ДЕНЬ ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ
Завтрак наши герои дружно проспали, и если бы не червяк в желудке Гарика, которого хозяин совершенно заморил голодом, то ещё неизвестно, проснулись ли они к обеду! В принципе, все пятеро могли считать себя совершенно свободными и вольны были делать всё, что им заблагорассудится - лечащий врач, Юлия Ефимовна, находилась на больничном, а это давало практически неограниченную свободу. Пару раз забегала, правда, какая-то молоденькая девчонка, та, что была очень похожа лицом на головной вагон электрички, но дальше измерения давления лечебно-диагностический процесс не углублялся.
Столь крепкий сон отяготил всех пятерых потому, что ночь прошла весело, почти на одном дыхании. И читателю не следует снова ловить автора на неточности - мол, легли-то шестеро! Как это ни покажется странным, но в действительности проснулись именно пятеро. Правда, ничего страшного не произошло - никто не умер, не ушёл в самоволку, и настоящие ангелы с лицами, нетронутыми интеллектом, никого больше не забрали. Просто...
...Ивану Петровичу снилось, что он сверлит стену. Дрель в руках прыгала, вырывалась и никак не хотела работать. Сверло тоже не желало буравить стену, то выпадало из патрона, то наоборот, куда-то забивалось, чуть ли не в самую рукоятку, и достать его оттуда представлялось делом далеко не простым. Кроме всего этого безобразия было совершенно непонятно, почему дрель работает с перерывами, хотя Иван Петрович давил на кнопку-курок постоянно! Всё получалось как-то не так.
Вконец раздосадованный покоритель кошачьих и лошадиных сердец сердито отложил инструмент в сторону и вдруг заметил, что даже положенная на верстак, дрель периодически начинает крутиться, ритмично вздрагивая, подпрыгивая и издавая очень знакомый звук:
- Хр-р-р-р! Хр-р-р-р!
Очень рассерженный этим загадочным явлением Иван Петрович хотел уже взять кувалдочку и шлямбур, но неожиданно для себя проснулся.
- Хр-р-р-уп-п-пф-пф-пфр-р! А-а-а! - неожиданно взревела дрель со стороны раскладушки...
Иван Петрович сразу понял, в чём дело и пощёлкал пальцами.
- Это бесполезно, - скрипуче прозвучал моментами заглушаемый мощным храпом голос Анальгина. - Мы уже с полчаса щёлкаем. Не берёт!
- Господи! - зевнув, сказал Иван Петрович. - Так это он так храпит?
- А ты что подумал? - спросил директор.
- А я думал - дрель... Я во сне стену сверлил!
- Дрель! - недовольно воскликнул Гарик. - А мне снилось, что я по деревне на мотоцикле без глушителя гоняю!
- А мне трактор, К-700, - поделился сокровенным директор...
- Ладно, хорош причитать! - Анальгин прервал сладкие воспоминания. - Всё проснулись? Тогда сейчас мы его воспитывать будем!
- Может его кашлем попробовать? - спросил директор.
- Попробуй! - насмешливо согласился Анальгин.
Директор надсадно кашлянул.
- Хр-р-ап-п! О-о-оу! - на мгновение сбился с курса и тут же снова вернулся к своему излюбленному ритму дед. - Хр-р-р-уп-п-пф! Хр-р-р-уп-п-пф! Хр-р-р-уп-п-пф-пф-пфр-р! А-а-а! - он сделал небольшой перерыв в работе и с новой силой наполнил палату густым басом: - Хр-р-р-уп-п-пф! Хр-р-р-уп-п-пф! Хр-р-р-уп-п-пф-пф-пфр-р! А-а-а! - Работал он ритмично, на четыре четверти. Первые три угнетали слух, четвёртая приходилась на паузу с ферматой! [1]
_____________________
[1] Ферма;та (fermata, итал.) - остановка, задержка. Знак музыкальной нотации, предписывающий исполнителю увеличить по своему усмотрению длительность ноты, обычно в 1,5-2 раза, но возможно и более вплоть до «пока не растает звук».
- Так, теперь моя очередь, - сказал Анальгин. - Только вы все молчите, ни звука - поняли?
Хоть в темноте не было видно ни зги, все кивнули и замерли.
- Хр-р-р-уп-п-пф! Хр-р-р-уп-п-пф! Хр-р-р-уп-п-пф-пф-пфр-р! А-а-а! - спокойно, со знанием дела, прохрапел дед.
- А??!! - неожиданно громко, так, что все вздрогнули, гаркнул Анальгин.
- А!! - дёрнулся дед.
- Что??!! - снова крикнул Анальгин.
- Где??!! - спросонья переспросил дед и даже приподнялся на локтях. Последнее только чувствовалось - в палате стояла непроглядная темень, но по тому, как заскрипела раскладушка, сомневаться не приходилось - дело обстояло именно так.
- Ты чего говоришь? - испуганно спросил Анальгин.
- Ничего! - удивлённо ответил дед, сбрасывая с себя сонное оцепенение.
- А-а... - наивно протянул Кузьмич. - А я думал, ты зовешь кого-то... Может тебе плохо? Врача вызвать?
- Нет-нет! Всё нормально, - сказал тот, укладываясь. - Спокойной ночи...
- Ага, давай, - Анальгин тоже скрипнул кроватью.
Все лежали и молча слушали эту сцену. Прошло минуты три и снова девственную тишину разорвало:
- Хр-р-р-уп-п-пф!!!
- А??!! - снова заорал Анальгин и зажёг свет.
- А!! - дед вскочил как ужаленный.
- Ты чего?
- А чего?
- Ты всегда так орёшь во сне? Говоришь, зовёшь кого-то!
- Никогда раньше не разговаривал!
- Брось! Кричишь, женщину всё какую-то зовешь... Я вот только имени не разобрал.
- Да ты что!
