;
Das ist ein Trank, der uns verzehrt
Wie flammenheisser Kognakpunsch..."
- Отчего же? Я тоже люблю Хайне:
"Da lob ich mir die laue Waerme
Der Freundschaft; jedes Seelenweh
Stillt sie, erquickend die Gedaerme
Wie eine fromme Tasse Tee".
Вы - интересный собеседник, поручик. Ладно, я дам вам этот шанс!
***
Штабные офицеры шумели, переговаривались между собой, спорили, и кто-то уже начал делать ставки на результат этой игры со смертью.
Поручик не выдержал:
- Господа! Я всё же не скаковая лошадь! Чтобы отбить у вас желание заработать на мне, я прошу дать мне еще три патрона! Тогда мои математические шансы выжить - два к десяти тысячам. У вас это отобъет охоту к пари, а Богу без разницы, если захочет меня спасти - всё в его власти.
По бункеру пронёсся гул восклицаний, из которых поручик вычленил только "доннерветтер!" и "шайсе!", да парабеллумы добровольной охраны оберста повернее взяли его на прицел. Но патроны он всё же получил и вставил в барабан.
Встал поаккуратнее, чтобы не забрызгать кровью высевшую на стене шинель оберста, резко крутнул барабан, поднёс ствол к виску...
Курок сухо щёлкнул. Толпа офицеров охнула.
Ещё раз. Щелчок, вздох и приглушённо-удивлённые возгласы штабных...
Поручик крутнул барабан в третий раз, четвертый, пятый, шестой...
Штаб гудел от слов восхищения, ругательств, требований немедленно найти шнапс, посколько смотреть на такое на трезвую голову уже невозможно.
Семь, восемь, девять... Десятая попытка отозвалась тем же сухим щелчком!!!
Поручик стоял бледный, как мел, капли холодного пота выступили на лбу.
- Господа офицеры, да он нас дурил! Это просто невозможно! У него же боёк спилен! - наконец, не выдержав общего молчания, заорал немолодой гауптман.
- Вот и повтори! - подначил его кто-то из толпы.
- И повторю! - гауптман взял наган, намериваясь повторить "фокус" русского.
- Вверх, хер гауптман, ствол вверх! - попросил поручик, - мы вам и так поверим, - и для верности показал руками, как следует держать револьвер, чтобы не наделать бед.
Немец поднял ствол вверх, крутнул барабан и нажал на спуск. Грохнул выстрел, сверху посыпалась какая-то труха, кисло запахло пироксилиновым порохом.
Офицеры охнули, потом загалдели все разом, и уже совсем не разобрать, что именно. В руках у поручика оказался стакан, наполненный шнапсом, и ломоть серого ноздреватого хлеба с изрядной пластинкой явно местного, розового польского сала.
Ему даже наган оставили, конечно, без патронов.
Потом были проводы до первой линии окопов и густой февральский туман...
***
- Ну что, бог войны? Где твоя карта? Так, та-а-к... Это у тебя направление на "Большие Берты" по вечерним вспышкам? - поручик показал на пунктир от артиллерийского наблюдательного пункта на немецкие тяжелые батареи, месившие крепость.
- Это... А толку? Где они по второй координате? я же не могу молотить в белый свет - только спугну. А вспышка видна только с этого направления, правее и левее бровка берега мешает и холмы...
- Сгоревший сарай у тебя тут обозначен? - поручик ткнул пальцем в мелкий прямоугольник на карте.
- А толку? они этот ориентир еще в первые дни спалили, к нему теперь не привязаться.
- А тебе к нему и не надо. От него бери по карте азимут 273 на вспышки "Берт". Вот тебе и второе направление. Довольно точно получается, ты со своим рассеянием должен уверенно их накрыть. А уж калибра и дальности новых "Канэ" хватит, чтобы покорёжить это крупповское добро, или хотя бы от места отвадить куда поглубже.
- Тебя там и взяли?
- Угу. Увлёкся слишком. Хорошо, что темно было: как навалились, я первым делом компас выронил и в грязь втоптал. Они ничего не поняли, иначе не отпустили бы ни за что.
- Слушай, Ржевский, а как тебе это вообще удалось? тут молодёжь такие сказки про тебя рассказывает, что я и ушам не верю.
- Элементарно, Ватсон! У меня наган с лёгкой трещёткой на барабане, даже один патрон перевешивает, вниз уходит, если ствол горизонтально держать. А я у них еще три патрона сторговал. Прикинь, это же пятьдесят граммов перевеса с одной стороны. Хотя на собственных нервах, конечно, поиграл от души! Повторять не стану. А гауптмана я попросил ствол вверх поднять, чтобы он себе ненароком мозги не выбил. Хотя, что там было выбивать? Ведь когда барабан встаёт вертикально, ему уже всё равно, где остановиться, а германцы так и не поняли ничего...
И долго ещё товарищи Ржевского, поглядывая на свеженького "Станислава с мечами", подкалывали его:
- Ну, как там пани Марыся из Пржеходов? Всё еще ждёт?
______________________________________
Командование Генерального штаба, полагая, что требует невозможного, просило командира гарнизона продержаться под огнём хотя бы 48 часов. Крепость Осовец выстояла ещё полгода.
Несмотря на большие потери в результате обстрела артиллерией, который был наиболее интенсивным 14 –16 февраля и 25 февраля — 5 марта 1915 года и привёл к многочисленным пожарам внутри крепости, русские укрепления выстояли. Более того, огнём русских батарей был уничтожен ряд осадных орудий, в том числе две «Большие Берты». После того, как несколько мортир крупнейшего калибра было повреждено, германское командование отвело эти орудия за пределы досягаемости защитников крепости.
Вторая линия выдвинутых позиций также устояла. Эта неудача вынудила командование германской армии перейти и на этом участке фронта к позиционным действиям, которые продолжались до начала июля.
_____________________________________________________
Я чашу страсти осушил
Всю до последнего глотка,
Она, как пунш из коньяка,
Нас горячит, лишая сил.
Тогда я, трезвость восхваляя,
Отдался дружбе, — мир страстям
Она несет, как чашка чаю
Отраду теплую кишкам.
Г. Гейне
__________________________
Фото: такими снарядами немцы обстреливали крепость
Осовец. 1915. Матушкино благословение
Владимир Репин
- А что это вы на меня уставились, как на покойника? - поинтресовался вошедший в офицерский каземат поручик.
Ответом ему было молчание ошеломленных сослуживцев по Осовцу, уставившихся на Ржевского: в районе левого нагрудного кармана гимнастерки, на месте сердца, зияла дыра, как будто мышами проеденная: обрывки и клочья пропитанного кровью сукна, мелкие рваные пробоины вокруг. Вся грудь залита уже подсохшей, спёкшейся кровью.
Наконец кто-то не выдержал:
- Поручик, вы... еще живы? Санитаров! Срочно санитаров!
- Да погодите вы с санитарами! Пожрать бы чего-нибудь, да полстакана водки... А потом уже зайду к лекарям, перевяжусь, а то дышать тяжеловато. Проклятый пруссак!
- А это - что? - капитан ткунул в сторону рваной окровавленной гимнастерки, - тут прапорщик Кобылин заходил после боя, сказал, что ты геройски погиб при отражении атаки! Божился, что сам видел, как германец тебе в сердце, в упор почти, половину обоймы из парабеллума выпустил, а ты его в ответ, из нагана, уже полумёртвый, застрелил. Так оба и упали.
- А-а-а, это? - поручик взглянул на гимнастёрку, - это матушке спасибо! Открытку прислала на Рождество в конверте. Иконка Божьей Матери «Казанская». Ну, и Ермолаеву спасибо, конечно, резервисту с Сестрорецкого завода. "Вседержитель" у меня еще из дома, пообтерся уже. Я его попросил что-нибудь на манер складня* сделать, чтобы иконки в кармане не тёрлась. А он - слесарь, ему по дереву работать непривычно, он и вырезал основу из щитка разбитого "Максима". Тяжеловато, конечно - почти два фунта, зато практично. Вы бы видели глаза этого германца - в него выстрелил только что собственноручно трижды убитый русский! Воистину Фридриха вспомнишь перед смертью!*
- Ржевский, ну ладно, а кровища-то откуда? Садись, ешь! - капитан подвинул поручику вскрытую фунтовую жестянку с надписью «Петропавловский консервный завод. Мясо тушёное. 1914 год»* и добрый ломоть хлеба. Стоявший рядом прапорщик уже булькал в стакан довоенную "Белоголовку"* двойной очистки.
- Так я ведь падать начал, удары от парабеллума нешуточные - не иначе, ребро сломал, а то и не одно. Хорошо, если просто треснули. А тут еще этот боров сверху. Больно! Пока я в себя пришел, пока этого кабана отвалил. Ты же знаешь - у нагана входное маленькое, а выходное с тарелку, кровища с него так и хлещет... Весь уделался! Надо будет к интенданту сходить, гимнастерку поменять. Да к Ермолаеву зайти, спасибо сказать; заодно и складень поправит - вмятины подравняет.
Ну, господа офицеры, за победу! За нашу победу!
_______________________________________
* Складни, створки, складная икона, писаная на досках, либо медная, серебряная, литая. Основные типы складней, существовавших на Руси: нательные, нагрудные, киотные (поставные). Все они могли являться путными, то есть их брали с собой в дорогу (путь), на богомолье, в поход. Сохранилось свидетельство XVII века о том, как носили складни. «У всех ратников без исключения непременно имеется на груди красивый образ в виде тройного складня, с которым он никогда не расстается, и где бы ни остановился, ставит его на видном месте и поклоняется ему. Таков их обычай, как мы это сами видели», — писал архидиакон Павел Алеппский.
* Фридрих Великий после сражения при Цорндорфе: "Русского солдата нужно застрелить два раза, а потом ещё и толкнуть, чтобы упал".
* В 1966 году во Всесоюзный НИИ консервной промышленности зашёл пожилой мужчина и поставил на стол банку консервов с надписью «Петропавловский консервный завод. Мясо тушёное. 1916 год». Владелец этой банки, получил ее на фронте еще во время Первой мировой войны. Проведенные учеными анализ и дегустация показали, что тушёное мясо отлично сохранилось, несмотря на 50 лет нахождения в банке.
* В России продавалась водка двух сортов. "Красноголовка" (красная крышка) . Цена за бутылку (0,61 литра) была 40 копеек. И второй сорт водки – это "Белоголовка" (белая крышка) , это водка двойной очистки. Бутылка такой водки в дореволюционной России стоила 60 копеек.
Осовец. 1915. Рекогносцировка. Наган
Владимир Репин
Прапорщик бежал к овражку, надеясь, что германские драгуны не станут спускаться вниз: наверху, на равнине, шансов у него не было.
Яков Кобылин, прапорщик 3-й батареи 55-й артиллерийской бригады, выбравшийся на рекогносцировку вместе с пехотным поручиком Ржевским, уже жалел о неудачной вылазке: кавалерии у германцев в окрестностях крепости почти не было, пехота осмотрительно держалась в нескольких километрах - за пределами дальности старой, но точной крепостной артиллерии, но вот этот разъезд...
Дюжина всадников неожиданно вымахнула из неглубокого ложка и на рысях начала отрезать их от крепости.
- Разбежались! - прокричал Ржевский, и они рванули в разные стороны. Кавалеристы тоже разделились, и шестеро поскакали к Якову...
И вот теперь он рвался к овражку, надеясь, что там за кустами удастся уйти низом, хотя шансов было мало: винтовки "маузер" - отличное оружие, и если они окажутся в хороших руках - ему не поздоровится.
"Слава Богу! - крутая кромка, приличная глубина, вряд ли они рискнут спускаться сюда на лошадях", - думал Яков, скатываясь по крутому склону и обжигаясь высоченной крапивой. Выдернул из кобуры наган, прыгнул за куст, увяз в мокром суглинке, рванул чуть выше, к траве. Разобиженные лягушки, квакая, прыгали из-под ног, шлепаясь грязь, с шелестящим треском разлетались из зарослей дудника жирные стрекозы.
На кромку откоса вылетели драгуны, сбрасывая с плеч винтовки.
Яков вскинул наган. Ближний, метрах в двадцати, драгун был почти полностью перекрыт своей лошадью. Прапорщик не стал выжидать, навел ствол в грудь коню и выстрелил. Скотина от мощного удара нагановской пули осела на задние ноги, захрипела и начала заваливаться набок. Драгун вылетел из седла, Остальные отпрянули от края, стараясь не подставляться под прицел, и в то же время понимая. что деться прапорщику все равно некуда.
Где-то далеко треснул нагановский выстрел, секунды через две - еще, еще...
"Пять, шесть, семь... Всё!"
И подтверждая худшие опасения Якова, хлопнул выстрел из маузера. Снова маузер, и опять... стук копыт наверху, неразборчивый крик, ругань, похоже.
"Добивают, гады!" А маузеры били и били... Потом все смолкло.
"Караулят, что ли?" - и Яков всё же осторожно, вдоль ручья, двинулся по направлению к крепости. К его удивлению, преследователи отстали.
***
- Вот такие дела... Лихой офицер был, до последнего патрона отстреливался, - Яков обвел глазами собравшихся офицеров - Я даже не представляю, что они с ним сделали, выстрелов десять было, должно быть, изуродован весь... надо забрать тело - не увезли же они его, убитого?
- Кого, кого убили? - спросил вошедший капитан Володкевич.
- Ржевского! Он со мной выходил в поле на немецкие позиции взглянуть, а тут драгуны... Он половину на себя оттянул, в чистое поле рванул, на верную смерть, дал мне оврагом уйти.
- Не путаешь, Яков Никитич? Я Ржевского только что видел, он мимо вас пленного германского офицера в телеге вёз, с конвоем. Поехали в сторону гаупвахты.
***
- Господа, ну что вам сказать? Главное - надо было растянуть их в глубину хоть немного, и обернуться вовремя. Метров сто человек может бежать не хуже лошади на рыси, потом - вдвое медленнее. Они поначалу метрах в четырехстах были, я метров на двести рванул, потом почти на шаг перешел, дыхание поставил, а метрах в ста от них обернулся, наган достал. Стрелять начал метров с семидесяти, последнего выцеливать уже некогда было, в коня стрелял,..
- Неужели всех? Ржевский, кончай разыгрывать, это же по... по секунде с небольшим на выстрел!
- По полторы, капитан! По полторы секунды, а это много, поверьте! И к тому же второй выстрел я почти промазал, положил драгуну не в грудь, а в плечо.
Случится подобное - цельтесь лошади в лоб, в белую звездочку. Если не дергать спуск - придет всаднику в грудь, у сердца. Рванете спуск - лошади правую переднюю у верхнего сустава разворотите, всё равно с копыт долой.
- Да что ж они, самоубийцы? До последнего скакать на вас! Я бы на их месте после первого-второго выстрела затормозил и из винтовки...
- Эх, прапорщик, молодо-зелено... Вы откуда родом?
- Одесса! А что?
- Вы меня изумляете! Ну, то, что вы не охотник, я сразу понял. Но в вашем возрасте, проживая в культурной столице Новороссии - и не прочесть "Записки ружейного охотника Оренбургской губернии"? Аксаков - автор удивительный, язык у него прекрасный, наблюдения тонкие, рекомендую!
- А причем тут Аксаков?
- Молодой человек, если бы вы его читали, то знали бы, что зимой, когда морозы забирают и деревья трещат, а тетерева сидят на березах по ветру, чтобы под перо не задувало, можно, подойдя к ним сзади на ружейный выстрел, сбить до десятка, но только выцеливая всякий раз нижнего. Тот падает в мягкий глубокий снег, остальные этого не замечают.
Вот и я начал с заднего. Все, кто несется впереди, считают, что стреляют в него, и перед ними - мазила, второй раз в жизни вынувший револьвер из кобуры, а значит, можно скакать дальше. Копыта стучат, в ушах ветер свистит, пальба - и что там сзади, им неведомо.
Офицер с убитого коня слетел уже мне под ноги, врезался пикой на каске в трухлявый пень... И смех, и грех! мычит, понять ничего не может. Я маузер у ближнего драгуна прихватил - хорошая винтовка, не хуже трехлинейки. Раненого дострелить пришлось, норовил в меня пальнуть. Второй отряд как раз у овражка топтался, спуститься боялись. Ну, я их и посшибал с двух обойм, даже ложиться не стал, стоя стрелял - не так далеко. Последний что-то сообразил, рванул галопом, в прицеле прыгает - думал, не достану уже, но попал.
Ну, а пока я наган перезаряжал, тут и германец в ум вошел, из пня выдернулся, "Кайзер капут!" - лопочет. Я его уздечкой связал, сходил к оврагу, Якова поискал. Смотрю - следы к нашим идут, значит, все в порядке. Вернулся, погнал германца к своим. А он еще ногу подвернул, когда с коня летел... До своих передовых окопов добрались, пришлось телегу искать.
- Поручик, но где вы так стрелять научились?
- Капитан, личным оружием необходимо владеть в совершенстве. Если бы надо было - я бы мог и выстрел в секунду делать, и все равно в пределах фигуры положил бы, но подранков, наверное, было бы больше, или лошадей заваленных, но все равно до меня не доскакали бы. И винтовкой, кстати, тоже владеть надо; нормативы офицерские помните? Как иначе наших резервистов учить? Я стреляю из револьвера не менее двух раз в неделю, патронов по пятьдесят, не меньше. А вы?
- Ну-у-уу...
- Не продолжайте, и так ясно. Господа! Пусть мое маленькое приключение будет уроком для тех, кто манкирует стрелковой подготовкой.
_______________________________________
Фото: Осовец. Пленный германский офицер.
Осовец. 1915. Привидение в лазарете
Владимир Репин
Ржевский вошел в палату, бережно придерживая плетеную авоську с сочными польскими яблоками. Поручик был в наброшенном на плечи халате поверх щегольски сидящей офицерской формы, он улыбался и выглядел совершенно живым.
Прапорщик Кобылин, подтянув тонкое байковое одеяло под самое горло, зашептал:
- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, огради мя святыми Твоими ангелы и молитвами....
- Ты что это, Яков Никитич? Не рад другу? Яблочки держи, намедни местные селяне целую телегу привезли в крепость на продажу. Извини, апельсинов нет - с Турцией воюем, сам знаешь. Да что с тобой? Бледный, трясет всего, а врач мне говорил - на выписку скоро!
- Ржевский, ты... живой? Но как??? Я же последнее, что видел - трое германцев с винтовками, а ты ствол нагана в рот... и выстрел. Это последнее, что слышал - меня один из них прикладом по голове приложил. Но ведь после этого не живут! Не живут!
- Ах, ты об этом? Да полно! Чтобы я застрелился? не дождутся! Да я лучше последнюю пулю в немца пошлю. Я же двух сшиб, и остальных бы мог, если бы не тот злодей с гранатой. Не думал, что он ее с пятидесяти метров добросит. А рванула совсем рядом. Не знаю уж, когда ты в себя пришел; а я, когда очнулся, эти трое уже в двух шагах, а у меня наган, как назло, стволом в землю зарылся. Палить начнешь - ствол разорвет. И врукопашную из положения лёжа на три штыка как-то не комильфо.
И тут я прикинул, что, хоть в ствол земля набилась, гильза-то после выстрела напротив ствола пустая стоит! Засовываю я не спеша ствол в рот... Немцы наблюдают, как русский стреляться будет - у них же принято в гробу прилично выглядеть, поэтому они в рот стреляются, а не в висок, как у нас. Тут еще один из них к тебе подошел, прикладом замахнулся. Ну, я в ствол дунул, всё в гильзу вылетело, и сразу палить начал самовзводом. Двух секунд не прошло, как всех троих успокоил, но тебя тот супостат успел раз ударить.
Ну, а там и наши набежали, остальных германцев кого перебили, а кто пошустрее - утёк. Тебя в лазарет, а меня медики осмотрели и отпустили - легкая контузия да сапоги хромовые мелкими осколками порвало. Вот, вырвался с позиций навестить боевого друга, а ты меня крестишь, как привидение...
Ты яблочки-то ешь! Надо будет - еще найдем. На батарее тебя ждут, приветы передавали. Выздоравливай и возвращайся!
________________________________
Кобылин Яков Никитич - прапорщик 3-й батареи 55-й артиллерийской бригады крепости Осовец
Осовец. 1915. Газовая атака
Владимир Репин
Шестого августа денщик поднял поручика в пятом часу утра, передав приказ ротного всем взводом ополченцев выдвигаться на запасные позиции за Бялогрондами.
- Что стряслось? Атака?
- Похоже, газовая, вашбродь! Что делать-то? Как же мы?...
- Срочно передай взводу: захватить по паре чистых портянок, фляги с водой обязательно. И вот еще что: не оправляться до самых траншей, пока не скомандую!
Ржевский вел взвод к позициям, стараясь забирать ближе к холму. Желто-зеленая стена хлора, закрывая верхушки рябин, медленно ползла на окопы.
