Часть 1
Я знаю, он везде, поджидает, таится, прячется. Он всегда действует исподтишка, скрывается между строк, прокрадывается в человеческие мысли и поступки. Я знаю об этом, мои знания — моя сила. Знания и освящённый бабушкин крестик —только они меня и берегут, спасают от скверны, разврата, липкой тьмы, что пропитала этот мир. Многие сдались, потонули в его искушениях, позволили сладкому голосу проникнуть внутрь и захватить душу.
Он многолик и многообразен, я слышу его голос в музыке, под которую они танцуют, вижу, как он складывает свои послания из букв в книгах, которые они читают, я даже различаю его в голосах и суждениях людей. Развращающая музыка, жуткие картины, скверные мысли и слова, яркие неоновые витрины, цветные тряпки, горы сладостей, притворно-розовых, как бы невинных, пропаганда свободы, стремление к богатству — он везде, на каждом углу каждого города. Но я держусь, я сжимаю в ладонях свой крестик, и мне становится теплее. Господи, спаси и сохрани.
Я не священник, но не стал им только потому, что вижу, как он прокрался даже в церковь, в Твой дом, Господи, он скрывается под их рясами, его дух я чую в кожаных сидениях их дорогих автомобилей. Я несу свою миссию иначе, я стараюсь изо всех сил сохранить душу, и если мне повезет, если Ты, Господи, мне поможешь, изберешь меня для этой миссии — я спасу еще сколько-то невинных душ. Он, чье имя я никогда не произношу вслух, побеждает. Но я буду бороться до последнего. Я библиотекарь, и я каждый день вижу их — девочек и мальчиков, еще невинных, еще не захваченных его властью окончательно, балансирующих на тонкой грани между добром и злом. Они приходят за учебниками и книгами, которые им задали в школе. И я стараюсь наставить их на путь истинный, спасти от скверны.
Господи, как же он хитер, как извратился мир, как извратилось отношение к вере и Богу. Он проникает в мир все глубже, скрывается за словами «свобода веры», «свобода выбора» и «толерантность». Я не могу вещать открыто, не могу давать детям Священное Предание и говорить с ними о Сыне твоем, Спасителе. Я пробовал — но от меня шарахаются, как от чумы. Нет, не дети, — совсем малыши невинны и открыты, они любят меня. А те, кто постарше, кто уже шагает на темную сторону, и, конечно, их родители. Господи, я знаю, ты слышишь и видишь, как они обливают грязью мои благие намерения. Но я тоже стал хитрее, я раздаю им цветные листки бумаги с историями о старцах и мудрецах, некоторые я беру из Писания, некоторые сочиняю сам. Я пишу увлекательные, забавные и вдохновляющие истории, я верю, что у меня получается хорошо и вдохновенно. Настоящее искусство, может быть только от Бога и только во имя Тебя, Господа нашего. Все остальное — скверна.
Так хорошо поговорить с Тобой, Господи. Я знаю, Ты слышишь меня. Ты рядом, Ты всегда меня поддерживаешь. С Тобой каждый мой вечер наполнен светом и истинной любовью. Я хочу рассказать Тебе о девочке, что живет в соседнем подъезде. Мне кажется, это будет моя первая спасенная душа, она всегда с улыбкой берет мои цветные листочки с историями, она носит их с карандашами и альбомами, в которых рисует цветы. Я даже видел, как она их перечитывает, мои сказки, мой личный перевод Святого Писания на язык, понятный детям.
Господи, прошло уже пять лет. Пять лет моего упорного труда, моей борьбы. У меня даже есть последователи — мои истории нашли отклик на одном крупном сайте, но даже в хвалебных речах прихожан церквей, в тех, кто верит искренне, я слышу суждения и речи, навеянные им.
А мне кажется, все становится только хуже, неужели близится апокалипсис, и скоро миру, Тобой сотворенному, конец? Я готов принять и это, я смирен и готов к любой воле Твоей.
Сегодня он чуть не захватил и меня, меня, вечно тебе служащего, немудрено, что так легко он захватывает невинные души. Послушай же исповедь мою, Господи.