- Ну! Вот те крест! Может тебе водички дать? Это, знаешь ли, успокаивает...
- Да нет, спасибо. Давай лучше спать.
- Ну, спокойной ночи... - Анальгин выключил бра. Все уже разгулялись и тихо умирали со смеху.
Как и в предыдущий раз минуты через три история повторилась:
- Хр-р-р-уп-п-пф!!!
- А??!!
- А!! - на сей раз дед подпрыгнул и сел в раскладушке. Анальгин снова зажег бра.
- Может ты помочиться хочешь? - спросил он заботливо. - Туалет в конце коридора направо. Или вот хочешь, если не побрезгуешь, конечно, возьми мою утку.
Дед, обалдело хлопая глазами, взял из рук Анальгина витиеватой формы стеклянный сосуд и зажурчал в него.
- А кто такая Света? - ненавязчиво спросил Анальгин и струя на некоторое время прервалась.
- Какая Света?
- Ну, та, которую ты всё время зовешь.
- Я??
- Ну да! Не я же! Всё Света, да Света! Иди, иди! Вот я и спрашиваю - что, зазноба что ли? Жёны-то обычно, по ночам не снятся.
- Какая зазноба! - воскликнул дед. - Мне годков-то знаешь сколько? Семьдесят шесть! Какие женщины, Господь с тобой!
- Ну-у, - протянул Анальгин, скосив глаза на утку, - с таким хозяином и до ста лет не пропадешь!
Дед выпучил глаза, и струя во второй раз прервалась. Гарик вибрировал вместе с кроватью, и тряска передавалась Ивану Петровичу, который тоже задыхался от хохота.
- Ну, ладно, хорош, - сказал Анальгин, - давай ложиться, а то ночь на дворе, - он подошёл к своей кровати, лёг, подождал, пока храпун уляжется и выключил свет. Едва дед затих, Анальгин пожелал ему спокойной ночи, на что тот неожиданно подпрыгнул с громким криком:
- А?!
- Ты чего такой нервный? Я говорю, спокойной ночи!
Дед что-то проворчал в ответ и снова затих. Через несколько минут опять началась та же канитель:
- Хр-р-р-уп-п-пф!!!
- Вот чёрт, ничего не берёт! - начал Анальгин, но в этот момент дед подпрыгнул, вскочил на ноги и заорал:
- А!? Что? Света?!
- Какая Света? - громко удивился Анальгин. - Ты меня звал?
- Что ты ко мне пристал со своей Светой? - неожиданно рассвирепел дед.
- Это я к тебе пристал?! - воскликнул Анальгин, и уже в который раз зажёг свет. - Нет, мужики, вы только послушайте его! Всю ночь орёт, бабу требует, а я виноват!
Все сразу проснулись.
- Ты чего, совсем с ума спятил? - сонно спросил Гарик. - Развлекался бы себе дома со своей Светой, если без неё не можешь!
- Вот, истинная правда! - обиженно проворчал Анальгин.
- Ребята, - растерянно пролепетал дед, - да я, побожусь, в жизни никогда никакой Светы не знал!
- Да ладно тебе, будя! - примирительно подмигнул ему директор. - Знаем, сами с усами...
- Да нет, честное слово! - продолжал оправдываться дед. - Раньше никогда по ночам не кричал!
- Значит, жизнь счастливо прожил... - весомо ввернул Анальгин. - А что теперь нам прикажешь делать?
- Пойду-ка я в коридор.
- Правильно, - неожиданно поддержал такую идею Илья Афанасьевич.
- Иди лучше в клизменную, - авторитетно заявил Гарик. - Там хоть оборись, никто не услышит.
На этом воспитание деда закончилось - его сослали в клизменную. Конвоировал Гарик, по возвращении которого решили отметить победу, для чего поставили чай. Потом перекинулись в картишки. Угомонились только после Гимна.
* * *
…Первым проснулся Гарик, вернее, как уже было сказано, червяк в его могучем организме и поскольку этот самый червяк сильно проголодался, то именно он с большим трудом кое-как растолкал хозяина.
Гарик сладко потянулся, посмотрел на часы и заорал диким ором, перебудив уже всех остальных.
- Ты что? - недовольно пробубнил Илья Афанасьевич. - С цепи сорвался?
- А ты чего дрыхнешь, как сурок! - возмутился Гарик. - В твоем возрасте у тебя уже по всем правилам должна быть бессонница!
- Накось выкуси! - Илья Афанасьевич показал голодному рыжему зазнайке кукиш. - У меня сон - гранит!
- Сон - гранит, - передразнил Гарик, быстро оделся и вылетел из палаты.
- Вот молодёжь, - с обидой протянул Илья Афанасьевич, - всё им плохо! Никак не угодишь - выспится, не выспится - всё не так!
- Не обращай внимания, - прошамкал Анальгин.
- Да, Илья, не бери в голову, - поддержал директор.
- Опять всё сожрали! - с досадой воскликнул уже успевший слетать в столовую и вернуться обратно Гарик. - Где тут выздороветь! Не помереть бы...
- Да уж, ты помрёшь... - усмехнулся директор.
- Ничего! Тебе голод на пользу, - успокоил голодного ирландца Анальгин. - Ты, когда голодный, у тебя мысль в глазах появляется...
- Ладно, мужики, не ссорьтесь, - вступил в разговор Иван Петрович, - у меня тут пироги ещё остались.
- Так давай скорей! - просветлел лицом рыжий обжора. - Им необязательно, у стариков обмен понижен! - он тут же вцепился в пирог с капустой и мгновенно проглотил его.
- Может тебе чай поставить? - заботливо спросил Анальгин.
- От вас дождёшься! - Гарик рубал уже второй пирожок. - Целый месяц я тут с вами мучаюсь и никакой заботы о ближнем!
- Ты уже месяц здесь? - спросил директор.
- Угу!