- Выше, выше на холм, в тесноте - не в обиде! Хлор - газ тяжелый, низинами идет. В траншеях не сидеть! Портянки достать, обо...ссать! И на лицо: рот, нос, и глаза желательно, пока германца нет - вам потом еще стрелять надо... Кому там нечем? Я же приказал - до траншей не оправляться! Смочи из фляги хотя бы! Или, может, кто выручит по доброте душевной?
В траншее нервно хохотнули, но почти сразу затихли, посуровели - облако хлора уже накрыло первую линию траншей и текло дальше, ко второй, захватывая на пути заграждение из колючей проволоки между линиями окопов.
Ни выстрела, ни разрывов - тихая, зловещая желто-зеленая смерть...
Но вот ударила германская артиллерия, отсекая возможный подход подкреплений с тыла, от Осовца. Загудело, загрохотало, зачавкало - многие снаряды не рвались в болотистой почве междуречья.
Бялогронды еще держались - их газовым облаком почти не накрыло. Где-то в версте от ополченцев, у Сосненских позиций, отчаянно бил "Максим", выпуская уже вторую ленту. Ржевский поднял бинокль. Сквозь рассеивающийся хлор странным зеленым цветом билось пламя на срезе пулеметного ствола. Хлор снесло, пулеметчик возился с заменой ленты. Набежавший германский офицер выстрелил из пистолета, потом долго в ярости рубил мертвого саблей. Переведя бинокль, Ржевский понял, почему - поле перед "Максимом" было густо усеяно трупами.
- Вашбродь, что делать-то? газ!
Запах становился невыносим, хлор, поднимаясь из низины, начал заливать вершину холма.
- Молчать до приказа. Дышать в четверть вздоха, а не полной грудью, если и завтра жить хотите! Не паниковать, не орать, не бежать, глаза закрыть. Невмоготу будет - плесните из фляги на ткань. Всё не тратьте - морду, глаза промыть потом будет нечем.
Несколько человек уже зашлись рвущим, тяжелым кашлем, кто-то сорвал повязку и лежал на дне траншеи, но и газ начал иссякать, уходить в низину и оттягиваться дальше, на юго-восток. Поручик поднял бинокль. Со стороны дворов Леонова на позицию двигались плотные шеренги немцев. До них было метров пятьсот.
- Взвод! Повязки снять, глаза промыть, приготовиться к стрельбе. Прицел - триста метров. Огонь по команде. Обоймы - на бруствер! Ковыряться в подсумках некогда будет.
Солдаты, хватая свежий живительный ветерок обожженными легкими, готовились к бою.
- А всё же живы, братцы! Спасибо за науку, вашбродь!
- Живы будем, если сейчас от германца отбиться сможем. Целить точно, как учил. Спуск не рвать! Офицеров, унтеров - бить в первую очередь.
Ржевский взял винтовку у скорчившегося в траншее солдата, выложил ее на бруствер, прицелился сам.
- Огонь!
По траншее густо, торопливо загрохотали выстрелы.
Германский офицер, шагавший перед строем с саблей наголо, сложился в пояснице и упал. "В живот. Повыше надо брать" - прикинул поручик, перебрасывая прицел на усатого унтера. Но тот уже крутнулся волчком и рухнул на землю. "Ты гляди, на ходу подметки рвут! Выучил на свою голову!" - порадовался Ржевский. И было чему: повыбитая наполовину первая шеренга почти встала, вторая сравнялась с ней, но что-то надломилось в немцах, такого огневого отпора они не ожидали. А выстрелы продолжали греметь, не переставая. Кое-кто из германцев пытался залечь, унтеры поднимали их пинками и прикладами.
Внимание Ржевского привлек молодой подпоручик, выскочивший на железнодорожную насыпь у самого холма. "Вроде, Котлинский с Заречного форта? Их там меньше зацепило газами".
Котлинский осмотрелся, махнул рукой, и через насыпь начали перебегать пехотинцы 13-й роты с примкнутыми для рукопашной штыками.
Немцы стали было отстреливаться, но сначала попятились, а потом и вовсе побежали. Взвод Ржевского тоже полез на бруствер.
"Не можешь удержать - постарайся возглавить!" - и поручик скомандовал:
- Штыки примкнуть! В атаку! - и сам с винтовкой вымахнул во весь рост на бруствер и сбежал с холма, заметив на ходу падающего Котлинского.
К смертельно раненому подпоручику подбежал Стржеминский, подпоручик из 2-й саперной роты, и видимо, получив приказ, повел его солдат дальше.
Тем временем в толпе бегущих немцев образовалось какое-то завихрение, похожее на локальную контратаку. Вперед выскочил гауптман с саблей, тут же кинувшийся на Ржевского. За ним бежали еще полдюжины солдат и унтер.
"Правильно соображаешь, злодейская морда! Из винтовки приложиться не успею, наган достать тоже!" - и Ржевский подставил под сабельный удар ствол винтовки, поднятой в руках над головой. Лязгнула золингеновская сталь, но тульская устояла, и поручик с короткого замаха слева ударил гауптмана прикладом в висок. Тот еще падал, когда Ржевский рванул винтовку влево-вниз, проткнув штыком под ключицу набежавшего унтера. - "А не зря нас в училище гоняли!"
Солдаты рядом по-хозяйски работали штыками, как вилами: вколол снизу вверх - кинул подальше. Наступательный порыв у немцев иссяк, толком не начавшись.
Отступление перешло в бегство, началась паника, слышались крики:
"Lebende Tote! Sie sind unsterblich!"
Упреждая порыв немногочисленной русской пехоты, по дворам Леонова ударила уцелевшая крепостная артиллерия. В аду осколочных разрывов и шрапнельных пуль ландвер рвался в узкие проходы между первой и второй линиями обороны, немцы висели на колючей проволоке, лежали на земле, покрывая дворы кровавым слоем растоптанных трупов.
После боя, около полудня, офицеры собрались у капитана Потапова, начальника Сосненской позиции.
- Господа, благодарю за службу. Позицию мы удержали, но потери огромны. Семь командиров в газовой атаке, поручик* Котлинский - в контратаке.
Поручик* Чеглоков, благодарю за стойкость на позициях и совместный с 14 ротой контрудар по Сосне. Отбили почти все оставленное на позициях. Пленных германцев всего 14 человек, но тут я вас не виню: после того, что солдаты увидели в отбитых окопах, и я бы их не удержал. Пулеметчик - герой, но его даже опознать не смогли, да и другие - штыками заколоты, порублены.
Однако немцы потравили газом и самих себя. 76-й Ландверный полк потерял около тысячи человек - они сильно забрали влево и попали в полосу газовой атаки.
Поручик Ржевский, вы умело выбрали позицию. И немцев перед вашими траншеями навалено, как будто там пулеметы работали. И справедливо не доверились тканевым повязкам - большинству они сегодня не помогли. Господа офицеры, надеюсь поручик позже поделится... хм... техническими тонкостями. Вопросы есть?
Ржевский встал:
- Господин капитан, позвольте информацию, пока все офицеры в сборе. Я сегодня видел укладку обойм в подсумке у Ермолаева: не три обоймы, а четыре - две пулями вверх, а между ними и с краю - как обычно, пулями вниз. Проверил - входят легко, достаются свободно, и боекомплект в подсумках - на треть больше! Ввести бы распоряжением по частям - полезно!
По результативности стрельбы - так они у меня через два на третий на стрельбище. Зато и значков "За отличную стрельбу" в моем взводе больше, чем в иной роте. Начальство немецкое в полминуты выбили напрочь, даже мне не оставили. Ну, а дальше - уже проще...
- Спасибо, поручик! Запоминайте, господа. И не забывайте применять.
Отличившихся в деле представить к наградам. Все свободны.
_________________________
* В обращении к офицеру обычно опускалась приставка под- . Вместо подпоручик, подполковник произносили поручик, полковник.
В ротном журнале боевых действий указывалось:
«В конце этой лихой атаки подпоручик Котлинский был смертельно ранен и передал командование 13-й ротой подпоручику 2-й Осовецкой саперной роты Стрежеминскому, который завершил и окончил столь славно начатое подпоручиком Котлинским дело»
На фото: атака ландвера, подпоручик Котлинский, пехота на позиции, знак "За меткую стрельбу" 1 ст.
Майор Ржевский. Либава. Июнь 1941
Владимир Репин
Приближался полдень. Шел шестой день войны и четвертый день окружения.
Вчера пошли на прорыв основные силы. Майор Кожевников с остатками 56-го стрелкового полка и артиллеристами 23-й береговой батареи пробивался по прибрежной дороге. Вторую колонну, прорывавшуюся на восток, возглавил полковник Бобович со своим штабом и сводными частями 67-й стрелковой дивизии. Замыкали ее пограничники, отдельные команды, рабочие отряды.
Ржевский с морскими пехотинцами, списанными с поврежденных кораблей, и с рабочим батальоном судоремонтного завода «Тосмаре» занял позиции у фортов и вдоль канала, прикрывая прорыв. Немецкие минометы методично лупили по северной стороне канала.
Ржевский вспоминал утро, вспоминал последние месяцы перед войной.
Как только «Виениба» с семьями командиров и ранеными с рассветом вышел в море, над ним повисли два "Мессершмитта", поливая транспорт огнем. Потом начала бить артиллерия, которую корректировали летчики. Судно с красными крестами окуталось дымом. Самолеты расстреливали из пулеметов людей в воде. Майор подумал, как он был прав, в первый же день войны отправив жену поездом. На следующий день немцы перерезали жележную дорогу, и Либава оказалась в кольце.
Суждено ли им увидеться? Шансов вырваться мало - слишком плотно кольцо окружения. Попадать в плен нельзя - он уже был репрессирован в 1937, как бывший царский офицер, но тогда ему "повезло" - половина вычищенных из армии командиров была просто уволена, и как считал сам Ржевский, не всегда несправедливо: были среди них и нечистые на руку интенданты, и любители крепко выпить на службе, и те, кого убрали для профилактики: финны, немцы, прибалты, венгры. Кто знает, как бы они повели себя в будущей войне с европейскими странами? А что она будет, и подтолкнут к ней Германию с союзниками, майор не сомневался после Испании.
Полтора года он учительствовал на селе, недалеко от Ржева, вотчины предков. Работа даже нравилась: школяры были боевые, умные, схватывали на лету. И Ржевский учил, учил... Учил по вспышке и звуку выстрела рассчитывать расстояние до огневой точки, чтобы накрывать ее с первого-второго залпа, без утомительной пристрелки со взятием цели в вилку; учил определять пройденный путь по времени, по количеству шагов, находить расстояние до недоступного объекта по засеченным азимутам и измеренной шагами базе. И школяры впитывали математику и физику, как губка - знали, что пригодится.
Потом пришел Берия, Ежова расстреляли, а командиров начали разыскивать и возвращать в части, даже из лагерей - армия росла, и училища не справлялись с выпуском лейтенантов. Об армейских вакансиях в должностях старших командиров и говорить было нечего. Предложили вернуться и Ржевскому. Он отправил подросшего сына в пехотное училище (теперь дорога туда была ему открыта) и вернулся в армию.
В 1940 получил назначение в вошедшую в состав СССР Латвию, в 67-ю стрелковую дивизию, растянутую по побережью в районе Либавы, в порту которой уже базировались подводные лодки и новенькие торпедные катера - зализанные дюралевые красавцы с авиамоторами, которые, как поговаривали, даже проектировались не морскими КБ, а самим Туполевым в ЦАГИ.
С комдивом Ржевскому повезло, им стал в 1941 его старый знакомый еще по революционному Петрограду, конногвардейский унтер-офицер, а перед войной уже генерал-майор Н. А. Дедаев. Жаль комдива! Если бы не его чутье, дивизии уже могло бы не быть. Это он дал приказ вывести в ночь на субботу состав дивизии в полевые лагеря и рассредоточиться. Утром 22 июня немецкие Юнкерсы отбомбились по пустым казармам и ангарам. А уже 24 июня комдив был смертельно ранен на КП, на развалинах Гризупского форта в Зеленой роще, но оборону организовать успел, и контратаки проводил, и связь с береговыми батареями наладил.
Солнце начинало слепить глаза, постепенно выкатываясь к югу. Вчера из-за этого артиллеристы, как посетовал начальника артиллерии дивизии полковник Корнеев, потеряли два наблюдательных пункта со стереотрубами - с северного берега канала блики оптики в полдень выдавали их немцам на южной стороне. Ржевский посоветовал полковнику закрыть оптику стаканчиками из черной бумаги, пробив в донышке дыроколом побольше дырок: светосила, конечно, упадет раза в два-три, но в полдень это не страшно, а бликовать с такой штуковиной ни труба, ни бинокль не будут. Корнеев удивился, но обещал попробовать.
Успел, не успел полковник? Надо помочь ему, хотя бы чем-то отвлечь внимание немецких наблюдателей. Ржевский подозвал лейтенанта:
- Найди крышек от сгущенки - у них размер и блеск подходящие, набей попарно на доски или фанерки небольшие, пусть ребята повесят где-нибудь, где наших позиций нет: на тонкие ветки к вершине поближе, чтобы ветром туда-сюда шевелило, на чердак, где рваную кровлю покачивает. Пусть немцы думают, что там артиллерийские наблюдатели работают, биноклями крутят, пусть снаряды да мины на них тратят. а то меня достали уже эти минометчики.
- Товарищ майор, да где ж я тут гвозди и фанеру найду?
- Городской?
- Москвич!
- Заметно. Скомандуй старшине из деревенских. Он лишних вопросов задавать не будет, если гвоздей не найдет, веревкой привяжет к доске от снарядного ящика, а сгущенкой еще и свой взвод накормит! Учись вертеться, сынок! Это война, а не училище. Да! сгущенка у морпехов быть должна, чтоб вы лишнего не бегали. Скажешь, майор приказал.
- А... сколько?
- Ну, ты прикинь, сколько нужно, чтобы у немцев голова кругом пошла?
- Десяток. А лучше полтора.
- Соображаешь! Действуй!
Лейтенант убежал.
Ржевский оглянулся на тылы - как там? Два краснофлотца, ходившие не иначе как на склад военно-морской базы за продуктами, тащили в чистом поле велосипед. "Лентяи! Вместо того, чтобы вещмешки на себе тащить, они колеса организовали. Нарвутся ведь, шалопаи молодые!" И точно: со стороны немцев застучал пулемет, рядом с морпехами рвануло несколько мелких минометных мин. Моряки залегли, но потом поднялись и рывком добежали до траншеи. Сделана она была добротно, в полный профиль: Дедаев, прошедший Империалистическую и Гражданскую, новым уставам не доверял и лежачие стрелковые ячейки не одобрял. Ржевский тоже считал, что нормальная защита от артиллерии и танков - только окопы полного профиля, соединенные траншеями. Этому и неоперившихся лейтенантиков-первогодков учил.
- Краснофлотцы, ко мне! Целы? В руку навылет? К санитару, пусть перевяжет, и в медсанбат. Нормальную перевязку сделают - возвращайся в строй: нам до ночи продержаться надо. Отстанешь от части - попадешь к немцам.
Раненый ушел.
- Ну, а ты, старший матрос? Так, кажется, на флоте одна лычка на погоне?
- Так точно: Николай Репин, старший матрос.
- Ты почему своему товарищу не запретил велосипед тащить? По такой цели только ленивый не пальнет. Самого не задело?
- Нет, товарищ майор! Но пока лежали, мина перед самым носом в песок ушла и не взорвалась. Думал, всё уже...
- Откуда родом?
- Село Пулково, Слуцкий район, под Ленинградом.
- Знаю, Юденича там бил.
- Так, может быть, мы с мальчишками и ваши пули по полям находили? От трехлинейки, но старого образца, длинные и тупоносые, мельхиоровые, блестящие?
- Может, и наши! Были такие! - усмехнулся Ржевский.
- Разрешите идти?
- Свободен. Будьте готовы к прорыву: патроны, консервы, вода обязательно - фляга, а то и две. СВТ поменяй на трехлинейку - она надежнее, ни в грязи, ни в песке не откажет.
Ржевский прислушался: немцы перенесли огонь в тылы, круша деревья и чердаки. Судя по длительности канонады, им никак не удавалось уничтожить "корректировщиков". А вот Корнеев по засеченным немецким батареям и сам работал, и на 27-ю береговую батарею координаты передал.
Немцы на мотоциклах вырвались на пирс, строча из пулеметов. Морпехи пытались сдержать их огнем из своих самозарядных "Свет", пехота поддержала пулеметами. У пирса оставались два торпедных катера с командиром базы и штабом. Катера под командой командира отряда капитан-лейтенанта Осипова дружно отвалили от причала, сметая насевших фашистов очередями своих крупнокалиберных ДШК.
"Классно стреляют!" - подумал Ржевский. Он хорошо помнил довоенную историю со стрельбой по конусу. Приехавшие на базу летчики начали задирать катерников:
- Вы уж хотя бы пару дырок сделайте, чтобы нам пальцем не ковырять!
Пулеметчик вспылил:
- Ну, смотрите, летуны! Ловить замучаетесь! - и на учениях с первой очереди на виду у всех перерубил трос, на котором летчики тащили цель-конус. Правда, сами катерники конус и выловили, а уж на каких условиях отдали его летчикам - то Ржевскому было неведомо.
***
Ночью с 27-й батареи прислали связного:
- Уходим со взрывом батареи и мостов.
Майор дал команду. В траншее зашевелились, стали накидывать на спину "сидоры", винтовки. Минут через пятнадцать на батарее загрохотало, встало яркое зарево. Рвануло на мостах через канал - саперы сработали чисто.
Колонна пехотинцев, моряков, части рабочих-добровольцев с судостроительного завода двинулась в направлении на восток. Вскоре присоединились артиллеристы с оставшимися орудиями, потянулись оставшиеся тыловики на телегах. Понятно было, что на север, к Риге, уже не пробиться - в зоне основного прорыва немцы сосредоточили слишком много войск и наверняка уже прочесывали местность.
__________________
На фото: торпедный катер типа Г-5 у причала
Продолжение следует
Майор Ржевский. Либава. Прорыв. 1941
Владимир Репин
Машины ушли с основными силами, и арьергард мог рассчитывать лишь на несколько телег и лошадей, взятых у артиллеристов: тягла у дивизионных пушкарей уцелело больше, чем орудий. Сгрузили на них патроны, гранаты, провизию на первый случай.
Потом Ржевский жалел, что не проверил сам, что попало в телеги: даже привычные к усиленному пайку катерники, которым плитка шоколада выдавалась за каждый выход в море, грузили в основном шоколад и сгущенку, словно забыв о тушенке, хлебе и сухарях. Что уж тут говорить о дорвавшейся до флотских складов пехоте!
"А и то сказать: что с них возьмешь? Мальчишки, салаги-первогодки. Старослужащие ушли на катерах. Кто-то, наверное, уже погиб, кто-то прорывался к Риге и Таллину. А этим по двадцать с мелким хвостиком, дома они такого и вовсе не видели. Да и в пехоте старослужащих кот наплакал", - думал майор.
Город, несмотря на ночь, оставляли под огнем не столько даже немцев с их орднунгом и войной по расписанию, сколько айзсаргов - местной нацистской военизированной и до поры подпольной организации. Хоть и чистили Прибалтику перед войной от бывших полицейских, нелояльных военных, прочих подозрительных, выселяя их на жительство подальше от границы, в Сибирь, но осталось таких много. Немцы, похоже, подполье и оружием поддерживали, и деньгами. И вот сейчас с чердаков, из посадок гремели и одиночные выстрелы по колонне, и залпы кое-где. Таким отвечали из пулеметов, не прекращая движения.
К половине четвертого сумерки короткой светлой ночи сменились рассветом. Вдоль дороги стали лучше видны разбитые машины, телеги и трупы, трупы, трупы... Хотя Ржевский и раньше догадывался, на чем время от времени мягко подскакивает их телега. "Прорвался ли вообще кто-то из этой колонны?" - думал майор. Впереди на телеге маячила статная молодуха из гражданских, похоже, на сносях. "Из вольнонаемных, что ли?"
Телеги обогнали хромающего краснофлотца. Ржевский узнал его и окликнул:
- Николай? Что с тобой, ранен?
- Никак нет, товарищ майор! Промок по пояс, пока через ручей перебирались, мокрыми брюками ноги натер в кровь. Краснофлотская форма - не пехотные галифе, для пешего марша не очень подходит.
- Садись пока на телегу, Коля. На привале к санитару подойдешь. Отставать нельзя, останавливаться нельзя. Только вперед, пока нас не засекли. Определят, где мы - накроют, как этих, - майор кивнул на дорогу.
На обочине боец с разорванным животом, увидев телеги, пытался приподняться, хрипя:
- Братцы... братцы... возьмите, братцы!
- Товарищ майор! Как же? Что же делать?
- Не останавливаться! - посуровел Ржевский. Моя задача - вывести из окружения бойцов, а не положить их рядом с умирающими, которым помочь уже нельзя. Этот сержант умрет через пару часов, а должен был с таким ранением умереть самое позднее еще на рассвете. От такого не лечат, сынок. Крепись, это война...