Я шел домой из библиотеки, был необычайно теплый весенний вечер, та девочка, о которой я тебе говорил, как обычно, сидела на лавке и что-то рисовала в своем альбоме. Она почти не изменилась за эти годы, конечно, она стала старше, и больше ее светлую головку не украшают причудливо торчащие косички, но в глазах ее все еще свет и тепло, она кутается в не по размеру большое для нее пальто, такое же светло-синее, как ее глаза. Она, как всегда, приветливо улыбнулась мне и помахала рукой.
И я уже почти подошел к своему подъезду, когда услышал громкие голоса и смех за углом дома. Я завернул посмотреть, что происходит, и перед глазами моими открылась ужасающая картина. Юнцы, лет восемнадцати-двадцати, расстелили прямо на недавно оттаявшей земле свои мерзкие яркие покрывала с индийскими орнаментами, притащили мангал и зажгли огонь, посреди белого дня.
Они жарили на нем мясо, во время Великого поста, и запах его разносился по всей округе, они смеялись и что-то шумно обсуждали. На земле валялась гитара и еще какие-то музыкальные похабные инструменты, рожденные под его влиянием. И они пили вино, прямо на улице, специально принесли с собой, вероятно, из дома бокалы на длинных ножках, и оно искрилось на солнце ядовито-красным. Красное вино, символ крови Твоей, Господи.
Их было человек шесть, и тут я увидел среди них юную девочку, не старше моей соседки, лет десяти или двенадцати. Она что-то громко рассказывала, а потом я увидел, как она одета. Ее юные белые ножки были ничем не прикрыты, они называют это шорты-мини, право, Господи, мое исподнее гораздо длиннее. И в этот момент я ощутил, как он подошел совсем близко ко мне — у меня встал ком в горле, запах жареного мяса проник в меня и вызвал слюноотделение, голова закружилась, и на секунду во мне возникло даже чувство голода. Он был совсем близко, я чувствовал, как меня захватывает тьма, словно что-то склизкое и черное проникло в меня прямо из земли и поползло по ногам. Но я выстоял, Господи, я справился. Я разогнал этих юнцов, схватил девчонку за руку и долго-долго говорил. Я рассказывал ей о грехе, о вере, об апокалипсисе, о твоей силе и всевидящем оке.
Кажется, я пересказал ей очень много историй из Писания, когда я закончил говорить, было уже совсем темно. Поначалу она пыталась вырваться и убежать, но я был непреклонен, все говорил и говорил, под конец она лишь тихо всхлипывала, и я видел ее слезы. Я уверен, это были слезы раскаяния. Может быть, я вырвал из его лап еще одну душу. Но как же я устал, Господи. Сон дарует мне отдохновение.
Прошла всего неделя, а мне кажется — минул год, столько перемен произошло. Теперь я понимаю, что апокалипсис и правда совсем близко, и мысли мои были не слабостью, порождённой бессилием, а твоим провидением и руководством. Пора готовиться к Судному дню. Видимо, он проник всюду, даже в воздух, которым все дышат. Сегодня я видел, как юная невинная душа, что еще несколько недель назад носила с собой мои истории на цветных листочках, осквернила их — сделала из них кораблики и спускала их в фонтан в соседнем парке с каким-то черноволосым мальчишкой.
Моя дорога из библиотеки домой идет через этот парк, но я пробегаю его быстро, стараясь не смотреть на их развратную сладкую вату и разряженных людей, танцующих мерзкие танцы, и не слушать их скверную музыку. А сегодня я увидел ее у фонтана, и она точно видела меня, но не улыбнулась, а сделала вид, что не заметила, и повернулась спиной. Господи, даже невинные души погибают. Хотя, может, это его влияние? Мне не понравился этот мальчишка. Ты прав, Господи, рано сдаваться, завтра я поговорю с девочкой. Как же ее зовут? Вроде бы Лиза…
Сегодня я пришел поговорить с Тобой в церкви. Только здесь сегодня я чувствую себя в безопасности, запах ладана и мерцание свечей в опустевшей после службы зале. Тихо, спокойно и пусто. Я верю, что иконы защитят меня от скверны, ибо сегодня, Господи, я пришел поговорить с тобой о нем. Выхода нет. Он уже является в наш мир, ведаешь ли ты об этом? И что прикажешь мне делать? Дай знак мне, дай руководство, пролей свет на мой путь. Я поговорил сегодня с девочкой и подробно перескажу наш разговор.