- А я... целых двенадцать дней! - директор даже ужаснулся!
- Двенадцать дней! - презрительно хмыкнул Анальгин. - Мой стаж пребывания в стационарах исчисляется годами!
- Да, ты, Кузьмич, конечно герой! - неожиданно вступил в обсуждение этого животрепещущего вопроса Илья Афанасьевич. - Но согласись, я от тебя не очень отстал.
- Что правда, то правда, ты тоже монстр ещё тот, - подтвердил Анальгин. - Ты по больницам околачиваешься поди ещё с февральской революции?
- Да нет, повыше! - Илья Афанасьевич от гордости даже просиял и закашлялся. - С коллективизации...
За время всего этого разговора Иван Петрович сидел с отсутствующим лицом. Подсчитав что-то в уме, он неожиданно воскликнул:
- А я здесь уже тридцать седьмой день!
- Тридцать седьмой? - почему-то с тревогой переспросил Анальгин. - Я бы не сказал что эта самая счастливая цифра для нашей страны!
* * *
Приближалось время обеда. Все пребывали на низком старте, то есть уже прозвучало до боли знакомое «три - два - один...» и вот-вот ожидалось «пуск!», после чего полёт в столовую. Ждали только Анальгина. А тот, как нарочно, пошёл курить и куда-то запропастился. Гарик, Илья Афанасьевич и директор каждый в отдельности и все вместе потеряли терпение и отчалили.
- А то остынет! - сверкнув голодными глазами, буркнул Гарик.
Иван Петрович остался в палате и решил без Анальгина не идти. Старик появился минут через десять. Он не вошёл, а словно призрак, вплыл. Иван Петрович, копавшийся в тумбочке, ожидал, что Анальгин выдаст сейчас что-нибудь в своем амплуа - или выскажется в адрес медперсонала, или резко скомандует «Рота! Подъём!», или «Вперёд, к новым победам!» Но тот проследовал к своему ложу молча, с сумрачным выражением лица.
- Кузьмич, ты чего такой пасмурный? - спросил Иван Петрович.
- Я? - вздрогнул Анальгин, словно очнувшись от тяжких дум. - Нет-нет, ничего... Ты, иди на обед. А я полежу. Что-то аппетита нет...
- У тебя? И нет аппетита? - Иван Петрович подсел к старику на кровать. - Что случилось? Рассказывай!
- В масштабах вселенной - ровным счётом ничего. Солнце светит, планеты крутятся, мировая система социализма крепчает...
- Брось ты свою философию! В чём дело?
- Ну, если взять категории помельче - то... - Анальгин на мгновение замолчал, подыскивая слово, но так и найдя ничего подходящего, коротко сказал: - Пелагея умерла...
- А-а... - протянул Иван Петрович, не зная, что сказать.
- Ты прав, - словно прочитав мысли своего любимца, тихо сказал старик, - смерть - это как раз та ситуация, когда слова утешения излишни.
- Кузьмич... - Иван Петрович хотел хоть как-то успокоить старика, но тот, не обращая внимания на реплику, продолжил:
- Сегодня ночью. В половине третьего. Да, Ваня. Вот живёт человек где-то, даже не знаешь где - у чёрта на куличках! И всё вроде нормально. А умер - и сразу исчезает огромный кусок чего-то! Ведь, в сущности - вместе с ним безвозвратно уходит и часть твоей жизни... Один кусочек, второй, третий, смотришь - и позади уже ничего нет, и прямо по курсу - безмолвие... - старик говорил тихо, глаза его потухли, выражение бледного лица стало несчастным и растерянным.
- Кузьмич, хочешь сегодня выпить? - неожиданно спросил Иван Петрович.
- Выпить? - удивился Анальгин. Потом помолчал и тихо сказал: - Хочу...
- Сейчас, я пойду, позвоню своим, они принесут!
- Да ты что! В своём уме? - заметался вдруг старик. - Не вздумай! Срам-то какой!
- Мы же не напиваться будем! Так, чуть-чуть! Пелагею помянем...
- И ты тоже?
- И я с тобой! По граммулечке!
- Эх, Ваня! Хороший ты мужик. Душевный! А я-то, грешным делом, думал такие вымерли уже... - Анальгин достал платок, хмыкнул и промокнул глаза.
* * *
- Вы сегодня не завтракали? - сестричка как синичка подлетела к Ивану Петровичу, едва он открыл дверь палаты.
- Нет, - ответил отважный борец с храпунами, шестым чувством улавливая какой-то подвох. - Я даже не обедал...
- Ой, как хорошо! - обрадовалась медсестра. - А то вас вчера не предупредили, и я думала - всё! Опять Юлия Ефимовна на меня рапорт напишет. Вам надо срочно идти на гастроскопию!
- Куда? - не понял Иван Петрович.
- Нутро показывать, - с удовольствием констатировал подвернувшийся под руку Гарик. Сегодня сразу после двух съеденных пирожков и плотного обеда к нему вернулось хорошее настроение.
- А зачем? - Иван Петрович растерянно смотрел то на Гарика, то на медсестру и готов был провалиться сквозь землю.
- Я точно не знаю, - прочирикала медсестра, - у вас, наверное, желудок больной. В общем - тут всем делают. Так надо! Вы не волнуйтесь, возьмите полотенце и пошли. Я вас провожу.
В этот момент в холл вышел Анальгин. Увидев своего любимца вконец растерянным, он спросил:
- Что такое?
- Вот, ведут на гастроскопию... - упавшим голосом прошептал Иван Петрович.
- Понятно, обращают в свою веру, - хмыкнул старик, - дельное мероприятие.
- Главное - вкусное, - съязвил Гарик. - Тут соскучиться не дадут: не захотел завтракать - глотай кишку! Знаешь как сытно - пирожок с капустой по сравнению с этим - ничто!