А Николай всё не мог оторвать взгляд от раненого, который судорожно запихивал вывалившиеся на землю кишки обратно в раскроенный надвое живот, и уже обреченно, безнадежно хрипел:
- Бра-атцы...
Справа показался хутор. Рядом с ригой стояла полуторка со счетверенными "Максимами", которые предполагалось использовать, как зенитную машину сопровождения колонн на марше. Николай удивился:
- Так это же наша, с базы. А почему она там стоит? Может, там наши?
Майор нахмурился, взмахом руки подозвал лейтенанта из артиллеристов:
- Будьте наготове, чтобы без команды открыть огонь. Коля, были бы наши - давно бы отсемафорили, они же видят по форме, что тут есть и морпехи...
Договорить майор не успел - с хутора ударили пулеметы, затрещали винтовочные выстрелы. Лейтенант в течение минуты, не больше, отцепил и развернул пару пушек, ударил по хутору осколочными прямой наводкой, даже не пользуясь поначалу прицелом. Разбив машину с пулеметами, пушкарь мельком взглянул на колонну, увидел, что успели натворить айзсарги, и добавил три снаряда по аккуратненьким хатам. Взглянул вперед и Николай: стонали раненые, бойцы оттаскивали с дороги убитых. На обочине лежала мертвая молодуха, вся в крови, в задравшейся выше колен юбкой.
И тут над дорогой повисла "рама" - немецкий разведчик.
- От развилки направо, к лесу! - скомандовал Ржевский, - через несколько минут тут будут самолеты!
И все же они не успели. У немцев именно здесь бомбардировщиков почти не было, но и Ме-109 с пушечно-пулеметным вооружением были страшны для колонны на марше. Пулеметчики, которые могли хотя бы отпугнуть мессеров, вместе с остальными рассыпались в поле. Кто-то пытался залечь, кто-то бежал к еще далекому лесу. Из разбитого откатника пушки вытекало масло, бились в постромках и жалобно ржали раненые лошади. На втором заходе мессер выбрал уже конкретно Ржевского, вероятно по фуражке и синим командирским галифе. По счастью, немецкий ас бил только из пулеметов, надеясь на легкую победу. Майор перед самой очередью рванул по полю поперек курса истребителя. "Как заяц из-под ружья! Да на виду у всех! Но и Болконского сыграть - никакого желания..."
Немец заходил уже на пятый круг, выцеливая упрямого командира. Ржевский встал в полный рост, достал ТТ. Он прекрасно понимал, что шансов нет, что бронестекло кабины выдерживает попадание даже пулеметной пули, но всё же выстрелил одновременно с очередью немца, когда тот, почти не двигаясь по вертикали, только стремительно рос в прицеле. Крутнувшись на пятках, успел заметить, как немец просел на выходе из атаки, и зацепив хвостом землю, развалился, потеряв крыло.
Второй мессер, расстреляв боекомплект, ушел.
Собрать удалось чуть больше взвода. Пока бойцы разбирали патроны и уцелевшие продукты из развороченных телег, пока смертным боем лупили выжившего летчика, Ржевский осмотрел кабину. Бронестекло, уцелев, разбежалось густой паутиной трещин, рассмотреть что-нибудь сквозь него было невозможно. "Так вот почему он так резко задрал нос и просел! перепугался, что врежется сослепу!"
***
К вечеру лесом вышли на хутор. Хозяин-латыш встретил приветливо, проводил в ригу, набросал соломы, принес вареной картошки в мундирах, три каравая черного хлеба, четверть самогонки. Наконец вдоволь напились холодной колодезной воды, без которой сгущенка и шоколад уже не лезли в горло. Бойцы попадали на солому.
Засыпая, майор еще какое-то время слышал неспешный разговор хозяина с выставленным часовым.
Проснулся Ржевский от окрика "Фстать! Руки фферх!" Часовой лежал с вилами в груди, в дверях столпились айзсарги, трое с винтовками стояли над спящими бойцами.
Лежавший рядом пограничник сел, не спеша надел зеленую фуражку.
- Чеко фосишься?
- Не торопи, дай собраться! - буркнул пограничник, перекрывая правую руку майора от айсаргов. Ржевский лежа, прямо под соломой расстегнул кобуру и поплотнее взяв ТТ, выбросил руку вперед. Три выстрела уложились в полторы секунды, но и их хватило, чтобы пограничник успел подхватить свой ППД. Автоматная очередь в дверной проем слилась с еще тремя пистолетными выстрелами. Пока отпрянувшие от дверей айзсарги вслепую стреляли в пространство сарая, майор с пограничником бросились ко второй двери, и распахнув ее, выскочили с другой стороны. За ними бежали несколько краснофлотцев и два пехотинца. У половины оружия не было.
Вслед загрохотали нестройные выстрелы. Кто-то упал. Николай, державшийся поблизости от Ржевского, крикнул:
- Забираем левее, и к лесу!
Разбираться майор не стал, просто взял влево. К его удивлению, стрельба на какой-то момент стихла. Вскочили в лес, отдышались, пошли вглубь.
- Коля, а почему левее?
- Товарищ майор, а там в створе стадо на лугу паслось: не станут же они ради нас своих коров валить!
Ржевский хмыкнул: "Да уж, хозяева!"
- Спасибо, матрос!
Николай улыбнулся:
- Старший матрос, товарищ майор! Хорошо, что двери оказались открытыми.
- Ну, положим, это я на всякий случай вечером засов скинул. Хорошо, что хозяин не проверил, понадеялся, что заперто.
Сзади послышался собачий лай: айзсарги шли облавой, как на дикого зверя, лесом обходили с флангов. Скоро майор понял, почему: они теснили маленький отряд на широкую поляну.
Пока оставались патроны, бойцы пытались отстреливаться. Преследователи кричали:
- Оттайте нам "селёную шапку", мы еко на ленты порешем!
- Видно, хорошо ты им там приложил.
- А нас на заставе плохо стрелять не учили. Да и вы, товарищ майор, не промах!
По веткам над головами опять застучала то ли картечь, то ли крупная дробь - у некоторых айзсаргов были охотничьи ружья.
- Слушай мою команду: через поляну - бегом! Сбор на той стороне, в лесу. Вперед!
Какое-то время бежали без выстрелов - собак удалось перестрелять, и враги не сразу поняли, что случилось. Но, когда добежали до середины поляны, снова началась стрельба. Николай, бежавший чуть левее майора, упал - картечь хлестнула его по ногам, зацепив и галифе Ржевского.
До леса добралось четверо, включая майора. Преследователи наконец отстали.
Майор Ржевский. Окруженцы. Литва. 1941
Владимир Репин
Отряд окруженцев под командой Ржевского двигался по территории Литвы. Выходить к старой границе, где, как надеялся майор, удастся остановить немцев, в сторону Пскова или Минска - почти одинаково по расстоянию, но Латвия в этой прибрежной зоне плотнее заселена, да и основной удар немцев на севере придется на Ленинград - вдоль Финского залива и через Псков. Минск, как столицу Белоруссии, будут держать до последнего - в этом Ржевский был уверен. И Западная Литва не так плотно заселена - проще двигаться. И майор пошел на Минск.
С картами было плохо, поэтому много времени отнимала разведка направления до тех точек, где можно остановиться на день. Идти открыто майор запретил, местным он больше не верил. Передвигались ночью. Однажды повезло - в разбитой штабной машине нашли несколько листов двухверсток в нужном направлении и две пачки патронов к ТТ. Стало гораздо легче определяться с местами дневок, родниками для набора воды, просеками.
Из Латвии майор вывел 12 человек - почти безоружных и беспатронных: пехотинцев, двух авиатехников с разбитого аэродрома, шофера без машины, техника-интенданта, из "своих" - пограничника и двух морпехов.
Пытались искать оружие на местах боев, но к магистральным дорогам было не подойти, к тому же там поработали трофейщики, а зачистки групп окруженцев местными нацистами из «Шаулиса» проходили со сбором не только оружия, но и патронов до единого. Зато трупы могли просто бросить в лесу: отряд Ржевского не раз натыкался на убитых красноармейцев с выклеванными глазами, съеденными лисами лицами. И ни одного патрона, ни одной гранаты.
Иногда встречали живых, чаще беспатронных, с потухшими глазами. Майор не требовал их присоединения к отряду - бойцы из них никакие, только обуза и лишние рты. Но небольшие группы, с оружием выходившие на восток, принимал охотно, как только ловил злой, колючий взгляд сержантов, прошедших финскую и заменивших разбежавшихся по лесам зеленых салаг-лейтенантов.
Один такой отряд из пяти бойцов с сержантом принес весть о танке КВ-2, который два дня в Расейнском районе в одиночку в полном окружении держал дорогу: вдребезги разбил автоколонну грузовиков снабжения, а потом присланную для его уничтожения батарею 50-мм пушек и 88-мм зенитное орудие.
"А как-то там мой родной лейтенант? Неужели тоже растерян, ошарашен напором немцев? Неужели забыл мои уроки, наши вечерние разговоры о тактике боя, о военных хитростях, приемах? Не попал ли в окружение, как я?" - мысли жгли, не давали покоя на длинных бездельных днёвках, и майор старался гнать их.
Интендант отряду попался толковый: организовал сбор грибов-жнивников, которые полезли в начале июля в колках и рощах, где дневал отряд, при проходе болот требовал заготавливать корни рогоза и пёк их на углях во время привалов. Воду майор приказал дезинфицировать раздробленной корой черемухи, так что отравлений в отряде не было, несмотря на такой специфический рацион, приправленный земляникой. Иногда, в глухих местах, в меню добавлялся подстреленный заяц, а однажды Ржевскому под выстрел подвернулась даже пара зазевавшихся полосатых поросят.
"Но вот оружие, оружие! И патроны. И гранат бы не помешало. И тротила с взрывателями и шнуром - на первое время хотя бы килограммов десять..." - и Ржевский делал пометки в затрепанном блокноте.
Отряд двигался медленно. Июльские 17-часовые дни и долгие сумерки оставляли на движение не более пяти часов в сутки. К тому же ближе к Каунасу лесов стало меньше, а хуторян больше.
Обошли город с юга, Неман форсировали на удивление легко: разведка нашла в затончике притопленную камнями лодку, спрятанную рачительным хозяином до лучших дней. Ее вытащили, откачали котелками воду, и вооружившись вместо весел саперными лопатками, в несколько рейсов переправили отряд на восточный берег. Управились в одну ночь. Потом была неглубокая в межень Веркне. В сумраке летней ночи странно смотрелась пирамида на берегу - огромный правильный четырехгранный курган со сторонами метров в сорок. Ржевский только головой покрутил: "И что за фараон местный тут поработал?"
Через ночь узкой кромкой приречного леса вышли к Алитусу. Перед глазами бойцов предстала картина страшного танкового боя. Немцы уже эвакуировали свои разбитые танки, но наши еще стояли на обочинах, в полях, на опушках; разбомбленные на марше лежали, сброшенные в кюветы, чтобы не мешали движению немецких колонн.
Большей частью это были легкие БТ, но кое-где умершими громадами темнели обгоревшие Т-34. Наверное, их были сотни в этих полях и перелесках. Чудовищность танкового сражения была тем страшнее, что немецких машин почти не было, майор увидел только один немецкий танк, развороченный так, что его было даже не опознать, вроде бы Pz.IV. Вероятно, в нем к тому же и боезапас сдетонировал. Да еще пара буквально раздавленных гусеницами легких чешских LT vz.38 - похоже, израсходовав снаряды, наши танкисты шли на таран. И хотя Ржевский понимал, что дотошные немцы еще в Империалистическую тащили в ремонт и не считали потерями даже те гаубицы, от которых остался лафет и полтора колеса, на душе было тяжело.
Отчаянно дрались танкисты!
По дороге километрах в полутора от них время от времени проходили машины с пехотой, тяжело ревущие грузовики. Иногда мелкие группы, порой одиночные, но основной армейский поток уже иссяк. Майор снова вспомнил о том КВ под Расейняем.
Повел биноклем. Вот он, Т-34 - не сгоревший, а с разбитой ходовой частью; застрял в какой-то болотинке недалеко от дороги, тут его и подбили. Ржевский подозвал Никифорова, пограничника, командира разведчиков:
- Можешь к ночи взглянуть на этот танк? И из танкистов возьми кого-нибудь - помогут разобраться. Надо понять, снят или нет замок с пушки, есть ли снаряды, не заклинена ли башня. Если снаряды остались - определить, какие. Если замка нет - посмотрите в той же болотинке под танком - я бы, не вылезая, через нижний люк его утопил.
***
- Товарищ майор! Замок от пушки нашли - там, где вы и думали. Поворотный механизм вручную крутить можно. Прицел откручен, пулеметы сняты, есть два снаряда, но ни уму, ни сердцу - картечь. У картечи дальность двести метров, а там до дороги метров сто пятьдесят. Пока возились, замок искали и ставили, я за дорогой последил - машины идут с интервалом от 15 до 25 минут. У нас будет минут пять, чтобы их пограбить, и десять-двадцать, чтобы смотаться отсюда как можно дальше. В сумерках на километр-полтора убежим, ночью - не больше километра. Потом нас искать начнут. Но, может, и не сразу - это уж кто подъедет и сколько.
- Спасибо, Никифоров! Вы пушку не догадались через ствол на заметный ориентир навести на уровне кузова?
- Сделали, товарищ майор! Березка высокая, вершинка и ночью на фоне неба видна будет.
- До большого леса тут километров двадцать, он идет до границы с Белоруссией, завтра второе августа. " Петр и Павел на час день убавил, а Илья-пророк два уволок". Ночи заметно длиннее стали, сумеем до рассвета дойти.
***
Трехтонка "Опель-Блиц" поравнялась с березой. Грохнул выстрел, в сумраке пламя из ствола танковой пушки вырвалось слепящим шаром. Опель дернулся, встал и тоскливо загудел клаксоном. Из разбитого радиатора валил пар. На всякий случай добавили второй снаряд - с группой захвата договаривались о двух выстрелах.
Бойцы, залегшие метрах в тридцати от березы, рванули к машине. Сержант, проинструктированный майором, повторял:
- Помните: карабины, патроны, ранцы, гранаты, если есть. Шинели, сапоги - осень на носу! Бибикалку отключить! Тимошенко! Если заведется - отгони за деревья. Вижу, что шины и радиатор, но метров сто проедет? А больше и не прошу - главное, чтобы с дороги не видно сразу.
Уцелевших в машине не было. Четырнадцать карабинов, два пулемета, три автомата, пять парабеллумов, ящик "колотушек" с деревянными ручками.
- Всё, уходим!
Отряд втягивался в темноту. Сержант доложился о трофеях. Майор поблагодарил за четкий захват и очистку дороги - теперь проезжие могут до утра не хватиться.
- Служу Советскому Союзу!
- Чтобы ящик не тащить, на первом привале раздай гранаты. Четыре штуки свяжи попарно буквой Х. Деревяшками в землю, а у ручек, которые вдоль земли торчат - чирканы связать шнуром поперек наших следов. Если догонять будут - услышим...
Продолжение следует.
Майор Ржевский. Белоруссия. Переправа. 1941
Владимир Репин
К вечеру отряд майора Ржевского вышел к реке. Нужен был еще один рывок, чтобы выйти в Налибокскую пущу. Но брода не было, и не похоже было, что он найдется рядом - река в высоких берегах была полноводной, хоть и не очень широкой. Костяк отряда, шедший со Ржевским из Латвии, с надеждой смотрел на майора. Недавно присоединившиеся окруженцы приуныли: все мосты были давно и надежно заняты немцами, и по дорогам катился бесконечный поток машин, танков, пехоты. К удивлению многих бойцов, немало было и подвод с бесхвостыми немецкими лошадками - видно, не на всё хватало у немцев машин и бензина. Нет, по дороге им не прорваться без больших потерь, хоть ближний мост был не так далеко, километрах в полутора ниже по течению.
- Что делать будем? - подошел к Ржевскому лейтенант Федоров - лодок нет, плоты рубить и вязать нечем. А в открытой пойме нас с самолетов вычислят поутру и бомбами накроют, да и пехоту наведут.
- Пусти два отделения по берегу, вдоль кромки поймы, может, найдут что-то для разборки - сарай, будку какую-нибудь. Дозор выстави по нашему следу. Остальным - вынуть всё лишнее из сидоров, кроме патронов и сменных портянок, у кого они есть, набить ветками, сухой травой. Чтоб как шарики были! И завязать накрепко!
Бойцы разошлись по берегу, ломая гибкую лозу.
Прибежал посыльный от группы, ущедшей по течению.
- Товарищ майор, там в лесу полуторка брошена, ящики с толом, взрыватели, шнур, гранат ящик, лопаты, топоры. Видно, саперы ехали мост взрывать, да не успели.
- Борта снять, если есть скамьи для перевозки пехоты - забрать, запаску, тол, гранаты, инструмент. Быстро!
***
Темнело.
- Отряд, сушай мою команду! Сапоги снять, голенища расправить пошире, заткнуть за ремень. Ремень затянуть, чтобы вода в сапоги не попадала. Этого хватит, чтобы самому не утонуть. Набитый и плотно завязанный сидор может удержать карабин. Все поняли?
Инструменты, тол, гранаты - на бортах машины. С бортами переправляются умеющие плавать, их толкать придется. В воду спускаемся здесь, у поворота, тогда течением отнесет ближе к тому берегу.
Кто плавать не умеет - держитесь за сидор, лягайтесь ногами, как лягушки: жить захотите - доберетесь до берега. Будете тонуть - тоните молча, без крика, звук по воде вечером далеко несет. Фельдшер, раненых на камеру от запаски, и на скамейки, и сопровождающих к ним.
Ну, вперед, сынки! Не трусь! Прорвемся.
***
Двух человек все же недосчитались. Бойцы освобождали сидоры от веток, распределяли по мешкам тол, тихо переругивались, кому придется нести лопаты и топоры.
- Федоров, тола два ящика осталось, не бросать же! Вяжи их к бортам, снятым с полуторки, по лимонке к ящику, веревку метров шесть между ними, усики на запалах разогнуть. и не-е-ежненько так на стремнину - пусть плывут к мосту. Повезет - за быки зацепятся и сдетонируют. Нет - немцы заметят, отгонять начнут, тоже не совсем худо.
Ну, а совсем не повезет, если у них сетка поставлена или просто проскользут плотики между быками. Работаем! Догоните нас в лесу.
Через полчаса за спиной Ржевского закуковала кукушка. Майор усмехнулся, но ответил двойным "ку-ку!". Подошел Федоров со своими бойцами, доложился о запуске по течению самодельной мины.
- Взрывчатки маловато, так мы ящики снизу к бортам привязали - под водой взрыв мощнее действует на опоры.
- Хорошо! А вот за кукушку на губу отправлю после победы. Она до конца июля кукует, а на дворе - середина августа.
Где-то далеко громыхнул взрыв, и тут же донеслась заполошная пулеметная стрельба, на горизонте повисли ракеты.
Майор дал команду, и отряд продолжил втягиваться в Налибокскую пущу.
Майор Ржевский. Налибокская пуща. Штаб. 08. 1943
Владимир Репин
Ржевский вызвал командиров разведки, хозвзвода. Маневич с остальными взводными уже сидел в землянке у стола.
- Ну что, отцы-командиры? Допрыгались? Специально прошел по лагерю, посмотрел. У бойцов сапоги каши просят, гимнастерки рваные. Зима наступит - валенок нет, полушубков нет, ушанок - кот наплакал. Опять, как с сорок второго на сорок третий, в драных шинелях мерзнуть? Не хочу! Можно, конечно, штаб партизанского движения запросить - будут нам вместо взрывчатки и патронов полушубки самолетами возить. Не стыдно? Думайте!
- Ну, шинели и сапоги можно у немцев отбить…
- Вот спасибо, Маневич! Шинели тоненькие, на Германию да Францию рассчитанные, сапоги как на кочергу тачаные - никакого подъёма, и портянки толком не лезут в эти коротышки. Да и путаться вы будем в бою - где свой, где чужой в одинаковых шинелях. Нам бы ватнички да ватные штаны стёганые, чтоб на снегу лёжа ничего не поморозить!
Командир разведвзвода Никифоров предложил:
- А давайте, мы у немцев обоз с провизией отобьём и Тувье Бельскому в его еврейский отряд отгоним, чтобы они нам ватнички пошили! У него же там целая деревня гражданских, которых он из гетто вытащил, «Лесной Иерусалим» называется. Он, хоть немцев и ненавидит, а всё равно свою линию гнёт: «лучше спасти одну старушку-еврейку, чем убить десять немецких солдат».
Там и швейные мастерские есть, и сапожные, и шорники имеются, если надо упряжь поправить. Может, и валенки валяют, или бурки шьют. И все эти рты кормить надо. А так - мы ему, он нам, и все довольны. А можем и оккупационными марками с ними расплатиться, у нас где-то мешок валяется. Асаэль Бельский, братец Тувьи, командир разведки, найдёт, где сукно и х/б разыскать - у них, у евреев, всё схвачено, могут и в Польше заказать, только денег давай.