Я застал ее в парке у фонтана, одну, и решил, что с разговором тянуть нельзя. Я приблизился, улыбнулся и обратился к ней.
— Здравствуй, дитя. Тебя ведь зовут Лиза?
Она ничего не ответила, не улыбнулась, даже не кивнула, но не ушла. А смотрела на меня своими похолодевшими голубыми глазами. Я привык к холодности, она не преграда, и я продолжил, очень доброжелательно, чтобы не спугнуть ее.
— Я видел, как ты вчера пускала здесь кораблики из цветных листочков. Кто надоумил тебя на это, дитя мое?
— Мой друг, — ответила она мне исподлобья.
— Тот мальчик, который был здесь с тобой вчера?
— Нет, другой друг. Тайный.
Как только она это произнесла, Господи, я тут же почуял неладное, холодок пробежал по моей спине. Но я знал, что должен сохранять спокойствие, чтобы все разузнать. Я улыбнулся, присел на парапет фонтана рядом с ней и ласково спросил:
— Тайный друг? Это очень интересно. Расскажи мне о нем побольше, дитя мое.
И она рассказала. Господи, впервые за всю жизнь мне стало по-настоящему страшно. Я запомнил каждое ее слово и повторю тебе здесь все, что слышал. Я знаю, Храм твой и иконы сберегут меня.
— Он приходит ко мне из шкафа, обычно по ночам. Но иногда может прийти и вечером. Обычно — когда я одна и мне страшно или грустно. Он очень забавный и ни на кого не похож. Рассказывает мне сказки о своем мире. Мы, люди, его мир не видим, а он и его народ видят и наш и свой, одновременно. Его сказки всегда очень интересные, о том, как они играют в догонялки по холмам, как пьют цветочный нектар. О больших бабочках и о волшебной пыльце, которую, если вдохнуть, немного закружится голова, но после всегда приходит вдохновение, помогающее рисовать картины. Он научил меня складывать из бумаги кораблики, самолетики и лебедей. Он очень славный.
Господи, когда она это произнесла, я чуть не сошел с ума, я ничего не смог ей ответить, я проявил слабость, понимаю, но такого ужаса до сего дня я не испытывал ни разу. Только кивнул ей и молча бросился прочь. Я бежал и бежал, скорее домой. Дьявол проник в наш мир, он и его приспешники являются уже детям, крадут души. Он уже явился открыто в наш мир. Эта мысль сводила меня с ума, я не разбирал дороги, несколько раз спотыкался и падал, но вставал и снова бежал.
Когда я уже приблизился к дому, голова моя прояснилась, я успокоился, взял себя в руки и решил действовать.
Конечно, я пошел к родителям девочки, я все им рассказал, о том, как она была мила и добра и как быстро переменилась, как разделяла со мной Веру и бережно хранила святые истории и как осквернила их под влиянием дьявола. Я уговаривал и настаивал, требовал и умолял их освятить их дом, исповедаться, переехать, если это будет необходимо. Но они глухи, Господи, они прогнали меня и велели больше не приближаться к их дочери. А ее отец даже толкнул меня, обессиленный и уставший, я пришел сюда. Что делать мне, Отец мой, дай знак!
Я был слеп, Господи, недаром говорят — дьявол в деталях. Какие глубокие и верные слова, я же, глупец, всегда воспринимал их как современный фольклор. Как я мог не разглядеть в ней дочь Сатаны, как мог столько лет верить в ее чистоту и непорочность?
Я не замечал, что она всегда сидит одна, не играет с детьми в шумные и глупые игры, как подобает всем детям. Не вглядывался в ее рисунки, видел лишь то, что хотел, цветы да листочки. Не видел, какой холод таят в себе эти голубые глаза. Верил в искренность улыбки, думал, что хранит в сердце святые слова, мною написанные.