- Цыц, козявка! - шикнул на него Анальгин. - Не расшатывай нервы! - и, обращаясь к Ивану Петровичу, уже добрее добавил: - Я-то грешным делом думал, что про тебя забыли. Ну ничего Вань, не падай духом, в этой кардиологии через это все проходят, - он говорил почему-то неубедительно и даже с сожалением. - Дело нужное...
- Да-а, - протянул Иван Петрович, вспомнив, как директор, когда они жили в клизменной, полдня приходил в себя после этой нужной процедуры.
- Ну вот, историю я взяла, - медсестра снова была тут как тут. - Идёмте.
- Иди Вань, - старик достал спички, - я сейчас отмечусь, покурю и приду.
* * *
Шли долго. Место казни располагалось в другом корпусе на пятом этаже в самом конце коридора. Сначала спустились в подвал и долго шли пешком, потом поднялись на лифте, который почему-то категорически отказался ехать на нужный этаж, а добрался только до третьего, да и то с невероятным трудом.
Медсестра подвела дрожавшего Ивана Петровича к массивной, обитой коричневым пластиком двери с надписью «Лаборатория эндоскопических методов исследования» и усадила его в кресло, которых тут стоял целый ряд. Потом сунула ему в руки завёрнутую в полотенце историю болезни и, сказав:
- Сидите, вас вызовут! - тотчас упорхнула.
Ждать пришлось долго. Только минут через двадцать к двери подошла пожилая женщина с ведром в одной руке и веником в другой и, погремев ключами и отомкнув довольно витиеватый замок, с трудом отворила её. Вход в ад был открыт! Через некоторое время мимо Ивана Петровича прошёл человек, который мог, казалось, любого повергнуть в трепет. Он был не просто огромного роста и, по-видимому, веса и выглядел очень странно. Грудь его была обычных размеров, как у всех нормальных людей, но книзу, к бедрам всё очень сильно расширялось, отчего весь он смахивал на огромную, переспелую грушу. Физиономия его тоже смахивала на грушу, правда боксерскую. Халат казался на нём несерьёзной курточкой, рукава, закатанные до локтей, обнажали огромные, массивные, волосатые руки. Иван Петрович тотчас представил себе, что это самый главный эндоскопист и почувствовал, что жить ему осталось недолго.
Потом прошло несколько медсестер, одна из которых несла металлическую корзинку с наполненными разного цвета прозрачными склянками. После этого движение на короткое время стихло. К Ивану Петровичу справа подсел пожилой больной. В руках он тоже держал историю болезни, завёрнутую в полотенце. Слева осуществила мягкую посадку молодая женщина. Мужчина сидел молча с недовольным лицом, женщина охала, закрывала лицо руками и, дрожа всем телом, уговаривала себя, что это совсем не страшно.
Иван Петрович и так уже, сам по себе трепетал, а соседство со столь интенсивно переживавшей грядущее испытание нервной дамой совсем вывело его из состояния хоть какого-то мало-мальски стабильного равновесия.
- Который час? - спросил он у соседа справа.
- Полвторого уже! - недовольно ответил тот и зло добавил: - Всё тянут чего-то, тянут! У меня язва, питаться надо по режиму, а тут уже со вчерашнего дня сижу не жравши! Угробят и глазом не моргнут!
- А это страшно? - стуча зубами, спросила женщина.
- Чего там страшного! - возмутился мужчина. - Меня тут раз двадцать изнутри рассматривали! И ничего страшного. Жив пока... Неприятно только когда эту дуру начинают в душу пихать - ты давишься, на тебя орут, изо всех дырок добро наружу прёт, а они, естественно, всё обратно заталкивают!
- Я этого не вынесу! - истерично прошептала женщина.
- Значит, тебя саму вынесут, - ехидно заметил язвенник. - У них таких не бывает, чтоб не выдерживали. Они исследование всё равно проведут. Им всё нипочем!
- Я умру! - больная всплеснула руками.
- Тогда на погост отвезут. Тут недалеко... - спокойно заметил сосед, зевнул и добавил: - В прошлом году, что ли, дай бог памяти, они тут кого-то ухандокали. Тоже кишку запихнули, а он взял да и помер - сердце не выдержало. Суд был. Так ты что думаешь? - он толкнул Ивана Петровича локтем в бок. - Оправдали! Сказали - всё правильно сделали!.. Так и надо!
В груди у нашего героя разлилось что-то горячее, заныла лопатка, он задохнулся и побледнел.
- Так, кто тут первый? - грозно спросила появившаяся в дверях медсестра. Поверх халата на ней оранжевил фартук. Это придавало ей сходство с мясником, что и уже само по себе убивало наповал!
Иван Петрович хотел сказать: «Я!» - но не смог: что-то внутри его оборвалось, и он, только вытаращив глаза, судорожно икнул.
- Вот она! - сказал сосед справа и указал на пребывавшую практически уже на том свете молодую женщину.
- Ваша фамилия? - спросила медсестра и вопрос оказался риторическим. - Так! - она взяла историю болезни и почерпнула оттуда паспортные данные пациентки. - Сидите и ждите! Сейчас начнём!
- А как это все происходит? - набравшись сил, тихо спросил у соседа Иван Петрович.
- Ты что, тоже в первый раз? - удивился тот, словно кишку в нашей стране глотают как последние известия - с самого рождения, ежедневно и все без исключения!
- Ага, - кивнул Иван Петрович.
- Не бойся, ничего страшного. Главное - этих гэбэшников слушаться. Сначала вынь протезы...
- У меня их нет, - прошептал Иван Петрович.
- Повезло! Потом, запомни: чтобы напрасно не мучиться - дыши носом, иначе пропадешь. И делай, что говорят. Скажут - открой рот, открывай, не бойся, скажут - высунь язык, делай вот так, - сосед неожиданно открыл рот и вывалил язык, да так, что Ивану Петровичу показалось, будто бы эта часть тела занимает ровно половину его организма! - А главное, опять-таки по команде - глотай! Тут важно не спешить. Наберись сил и как следует проглоти. С чувством! С оттяжкой!