В разговор вмешался комвзвода Маневич:
- Разбойники они, эти Бельские! Помнишь, на Налибоки налёт устроили, поляков местных обобрали и постреляли, скотину угнали, с АКовской охраной сцепились, те и им ответили, и с нами теперь воюют, хотя в прошлом году нейтралитет держали. А сейчас местные АКовцы немцев почти не тревожат; поговаривают, что и дружбу с ними завели - вроде как они село от советских партизан охраняют.
- Да, с Армией Крайовой надо осторожнее - не хватало нам еще войны на два фронта для полного счастья. А с Бельскими и вправду можно договориться об обмене продуктов на пошитую форму: белорусские евреи с иголкой в руках рождаются. Я проездом в часть перед войной остановился на сутки для пересадки в Витебске, а форма б/у, неудобно в такой в полку появляться. Отрез командирского сукна у меня был. Спросил я в комендатуре, у кого они обшиваются, посоветовали добрые люди. Дня не прошло - готовый комплект, строчка к строчке, ровненько, и сидит, как как влитой, хоть и мерку не снимал: и так, говорит, вижу. И главное - одинаковое качество и для майора, и для старшины - хоть ватник закажи, всё равно стежок к стежку. Ищи продукты на обмен или насчёт денег поговори с ними, - заключил Ржевский.
- А может, у них и станочек токарный по дереву найдется?
- Маневич, а тебе зачем? Матрёшек на сувениры точить?
- Да я, товарищ майор… Ну, в общем, свежатинки-то хочется, а у меня в хозяйстве несколько патронов охотничьих с картечью завалялось. Так я чурку подходящую взял, в середине лунку выбрал под патрон, гвоздь туда вбил, так, чтобы остриё в донышке торчало, патрон, воском залитый, сверху, капсюлем на гвоздь, да чтобы торчал немного из чурки. На кабаньей тропе закопал и прошлогодним листом припорошил. Нет, ну я же с понятием - там, где меж кустов лаз только в рост свиньи. Ну, и наведывался поглядеть, не сработало ли. Как-то прихожу, а там лежит кабанчик годовалый: нога передняя покалечена, остальная картечь подмышку вошла… Ребята довольны были приварку...
Так вот я и думаю: а что, если таких штуковин под немецкий винтовочный патрон наделать? Мы же их у полицаев много собираем, можно кое-что и по тропинкам поставить от недобрых людей. Вокруг лагеря, по лесным дорогам. Наступят - увечье вроде бы нетяжёлое, но уже не боец, а бабахнет - и нам сигнал. Только своих предупредить и карту таких "минных полей" иметь. А через пару лет деревяшка сама в земле в труху сгниёт, если что-то не снимем ненароком.
- Подумаем, Маневич. За идею - благодарность, за кабанчика - выговор! Выстрел могли и полицаи услышать.
В разговор снова вступил Никифоров:
- Товарищ майор! У нас уже второго связного полицаи схватили, я вчера докладывал коротко. Документы в порядке, так они, паразиты, носом. Если кожушок или ватник дымом от костров пропах - значит, партизан! Надо что-то делать.
- Так. Нюхачей этих найти. Не удастся за околицей встретить, значит, ночью гранату в окно! Своих людей губить не дам. А хозвзводу придётся заняться выжиганием угля где-нибудь подальше от лагеря. Углежогов, наверное, не осталось уже по деревням - больно старое ремесло, придется самим вспоминать, как древесный уголь жгут. Будем землянки и кухни углем топить - запаха нет, дыма нет, и горит жарче, чем дрова. И самолёты меньше будут по дымам бомбить, и связных с разведчиками на постах дорожных не вынюхают. Еще и дёготь свой появится - на тележные оси, на сапоги, а берёзовый, лечебный - медикам.
И ещё, хозвзвод! Подсуетитесь с лекарственными травами, с живицей - ну, что там еще медики закажут. Время пока есть - занимайтесь. На болотах скоро клюква подойдет - она хорошо жар снимает. Да и о грибах подумайте - насушить, насолить на зиму, чтоб не сидеть на одних немецких консервах с макаронами. Маневич, дай им пару толовых шашек, пусть натрут на мелкой тёрке да по кисетам расфасуют. Нам скоро на железку выходить, пусть твои ребята по путям натрусят по щепотке метров через полста. Насобачились с ищейками мины искать по линии - вот и пусть со своими овчарками сами разбираются.
На сегодня у меня всё. Вопросы есть? Можно разойтись.
____________________
На фото: партизаны еврейского отряда
Майор Ржевский. Белоруссия. 1944
Владимир Репин
Отряд майора Ржевского не успел перехватить карателей - слишком поздно вышел на партизанские дозоры белобрысый, замерзший и обессилевший мальчишка из деревни Морочково. Свежее пожарище уже было занято строевой немецкой частью, успевшей расставить посты и удачно расположить пулеметы. А мальчик рассказывал, что почти все каратели понимали по-русски, хотя сами говорили плохо. И нашивки у них " вось такія, чырвоныя, потым белыя і зноў чырвоныя". Значит, судя по описанию, латыши из добровольческой дивизии СС.
Ржевский, воевавший с немцами уже второй раз (первый - в Империалистическую, поручиком), еще раз повел трофейным цейсовским биноклем по трубам бывшей деревни, по лугу перед ней.
Влажное апрельское поле у деревни было усеяно трупами людей, пытавшихся бежать от пламени и стрельбы. Сотни стариков, женщин, детей. Уже ощутимо тянуло тленом и еще, тонко и страшно, от деревни - палёным мясом. По словам парнишки, многих сожгли заживо, прямо в домах.
Никакого желания посылать людей на пулеметы у майора не было. В лоб, по вязкому влажному полю... Он понимал, что только погубит бойцов. Но и просто вернуться в лагерь после увиденного он тоже не мог. Минуты шли, а решение не приходило. Вернулись посланные по следу карателей разведчики, запыхавшиеся, уставшие от бега.
- Товарищ командир, разрешите...
- Докладывай!
- Мы речку перешли, там беженцы в лесу. Говорят, у карателей верстах в десяти отсюда машина встала в деревне, они там зверствовать начали.
Ржевский отошел с опушки вглубь перелеска, к отряду.
- Бойцы! Есть возможность нагнать этих нелюдей. Нужен марш-бросок на 10 км. Отставших не жду, место сбора знаете. Выход - через три минуты. Никифоров, оторвись вперед, постарайся со своими орлами до подхода отряда оценить обстановку. Бывших в поиске разведчиков оставь с нами, бери только свежих повыносливее.
Через полтора часа Ржевский слушал доклад Никифорова, проверяя его пояснения с биноклем и поглядывая на свои "Кировские", чтобы прикинуть время.
- Трофейная "полуторка", поломка серьезная, должно быть, ремонтников ждать будут. Их тут не больше двадцати человек, в норме в полуторке от 10 до 16 посадочных в кузове и 2 в кабине. Мы пока 17 насчитали. Лютуют, сволочи! Народу побили уже, дома пожгли, по деревне вой стоит... А эти гады отмываться решили, баньку топят к вечеру! Вон там, у ручья.
- Сейчас 19.45. Заход сегодня часов в девять вечера. За час надо управиться со всеми. И желательно по-тихому. Пальбу немцы, может, и не услышат, а вот если кто-то сигнальную ракету даст - плохо будет, придется перехватывать машины на подходе к селу, или срочно добивать и уходить. А я их судить хочу. Принародно!
- Да они уже пьяные, их поперёк улицы туда-сюда носит! Повяжем!
- Когда первая партия мыться пойдет, высылай своих пластунов. И помни: как охрану у бани снимешь, первым делом дверь из предбанника подпереть, чтобы до оружия не добрались. И часовых выставить, чтобы самосуда не было! Остальных же все равно сразу порешите, знаю я вас - сам такой. Сергеев! Перекроешь со своими северную дорогу, на случай, если ремонтники уже выехали. Хотя вряд ли они ночевать тут решатся, скорее, завтра собираются приехать, а это не раньше полудня. Федоренко! За тобой те, кто в деревне остался.
***
Майор шел по вымершей деревенской улице. Селяне то ли разбежались, то ли сидели по погребам. Догоравшие хаты никто не тушил. На улице и во дворах тут и там лежали трупы, мужские были обезглавлены. Ржевский подошел к полуторке. В нее эсэсовцы уже начали грузить свои "трофеи". Майора заинтересовала деревянная бочка, стоявшая на земле рядом с задним бортом. Заглянул в нее и отшатнулся: там лежали отрезанные головы. Доверху, дополна: седобородые, совсем молодые, безусые, с открытыми глазами, в крови и песке, налипшем курином помёте. И запах крови...
"Это же они для учета убитых "партизан" головы селян начальству везут!"
Вышел к баньке, где Никифоров с часовыми пытался удержать партизан от немедленной расправы.
- Отставить! Назад! Завтра с утра судить их будем, и расстреляем принародно. Сколько их тут?
- Если по винтовкам в предбаннике, то шестеро. Еще двоих перед баней сняли, по улице, в домах и по огородам - десять. Вроде, больше в машине и не уместить: там 4 съемных скамьи.
- Хорошо! Никифоров, у тебя вроде моторист был во взводе?
- Лукашевич, авиатехник.
- Пусть машину посмотрит. Чтобы хотя бы километров пять протарахтела. Погрузим эту шваль и вывезем на лесную дорогу - немцы будут думать про партизанскую засаду. Федоренко, дозоры с пулеметами на въезд и выезд. Остальным - отдыхать.
***
- Сынки, это вы поймали этих вражин?
- Ну, не сами, но наши постарались. Уж теперь не выпустим. А что, отец?
- Они мой дом сожгли, жену, сноху, внучек - и Алесю, и Яну... А вы их постреляете?
- Непременно, отец! Нет таким места на земле.
- Просто постреляете - и всё? Да я бы их...
- Нельзя, отец. По закону надо.
- Ну, по закону, так по закону. Сынки, выпейте тогда за помин моих внученек! - и старик вытащил четверть самогона, чистого, как слеза. - Не могу я один, и не пить сегодня не могу.
Самогон уже булькал в заготовленные стаканы, ароматно попахивая беловежской травкой.
- Извините, хлопцы, закусить нет - всё спёрли, ироды! Пейте, ночь холодная.
- И за жёнку мою, Ганну, за упокой души её... Я посторожу, я еще германскую ломал под Перемышлем, службу знаю. Отдохни, сынок!
Дедок обошел баньку, бережливо поливая стены первачом, чиркнул серниками.
- Вам, может, и нельзя, а мне так помирать спокойнее будет...
Банька полыхнула синим пламенем, быстро перешедшим в красно-оранжевое, дымное. Завыли, забились в стены эсэсовцы. Очнулись часовые. Старик стоял и смотрел на огонь. Блики пламени метались по его лицу, и казалось, что он улыбается.
Подошел Ржеский с Федоренко, отчитал часовых за самогон и нарушение устава караульной службы.
- Да мы... товарищ майор, мы в бою искупим! мы...
Но Ржевский уже не слушал:
- Отец, в отряд к нам пойдешь? Всё равно жить негде. А ну, всплывет, кто этих нелюдей пожёг? Ну вот и хорошо. Я бойцов дам, помогут твоих похоронить утром, чтоб душа не так болела.
А сам подумал: "Спасибо, дед. Не дал взять грех не душу. Не знаю, какой приказ я бы отдал утром, посмотрев в глаза оставшимся в живых".
____________________________________________
Офицер штаба РОА поручик В. Балтиньш.
доклад от 26 мая 1944 года полковнику В. Позднякову*.
… < > …23 апреля 1944 года пришлось мне быть в деревне Морочково. Вся она была сожжена. В погребах хат жили эсэсовцы. В день моего прибытия туда их должна была сменить немецкая часть, но мне всё-таки удалось поговорить на латышском языке с несколькими эсэсовцами, фамилии коих не знаю. Я спросил у одного из них, почему вокруг деревни лежат трупы убитых женщин, стариков и детей, сотни трупов непогребённых, а также убитые лошади. Сильный трупный запах носился в воздухе. Ответ был таков: «Мы их убили, чтобы уничтожить как можно больше русских».
После этого сержант СС подвел меня к сгоревшей хате. Там лежало также несколько обгорелых полузасыпанных тел. «А этих», — сказал он, — «мы сожгли живьём»...
Когда эта латышская часть уходила, она взяла с собой в качестве наложниц нескольких русских женщин и девушек. Им вменялось в обязанность стирать бельё солдатам, топить бани, чистить помещения и т. п.
После ухода этой части не более ротного соединения я с помощью ещё нескольких человек разрыл солому и пепел в сгоревшей хате и извлекли оттуда полуобгорелые трупы. Их было 7, все были женскими и у всех к ноге была привязана проволока, прибитая другим концом к косяку двери. Мы сняли проволоку с окоченевших обгорелых ног, вырыли семь могил и похоронили несчастных, прочитав «Отче наш» и пропев «Вечную память».
… < > …Не помню названия деревни, в которой моё внимание привлекла туча мух, круживших над деревянной бочкой. Заглянув в бочку, я увидел в ней отрезанные мужские головы. Некоторые были с усами и бородами. Вокруг деревни мы нашли немало трупов расстрелянных крестьян. После разговора с уцелевшими жителями у нас не осталось сомнения в том, что и здесь также оперировали латышские СС, показавшие своё мужество и неустрашимость в расправах над беззащитным населением.
Всё остальное, творимое ими, кажется ничтожным по сравнению с той страшной бочкой и заживо сожжёнными в хате женщинами.
… < > …К сожалению, ни названия, ни номера частей, занимавшимися зверствами, я не знаю.
*Полковник В. Поздняков — бывший адъютант А.А. Власова, направленный в Ригу отделом пропаганды вермахта
_________________________________
На фото: белорусские партизаны с пушкой
Майор Ржевский. Операция Багратион. Начало. 1944
Владимир Репин
Майор не мог заснуть. Радиограмма Калинина, начальника Белорусского штаба партизанского движения, приказывала с 20 июня начать новую операцию "Рельсовая война". Взрывчатки не было. Ну, почти не было: десяток толовых шашек ничего не решал в операции такого масштаба. Отряду нужно было уничтожить не менее километра путей, а для этого, даже если ставить шашку на стык шестиметровых рельсов, чтобы повредить сразу два, нужно минимум полцентнера тола, сотня дефицитных взрывателей, бикфордов шнур...
Высланный штабом самолет не прилетел, хоть ждали его всю ночь, рискуя получить серию немецких бомб на разложенные костры.
Сбили? Уж лучше бы обычная поломка на аэродроме или раздолбайство руководства: видел он, что творят немцы и полицаи с этими девочками на По-2, если самолет подбит и сел на вынужденную. В прошлый раз они не успели, смогли только похоронить девчат по-человечески.
Захватить взрывчатку у немцев? Поблизости нет саперных частей, да и потери в таком бою обескровят отряд. Плавить тол из снарядов? Месяц назад надо было начинать, да и эсэсовцы все время на хвосте висят, приходится рейдировать, а на ходу много не наплавишь. Да и где эти снаряды искать... Боев здесь было немного, в 1941 армия откатывалась порой на десятки километров в сутки.
Захват станции с эшлонами, в расчете на то, что взрывчатка найдется в грузах? Пока ее ищешь, весь отряд перещелкают: в эшелонах не только грузы, но и пехота. Один состав на перегоне подорвать еще можно, но захватить - такого даже не пробовали.
Состав. Состав... с топливом, например?
- Маневич, ты же местный? Ну-ка, подскажи, где тут тягун железнодорожный подлиннее? На топографических картах перепад высот великоват, по 5 метров, не отследить.
Заспанный комвзвода пригляделся к карте.
- Вот тут поезда притормаживают всегда. Мы, когда в сорок третьем здесь паровозу котел из противотанкового ружья прострелили, состав даже обратно покатился полегоньку, пока они тормоза не закрутили.
- А с подходами тут как?
- Плохо, как везде! Немцы лес на двести метров вырубили вдоль полотна, не подойдешь незаметно.
- Уточни у Никифорова, есть ли сейчас у немцев составы с цистернами, да такие, чтобы цистерны в конце состава стояли. А то они приноровились свой синтетический бензин еще на заводах по металлическим бочкам разливать и в вагоны складывать. Везут, а что - не поймешь.
У тебя к ДШК патроны остались?
Маневич помялся:
- Ну якія там патроны... трохі засталося, але толькі для сябе.
- Ты мне не крути! По уставу отвечай. Сколько?
- Половина ленты всего...
- Лента - это же 50? Значит, 25 штук? А поискать?
- Ну, штук 150 осталось. Товарищ майор, да мы их по штуке используем, по моторам машин, а вы в минуту спалите!
- Готовь! Утром доложишь о цистернах, потом проверишь подходы к тягуну. И отходы! Нам потери не нужны.
***
Паровоз, густо дымя бурым польским углем, тяжело вытягивал вагоны на подъем, толкая впереди две платформы с балластом. Ржевский прикидывал время и место.
- Огонь!
Пулеметчик выпустил ленту в паровоз, тут же окутавшийся паром. Локомотив встал. Следующую ленту, с бронебойно-зажигательными, расстреляли по двум цистернам в конце состава. Поначалу майор решил, что ничего не вышло - пламени не было видно, но набежала туча, и огонь стало хорошо заметно. В бинокль было видно, что бензин струями течет из цистерн и горит под ними. Занялся и ближний вагон.
Партизаны впятером подхватили тяжелый пулемет и почти бегом потащили его к стоявшей на просеке телеге.
А немецкие MG-42, недаром названные газонокосилками, уже срезали березки на том участке, с которого только что бил партизанский пулемет.
Состав начал было подаваться назад, вероятно, машинист был убит или сбежал, но кто-то из охраны споро закрутил ручной тормоз на тормозной площадке товарняка, и вагоны остановились. Суета у разгоравшегося вагона закончиласть тем, что его вместе с цистернами отцепили и оттолкнули от состава. И скоро Ржевский понял, почему: не успела горящая сцепка отойти под уклон и на сотню метров, как в вагоне стало что-то рваться. Ближнюю цистерну разворотило, горящий бензин хлынул потоком, а через несколько секунд вагон сдетонировал, раскидав вокруг неразорвавшиеся снаряды и обломки снарядных ящиков. Цистерны, обильно поливая путь горящим бензином, еще быстрее покатились под уклон.
Тем временем взводный снайпер Ерофеев, сибирский промысловик, продолжал спокойно, как косачей на охоте, отстреливать одного за другим охранников поезда.
Майор, убедившись, что основная цель достигнута, дал команду на отход.
- Ерофеев, никаких "еще парочку!" - без компота оставлю!
И отряд начал быстро втягиваться в лес. Вся операция от начала до конца огневого контакта заняла меньше пяти минут.
***
Вернувшаяся к концу следующего дня разведка доложила, что почти на километре пути просмоленные шпалы выгорели полностью. Погнутые нестерпимым жаром и свитые спиралью рельсы по большей части не пригодны для перекладки - придется завозить новые. На втором километре, до остановки цистерн, шпалы выгорели и рельсы повело по одной стороне - там, куда лилось топливо из пулевых пробоин, оставленных крупноклиберным пулеметом. Народ из окрестных сёл на разборку согнали, ремонтировать дорогу неделю будут, не меньше.
- Ну что, Маневич, теперь не жалеешь свои две ленты патронов?
- Товарищ майор! Да кабы я знал! а как же вы до такого додумались?
- А я, лейтенант, в гимназии физику учил, а не Фенимора Купера под партой читал. Ты про температурное расширение металлов помнишь? А если концы рельса гайками скручены, костылями прибиты, а сам он расширяется, как его корежить будет? Не знаешь? Я тоже не знал, но решил проверить - и ведь получилось...
Майор Ржевский. Операция Багратион. 07. 1944
Владимир Репин
- Командир, наши!!! На южный дозор кавалеристы вышли! - Никифоров пропустил в землянку лейтенанта в незнакомой форме с погонами вместо привычных кубиков на петлицах. Чем-то она напоминала офицерскую форму императорской армии, но портупейные ремни на груди лежали иначе.
Ржевский встал навстречу вошедшему. Тот, взглянув на две "шпалы", представился первым:
- Гвардии лейтенант Пичугин, командир взвода, 4-й кавалерийский корпус, конно-механизированная группа гвардии генерал-лейтенанта Плиева, следуем на Островцы км с целью захвата моста и перехвата путей отступления противника, прошу выделить проводников из местных.
- Дождались, значит! Майор Ржевский, командир партизанского отряда. Дадим проводников! Садись, гвардии лейтенант, рассказывай! Что творится? У нас питание село, рация молчит, а партизанскому штабу не до мелочей сейчас, вот и сидим без связи.