Я глупец, Господи, моя гордыня тому виной. Прости меня, прими мое покаяние. Я не буду рассказывать Тебе, как все закончилось и почему я здесь в этой холодной и пустой больничной палате. Ты и сам все видишь. Всегда. Я устал, но не сдаюсь. Я жду, с благоговейным трепетом, Судного дня. Я знаю, уже скоро. На днях. Может, завтра?
Часть 2
В детстве он мне даже нравился. Он был не похож на остальных, очень смешно ходил, все время оглядываясь по сторонам, быстро, словно опаздывал куда-то. Он всегда был в пальто, почти в любую погоду, даже летом. Мне было его всегда жалко. Мне казалось, он такой хмурый и испуганный потому, что ему всегда холодно, и для этого он носит пальто. Но это когда я была совсем маленькая.
Он давал мне яркие листочки, на которых было что-то написано. Они были всегда разные — голубые, желтые, розовые, серые, зеленые. И текст на них был разный и создавал узор. Иногда что-то было написано посередине листа в столбик, иногда буквы заполняли весь лист, а иногда — делили его как бы на части: текст, потом свободный кусок листа и снова текст. Мне нравилось их рассматривать, я вообще всегда любила все рассматривать и любила рисовать.
И сейчас у меня даже хорошо получается, я одна из лучших в художественной школе. А вот читать у меня никогда не выходило. У меня заболевание, которое называется дислексия. Теперь-то я понимаю, что это такое. А тогда, в детстве, мама просто объясняла мне, что я особенная и вместо книг буду учиться по аудио-записям, и я училась. Кстати довольно хорошо.
Я улыбалась ему и всегда брала его листочки, мне казалось, это приносит ему радость. Но в один день все переменилось. Ребята из старших классов устроили пикник у нас во дворе, звали и меня, но мне нужно было закончить домашнее задание для школы искусств. Я не очень общительная и часто предпочитаю компанию карандашей компании людей. Мама говорит, что все художники немного странные. А мне даже нравится быть странной, это моя фишка.
Так вот, в тот день я увидела нашего соседа в другом свете. Он внезапно взбесился и стал кричать на ребят, кричал он очень странные вещи — о грехе, о похоти, о бесстыдстве, о вечном пламени, об их боге. Он кричал так громко и яростно, что ребята быстро похватали свои вещи и разбежались в разные стороны. Хотя они почти уже взрослые и могут даже ответить кому-то резко, если им что-то не нравится. Но он так свирепствовал, так махал руками, был прямо не в себе, что они, наверное, решили не связываться.
А потом произошло нечто страшное, я потом часто вспоминала этот день, но никому об этом не рассказала, теперь-то понимаю, что зря. Он догнал младшую сестру одного из старшеклассников и схватил за руку.
Она кричала, вырывалась и просила отпустить, но он вцепился в нее очень сильно. Я пряталась за углом дома и смотрела. Он тряс девочку точно куклу, ее черные волосы метались во все стороны, и что-то шептал ей не останавливаясь ни на минуту. Потом она вдруг обмякла и сдалась, но я видела ее глаза, мне показалось, что в них что-то потухло, лицо ее побелело, а руки свесились вдоль тела, словно плети. Но он еще долго ее не отпускал, все продолжал что-то шептать, прямо в лицо, близко-близко к ней наклонившись.
Я не стала ждать, что будет дальше, и поспешила домой. Я рисовала это ее лицо еще много-много раз, и все, кто смотрели на этот портрет по памяти, говорили, что это какой-то призрак. Всегда интересно, что люди видят в твоих рисунках, я никогда их не переубеждаю.
Я слышала про эти их странные христьянские верования раньше, но только вскользь. Мы — мусульмане. Иногда на праздники мы ходим в Мечеть, на тумбочке у папиной кровати лежит Коран, но он редко его читает.
Спустя какое-то время, пару дней, наверное, сосед подошел ко мне в парке, я уже побаивалась его, но решила, что буду говорить очень вежливо. Он спрашивал меня о моем тайном друге. И я решила рассказать, тоже зря, конечно. Но мне показалось, что человек не может быть просто плохим, а мой друг из другого мира говорил, что его истории лечат и печали, и боли, и грусти, и я рассказала парочку сказок.
Не знаю, зачем он побежал к моим родителям жаловаться на мои выдумки.