Иван Петрович вытянул шею, на секунду замер и старательно проглотил слюну! В этот момент к сидевшим подошёл Анальгин.
- Получается? - поинтересовался он.
- Вроде да... - шепотом ответил Иван Петрович.
- А потом уже их работа начинается, - махнул рукой сосед. - Они чего-то там выглядывают, копаются, рожи умными делают - это уже не твоего ума дело! Главное - сиди и дыши носом.
- И ничего не слушай, - добавил Анальгин. - А то в прошлом году тут одного блатного смотрели - то ли язва у него была, то ли вообще ничего - не знаю точно. Только во время исследования затеяли они разговор о каком-то другом больном - а у того был рак! Ну, этот на ус и намотал! А потом началось! Он в тот же день завещание написал, все свои деньги с книжек поснимал, машину, дачу - всё на жену перевёл и целый месяц потом помирал. И почему-то к вечеру. Всё ощущал, как рак внутри ползает. Я тогда даже выписался досрочно и не знаю, чем дело закончилось. Он на всех такую зуду нагнал, что они, помню, на карантин закрылись! И наша Юлия Ефимовна с тех пор очень нервной сделалась.
...Первой вызвали молодую женщину. Несчастная вся побелела, ещё больше затряслась, но всё же кое-как встала и самостоятельно прошла за сестрой. Минут через десять её вывезли на сидячей каталке, бледную, безжизненную и скорее всего без сознания!
- Следующий! - скомандовал неожиданно появившийся в дверях человек-груша.
- Иди! - сдавленно прошептал Иван Петрович, глядя в пустоту, но обращаясь к соседу. - У тебя язва, я ещё погожу...
- Зря ты ему уступил, - прошамкал Анальгин, когда страшная дверь за голодным язвенником закрылась, - этот фрукт хорошо делает.
- Мне уже всё равно...
- Да они вообще-то все молодцы. Там главное к бабе не попасть. Она вся какая-то тощая, худая, угловатая, - Анальгин брезгливо сморщился, - и делает всё нервно. У неё и сидишь как на иголках, и словно школьный треугольник глотаешь! Тьфу!
В дверях неожиданно появилась очень похожая на огородное пугало, высокая, худая женщина с чём-то вместо причёски непонятным на голове. Белый халат висел на ней, как высохшее белье на балконе.
- Так, кто тут из кардиологии? - как-то желчно осведомилась она, нетерпеливо теребя в руках какой-то сверкающий предмет.
У Ивана Петровича враз внутри заиндевело, отнялись сначала ноги, потом руки и он прикинулся пустым креслом.
- Вы?! - она обратила свой взгляд на Анальгина.
- Здравствуйте, дорогая Татьяна Васильевна! - старик подался вперед и расплылся в любезнейшей улыбке. - Вы меня не помните? А я вас век не забуду: вы мне так здорово полип отстригли, что я за вас всё время молюсь. Дай ей бог, говорю, здоровья и счастья. И чтобы все её мечты сбылись, и чтобы небо над её головой всегда сияло голубизной без единой тучки! И молитвы мои, я вижу, дошли до Господа - вы так хорошо выглядите! Как куколка... Как святая... Прямо загляденье, - женщина смотрела на Анальгина во все глаза и никак, по-видимому, не могла его вспомнить. А старик, видя, что обратил на себя внимание и тем самым отвлёк её от Ивана Петровича, продолжал разливаться соловьем: - Господи, говорю я, дай ей, дай ей силу, красоту и обаяние, надели её здоровьем и теплом. И подобно тому, как Ирад родил Мехиаеля, Мехиаель Мафусаила, а Мафусаил - Ламеха, пусть руки её родят ласку и нежность и делают людям добро, а те благодарны ей будут и славят её...
Сколько бы ещё разорялся Анальгин неизвестно, но тут из-за спины женщины выскользнул чем-то очень довольный язвенник и следом за ним выросла огромная фигура человека-груши. Старик, всё также преданно глядя в глаза обладательницы на редкость костлявой фигуры и продолжая интенсивно славить Господа в её лице, подтолкнул Ивана Петровича в чрево жуткой лаборатории.
Место пыток оказалось залитым светом. Кругом всё сверкало хромом и никелем, пахло чем-то резким, но приятным. Несчастны растерянно остановился на самой середине, не зная, куда теперь деваться.
- Проходите сюда, садитесь, - человек, сказавший это, сидел к Ивану Петровичу спиной, но видел его в зеркало, поэтому говорил не оборачиваясь, - Садитесь, - повторил он, - разверните полотенце и немного подождите.
Как учил опытный сосед, Иван Петрович неукоснительно выполнил все указания.
- Вы не завтракали? - спросила подошедшая медсестра.
Не в силах вымолвить даже полслова Иван Петрович отрицательно замотал головой.
- Тогда откройте рот и высуньте язык, - медсестра взяла со сверкавшего чистотой стола пульверизатор и опрыскала едкой солоноватой жидкостью весь рот пациента. Минуты через две Иван Петрович ощутил, что его губы, язык и всё, что имелось во рту, включая даже зубы, перестало существовать. То есть в наличии имелось, но совершенно не ощущалось!
А в зале, тем временем, происходило что-то совершенно ужасное. Из чёрной ниши, казалось прямо из стены, неожиданно появился человек-груша. Он, подпоясанный чем-то блестящим и тоже, как и сестра, одетый в оранжевый фартук, производил совершенно жуткое впечатление! Подойдя к блестящему столу, он взял с него небольших размеров чёрный предмет, больше похожий на пистолет системы Марголина, и начал с ничего не понимающим видом вертеть его в руках. Потом открыл стенной шкаф, достал оттуда длинный, чёрный жгут, тоже повертел его в руках, словно видел эту хреновину в первый раз, и вдруг неожиданно ловко всунул его в ручку пистолета. Раздался металлический щелчок.