- Да как обычно: 8-я гвардейская Чуйкова прорывает фронт, Плиев со своими кавалеристами входит в прорыв, крушит тылы, захватывает узловые станции, режет связь, держит мосты до подхода основных сил. Сдаём их танкистам и пехоте - и дальше в тыл к немцам! Ну, понятно, не с шашками на пулемёты, перед боем спешиваемся, да и артиллерия своя есть, на конной тяге. Взводы ПТР, пулемётные, сапёры свои. Ну, словом, почти всё, как на Южном Буге, только привычнее. А теперь задача - Западный Буг. И через Польшу - в логово! Минск окружён, вот-вот освободим, бежать фашисту некуда - железную дорогу на Вильнюс наши перерезали, на шоссе и грунтовках их колонны "горбатые" раскатывают так, что только груды горящего железа на километры тянутся. Говорят, под Бобруйском тако-о-е было!
- Да, это им не 41-й… - Ржевский вспомнил свое отступление из Либавы, - я, лейтенант, с первого дня воюю, с 22 июня. Из Латвии сюда отступал, а потом решил - хватит! Пусть у них здесь земля под ногами горит. Никифоров, проводники готовы?
***
- Ну что ты будешь делать! Этот штаб немецкой дивизии забился с перехваченной дороги в нашу глушь, сидят на лесной поляне, пулемётами ощетинились, танки есть - без горючки уже, но ведь это доты бронированные пушечно-пулемётные, их без пушек не возьмёшь! По хорошему - вызвать бы штурмовики, да рация молчит. Товарищ майор! А на том подбитом Иле, что у Зеневичей сел, рация от генератора запитана или от батарей?
- Ты же у нас разведка, вот и выясни, лётчик ведь ещё у нас?
Рация оказалась рабочей, и группа разведчиков с лётчиком два дня ждала пролёта штурмовиков над Зеневичами, чтобы пилот мог связаться с ними на своей волне. Сообщили о блокированном немецком штабе, попросили помощи, дали ориентиры.
Сами подтянулись к поляне, стараясь держаться вне зоны возможного огня. Утром пришли две эскадрильи Илов с прикрытием. Поляна превратилась в грохочущий и пылающий ад: реактивные снаряды впивались в борта танков, разносили штабные автобусы, заливали пламенем луг. Немцы кинулись в "спасительный" лес, под партизанские пулемёты, потом обратно, под пулемётно-пушечный огонь второго захода штурмовиков. Довершили дело истребители, сделав контрольный заход на цель. Партизаны зачистили лес от слишком шустрых штабных, попутно захлестав начинавшийся местами низовой пал.
***
Радист, возившийся с батареями, снятыми со сбитого штурмовика, наконец, вышел на связь.
- Товарищ майор! Минск взяли! Немцы бегут, сдаются в котлах. А наш отряд вызывают в Минск, на парад! Будет настоящий партизанский парад!
- Спасибо за новость! Командира хозвзвода сюда. Будем готовиться - мыться, бриться, стричься, обмундирование в порядок привести надо…
***
Генерал армии Черняховский смотрел на проходившие мимо трибуны партизанские отряды. Старики и юнцы, строевики-окруженцы, не сложившие оружия, женщины, обеспечивавшие медпомощь, питание, разведку. Оружие самое разное - родные трёхлинейки, немецкие "маузеры", автоматы - и ППШ, и немецкие 38-40, пулемёты, ПТР, даже небольшие пушки - сорокопятки и горные. Вот катит партизанская полуторка на газогенераторном ходу - бензин ей не нужен, а дровяных чурок - полон лес!
Во главе одного отряда, под партизанским знаменем, рядом с командирами, топает козёл Малыш, о котором уже знают все - был он взят для доброго ужина, но приглянулся партизанам и остался жить в отряде. На переходах не сачковал - таскал сумки с медикаментами. А на парад нацепили на него партизаны связку немецких "железных крестов", найденных в разбитом штабном автобусе. И вот теперь он выбился из глубины строя к знаменной группе и гордо стучит копытами, держа равнение на трибуну…
Всего 16 июля в параде в освобождённом Минске участвовало 30 тысяч партизан.
Потом настали военные будни - отбор по военно-учетным специальностям, назначение и отправка военнообязанных в строевые части, прощание со стариками, уходившими поднимать из пепла родные деревни. Ржевский получил направление в 8-ю гвардейскую армию Чуйкова.
Лейтенант Ржевский. Лето 1941. Эстония
Владимир Репин
Сводки с каждым днем становились все тревожнее, но то, что туда не попадало, тревожило еще больше. К Таллину отступали разрозненные части, остатки полков, группы, прорывавшиеся из окружения. Северо-Западный фронт расползался по швам дивизий, связь между которыми отсутствовала; из него выпадали и переходили на сторону немцев полки территориальных корпусов, в которых прибалты расправлялись со вновь назначенными командирами. В спины отступавшим частям РККА стреляли националисты из недобитых подпольных банд. Они объединялись в отряды, рвали телефонную связь, захватывали мосты и переправы, обеспечивая немцам безостановочный марш по Прибалтике. Седьмого июля немцы вошли в Эстонию.
Лейтенант Ржевский после выпуска из пехотного училища получил назначение в 156-й стрелковый полк 16-й стрелковой дивизии имени Киквидзе. Дивизию хотели перебросить в Литву, на границу с Восточной Пруссией, и Ржевский надеялся, что тогда в увольнении он сможет видеться с семьей: отец, майор, служил на самой границе Латвии и Литвы, в Либаве, тоже в пехотном полку, с ним уехала и мама. Но сначала не хватало вагонов, а потом наверху и вовсе передумали, и дивизию оставили охранять Таллин и окрестное побережье. Здесь он и встретил начало войны.
Немцы, конечно, доставали с бомбежками и обстрелами (в основном на обратном пути), но все же их основной целью была Таллинская база КБФ, боевые корабли.
Лейтенанта преследовали мысли о семье - Либава была отрезана в первые же дни, остатки полка, в котором служил отец, вышли через Ригу к Таллину, но отца среди них не было. Кто-то сказал, что батальон майора Ржевского оставили в арьергаде - прикрывать прорыв. На душе было муторно. Он знал, что отец не сдастся ни при каких обстоятельствах - для репрессированного, пусть даже "просто" уволенного из армии в тяжелом 1937 году, плен грозил расстрельной статьей, да еще припомнили бы и золотые погоны поручика в Империалистическую... Да, после прихода Берии и с увольнением, а потом и арестом бывшего наркома Ежова - разобрались, отца восстановили в армии, как и многих, но плен перечеркнул бы всё. А значит... Но думать об этом не хотелось.
Невесело складывалась и ситуация вокруг Таллина. Продвигавшиеся от Латвии немцы прорвались к Вильянди, вышли на линию Пярну - Тарту. Оставалась неширокая прибрежная полоса у Наровы между Балтикой и Чудским озером для планового отступления и вывода войск на территорию, где им не станут стрелять в спину, но Генштаб медлил с приказом. А к седьмому августа подразделения вермахта вышли на побережье Финского залива в районе Кунда, замкнув кольцо окружения Таллина.
Но и внутри кольца действовали враги. Еще после прорыва немцев под Марьямаа в двадцатых числах июля, при отступлении полка к Таллину, Ржевский встретил истребительный батальон капитана Пастернака, поговорил с ним.
- Представляешь, лейтенант: мотаются по нашим тылам, половина в нашей форме, внезапно открывают огонь. Еле выследили паразитов! Сорок шесть человек положили, а сколько ушло - кто их считал. Пушку с собой таскали, командиры из финнов, состав - кулаки местные, дезертиры из эстонского полка. Держи на дорогах ушки востро, лейтенант! Любое незнакомое подразделение держи на прицеле, гранаты чтобы наготове, патроны досланы. Иначе - кранты, как многим!
- Ну, не все же такие! Латышский рабочий полк держится крепко, немцев бьет зло, по-настоящему. И эстонское рабочее ополчение...
- А тут как раз просто! При царе рижские заводы, Руссо-Балт тот же, эстонские портовики жили нормально, зажиточно, товар отсюда на всю империю шел. Откололись после революции - пришлось лапу сосать. Мы вернулись - они нас с цветами встречали, а кулаки в букет гранату пихали - в колхоз не хотели. У них же характер хуторской, единоличный, это не русская сельская община, которая колхозы приняла. А хуторяне в город только за солью и спичками ездили, даже колеса тележные сливочным маслом смазывали. Так что - классовая борьба в действии. Изучай!
- Спасибо за науку, товарищ капитан! Учту.
***
Полк удерживал позиции у местечка Кенха, восточнее Таллина. Ржевский с интендантом, шофером и двумя бойцами отправился на склады в Палдиски. Обратно возвращались с грузом по знакомой дороге. У поворота на Кейлу, за мостом, машину тормознули на контрольно-пропускном пункте. Лейтенант насторожился - еще полдня назад его не было.
- Всем выйти из машины! Проверка груза.
Перед тем, как выскочить из машины, Ржевский незаметно расстегнул кобуру ТТ. Встал в кузове, взглянул вокруг, отметил густой куст неподалеку от патруля, оценил глубину кювета напротив, спрыгнул на землю. За ним выскочили красноармейцы.
Патрульный в кузове проверял провиант, полученный на складе, довольно хмыкал.
Командир патруля с двумя кубиками на петлицах уже интересовался у интенданта, удержат ли Таллин, а то, как болтают, уже и казну республиканскую вывезли в Ленинград, и штаб собирается...
- Нечего пустое молоть, фронт держим, штаб на прежнем месте стоит, казна в Таллине, немца в город не пустим!
"Раззява интендант!" - Ржевский подвинулся ближе к кювету.
- Всё в порядке! - подал голос проверяющий из кузова.
- Заканчивай! - отозвался командир патруля, доставая из кармана офицерский вальтер. Сверху ударила очередь, скосившая бойцов и прошившая кабину с шофером. Интендант упал после двух пистолетных пуль в грудь. Ржевский, оставшийся в "мертвой зоне" за кабиной, выскочил из-за нее с другой стороны машины, почти в упор выстрелил в того, в кузове, упал на землю и пару раз пальнул по сапогам старшего.
- Кurat!!!
"Эстонец, значит!"
Ржевский добавил пулю в левый бок упавшего диверсанта и перекатился в кювет. Дважды, с шагом в полметра, выстрелил в куст на уровне вероятной груди человека, стреляющего с колена. "Шесть". Кто-то за кустом упал, кто-то заорал от боли. Но двое выскочили оттуда и залегли в кювете по другую сторону дороги. К ним спрыгнул и последний патрульный, который был перекрыт машиной.
Над головой Ржевского зацвикали пули, прижимая его к земле. "Кончать надо, пока они меня не обошли!" Ржевский высунул руку с пистолетом, вслепую выстрелил ("семь"), перезарядил свежую обойму и пальнул еще раз. Почти сразу же за восьмым, "последним" выстрелом, из кювета выскочили трое и метнулись через дорогу к лейтенанту. Ржевский трижды выстрелил в бегущих: двум в корпус, третьему - в бедро, и, когда тот уже упал к нему в кювет, в упор добавил в правое плечо - уж слишком крут по сравнению с ним, двадцатилетним салагой-лейтенантом.
Ему, конечно, не раз приходилось уже стрелять и убивать на этой войне - но на расстоянии. Берёшь врага на мушку, жмёшь на спуск винтовки - и он падает метрах в двухстах, как мишень на полигоне; вот когда пригодились уроки отца! Но сейчас его била дрожь от пронесшейся совсем рядом смерти, от запаха крови его врага, корчившегося от боли в шаге от него. "Спасибо Пастернаку!" - мелькнуло и пропало.
- Ваше задание? Сколько вас?
- Нишего не шкажу, шопляк! - непонятно было, то ли это акцент, то ли выбитые о крупный булыжник зубы, - Фсех фас или перебьем, или сожжем заживо, как того моряка!
Страшная смерть запытанного и сожженного где-то в этих краях краснофлотца уже была на слуху, хотя фамилии его пока не знали.
- Хорошая идея! - Ржевский сходил к машине, вернулся с рукавом гимнастерки одного из диверсантов, в которого капал бензин, отжал его на грудь врага, бросил рукав сверху, достал спички.
- Будешь говорить?
- Да... да, да!!! Отряд "Эрна", диверсанты, абвер. Задачи - разведка в тылу Красной Армии и информирование группы армий «Север», уничтожение русских солдат и офицеров, линий связи. Основная задача - захват казначейства...
Около машины, подняв облако пыли, тормознула полуторка, посыпались через борта красноармейцы.
Ржевский подошел к приехавшим, предъявил документы.
- Старшина, это диверсанты из группы "Эрна". Пытались нас уничтожить, а машину угнать. Помогите мне наших убитых погрузить, в полку нас заждались. И патронов подбросьте автоматных, я почти пустой. Да, вон тот, живой еще, говорил, что это они нашего матроса сожгли. Он, кажется, еще закурить просил...
И Ржевский сел за руль.
______________________________________
.
Среди бойцов царит вражда и недоверие к эстонцам», – докладывал 14 июля 1941 года прикомандированный к разведотделу штаба Северо-Западного фронта майор Шепелев. Речь шла о 180-й дивизии 22-го стрелкового корпуса. Находившиеся при этой же дивизии уполномоченные Военного совета фронта капитан Баркунов и военинженер 3-го ранга Буссаров описывали сложившуюся ситуацию следующим образом: «В дивизии имеет место переход на сторону врага части командного и рядового состава эстонцев, что затрудняет выяснение точных потерь в дивизии».
Вот один из этих документов: «В конце июля 1941 года на территории Эстонской ССР оперировала крупная банда из дезертиров и кулаков. На ликвидацию этой банды были направлены два истребительных батальона. При столкновении с бандитами группой бойцов истребительных батальонов под командой капитана Пастернак 1 августа было убито 46 бандитов, в том числе финский офицер и унтер-офицер. Захвачена мелкокалиберная пушка».
В советское время однозначно утверждалось, что Никонов попал в плен к немцам. Но по современным исследованиям, отряду моряков противостоял батальон эстонских националистов «Эрна-I». Отряд под командованием оберштурмбанфюрера СС Ганса Хирвелаана принимал участие в операции абвера «Плутон» по захвату ценностей Госбанка в Таллине. В группе были эстонские солдаты, одетые в форму бойцов Красной армии и солдаты СС. Пленный матрос представлял большую удачу для диверсионного отряда. Благодаря ему возможно было узнать расположение и численность советских войск. Однако Евгений Никонов отказался отвечать на все вопросы. Его подвергли пыткам, но и это не дало результата. Тогда его привязали к дереву, облили бензином и заживо сожгли. Советские моряки отбили хутор, нашли тела погибших моряков, среди которых было и исколотое штыками, с выколотыми глазами обугленное тело Евгения Никонова.
Лейтенант Ржевский. Таллинский переход. 1941
Владимир Репин
Двадцатого августа после суточного обстрела немцы перешли в наступление. Две пехотных дивизии двигались вдоль Нарвского шоссе. Линия обороны 156-го стрелкового полка тянулась на 28 км. Пехота пыталась кое-как прикрыть хотя бы дороги и проселки, но немцы просачивались в тыл мелкими группами, поднимали пальбу, забрасывали разрозненные роты и взводы минами из своих 50-мм минометов, которые весили меньше пудовой гири и возились в колясках мотоциклов. Их даже расчет таскал на руках, а шума и паники от такой "игрушечной" артиллерии было много. Как удержать немца, если между подразделениями пять, а то и восемь километров? В такой "прорыв" дивизию вводить можно. Немцы и вводили.
На западе, восточнее Палдиски, дрался отряд полковника Костикова из 1-й Особой бригады морской пехоты. Отряд окружили, тяжелораненый командир повел морпехов на прорыв. Морпехи полегли все, но не сдались.
Расход боеприпасов на кораблях и батареях за сутки достигал 2000 снарядов, и это еще удерживало немцев, но 24 августа на фронт ушел последний резерв обороны — милиция Таллина, отряд матросов-добровольцев с кораблей и курсантов Высшего военно-морского училища им. Фрунзе.
Но и немцы подтянули тяжелую артиллерию, бросили на стоянки кораблей самолеты.
Над портом стелился дым пожаров и дымзавес, которые ставили катера. Горели склады, нефтехранилища, город заносило гарью и пеплом.
Наконец немцам удалось прорваться на востоке и выйти к окраинам города.
Вечером снаряд разворотил палубу крейсера "Киров", но моряки сумели потушить пожар, не прекращая стрельбы главным калибром.
В ночь на 26 августа немцы начали штурмовыми группами проникать в город. На улицах появились баррикады. И только утром 26 августа было получено приказание Ворошилова об эвакуации главной базы КБФ в Кронштадт.
Комендоры береговых батарей стреляли не жалея снарядов, сжигая стволы орудий, чтобы они не достались врагу. Под огнем грузили на транспорты ране¬ных, женщин и детей. немцы били по кораблям, рвались к причалам...
***
Ржевский, посланный для координации контрудара к морпехам 1-й ОМБП, застрял у них после того, как немцы чуть не пробили оборону. Моряки и части 22-й дивизии НКВД сумели удержать фронт, но самому лейтенанту не повезло. Он попал под немецкую артподготовку, близким разрывом его оглушило, отбросило, но не зацепило осколками. Отлежался, хотел даже возвращаться к своим, но голова кружилась, продолжала непроизвольно дергаться рука, и это было не остановить. Оставалось держаться морпехов. И главное - не попасть в госпиталь. В такой суматохе контузию запросто могли принять за симуляцию и желание эвакуироваться любой ценой, а с дезертирами в армии разговор короткий.
В какой-то момент немцы неожиданно прекратили атаки и даже отошли: то ли их остановил тяжелый калибр береговых батарей, сжигавших остатки снарядов, то ли они поняли, что идет эвакуация, и решили не тратить свою пехоту впустую. Бригада получила приказ сниматься с позиций и двигаться на погрузку. Еще полдня Ржевский оставался с заслоном, который вел беспокоящий огонь, имитируя присутствие батальона на рубеже. Стало чуть лучше - рука дергалась уже чуть заметно, ноги передвигать он мог, но голова болела и мотало его, как пьяного. Когда снимались с позиций, моряки выделили лейтенанту провожатого, который на ходу придерживал его, как красну девицу, за плечи.
***
Город встретил дымом пожаров, разрывами в порту, толпами у причалов и выстрелами с чердаков. Люди пытались вплавь добраться до судов, уже вышедших на рейд, штурмовали перегруженные транспорты с прогулочных лодок. Кого-то поднимали наверх, на палубу, забитую людьми. Лейтенант-морпех выяснил, что остатки бригады уже погружены и выведены в море, в район сосредоточения, чтобы избежать потерь от артогня. О 156-м полке в суматохе эвакуации ничего узнать не удалось. Надо было думать, как спасаться самостоятельно.
Из-за обстрелов посадку перенесли: из Купеческой гавани в транспорты были переведены в Бекеровскую гавань.
Получившие повреждения лидер «Минск» и эскадренный миноносец «Скорый» продолжали вести огонь по немецким батареям.
Командир морпехов послал разведку по берегу - поискать хоть какие-то плавсредства.
К вечеру вернулись разведчики, доложили, что за мысом Купеческой гавани стоит на боку выбросившийся на отмель и брошенный подбитый буксирчик. И стоит удачно - пробоина в носу, ниже ватерлинии, сейчас, когда суденышко накренилось, оказалась выше уровня воды. Винт - в воде. Воду можно попробовать откачать, и если пробоину перекрыть пластырем, появляется малый шанс хотя бы присоединиться к одному и конвоев.
Морпехи тут же выдвинулись к буксиру. "Специалистов" нашлось всего трое - из приписанных к бригаде моряков, прорвавшихся из Либавы. Основной состав морпехов корабельного опыта не имел - их задачей с момента создания бригады было десантирование и бои на берегу. Но жить хотели все, и к авралу подключились с энтузиазмом. Нашли в боцманской кладовке мягкий парусиновый пластырь, шкоты, подкильные концы, завели, втугую закрепили шкоты на кнехтах. Другие краснофлотцы непрерывно отливали воду вручную, пока не добрались до помпы. Старенький двигатель уцелел и даже завелся.
К утру кое-как откачали воду, на снятом с буксира тузике завели якорь за корму и, подрабатывая якорной лебедкой, дали задний. С первого раза не получилось, но когда подкопали песок по бортам, струя от винта стала размывать отмель под днищем, и буксир закачался на воде, а вскоре уже тарахтел, пристраиваясь в кильватер к начавшему движение конвою.
Морпехи интересовались у моториста:
- А топлива-то хватит?
- А я знаю, сколько он жрёт? На сутки-двое может и хватит...
Ржевский молчал. На этом корыте и так скорость не больше 10 узлов, но полную не дашь - начнет срывать пластырь. Так что вопрос топлива - не главный. Пара дней в открытом море под прицелом катеров, подводных лодок, самолетов - вот это вопрос.