Мама говорит, что художники — странные люди, и нормально, что у меня есть вымышленный друг. Он не вымышленный, но разве взрослым объяснишь, что грань между воображением и умением видеть больше — очень тонкая, и ее можно при желании переступить. Хорошо бы, если бы этим все закончилось. Невелика беда, меня поругали за глупые разговоры с незнакомцами, хотя он — наш сосед, и они сами всегда до того дня были с ним приветливы, и наказали больше с ним не говорить. Но, увы, история развивалась дальше.
В то время я дружила с мальчиком из соседнего двора, его звали Кирилл. Он был очень милый, забавный. Часто задумчивый, но очень добрый, и всегда с очень важным видом поправлял очки. Он говорил, что у него плохое зрение, но это не мешает ему читать.
Мы долго дружили, несколько лет. Вместе играли, пускали кораблики в фонтан, забирались на крышу и пускали самолётики. Я рассказывала ему про «шкафного друга», это он его так прозвал, очень смешно. А когда стали старше, гуляли по парку. Иногда он читал мне книги, а я показывала рисунки. А еще он писал — стихи и иногда даже сказки. Забавно, но все друзья почему-то рассказывают мне сказки. Наверное, потому, что я не могу читать, а в мире все так устроено, что человек должен знать сказки. Когда я показывала его истории маме, она говорила, что он станет очень известным писателем.
И вот однажды, в разгар лета, мы сидели в нашем дворе, Кирилл читал мне свою новую сказку, и появился этот сосед. Мне показалось, что он воинственно направился в нашу сторону, и мы сбежали в другой двор. Вероятно, у Кирилла из кармана выпал листок с какими-то набросками. Мы, ни о чем не подозревая, гуляли до самого заката, и уже в сумерках возвращались обратно. Кирилл всегда провожал меня до дома. Но у подъезда нас поджидал сосед, он сжимал в руке листок и кричал так сильно, что даже плевался слюной.
Он кричал нам, что мы — дети Сатаны, все время повторял строчку из текста про птичьи черепа, почему-то она его особенно возмущала. А потом он схватил моего друга за руку, как ту девчонку, и мне стало очень страшно. Я испугалась, что он может украсть у него душу. Этот сумасшедший прокричал, крепко держа Кирилла: «Признавайся! Ты сын Сатаны?». И то ли от страха, то ли от злости, я так и не знаю до сих пор, почему, прокричала: «Нет! Не он! Это я! Я дочь Сатаны!». Он отпустил Кирилла и застыл, а потом медленно пошел ко мне.
Видимо, потому что мы стояли под окнами нашей квартиры, и от того, что я громко кричала, выбежал папа и схватил соседа. А нас увели домой. Еще долго были какие-то разборки, которые мама и папа обсуждали ночами на кухне, за закрытыми дверями. Я иногда подслушивала, но мало что понимала. Говорили о религиозных разногласиях, о сектантах, о психбольнице и о насилии над детьми.
Соседа я больше никогда не видела, а через полгода Кирилл с родителями уехали в другой город. Но я не думаю, что это как-то связано. Я не расстроилась. Я вообще редко скучаю по кому-то или чему-то. У меня всегда есть мои карандаши и чистый лист бумаги.
Часть 3
Это не добавление от автора. Я тот, кто во сне нашептал эту историю тому юному черноволосому писателю. Это я часто заходил к девочке через дверь шкафа и рассказывал сказки, когда ей было особенно грустно или одиноко.
Я не знаю, что привело меня именно к ней. Наш народ во многом отличен от людей, но мы тоже часто делаем те или иные выборы под действием непонятных нам порывов, но, в отличие от людей, мы научились наблюдать за цепочками и нитями, которые они образуют.
А! Я вспомнил, что я хотел сказать. Не знаю, кто такой дьявол и почему вокруг него столько шума, и не знаю, кто такой бог. Я живу очень давно, по меркам людей — вечно, и никогда не встречал ни того, ни другого. Но я абсолютно точно уверен в том, что я есть. Меня зовут Илби. Один английский художник, Брайан, видит наш народ, и ему удалось сделать мой портрет, который мне очень нравится.