- Готово? - спросила медсестра.
- Готово! - отозвался человек-груша и, сделав шаг навстречу сидящему Ивану Петровичу, весело спросил: - Вас как зовут?
Руку с пистолетом он держал на уровне груди, а чёрный шланг при этом свисал почти до пола! Когда Иван Петрович увидел всё это, у него отнялись не только губы и язык! Он почувствовал себя факиром, который собирался удивить мир проглатываем по меньшей мере двуручного меча - по своим размерам прибор неизбежно должен был прошить всего несчастного насквозь и выйти из... ну, в общем, снизу!
- Иуан Петуових, - пролепетал онемевшим одновременно от страха и анестетика языком наш герой.
- Очень хорошо, - почему-то обрадовался доктор. - Поехали! Возьмите-ка вот эту штуку, - он протянул Ивану Петровичу что-то круглое, белое и пластмассовое, - зажмите зубами.
Иван Петрович зажал. Теперь чтобы с ним не делали, закрыть рот он бы не смог - мешала эта специально приспособленная пластмассовая штуковина - то ли шайба, то ли ещё как.
- А теперь, закройте глаза и глотайте! И-и-оп! Ну, вот и отлично! - Иван Петрович отчетливо почувствовал себя уткой, проглотившей привязанный на верёвку кусок сала.
А человек-груша между тем уже работал.
- Надя! - громко сказал он. - Пиши: в желудке - небольшое количество жидкости, слизистая без дефектов...
- Господи! - подумал нанизанный на вертел неоднократный победитель в соцсоревнованиях. - И там слизистая! Какой кошмар!
Доктор нажал на какую-то кнопку и внутри обладателя бездефектной слизистой что-то зашипело!
- Привратник проходим... - неожиданно Ивана Петровича сильно затошнило. Он сделал несколько судорожных движений, открыл рот, взмахнул руками. Лицо его налилось кровью.
- Так, вдох! Быстро! Носом, носом! Вдох, вдох! - громко скомандовал доктор. Иван Петрович зашипел как насос.
Тошнота прошла так же быстро, как и появилась, - Ну вот и хорошо, - доктор снова припал глазом к окуляру, что-то покрутил, повертел и со словами. - Этим местом здоров! Поздравляю! Свободен! - с ловкостью фокусника извлек из испытуемого весь ужасный чёрный шланг. Пытка закончилась. Иван Петрович не верил своему счастью!
- Можете идти, - сказала медсестра, - историю мы передадим.
Качаясь, новоявленный факир покинул арену жутких методов исследования и сразу за дверью услышал:
- ...и Господь не забудет ваших добрых деяний и наградит вас терпением, силой и разумом...
Докторица всё также стояла около двери и во все глаза таращилась на Анальгина, который всё продолжал и продолжал нагнетать.
Увидев Ивана Петровича живым и в полном здравии, старик мгновенно переменился в лице и сразу закончил проповедь:
- Ну, вот и слава Всевышнему! Аминь! Будьте здоровы... Адьё!
* * *
- Ну, жив? Страшно? - спросил Анальгин, когда оба спустились в подвал.
- Думал всё, с ума сойду... - честно признался Иван Петрович. - И как эта штуковина только там помещается? - и в свою очередь спросил: - Кузьмич, а чем ты ей мозги так долго пудрил?
- Валил из Библии! Она всё равно о наличии Ветхого Завета даже не подозревает...
- А ты что, и Библию читал? - недоверчиво спросил Иван Петрович, который о себе даже и не знал, атеист он, или нет.
- Конечно! И не раз! - Анальгин говорил шутливо, но чувствовалось, что он не врёт. - Первый раз мне её подсунули ещё в тридцать втором. Как сейчас помню, на испанском. Потом на итальянском. Тоже интересно. Ну а потом и на всех остальных языках. На русском только не было. У них там с этим делом, как и у нас, дефицит, видимо. На родном я уже её после освобождения постигал. Но, хочу заметить, без особого энтузиазма.
- Интересная книга?
- Да как тебе сказать... - Анальгин поскреб подбородок. - Во всяком случае, моральный кодекс строителя коммунизма содран оттуда. И не только он один. Ну, ладно, хватит скакать, поди-ка полежи. А то после таких напрягов и ног таскать не будешь.
Остаток дня и вечер прошли спокойно, без неожиданностей и стрессов. Перед самым сном Иван Петрович и Анальгин, уединившись в туалете, «раздавили» принесённый старшей дочерью «мерзавчик» коньяка.
По дороге старик незаметно «стибрил» две пластмассовые мензурки с поста медсестры, которая, проверив истории болезни и раздав лекарства, с сознанием выполненного долга курила в клизменной.
Налили по тридцать грамм. [2] Молча опрокинули. Внутри сначала обожгло, потом загорелось и наконец приятное тепло почти одновременно согрело обоих. Иван Петрович сунул в руку старику пирожок с капустой. Тот молча кивнул. Посидели, каждый думая о своём.
____________________
[2] До сих пор ещё продолжаются научные споры о том, что есть медицина - наука или искусство? Наверное, прежде всего практика, ибо учтена каждая мелочь: в мензурку, например, входит как раз начальная доза - 30 г. Для алкашей со стажем можно порекомендовать банку (что ставят на спину) или плевательницу (сосуд из тёмного стекла плотно закрывающийся металлической крышкой и предназначенный для сбора мокроты туберкулезников). Их ёмкость соответственно 70 и 150 г.
- Давай по второй, - предложил Иван Петрович, достав из кармана уже початый «мерзавчик», - чего тут...