Вооружения на буксире нет. Ну, для подводных лодок они - не цель, а вот береговая артиллерия, катера, самолеты... самолеты в первую очередь. И отбиваться от них нечем, "дегтярев" не в счет, его даже закрепить где-то с возможностью разворота нельзя.
Он подозвал лейтенанта морпехов, попросил приказать бойцам поискать какую-нибудь металлическую тару с широким донцем и высушить несколько тряпок из боцманского барахла.
- И масла машинного приготовьте несколько литров, чтобы наготове было, на палубе.
Ко Ржевскому подошла молоденькая санинструкторша из добровольцев, восемнадцатилетняя Леночка.
- Лейтенант, как голова? Болит и кружится? В ушах звенит?
- Звенит еще, и в глазах двоится временами...
- Тошнит?
- Не без того, Леночка. У вас какой-нибудь таблетки от головы больше нет?
- Для головы!... - девушка улыбнулась - Пирамидона больше нет. А у вас пятачков старых не найдется?
- Это которые 1924 года? Нет, конечно. А вам медь нужна? Спросите у моряков, на буксире в хозяйстве могут найтись медные шайбы прокладочные.
Спустя четверть часа Лена подошла снова и закрепила лейкопластырем на висках Ржевского массивные медные шайбы. От приконовения ее рук боль, казалось, уходила. Или не казалось?
- Поможет, Леночка?
- Непременно поможет! Меня так бабушка в детстве лечила, - и девушка снова улыбнулась лейтенанту.
***
Вечером при очередном налете прямым попаданием бомбы немцы потопили ледокол «Волдемарс», команду с него подобрали катера охранения. С мыса Юминда ударила береговая 10-дюймовая немецкая батарея. Корабли охранения поставили дымовые завесы. Крейсер «Киров» огнем главного калибра батарею подавил, но бомбёры продолжали наседать, несмотря на огонь корабельной артиллерии. Уже в сумерках от прямого попадания бомб погиб штабной корабль «Вирония».
Выскочившие из финских шхер торпедные катера атаковали лидер «Минск». Орудия «Минска» и эскадренного миноносца «Скорый» накрыли четыре катера, остальные ушли за дымовой завесой. Корабли и суда с наступлением темноты шли без огней, и, выкатываясь из кильватерного построения, попадали на мины. То там, то тут гремели взрывы. Потом конвой встал.
- Нет, ребята, так мы точно пойдем рыб кормить. Лейтенант, это же буксир, у него осадка метра два, если не меньше. Мины на какой глубине ставят?
Морпех подозвал краснофлотца-катерника, повторил вопрос Ржевского.
- Немцы - на 3 метра обычно. Ну, и мы так же. В расчете на эсминец или транспорт небронированный.
- Так давайте не будем ночь пережидать! Конвой остановился на ночь из-за мин, а нам-то что стоять? Трюм протекает, помпа в любой момент может отказать.
- Можем наткнуться на подрезанную, всплывшую.
- И днем можем напороться в таком дыму, зато ночью самолетов нет.
И буксирчик пошел на восток, оставив конвой.
***
Почти весь день буксирчик бодро ковылял по Финском заливу. Утром на него зашла было пара "мессершмиттов", но после первых пристрелочных очередей краснофлотцы зажгли в кастрюлях тряпки, обильно политые маслом. Пламя на палубе и густой черный дым, как и улегшийся на палубе раскинувший руки Ржевский, удовлетворили немецких асов, и они полетели искать более существенные цели.
Днем к буксирчику пытались подойти два немецких торпедных катера, но силы оказались почти равными - два "дегтярева" против двух немецких MG, к тому же наши пулеметчики оказались опытнее, и немцы быстро отстали: славы не добудешь, а голову потерять можно. Не торпедой же пытаться в эту верткую козявку попасть!
Но ближе к вечеру к ним привязался наглый "мессер", и, сделав несколько заходов, убил трех морпехов и наделал дырок в корпусе. Буксир начал медленно, но верно тонуть.
Пришлось сворачивать к берегу. В темноте сели на отмель, километра три брели вдоль кромки, но сил не оставалось. Свернули к темной кирхе, осторожно постучали.
Вышедший пожилой пастор посмотрел на измученных, промокших краснофлотцев, на девушку, жестом предложил войти. Принес воды и немного еды. Поев и чуть отдохнув, стали решать, что делать - выдвигаться в ночь без разведки через гудящее даже ночью Таллинское шоссе или попроситься у пастора переночевать здесь.
Старик разрешил их сомнения:
- Оставайтесь, отдохните, выспитесь. Уйдете завтра.
Выставив у окна часового, морпехи уснули.
Утром сменившийся часовой поднял отряд по тревоге: к кирхе от Таллинского шоссе свернули два мотоцикла с пулеметами. Фельджандармы с бляхами на груди постучали в дверь. Краснофлотцы приготовили оружие. Ржевский успел заметить побледневшее лицо Леночки, подрагивавшие в руках пастора четки.
Пастор вышел навстречу немцам, встал на пороге.
- Святой отец, вы тут русскую пехоту не встречали?
- Пехоту? Нет, ПЕХОТУ не видел.
Мотоциклы, чихнув моторами, покатили обратно к шоссе.
Пастор вернулся в кирху. Ржевский шагнул к нему:
- Спасибо, отец!
- За что? Я не соврал им. Ведь вы - моряки, а не солдаты. Но завтра - воскресенье, в кирху могут зайти прихожане, поэтому вечером, как стемнеет, я провожу вас. До старой границы двадцать километров. Там тяжело будет: Нарова, Луга в нижнем течении уже за немцами, а переправляться надо. Бог вам в помощь!
К своим Ржевский с моряками вышел через пять дней, у речки Воронки. До Ленинграда оставалось всего 60 километров.
© Copyright: Владимир Репин, 2017
Лейтенант Ржевский. Ораниенбаумский плацдарм. 1941
Владимир Репин
Начало: http://www.proza.ru/2017/02/21/1899
Лейтенант Ржевский. Лето 1941. Эстония
Группа морпехов шла немецкими тылами на восток, на грохот незатихающих боев, по направлению полета немецких "лаптёжников". Так начали звать легко узнаваемые в полете бомбёры Ю-87 за неубирающиеся шасси, прикрытые обтекателями. Позади остались оборона Таллина, прорыв из него на чуть живом буксирчике до Силламяэ, переправы через Нарову, Лугу. Ржевский почти оправился от контузии, подружился с морпехами, хоть и вспоминал родной 156-й стрелковый полк. Где его искать, если удастся выйти из окружения?
В одну из ночей вышли в район крепости Копорье. Почти полная луна освещала какой-то нереальный, неземной пейзаж: древние башни, стены из дикого камня, и воронки, воронки, воронки... Огромные, от трех до шести метров, завалившие землей желтые, засохшие к осени заросли иван-чая. Многие рытвины могли скрыть человека с головой, на дне их уже накопилась вода.
И еще - груды железа. В каких-то еще можно было узнать танки - перевернутые, с сорванными и отброшенными на десятки метров башнями; некоторые были просто рваным, изогнутым страшной силой железом, среди которого в призрачном лунном свете можно было угадать остатки каких-то механизмов. Трупов уже не было - поработали похоронные команды.
На следующую ночь по ложбинке с каким-то безымянным ручьем, берущим начало у крепости, группа вышла к реке Воронке. Вдоль речки тут и там копошились, окапываясь, немцы, но сплошной линии фронта еще не было. Речку перешли вброд, и тут же услышали грозное:
- Стой! Руки вверх! Бросай оружие!
Лейтенант морпехов вышел вперед:
- Браток, родной ты мой, ну как же я с поднятыми руками оружие сдам? Да и привык я к нему в окружении. Зови свое начальство. Как там у вас вызов начальника караула, два зеленых свистка? Свисти! Свои, морская пехота, 1-я ОБМП, из Таллина прорывались, буксир наш у Силламяэ самолет продырявил, дальше пришлось по суше топать... Остальные наши, наверное, уже в Кронштадте, если повезло дойти.
- Ну, если повезет - значит, подтвердят, кто вы, а нет - нам тут разбираться некогда... Немец всякую сволочь пачками шлёт, надеется на неразбериху.
- Отряд, оружие разрядить. Ну, веди нас куда-нибудь, но лучше - на камбуз. А там разберемся.
Разбирались долго. Как раз в эти дни остатки Первой бригады, чуть больше пятисот человек, дополнили моряками и перебросили из Кронштадта отбивать Красное Село с задачей разгромить войска противника. Бригада атаковала немцев в Красном Селе, но захваченных позиций морпехи не удержали, отступили к посёлку Володарский, отбили там десяток атак, но в конце концов отступили к Петергофу и Ораниенбауму.
От прежнего состава бригады осталось всего несколько человек, но комбриг Парафило вспомнил и лейтенанта, и свой приказ ему - удерживать немцев до отхода бригады на погрузку.
Посидели вечерком, помянули боевых друзей. Лейтенант рассказал, как чинили буксир, как отбивались от немцев, как потом шли тылами на грохот фронта.
- Ну, а вы-то как, Терентий Михайлович?
Парафило налил еще, вздохнул:
- Плохо, лейтенант. За три дня доукомплектованная моряками с кораблей бригада потеряла три тысячи бойцов. Патроны получали уже под бомбами. В атаку - без разведки, без артподготовки. Ворошилов считал, что так мы внезапно нападем. Да какая это внезапность - цепями, в черных бушлатах, на пулеметы? Их "полундрой" не заткнешь... Отбили первую линию, но пришлось оставить. Отступили, даю команду "За ночь окопаться!", а у краснофлотцев, с кораблей списанных, ни лопаток саперных, ни желания. "Как это так, я, моряк, буду тут в земле ковыряться?" Залегли в кюветах. А утром - мессеры... Идут парами вдоль дороги, над самыми кюветами, и... Я там был потом, лейтенант. До сих пор душу рвет, забыть не смогу! Черные с красным бушлаты в зеленой траве, рядком... Расформируют нас, наверное; сольют с какой-нибудь частью...
На рубеже Воронки и южнее немцам уже не удавалось продвинуться вперед ни на шаг. По утрам, как по расписанию, прилетали "лаптёжники", и включив сирены, пикировали на окопы, потом шли в атаку танки, пехота. Штаб вызывал огонь фортов по уже пристрелянным площадям, тяжелые снаряды взметали черные фонтаны земли, от которых порой танк отлетал в сторону, как подданная ногой обувная коробка, а пехоту сдувало с поля, и немцы откатывались.
Назавтра все повторялось.
- Ну что ж они, паразиты, воют так? Ржевский, это они что - на психику нам давят?
- Не без того, лейтенант, но это - дополнительный эффект. Самолет массовый, дешевый, не слишком прочный. Зазеваешься, превысишь скорость на пикировании - и можно просто развалиться. А когда пилот целится, ему на приборы смотреть некогда. Вот они и придумали сирену: чем выше скорость - тем тоньше вой. Летчик скорость слышит, а не видит! Так что не горюй, это он не нас пугает, а сам боится хвост потерять на выходе из пикирования.
В один из дней немцы, как обычно, строем заходили на бомбежку, танки вышли на рубежи атаки, и вдруг... Немецкий строй разметало, как будто лодки на озере в шторм. Один самолет, разваливаясь на части, начал падать, вертясь на уцелевшей плоскости, как крылатка клена. А на поле между танками встали фонтаны земли и через несколько секунд донесся звук дальних разрывов.
"Ударная волна от пролетевших рядом с бомбёрами тяжелых снарядов!" - порадовался Ржевский.
Пару дней немцы не летали - видимо, разбирались с "новым русским оружием".
Без авиаподдержки не ходили в атаку и танки. А потом танковые части немцев сняли и туда-то перебросили, наверное, на Москву. Пехота стала окапываться.
Но морпехи не успокоились. То они устраивали ночные вылазки в немецкие окопы, чтобы притащить немецкие консервы и "языка", то в очередной раз выкладывали на берегу Воронки объявление: «Переход реки фашистам категорически запрещен!»
Политрук Капилов с бойцами 2-го батальона выбрал молодое, гибкое дерево, пригнул его верхушку и подвесил на ней гранаты. Потом деревце отпустили, и гранаты полетели в противника, на ту сторону Воронки…
Всех удивил артиллерийский разведчик Разумовский, обманувший фашистов. Для корректировки стрельбы по немецкой батарее он выбрал развесистую сосну. Снаряды стали ложиться в цель, но немцы заметили корректировщика и открыли по нему огонь. Разведчик притворился убитым - повис на сучьях и больше не подавал никаких признаков жизни. Стрельба по нему прекратилась. А боец по-прежнему передавал координаты на свою батарею через связного, замаскировавшегося под сосной. Батарею подавили.
***
На плацдарме начала реально ощущаться блокада: сокращались пайки, дивизионные нормы снарядов и патронов. 12 ноября 1941 года 1-ю ОБМП расформировали, и Ржевский вместе со "своими" морпехами попал в сводный отряд морской пехоты, или официально, в 1-й Особый лыжный полк моряков КБФ.
__________________
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/03/31/78 Лейтенант Ржевский. Прорыв блокады. Ноябрь 1941
Лейтенант Ржевский. Прорыв блокады. Ноябрь 1941
Владимир Репин
На плацдарме начала реально ощущаться блокада: сокращались пайки, дивизионные нормы снарядов и патронов. 12 ноября 1941 года 1-ю ОБМП расформировали, и Ржевский вместе со "своими" морпехами попал в сводный отряд морской пехоты, или официально, в 1-й Особый лыжный полк моряков КБФ.
Полк был сформирован в Кронштадте из добровольцев, специально для совместной операции с 80-й дивизией, было в нем 1200 человек. Командовал полком пехотный офицер, майор Маргелов из той самой 80-й, где он командовал 218 стрелковым полком. Несколько дней ушло на боевую подготовку (кто-то и вовсе не умел стоять на лыжах, не держал в руках автоматов), потом полк перебросили в район Осиновецкого маяка.
План операции предусматривал внезапную ночную атаку на Шлиссельбург и на побережье восточнее его по льду озера. После атаки пехотных полков в прорыв должны были идти моряки-лыжники. В полку зачитали приказ адмирала Трибуца: «После выполнения задания все будут награждены орденами, а благодарные Ленинградцы не забудут ваш подвиг».
Полк несколько раз выходил на лед Ладоги, но каждый раз операция срывалась из-за отсутствия пехоты - 80-я пешком подтягивалась из Ленинграда, на ходу теряя от голода людей и тягловых лошадей. Начальник Особого отдела полка, получив очередную «накрутку сверху», передал приказ срочно наступать…
27 ноября с сумерками полк, встал на лыжи и вышел на лед. Шли вдоль недавно открытой ледовой дороги. На неокрепшем льду стояли полупровалившиеся машины. В санных повозках, как живые, стояли запряженные замерзшие лошади. Дошли до Зеленецких островов, сделали привал, и ночью моряки вышли на рубеж атаки.
До самого рассвета ждали удара пехотинцев, но его так и не было. На душе у Ржевского скребли кошки. Говорить этого морякам было нельзя, но лейтенант понимал, что так блокаду не прорывают: полк морпехов, позавчера вставший на лыжи, и голодающая дивизия с растерянными по дороге машинами без бензина, орудиями и боезапасом. Он помнил ее по Ораниенбаумскому плацдарму, когда в полках оставалось от 100 до 400 человек. Может, что-то добавили, но сколько потеряли в пятидневном голодном переходе! К тому же дивизия была преобразована из 1-й Ленинградской дивизии народного ополчения, а значит, там нет опытных солдат и метких, обученных стрелков. К тому же связи с дивизией по-прежнему не было. "Хоть бы несколько полевых раций!" - думал Ржевский.
Не дождавшись пехоту, рано утром моряки, разворачиваясь фронтом справа от Бугровского маяка, молча двинулись к берегу. Первую линию неприятельских окопов у Новоладожского канала взяли с наскока, заняли деревню Липки, вышли к Староладожскому каналу. В Липках морпехи нашли склад с боеприпасами, взорвали его, уничтожили около трехсот фашистов, но подкрепления пехоты так и не было. А пришедшие в себя немцы бросили в бой мотоциклистов с пулеметами и минометами. Немцы носились на мотоциклах между изб, появляясь то тут, то там, и накрывали моряков ливнем огня.
"Хоть бы патроны для трофейных автоматов со склада вынести догадались! И гранаты там наверняка были... Так нет же - рванули всё!" - досадовал Ржевский.
К полудню стало понятно, что потери огромны, а пехотное подкрепление, если и есть, то расстреливается еще на льду Ладоги, за пару километров от берега. К вечеру, к пяти часам, восточнее Липок оставались последние очаги сопротивления, а немцы все усиливали атаки и огонь. Ржевский приказал остаткам взвода отступать с раненым майором Маргеловым, чтобы за ночь вытащить его по своему старому следу на Зеленцы.
- И отправляйте с Зеленца не в Ленинград, а с попутками в госпиталь на Большую землю - ранение тяжелое, он крови много потерял, а в Ленинграде голод. А сам подумал: "И от своей 80-й дивизии подальше - вломят им по первое число за срыв деблокирования, никто разбираться не станет, когда судьба города на кону. Да и у нас в полку потери - две трети состава, если не больше. А мужик геройский, не зря его братишки капитаном третьего ранга величали, на морской манер - значит, за своего приняли".
Лейтенант приподнялся, чтобы взглянуть, не осталось ли за кустами кого из морпехов, и тут же упал, как подкошенный: в нескольких метрах от него рванула минометная мина, ноги перестали слушаться, небо потемнело в секунды.
Продолжение следует.
______________________
В этом сражении моряки-лыжники потеряли более 800 человек.
Бой моряков лыжников в направлении Липки-Шлиссельбург оставил сильные впечатления у командира полка. Спустя годы Командующий ВДВ СССР, генерал армии В.Ф.Маргелов добился, чтобы десантники получили право носить тельняшки.
« – Удаль «братишек», – говорил он, – запала мне в сердце. Мне хочется, чтобы десантники переняли славные традиции старшего брата – морской пехоты и с честью их продолжали. Для этого я и ввел десантникам тельняшки. Только полоски на них под цвет неба – голубые.
А когда на Военном Совете, проводимом министром обороны Маршалом Советского Союза А.А.Гречко, С.Г.Горшков, командующий ВМФ Адмирал Флота СССР, начал бурчать, что, мол, десантники крадут у моряков тельняшки, Маргелов в присутствии всех резко ответил:
- Я сам в морской пехоте воевал, и знаю, что десантник заслуживает, а что – нет!» («Десантник № 1 генерал армии Маргелов» А.Маргелов, В.Маргелов).
25 октября 1941 года 80-я сд переброшена через залив баржами с Ораниенбаумского плацдарма в Ленинград, далее пешим маршем на западный берег Ладожского озера
Марш был очень тяжёлым — многие бойцы на ходу умирали от голода и истощения. Не хватало боеприпасов и фуража, да и сама дивизия была таковой только по названию — до 12 ноября в ней насчитывалось всего два стрелковых полка. За пять дней, с 19 по 24 ноября, дивизия сменила четыре района сосредоточения, люди были совершенно измотаны, а от недостатка фуража начался падёж лошадей.
Затем дивизии была поставлена задача с озера, со стороны Дороги Жизни нанести удар по немецким позициям в районе «бутылочного горла», захватить 1-й и 2-й Рабочие посёлки и двигаться дальше в направлении Синявинских высот.
Командир дивизии Фролов И. М., зная о реальной боеспособности дивизии, доложил, что «дивизия к выполнению поставленной боевой задачи не готова», был снят, осуждён и расстрелян (впоследствии реабилитрован).
В ночь на 26.11.1941 приступила к выполнению задачи. Части дивизии с опозданием на пять часов вышли к берегу Ладожского озера, не ориентируясь в обстановке, не зная расположения позиций противника. По воспоминаниям воинов дивизии, они были посажены на грузовики и высажены на льду Невы, не доезжая 6-8 километров до позиций противника. Затем, они, без всякой артиллерийской поддержки, начали атаку на вражеские укрепления и в двух километрах от берега попали под прицельный огонь. На открытом пространстве озера укрыться было практически негде и дивизия понесла большие потери, в том числе, много людей утонуло из-за непрочного льда. После этого остатки дивизии перешли до Кобоны.
Из архивов вермахта:
«…11-55 – командир 424-го пехотного полка сообщил:
Силами III батальона 424 пехотного полка, под командованием капитана Каппеля, при жестком сопротивлении врага, была завоевана западная часть Липок. Левый фланг (на озере) еще сопротивляется, но главное сопротивление подавлено. Враг держится еще в южной части Липок. Наступление врага от Бугров остановлено. Собственные потери, особенно во взводах стрелков-мотоциклистов, значительны.
Несмотря на это, положение оставалось серьезным. Враг должен был быть уничтожен до наступления темноты. Он все еще представлял большую опасность на фланге полка.
В то время, когда этот бой с решительными целями еще продолжался, новый враг в 14-00 пошел в атаку на III батальон 412 пехотного полка с юго-восточной стороны Липок, но атака была отбита. Также одновременно потерпела неудачу атака врага против п.N.8.
16-45 – также было подавлено сопротивление врага, окруженного в районе Липок, только незначительная часть которого, продолжала жестко сопротивляться на местности, поросшей низкорослым кустарником между Липками и озером".
"… Атака производилась в боевом порядке «клин», состоящем из активных солдат, в основном матросов, сводного добровольного полка. Все солдаты имели военную выправку и производили превосходное впечатление. Они были лучше вооружены и экипированы и имели продовольственный запас на 4 дня. За счет своих маскировочных белых костюмов и покрашенных в белый цвет темных деталей оружия и приборов, они были практически незаметны.
Русский элитный добровольческий лыжный полк был полностью уничтожен. Свыше 1300 убитых находилось на поле боя. Только 26 человек были взяты в плен, так как до самого конца враг защищался. Введенные сегодня в бой в районе Липок 2 полка 80 стрелковой дивизии потерпели поражение от наших огневых средств обороны. Враг уже в исходном районе понес значительные потери от нашей артиллерии. Здесь также были захвачены в плен 36 человек…"
Лейтенант Ржевский. Декабрь 1941. Эвакогоспиталь
Владимир Репин
Начало: http://www.proza.ru/2017/02/21/1899
Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2017/03/31/78
- Не дам резать!
- Ты пойми, чудак-человек, у тебя бедренная кость расколота вдоль, отломок сантиметров десять, и больше чем на половину диаметра. Если его убрать, остаток сломается при первом шаге. Сам обломок не прирастет - не гвоздями же его приколачивать? Только резать! И без ноги люди живут. Пенсия будет. Еще спасибо скажешь друзьям, что чуть живого из-под обстрела вытащили, по льду на лыжах до Дороги волокли, до самых Зеленцов, и до эвакогоспиталя довезли!
- Не дам резать!
- Не сегодня-завтра гангрена начнется! не могу я там этот отломок оставлять!
- Вот завтра и решим. Мне подумать надо!
- Ладно! Завтра сам Вишневский приезжает, главный хирург фронта, вот он тебе и объяснит, если я не указ!
***
"Не гвоздями же... Гвоздями... гвоздями..." - жар не оставлял, мысли временами путались, но Ржевский заставлял себя искать выход.
- Танечка, пить!
К лейтенанту подошла санитарка из вольнонаемных, совсем еще девчонка, поднесла поильник. Сделав несколько глотков, Ржевский спросил:
- Танюша, ты же местная?
- Да, а что?
- У вас тут можно серебряную чайную ложечку найти?
Смешливая Таня фыркнула, не выдержав:
- А простая уже не подходит?
- Танечка, милая, найди! Мне ногу спасать надо. Получится - будем с тобой первопроходимцами в хирургии! Неужели в поселке никто ложечку не продаст геройскому лейтенанту для спасения молодой жизни и левой задней ноги? Можешь сегодня вечером принести, чтобы она до обхода у меня была?
- Ну, попробую....
- Петрович, ты же ходячий! Найди у госпитального плотника полдюжины шурупов небольших, закинь в рентгенкабинет, пусть в отработанный фиксаж положат на пару часов - мне их посеребрить надо. Скажи - последняя просьба умирающего. И главное, спроси - дрель у плотника есть? Или хоть коловорот...
***
- Вот, Александр Александрович! Лейтенант Ржевский. Ногу резать не дает, оскольчатый перелом бедренной кости, вот снимок.
- Лейтенант, не дури. Жить хочешь?
- Я воевать хочу, товарищ бригврач! Давайте, мы кость на арматуре соберем, свинтим! Может, приживется? Вот, мне уже приготовили пластинку серебряную из расплющенной чайной ложечки, и шурупы серебрёные! Не заржавеют!
- Лейтенант, ты кого учить взялся?
- Погоди, погоди, Чечулин. Лейтенант, ты до этого сам додумался? Майор, помнишь публикации, еще в 1906 г. похожее предложили Ламботт и Лейн? Может, попробуешь? Только где инструмент брать?
- Товарищ бригврач! Дрель мы нашли, хорошую, американскую. Только спиртиком протереть!
Вишневский покрутил своей круглой головой и улыбнулся, как это умел только он:
- Обошли со всех сторон! Ладно, Чечулин, давай подумаем, что тут можно сделать. В случае чего оттяпать ногу лейтенанту всегда успеем. Только оперируем быстро, пока сепсис не начался.
***
Ногу ему, конечно, разворотили серьезно. Но самые мелкие осколки убрали, крупный отломок привинтили на планке к уцелевшей кости, мышцы зашили, но не до конца - оставили дренаж на месте намечавшегося абсцесса. Примотали на уцелевшую от ран и разрезов часть бедра лангетку, и измученный операцией лейтенант (Вишневский был сторонником местной анастезии) уснул и проснулся только на следующий день к вечеру.
Танечка опять поила его, на этот раз горячим сладким чаем, и радовалась, как ребенок, что операция удалась. Ржевский ее не разочаровывал, но понимал, что еще ничего не ясно.
Чечулин навещал его регулярно, сказал, что бригврач велел держать в курсе лейтенантского эпикриза. Смотрел, хмыкал, но с каждым днем хмыкал всё увереннее.
***
А госпиталь жил своей жизнью. Всё чаще стали появляться раненые из под Тихвина, они привезли вести о взятии немцами Тихвина и перерезанной железной дороге, об отчаянных боях за последний путь к Ленинграду.
Поползли тревожные разговоры о попытке немцев окончательно замкнуть кольцо блокады вокруг Ленинграда - до финских позиций на Свири оставалась всего сотня километров.
Но 10 декабря собравшиеся у тарелки радио раненые услышали сводку Совинформбюро:
В последний час
Дней десять назад группа немецких войск генерала Шмидта, действующая на юго-востоке от Ленинграда, захватила г. Тихвин и близлежащие районы. Немцы ставили себе целью прервать сообщение между Ленинградом и Волховским районом и тем поставить ленинградские войска в критическое положение. В течение 10 дней шла борьба за Тихвин с переменным успехом. Вчера, 9 декабря, наши войска во главе с генералом армии тов. МЕРЕЦКОВЫМ наголову разбили войска генерала Шмидта и заняли г. Тихвин.
В боях за Тихвин разгромлены 12 танковая, 18 моторизованная и 61 пехотная дивизии противника. Немцы оставили на поле боя более 7000 трупов.
***
В коридоре госпиталя уже которые сутки почти без перерыва кричал раненый. Осколком ему снесло крестец и нестолько позвонков, вскрылся спинной мозг. Не помогал даже морфий. Врачи понимали безнадежность ситуации, но пытались хоть как-то облегчить его страдания. Отчаянные крики постепенно начали переходить в однообразный непрерывный стон.
Наступило 11 декабря, и собравшиеся у репродуктора ходячие раненые услышали торжествующий голос Левитана:
В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС
ПРОВАЛ НЕМЕЦКОГО ПЛАНА ОКРУЖЕНИЯ И ВЗЯТИЯ МОСКВЫ
ПОРАЖЕНИЕ НЕМЕЦКИХ ВОЙСК НА ПОДСТУПАХ МОСКВЫ...
Госпиталь ликовал. Чечулин подошел к постели умирающего капитана:
- Ты меня слышишь? Только что сводку передавали. Немцев под Москвой разбили, они бегут. Наши 400 населенных пунктов освободили...
На лице капитана появилась улыбка, и он затих. Навсегда.
На соседней со Ржевским койке, не приходя в сознание, бредил раненый лейтенант, его сверстник. Кричал о каком-то немце без головы, бежавшем в атаку прямо на него.
- Что за чушь? Не могут люди без головы бегать!
- Не скажи! У меня батя курицу зарубил, она из рук вырвалась, мы ее по всему двору ловили!
- Так то курица безмозглая. А человек разве так может?
- Так он его и видел, может, пару секунд, а потом его самого ранило.
- Теперь это для него - кошмар на всю жизнь!
Так и оказалось - лейтенант умер на третий день.
Утром на обходе Чечулин осмотрел Ржевского.
- Ну что, лейтенант? Мы все же эвакогоспиталь, что могли - сделали. На выписку тебе все равно на раньше, чем через полгода. Да и рана пока не затягивается. Отправлю я тебя в глубокий тыл, на долечивание. Пиши, как дела!
Продолжение следует
Лейтенант Ржевский. В степи за Доном. 1942
Владимир Репин
Над раскаленной степью кружил ястреб, наблюдая, как взвод вгрызается в пересохшую пыльную землю. Принявший взвод два дня назад лейтенант Ржевский потребовал углубить стрелковые ячейки до полного профиля и соединить их траншеей, сработать по паре запасных позиций для каждого из выделенных на взвод ПТРС и для "дегтяревых". Он понимал, что два противотанковых ружья с расчетами, приданные взводу, и гранаты с бутылками - слабый щит против танков Гота, рвущихся к Сталинграду. "Максим", замаскированный в утешение во второй, запасной траншее, взвод встретил было ропотом: только что вышел и был доведен до войск Сталинградского и других фронтов приказ Ставки ВГК № 227.
"Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование – НИ ШАГУ НАЗАД БЕЗ ПРИКАЗА высшего командования...
Таков призыв нашей Родины. Выполнить этот призыв – значит отстоять нашу землю, спасти Родину, истребить и победить ненавистного врага... Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах, штабах.
Народный комиссар обороны И. Сталин"
Пришлось собрать взвод и пояснить, что пихать станковый пулемет в первую траншею может только не слишком умный командир: убирать его с бруствера трудно, видно его хорошо, попасть в такой, стоящий, как хряк-рекордист на ВСХВ, легче легкого. А уж если немец до первой траншеи доберется, то и пулемет потерян, и прикрыть отход бойцов во вторую некому будет.
Строевого командира, успевшего повоевать в Прибалтике и под Ленинградом, со свежей нашивкой за тяжелое ранение, бойцы слушали внимательнее, чем политрука.
- Товарищ лейтенант, а как же мы танки удержим? Я в последнем бою, еще за Доном, пулял-пулял - не берет их ружье!
- Куда целил?
- Сначала в лоб...
- Ну, тут понятно. Они ученые стали, на лоб дополнительную плиту вешают, получается не 30, а 60-70 мм.
- Так я и в борт бил, уже когда прорывались!
- В катки, что ли?
- Обижаете, товарищ лейтенант! в борт, под башню, где боезапас.
- Бери ружье, пойдем в балочку, постреляем...
Глядя на разбитые крупнокалиберными пулями тыквы, Ржевский пояснил:
- Бой у ружья отличный, прицел не сбит. А вот ты, друг ситный, выстрела боишься, и когда за спуск дергаешь, глаза зажмуриваешь, сам того не замечая. Нет, я понимаю, грохот и отдача у него - будь здоров! Но не в белый же свет палить! Жми на спуск быстро, но плавно. Ты не должен знать, когда сорвется боёк. Вот пальнёт - и тогда моргай на здоровье! Давай еще!... Ну во-о-от: это же совсем другое дело! Продолжай, а я пока на хутор загляну. Закончишь - поговори со вторым наводчиком: вдруг и у него такая ошибка есть.
***
- Хозяюшка, мы тут на вашей бахче похозяйничали, пяток тыкв покрушили, вы уж извините. Я вам заплачу даже, всё равно деньги по аттестату отсылать некуда. Только вот продайте нам остальные тыквы. Не все, а только такие вот плоские, серо-зеленые. Жёлтый сорт не надо! И еще: сварите нам киселька, вёдер двенадцать. Даже лучше, если пожиже и несладкий - клейстер такой мучной. И лейку одолжите! Но это надо до вечера сделать! привезти-то есть кому?
- Да Стёпка на телеге подвезет. Сварю, и тыквы берите. Но деньги вперед, мне! А что ж так с аттестатом - не осталось никого, что ли?
- Отец - майор, они с мамой в Либаве были, он служил там, пропал без вести в первые дни. Транспорт санитарный с семьями немцы утопили. Так что некому мне деньги отсылать... Взвод - моя семья сегодня. А я им - отец-командир. В двадцать один год!
- Сынок, а давай я тебе борща налью? - хозяйка закусила кончик платка, пристально глядя на лейтенанта.
- Нет, хозяюшка. Я и так тут задержался, меня во взводе ждут. Вот тысяча - хватит? Мы за балочкой стоим, там, где столбы телеграфные - отправляйте Степана туда. Пусть лейтенанта Ржевского спросит.
***
К вечеру приехал Степан с тыквами и бидонами с клейстером.
- Погоди, Стёпка, мы тебе сейчас бидоны отдадим. Лейка у тебя прихвачена?
Через несколько минут бронебойщики уже поливали из лейки землю на основных и запасных позициях. У Стёпки даже губы задрожали от такого кощунства:
- Мы старались, варили, везли, а вы, значит - вот как!? Выливаете?
- Мы, Стёпа, фашистов обмануть хотим. А уж как получится - посмотрим. А вы бы уходили куда, или хотя бы в погреб спрятались, если стрельба начнется. Забирай лейку и бидоны и дуй отсюда! Спасибо!
Стёпка уехал, гремя пустыми бидонами.
- Сержант, берёшь тыквы, режешь вдоль аккуратненько, на ровные половинки, в центр забиваешь пустую консервную банку, чтобы на пару сантиметров торчала. И расставляешь их метров за пятьдесят перед окопами.
- Так банок не хватит!
- В соседнем взводе собери! Расставишь в две линии в шахматном порядке. Маскировать не надо.
- Немца дурить будем? Так они и поведутся, ищи дураков...
- Главное, чтобы им в самый ответственный момент что-то непонятное привиделось, а там посмотрим. У нас во взводе ворошиловские стрелки есть?
- Как не быть, есть, наверное...
- Уточни, собери. И охотников, если найдутся. И вот еще - городошников заядлых во взводе нет, случаем?
- В городки с фашистами играть будем?
- Ну, вроде того...
***
- Ваша задача - офицеры, унтеры. Узнать их просто - у рядовых винтовки "маузер", а у этих - автоматы. Их надо выбить в первую очередь. Ближе подойдут - бейте во фланг, влево-вправо, пехота за танками кучкуется, а меткий стрелок их и на двести метров достанет. Выгоните из-за танков - вам товарищи помогут их в поле добить. Не старайтесь непременно наповал застрелить. Не убил - так напугал! Даже если в руку-ногу зацепит - он уже не солдат, а рассадник паники. Лишний визг нам только на руку.
Прицел по дальности не переставляйте, нечего в бою время тратить. Цельте в корпус: далеко - получит в брюхо, близко - в голову. Лучше расстрелять две обоймы и ранить семерых, чем за то же время выцеливать и убить четырех с пяти патронов. Отобъём атаку - сами помрут или дострелим. А не отобъём - всё без толку, и патроны сэкономленные нам уже не понадобятся. И другим объясните: лучше стрелять в бок с ровной мушкой, чем в грудь с перекошенной. И не дёргать, не дёргать за спуск!
Городошники! Ну, про противотанковые гранаты особо говорить не буду, тут главное попасть, лучше спереди под башню - там и у механика-водителя лючок над головой, и снаряды недалеко. А вот со связками, если до них дойдет - только под гусеницу положить, как под "бабушку в окошке". Тогда есть шанс, что траки порвёт. А тут у вас опыт, я на вас надеюсь. А уж я к медали представлю, если будет возможность.
Вопросы есть?...
***
Танки, рыча двигателями, выкатывались из балки. Осталось 500, 400, 300 метров.
Ржевский разглядывал их в бинокль. Только средние, Панцер-3. Пять, семь... восемнадцать!
За танками шла негустая цепь мышиной пехоты.
- Бронебойщики, огонь по гусеницам!
Захлопали выстрелы.
Танки заводили пушками, но заметно было, что они не могли сразу понять, откуда бьют бронебойщики, и куда им надо стрелять. Тем временем один распустил гусеницу и развернулся боком, сразу получив попадание в бок - искра на броне была видна даже на солнце. Ржевский оценил преимущество ПТРС - бронебойщики стреляли споро, зло и точно; всё же магазинное ружье в обороне, где его не надо долго таскать, лучше однозарядной суперберданки ПТРД.
Вот остановились еще два танка, один вспыхнул. Пехоту стрелки сумели отсечь и положить носом в ковыль. Но и до окопов осталась сотня метров. Бронебойщики с запасных фланговых позиций лупили панцерам в борта, от которых летели длинные яркие искры. Рикошеты? И тут некоторые танки вдруг начали притормаживать и разворачиваться вдоль окопов. Другие шли прямо, но скоро в них полетели гранаты и бутылки. Младший политрук Ерофеев, сменив бронебойщика, азартно расстреливал панцеры с фланга, в моторную группу, и попадал, попадал... Это видно было по разгоравшимся факелам Pz 3.
Один из танков все же дошел до второго бронебойщика, переехал окоп, но завертелся на месте, сбрасывая разорванную гусеницу. Бронебойщик сиганул было из траншеи, но, пробежав метров десять, снова спрыгнул в нее. А в танк уже летели бутылки, пламя плясало на броне, и падали в огонь встреченные пулями танкисты, пытавшиеся выскочить из люков.
"Вот уж точно - охота пуще неволи!" - удивился Ржевский, увидев вылезшего из окопа бойца с полудюжиной бутылок, бережно прижатых к груди левой рукой. Боец, матерясь, бежал вслед за прорвавшимися танками и забрасывал их бутылками. Убедившись, что все три горят, он побежал в окоп за винтовкой, и спрыгнув в траншею, принялся палить в выскакивающих немцев...
***
К сумеркам бой затих окончательно. Лейтенант собрал бойцов. К его удивлению и радости, во всем взводе было только два легко раненых. Ни тяжёлых, ни убитых. Потеряли одно ПТРС. Боеприпасов осталось на четверь часа такого же боя.
- Пузаков, как же ты ружье не уберёг?
- Дык, товарищ лейтенант, он, паразит, на окоп наехал, и давай елозить. А второй номер на основную позицию за патронами побёг. У меня ни бутылки, ни гранаты... Щас утрамбует - и всё! И такое меня зло взяло, такое зло, что я ему незаряжено ружжо в гусеницу и сунул, под звёздочку. Его заклинило ходом, подёргался туды-сюды, гусеница и лопнула. Я потом ружжо вытащил, но с него теперь только из-за угла стрелять. Зато трак у танка - на хрен! Дерьмовая у них сталь супротив нашей! Товарищ лейтенант, да вы не думайте, мне бы где по дороге кузню найти - мы поправим!
Ржевский еле сдержал улыбку:
- Ладно, Пузаков! За утрату оружия - выговор тебе!
- Есть, товарищ лейте...
- А за уничтоженные танки - благодарность!
- Служу Советскому Союзу!
- Сержанты! Как только окончательно стемнеет, танки, что просто подбиты - сжечь! Чтобы ночью не вытащили. Разделитесь на команды, ориентиры на "свои" танки наметьте заранее. Перед этим - распотрошить! Оружие, патроны, гранаты, бинокли, паёк, карты. Да не игральные, Рождественский, нечего хихикать! И документы.
К полуночи подошел ротный. Ржевский доложился по танкам и потерям, попросил подкинуть патронов, бутылок КС и гранат.
- А во втором взводе немцы бронебойщиков после нескольких выстрелов накрыли из пушек: сушь, пыль от каждого выстрела над позицией столбом, хоть дульный тормоз снимай. А без него плечо вынесет отдачей. А у тебя как?
- А я перед ячейками ПТР землю жидким клейстером пролил, пыль коркой схватилась и засохла.
- А мне почему не доложился?
- Проверить надо было. Теперь знаю - работает.
- А танки у тебя почему вдруг стали борта подставлять?
Ржевский рассказал про противотанковые тыквы. Ротный только головой покрутил:
- Ну, это ты учудил! А ведь здорово вышло! Купились фрицы...
В степи зарычали двигатели, потом грохнула пара взрывов, поднялись языки пламени, захлопали выстрелы.
- Лейтенант, что у тебя там? - встревожился ротный.
- Не иначе как мои сержанты решили немецкие тягачи-эвакуаторы дождаться и сжечь всё сразу! Ухари...
***
Чуть свет вместо ожидаемых Юнкерсов затарахтел мотоцикл. Капитан, не слезая с седла, крикнул:
- Кто тут лейтенант Ржевский?
- Ну, я!
- Капитан Вольский, из штаба дивизии. Ваш ротный передал: снимаетесь, уходите! Они уже на большак потянулись, приказ на отступление у него на руках. Комдив сам поздравил с успехом, велел наградные документы готовить. Быстро соберетесь - догоните!
- Да ладно, товарищ капитан, успеем. Как там Тимофей, все так же вокруг комдива нашего кругами ходит?
- Тимофей? А что ему сделается? Ходит.
- Усы не сбрил?
- Усы? Да ты что, лейтенант, проверять меня взялся? Нет у Тимофея никаких усов! И не было!
Ржевский дважды выстрелил капитану в грудь:
- Тимофей - штабной кот, любимец комдива!