На сей раз вышло уже поменьше - примерно грамм по двадцать. Также молча выпили, да и не выпили вовсе, а так, нюхнули! Опять помолчали. Наконец Анальгин, стряхнув с себя клочья воспоминаний, встрепенулся, вздохнул и сказал:
- Пусть земля ей будет пухом. Теперь из всех одна осталась, черноокая...
Иван Петрович не понял, кого старик имел в виду.
- Давай-ка улики спрячем, - Анальгин потянулся было за пустым «мерзавчиком».
- Погоди, надо этикетку отклеить, - Иван Петрович пустил в раковину горячую воду и, видя удивление на лице старика, добавил: - Я их собираю. А эту мы с тобой вместе «раздавили» - такая память!
Анальгин улыбнулся, но ничего не сказал.
- Кузьмич, - тихо прошептал Иван Петрович, - а за тобой, между прочим, должок.
- Ну да? - старик загнал брови почти на затылок. - И на много тянет?
- Неужто не помнишь?
- Вот те крест, хоть я и неверующий...
- Значит у тебя и на самом деле склероз.
- Это ж не гонорея! Престижная болезнь, я и не отказываюсь.
- Ты мне про «шульженку» так и зажал?
- Господи! - Анальгин махнул рукой. - Я-то думал...
- Что-то ты там с лошадями напортачил, - напомнил Иван Петрович.
- Было дело, - усмехнулся старик, - я тогда даже струхнул не на шутку. С лошадями-то - им чего! Из них оппортунистов ведь не сделаешь! Но я и тут умудрился...
Я ведь тебе рассказывал, что научил лошадей понимать по-испански. Ну вот, и очень гордился этому. А тут, как раз прибывает комиссия из РОНО, да во главе с таким бугаём, что смотреть страшно. Веришь, он свои мужские достоинства последние лет тридцать, наверное, только в зеркало и видел. Живот до земли всего сантиметров двадцать не достаёт! И с ним бабёнок штук пять, на разный вкус, от Рафаэля до Рубенса. Ну, пришли они, всю школу облазили, всё вверх дном перевернули, во все щели носы засунули, акт накатали - в общем довели нашу директрису до такого состояния, когда люди уже во всем признаются и всё подписывают. А выполнив свои обязанности, решили приобщиться к природе - выехать куда-нибудь в лес, ну и как положено, немного попьянствовать. Короче, получаю приказ: запрягать! А мне-то что - сказано, сделано. Подаю Флечу к запасному выходу и загружаю подводу всякой жратвой. Тут бугор этот, пахан то есть, ну, начальник, берёт у меня вожжи, садится и «н-но!» А Флеча моя - не тут-то было! Он опять «н-но!», а она стоит как вкопанная, только «аррэ!» воспринимает. Он орёт, весь пузырями пошёл, а она хоть бы хны! Ну не понимает непарнокопытное животное, чего от него хотят!
Вот здесь я и струхнул: а ну как выяснится - мои уроки. Ведь заметут, запросто вредительство пришьют. Или антисоветскую пропаганду. Или шпионаж в пользу иностранной державы. И по новой: по тундре лет на десять доказывать свою преданность мировому коммунистическому движению.
- Ну уж, - усомнился Иван Петрович, - за это?
- Э, Ваня, хорошо тебе рассуждать, - старик покачал головой. - А вот представь: является в срочном порядке какой-нибудь красный командир, седлает мою Флечу и собирается в атаку, с шашкой наперевес. Ну, скажем, безродных космополитов [3] рубать. А лошадь - ни в какую! Игнорирует, так сказать, распоряжения начальства. Кто научил? Бывший враг народа. Зачем? Ясно зачем: проводил контрреволюционную деятельность среди лошадей, вербовал их, готовил заговор, направленный на подрыв основных устоев социализма! И вот тебе уже неуютное помещение с решётками на окнах, стол, стул, дело. Чернила, бумага. Следователь. Смотрит сквозь тебя пустым взглядом и спрашивает, ровно так, спокойно, в начале без надрыва, на «вы»: зачем, мол, вы, бывший ЗК номер такой-то, общались с лошадями на испанском языке? Какую цель при этом преследовали?
__________________
[3] О космополитах Иван Петрович что-то слышал, но если честно сказать, в глаза их ни разу не видел.
Что ответишь? Что мотал срок по недоразумению? А с лошадями - это так, шутка, дурью мучился? И вот тебе уже снова стройка века, новая дорога к коммунизму. А что? Это у нас запросто! Ты, наверное, думаешь, дорога в светлое будущее у нас одна? Да? Как бы не так! Их море! И, что самое интересное, у каждого руководителя - своя собственная и причём единственно правильная. Так что «оттепель» «оттепелью», а я в срочном порядке перешёл на русский. Оно спокойнее...
Полтора года я так с лошадями ладил, а потом умерла поселковая библиотекарша - древняя бабка, царство ей небесное! Тоже как-то мыться приходила. Ну, тут уж я взирал без особого энтузиазма. В общем, перешёл я, вернее попросился - перевели, на вакантное место. Спасибо директрисе, помогла.
Вот где я оттянулся как следует! Народ в этот очаг культуры посещал редко. Все ведь при деле - одни в шахте, другие в поле, третьи в пивной. Тихо. Только полки с книгами. Достоевский, Чехов, Данте, Петрарка. Вообще-то зарубежные изобилием глаз не радовали, но всё равно - знаешь, чудно было всё это читать на русском! Непривычно. Всё-таки интересный у нас язык, всеобъемлющий какой-то. Иной раз читаешь и ловишь себя на мысли, что на иностранном так не скажешь. Просто не передашь оттенки. Или целый том разъяснений прикладывай. Одна наша пословица на английском звучит примерно так: если леди выходит из дилижанса, то экипаж будет ехать быстрее! Это в том смысле, что баба с возу - кобыле легче. А немцы, например, никак не могут понять, как это, может быть дело в шляпе? А уж разговор с глазу на глаз для них сложнее, чем бином Ньютона. Они каждый раз удивлялись - как же так, разве у человека один глаз? Два. И у другого - тоже два. А раз так, то два плюс два - это ж четыре! А значит и разговор должен происходить промеж четырёх глаз. Они так и говорят - Unter vier Augen sprechen. Ну? Тёмный народ. А возьми, к примеру, наших нанайцев, чукчей этих, про которых все анекдоты рассказывают! Да у них у белого цвета свыше двухсот оттенков! А? Каково?