Подскочил Рождественский с трофейным автоматом.
- Гляди, сержант! Двадцать километров от Сталинграда, а у него на галифе ни пылинки! У нас даже рации нет, с полком связаться не можем, а этот хрен поздравление от комдива передает! Коз-з-злы, ну какие же козлы!!!
Ситуация была аховая: патронов почти нет, отступать без приказа нельзя, держаться нечем, фланги открыты, комроты и два неполных взвода браво маршируют к Сталинграду на расстрел в соответствии с приказом "Ни шагу назад!"
Через полчаса в небе затрещало, и за окопами сел связной По-2.
- Где командир?
- Я командир!
- Получи пакет, лейтенант, распишись и вали отсюда! Приказ на отступление, отходим на внутренние рубежи обороны, немцы выходят к окраинам города.
Самолет разбежался, пару раз подпрыгнул и взлетел.
- Сержант, кто у нас на мотоцикле гоняет? Живо в седло - и за ротой. Тормозни их, пока не догоним, у них приказ липовый! Настоящий у меня. Взвод, выходи строиться!
Продолжение следует
_______________
Фото: подбитый Pz 3
По мотивам боя под Россошкой.
Лейтенант Ржевский. Осень 1942. Сталинград
Владимир Репин
Panzer IV шустро выскочил на перекресток, обошел подбитую бронебойщиками "двойку" и газанул по улице. Подойдя к баррикаде метров на пятьдесят, и поводя мощной 75-мм пушкой, танк послал в нее пару снарядов и хотел двигаться в образвавшуюся брешь, но тут на баррикаде что-то обрушилось и рвануло так, что немцам стало понятно - в завале лежит не одна противотанковая мина.
За танком начала накапливаться пехота. Похоже, экипаж настаивал на разборе баррикады и поиске мин, но унтер с автоматом только отрицательно мотал головой.
Ржевский, наблюдавший за происходившим с чердака полуразрушенного дома, подозвал бронебойщика:
- Пузаков, не пали зря, это "четверка", ее и в борт не возьмешь из ружья. Стрелкам скажи, чтобы пехоту проредили, а то слишком нахально суетятся. Тем более, их сверху видно неплохо. Они ведь думают, что мы за баррикадой, а пока допрут... Только без автоматов, винтовками, по-тихому.
Выстрелы с крыши застучали почти неслышно на фоне непрекращающейся городской канонады. Упал, как куль, унтер; четверо немцев, явно обрадовавшись, подхватили пятого, раненого, и бегом потащили подальше, за дома, с линии огня. Остальные жались поближе к броне.
Подошел сержант Рождественский.
- Товарищ лейтенант, разрешите противотанковую мину взять?
- Ты что задумал?
- Ну, если получится - увидите, а так и говорить нечего.
- Бери! Ни пуха...
- К черту! - и сержант пропал в развалинах.
Над домами уже третий раз за день появились "юнкерсы", выстраиваясь в круг для бомбежки. От немцев взлетели сигнальные ракеты, обозначая передний край. Сержанты, следуя еще позавчерашнему приказу Ржевского, начали палить из трофейных ракетниц в сторону немецких позиций. Ведущий бомбер снизился до самых крыш в попытках разглядеть хоть что-то. Пузаков, не выдержав, пальнул в него из своего ПТРС.
- Пулеметчики, молчать! - пытался перекричать рев моторов лейтенант.
Командирский "юнкерс" тем временем выпустил тонкую струйку дыма и потянул на запад. Остальные пошли на переправу, к Волге - там цели были понятнее, а от бомб перед посадкой избавляться им надо по-всякому.
- Пузаков, уши оборву! Зачем позицию выдаешь? Снесут дом вместе с нами, и всего делов! Что им стоит это сделать целой эскадрильей пикировщиков? А вообще - молодец, как рябчика - влёт! Надо будет тебе на ружье кронштейн приварить да снайперский прицел поставить - по танковой оптике бить, пулеметы гасить в амбразурах.
На улице грохнул взрыв, и немецкий танк вспыхнул. Уцелевшая пехота рванула назад, к перекрестку.
- Пулеметчики, огонь! И уходим на второй этаж!
До перекрестка не добежал никто.
- И это правильно! - подытожил лейтенант.
Спустившись вниз, Ржевский увидел грязного, матерящегося Рождественского. Принюхался.
- Петрович, ты бы проскочил до пятого дома, там когда-то трубы прорвало, в подвале воды полно - простирнись! Старшина, мыла кусок сержанту! Что не смылишь - вернешь! Только скажи сначала, как ты уйти сумел? Как прошел под танк, я уже понял - по городскому коллектору. То, что танк над люком встал - тоже понял. А как мину взорвал и вернуться сумел?
- Так я, товарищ лейтенант, крышку сдвинул, мину под днище засунул, "толкушку" немецкую с сорванным чирканом сверху положил, и рванул по коллектору обратно. На спуске замешкался; хоть у них замедлитель и на десять секунд, а в спину взрывной волной толкнуло так, что упал. Ну, и... вот...
- Петрович, спаситель ты наш! Новую гимнастерку пока не обещаю, а представление на "Отвагу" прямо сейчас сяду писать! Но как доберусь до интенданта - с него сниму, а у тебя будет новый комплект формы! Все слышали? Меняю немецкие танки на медали! Пузаков, тебя не касается, у тебя работа такая - танки жечь.
***
- Товарищ генерал-лейтенант, лейтенант Ржевский по вашему приказанию...
- Присаживайся, лейтенант! И расскажи, как у тебя получается беречь взвод в таких боях? Да еще немцев не просто держать, а бить, и больно бить. У нас порой, сам знаешь, от полка за неделю рота остается, а у тебя во взводе потерь мало, как мне доложили. Какой-то новый способ воевать придумал, начальство достаешь... Рассказывай! - Чуйков внимательно смотрел на молодого лейтенанта с нашивками ранений и пытался понять, что это: природная сметка, отличная выучка в училище, а может, и в самом деле впитанный от букваря опыт поколений русских офицеров?
В последнее верить не хотелось: сам Василий Иванович окончил четыре класса церковно-приходской школы, после революции был курсантом Первых Московских военно-инструкторских курсов. Во время гражданской войны стал помощником командира стрелковой роты, помощником командира стрелкового полка. В мае 1919 года девятнадцатилетний Чуйков на поле боя заменил раненого командира и с этого дня до конца 1921 года командовал полком. Всё его крестьянское нутро, опиравшееся на собственный опыт, восставало против признания преимущества офицерской породы перед природным талантом. Но всё же, всё же...
- Товарищ генерал-лейтенант, тут всё просто на самом деле. У немцев самолеты город месят, артиллерия по нашим частям лупит, а это куда опасней их пехоты. Вот я и держусь вплотную к фрицам, на бросок гранаты: их пушки и самолеты по своим бить не станут. А стрелковым оружием нас в развалинах ковырять - так это еще кто кого. Мои бойцы стреляют лучше - сам их учил, и сегодня учу снайперской стрельбе. Вот винтовок с оптикой хотя бы пару на взвод - они бы вообще днем на нашем участке не высовывались.
А ночью мы в городе хозяева: по подвалам, по чердакам, по коллекторам к немцам в тыл, гранатами забросать - и обратно. Карманная артиллерия в городских боях сильно выручает. Нам бы лимонок побольше - мы бы еще пару домов отбили. Звук у них резкий, раны от осколков серьезные, по нервам бьет крепко, ночью да спросонок - особенно. Но и РГД без осколочной "рубашки" годятся - в комнату можно врываться почти одновременно со взрывом, пока фрицы оглушены, "языка" выбрать, остальных из автоматов покрошить. Вот где ППШ хороши! Но если дом отбивать и удерживать - тут еще снайпер в группе нужен, пара "дегтяревых" ручных, бронебойщик, сапера хорошо бы иметь...
- А сапёр-то тебе зачем в штурмовой группе?
- Стены рвать! Как в соседний подъезд попасть, где фрицы засели? По улице, под огнем? Или просто взорвать стену в смежную квартиру? А потом гранату в пролом - и вперед! И по этажам так двигаться можно - лучше с чердака. И тола, тола побольше, товарищ командующий! И гранат. И патронов, конечно...
- Что, лейтенант, патронов - как водки? Или очень мало, или просто мало, или недостаточно, но больше уже не унести? - ухмыльнулся генерал.
- Водка - дело десятое, товарищ генерал-лейтенант. А вот доставку воды получше организовать не мешало бы: водопровод разбит, до Волги далеко, дымом горло рвёт. А из лужи пить - до тифа допиться можно, как в гражданскую; ну, да вы с вашим опытом это лучше меня знаете!
"Да, не зря я этого лейтенанта за бой под Рассошками к "Красному Знамени" представил! и хватка командирская есть, и ум острый. Далеко пойдет, если цел останется в этой мясорубке" - подумал Чуйков.
- Вот что, старший лейтенант! Садись здесь, в штабе, и запиши всё, что ты мне сейчас рассказал про штурмовые группы. Подробно: состав, обязанности бойцов, тактика боя... Адъютант тебе даст бумаги, ручку - и пока не закончишь, в роту не возвращаться, из штаба не выходить!
Примешь роту - организуй в каждом взводе по паре штурмовых групп. Про подносчиков патронов не забудь! Группы закрепления и резерв. Приказ на присвоение тебе звания я вышлю в полк.
***
А через несколько дней в сталинградских частях уже читали "Памятку бойцу штурмовой группы":
"... врывайся в дом вдвоём - ты да граната; оба будьте одеты легко - ты без вещевого мешка, граната без рубашки; врывайся так: граната впереди, а ты за ней; проходи весь дом опять же с гранатой - граната впереди, а ты следом.
На этот опыт можно положиться вполне.
Тактика штурмовой группы основана на быстроте действий, натиске, широкой инициативе и дерзости каждого бойца. Гибкость в тактике необходима этим группам потому, что, ворвавшись в укреплённое здание, попав в лабиринт занятых противником комнат, они встречаются с массой неожиданностей. Здесь вступает в силу неумолимое правило: успевай, поворачивайся! На каждом шагу бойца подстерегает опасность. Не беда - в каждый угол комнаты гранату, и вперёд! Очередь автомата по остаткам потолка; мало - гранату, и опять вперёд! Другая комната - гранату! Поворот - ещё гранату! Прочёсывай автоматом. И не медли!
Уже внутри самого объекта противник может перейти в контратаку. Не бойся! Ты уже взял инициативу, она в твоих руках. Действуй злее гранатой, автоматом, ножом и лопатой. Бой внутри дома - бешеный. Поэтому всегда будь готов к неожиданностям. Не зевай!"
__________________
На фото: сталинградский снайпер
Капитан Ржевский. Барвенково. Июль 1943
Владимир Репин
Разгорался жгучим солнцем жаркий июльский полдень, Над полем тянуло цветущей гречихой и сгоревшим порохом.
Рота Ржевского еще утром, после полуторачасовой артподготовки, форсировала Северский Донец восточнее Каменки и смяла остатки сопротивления на правом берегу. Километра на четыре удалось продвинуться рывком, но тут по тракту, шедшему параллельно реке, откуда ни возьмись, подтянулось до батальона немецкой пехоты. Бронебойщики спалили три транспортера и пару трехтонок "Опель-Блиц", но пехота нажимала плотно. Пришлось окапываться.
Ржевский понимал, что мелкими минами ротных минометов залегших немцев из гречихи не выковырять – боеприпасов не хватит, да и пулеметы тут не помогут. А промедление было смерти подобно – к немцам подойдут подкрепления, и тогда они просто опрокинут десант в Донец: наспех отрытые одиночные "лежачие" ячейки – плохая защита.
А немцы уже накапливались в кювете, готовясь к броску. Их и так по всем правилам наступательного боя хватало для атаки. К тому же на двухстах метрах со своими карабинами "маузер" они имели преимущество в точности перед ротой, вооруженной в основном автоматами ППШ. Только снайперы, заранее проинструктированные капитаном, работали быстро и точно, стараясь выбить пулеметчиков, унтеров и активных стрелков.
Ржевский повел биноклем: в поле за дорогой, недалеко от тракта, темнели какие-то ящики. Капитан хмыкнул и подозвал вестового:
– Пулеметчикам – расстрелять во-о-он те коробки в гречихе! Минометчикам – быть наготове!
Прогремело несколько очередей. Поначалу Ржевскому показалось, что он ошибся – ничего не происходило. Но вот в гречихе неожиданно вскочил один немецкий солдат, потом другой... Заработали наши снайперы. Через пару минут паника охватила и солдат в кювете, унтеры закричали: "Форвертс!", но часть солдат побежала не в атаку, а назад, кто-то просто вертелся на месте и размахивал руками...
Дружно ударили минометы и пулеметы, затрещали ППШ. Немцы стали откатываться за дорогу. Бойцы начали было подниматься из ячеек, но капитан решил иначе:
– Лежать! Пулеметчики – огонь по отступающим! Короткими, прицельно! Снайперы – зажигательными по колесам!
Через несколько минут резина на "Опелях" и брошенных транспортерах жарко разгорелась, и густой черный дым повалил на поле, окончательно разделяя противников.
– Вот теперь – вперед! Занять оборону по кювету, рыть ячейки полного профиля!
А про себя подумал: "На сегодня, похоже, отвоевались в атаке. Роту даже на потрепанный батальон в лоб белым днем в чистом поле не поведу!"
Подумав, подозвал старшину:
– У нас в роте хоть пара противогазов найдется, или все бойцы в противогазных сумках только сухари с портянками таскают? И рукавицы брезентовые нужны. Отправь двух бойцов к разбитым ульям, пусть мёду наберут, чтобы добро не пропадало, пока пчелы от дыма квёлые. Да не в котелки, а во фляги с хорошей укупоркой. Иначе не только немцам, но и нам несладко придется!
Капитан Ржевский. Левобережье. Октябрь 1943
Владимир Репин
Манштейн отступал, оставляя за собой выжженную землю, уводя население, взрывая мосты и разрушая железнодорожные пути. Главным для немцев было не допустить быстрой подготовки Юго-Западного фронта к форсированию Днепра, затруднить подвоз боеприпасов, понтонов, подкреплений. Восьмая гвардейская армия Чуйкова, прорвав фронт, рвалась к Запорожью.
Рота капитана Ржевского, устало и вполголоса матеря затяжной осенний дождь, чавкающую под разбитыми сапогами грязь и ночную темень, двигалась по проселку. Полку была поставлена задача выйти в заданный район до утра. Ржевский ехал верхом на смирной трофейной лошадке - пулеметчики подсуетились, раздобыли где-то флегматичную и незлобливую кобылу: знали, что после тяжелого ранения ходить подолгу командиру тяжело.
На душе было неспокойно - и от погоды, и от неопределенности обстановки. Прорванный фронт превратился в слоёный пирог: где-то немцы пытались удержаться, где-то отходили под ударами гвардейцев, кто-то бродил в тылу - и поодиночке, и мелкими группами, и крупными частями, сохранившими дисциплину. Тылы и походные кухни, как всегда, отставали, и бойцы давно мечтали о нормальном горячем обеде - пусть даже из горохового концентрата с "шрапнелью", о неполученных письмах, о передышке в сухом сарае, наконец.
И всё же капитан был доволен ротой: многие солдаты и командиры прошли вместе с ним кровавую, но достойную школу сталинградских боев, да и пополнение в гвардейские части старались подбирать "не из последних молодцов". Ветераны охотно делились с ними опытом боёв, умением держаться даже в, казалось бы, безнадежных ситуациях.
Вот и сейчас Ржевский прислушался к разговору новобранца с бывалым бойцом.
- Всяко бывало. В сорок первом на Украине тяжело приходилось: немец пёр внаглую - охваты, котлы. И паника. Командиров нет, связи нет, фронта уже и не слышно. Разбитые части насмотрелась на немецкие танковые колонны на большаках - днем по лесам прятались да на пшеничных полях. Как-то немцы на трех мотоциклах заметили нас на поле, и давай по нему кружить, сгонять окруженцев в стадо поплотнее, как пастушьи овчарки овец. И ведь шли, ядрёна вошь! И оружие бросали... Почти триста бойцов согнали в кучу. Стыдоба! И на меня как будто оторопь нашла. Хорошо, среди нас оказался старшина, прошедший финскую. Встал из колосьев перед мотоциклом и одной очередью скосил весь экипаж. Тут и я со своей трехлинейкой очнулся от этого морока, и еще четверо красноармейцев подоспели. Разобрались с фрицами, да с парочкой трусов заодно, которые кричали, что сдаваться надо. Старшина таким манером за четверть часа превратил это стадо в подразделение и повел к линии фронта. За неделю осталось нас сорок три человека, но к своим вышли.
- А в Сталинграде как дело было?
- Расскажу и про Сталинград, дай срок. Одно скажу: командир у нас настоящий, потому и живы.
Ржевский хмыкнул в усы, которые пытался отпустить после присвоения 62-й армии Чуйкова звания 8-й Гвардейской - гвардейцам усы разрешались, и многие стали их заводить. Это была старая военная мода, наполненная глубоким смыслом - брить щёки в походных условиях гораздо проще и безопаснее, чем верхнюю губу.
Дождь продолжал моросить - нудно, противно, а главное - без перерыва. Не спасала даже новенькая офицерская плащ-накидка - их ввели только в этом году, и комсостав получил обновки на доформировании частей после Сталинградской битвы.
По просёлку, подходящему к близкой уже развилке, полк начала догонять другая часть. Когда колонны почти поравнялись, комполка передал команду "Шире шаг!" - никому не хотелось мокнуть, перепуская соседей у слияния дорог. Да и с размещением на постой могли возникнуть сложности, если они придут вторыми.
Уже можно было различить тлеющие огоньки на уровне голов курильщиков, закутанных в плащ-палатки. Параллельная колонна, не желая пропускать полк, тоже прибавила шаг. Вот между дорогами осталось уже не больше двадцати метров. Что-то в колонне не нравилось капитану - то ли обилие винтовок (в его роте, как и во всем полку, уже почти не осталось трёхлинеек - только у ездовых и поваров), то ли слишком одинаковые огоньки... сигарет? Самокрутки каждый боец вертит на свой аппетит, разной толщины, и светятся они по-разному.
Ржевский вполголоса подозвал ординарца:
- Пробеги по роте, передай приказ: приготовить оружие, запасные диски, гранаты. Быть наготове! И не шуметь!
А через минуту на развилке, где сошлись колонны, полыхнула стрельба. Длинные, заливистые автоматные очереди частящих ППШ, короткое тарахтение немецких автоматов, звонкие разрывы "лимонок" и хлопки "толкушек" катились в сторону роты.
Ржевский скомандовал "Огонь!" и соскочил с лошади, встал за ней. На двадцати метрах даже его ТТ был вполне достойным оружием, но капитан предпочел следить за ходом скоротечного боя. Когда ночью одновременно работают сотни автоматов, пулеметы, и завесу дождя рвут струи трассеров, вспышки взрывов и осветительных ракет, трудно управлять ротой. Но капитан старался - успел передать приказ пулеметчикам и снайперам гасить немецкие пулеметы и автоматчиков, всем - приготовиться к рукопашной. Огонь с немецкой стороны почти прекратился, стих и наш - бойцы уже прицельно искали оставшихся немцев, и даже слышно было шипение раскалённого ствола ППШ в луже рядом с упавшим раненым бойцом.
Ржевский поднял свой ТТ:
- Рота, вперёд! В атаку! ...
Схватка на дороге была злой и короткой - сопротивлялись не все из немногих уцелевших, уж слишком страшен был сосредоточенный автоматный огонь в упор. Немцы, вооруженные в основном карабинами "Маузер", не успели расстрелять и пары обойм - их просто смели с проселка. Кроме тех, конечно, кто сумел рвануть в ночь при первых выстрелах и был уже далеко.
Капитан подошел к повозке с мешками, из которых сквозь пробоины сыпался сахарный песок и какая-то крупа.
- Рождественский! Оприходуй, будет чем роту накормить, пока кухни подтягиваются! А тут что? - Ржевский стянул мешковину.
- Нихт шиссен! Их бин больной! Я должен быть плен! - в телеге из-за мешков приподнялся пожилой фельфебель.
- Ишь ты, в плен хочешь! А откуда русский знаешь?
- Я уже был плен в России. В ту войну, фестун Осоветц. Тот русский официр... был как вы очень похож! Официр нихт шиссен!
- Стрелял, стрелял... Только не в тебя, а в твою лошадь! Не думал - не гадал, с кем придётся встретиться. И я непременно выстрелю, если сейчас мне не ответишь!
Немец побледнел, это было заметно даже в темноте.
- Как по-немецки сказать "Стой" лошади? "Хальт" она не понимает, а каждый раз удилами останавливать вроде жалко.
У фельдфебеля отлегло, и он радостно залопотал:
- Брр, брр...
- Так это почти наше "Тпрру!" Ладно, помоги бойцам мешки перетащить, да радуйся - для тебя война кончилась.