Да-а, а самым трудным для меня чтивом оказался Марксов Капитал. Перевод такой, что голову сломишь. В немецком издании этот труд почти в полтора раза тоньше. И никаких загадок: прочитал и понял - галиматья! А на русском - мучаешься, мучаешься и вроде что-то ведь он хотел сказать. Но что - не ясно. А раз так, значит давай, на всякий случай, претворим в жизнь. Может и правда из каждой строчки гений прёт!
Вот сижу я как-то, читаю, вдруг - тук-тук! Входит посетитель. Я улыбочку пошире - мол, чего изволите? А это моя путеводная звезда, директриса. И с ходу - выручай, говорит, Кузьмич, дело неотложное. Я, мол, знаю, вы по-испански хорошо... Да не удивляйтесь, у меня муж в Испании воевал, от него я кое-чему и научилась. Но, может вы немецкий знаете? Беда у нас, «немец» серьёзно заболел и вести уроки некому.
А я - не боитесь, спрашиваю, а то научу крамоле какой ненароком?
- Эх, Кузьмич, - отвечает, - я ведь с людьми всю жизнь работаю, научилась отличать, где человек, а где говно! Приходите завтра к девяти, поговорим.
Хорошо, говорю, приду, спасибо. А она стоит, мнётся. Вроде бы всё решили, а не уходит. Ну я, чтобы разговор поддержать, спрашиваю, может книжку какую хорошую подыскать? Это я мигом! А она - не надо книжку. Жду, мол, завтра, до свидания.
На следующий день я при параде, как условились, явился в школу. Без пяти, стою, жду. Ровно в девять появилась директриса, пригласила в кабинет. Поставила на плитку чайник, на стол варенье - мое любимое, вишнёвое. Угощает. И смотрит на меня с такой жалостью, с таким пониманием, что веришь, прямо за душу берёт.
Вы, говорит, Николай Кузьмич, не волнуйтесь, всё у вас получится. Чай-то пейте, не стесняйтесь. Сейчас придёт завуч и введёт вас в курс дела.
- Ну, сидим, чаи распиваем. Вдруг - стук в дверь, входит завуч. Смотрю - ба, немка, с Поволжья. Ну, как положено, встал, поздоровался. А она на меня - ноль внимания. К директору, с какими-то вопросами. Я стою, как приговорённый, жду своего часа.
Минут двадцать они что-то обсуждали, потом она поворачивается и опять, не глядя - пойдомтэ! Заводит меня в учительскую и давай допрашивать: что закончил, где язык изучал, сколько лет, где и кем работал, семейное положение, ну и всё такое прочее. Прямо как на этапе. Да ещё с таким противным акцентом! Словно козыряет, что говорит плохо. Я что-то лепечу в ответ. И вдруг, не поднимая головы, спрашивает:
- Шпрехен зи дейч?
Ваня, милый! Я как это услыхал - чуть не скукожился! Да за такое произношение меня мои учителя закопали бы живьем!
- Ja, - отвечаю, - ein bischen! Aber ich habe ein Bitten - sprechen Sie bitte langsamer! Ich habe schon lange Deutsch nicht gesprochen und darum verstehe oft nicht alles! [4]
Хорошо она очки на нос нацепила. А то бы глаза точно на стол уронила. Смотрит на меня, губами шлёпает, не знает, на каком языке со мной говорить - в русском не сильна, а в немецком, в родном то есть - тем более! Наконец пришла в себя, схватила инициативу:
- Хотшу вас прэдупрэдит - ви будэтэ прэподават немэцкий язик - это мой родной язик! Поэтому спрос с вас будэт особий. Дэты дольжны знат иностранный язик - историа учит нас этому...
___________________
[5] Ja, ein bisschen! Aber ich habe ein Bitten - sprechen Sie bitte langsamer! Ich habe schon lange Deutsch nicht gesprochen und darum verstehe oft nicht alles! (нем). - Да, совсем немного! Но у меня есть одна просьба - говорите, пожалуйста, помедленнее! Я очень давно не разговаривал по-немецки и поэтому часто не всё понимаю.
Господи, да чему нас только история не учит! А что толку? Один хрен, никаких уроков из неё мы все равно не извлекаем.
- Ваш урок - трэтый. На втором этаже. Комната номэр дэвьят. Шестой клясс. Познакомтес, расскажитэ необходымост учит язик. Спроситэ заданий - они дольжны были изучит стихотворениэ.
Выслушал я всю эту накачку терпеливо и пошёл сеять. Как рекомендовали - разумное, доброе, вечное. Дождался звонка, поправил галстук, вхожу в класс. Ба, а их там человек сорок! И в основном пацаны. С прекрасным полом дело обстояло хуже. Все на меня уставились, молчат. А потом один, стриженный «под ноль», заводила видать, как заорет:
- Да это же наш конюх!
И все в крик! Я выдержал паузу, пока они наорались вдоволь, и вдруг сам для себя продекламировал:
Uber allen Gipfeln
Ist Ruh,
In allen Wipfeln
Spurest du
Kaum einen Нauch;
Die V;glein schweigen im Walde.
Warte nur, balde
Ruhest du auch.
Замолчали, слушают.
- Ну, - говорю, - кто сможет перевести на русский?
Тишина. Глазами хлопают и молчат.
А, между прочим, говорю, я уверен, что вы эти стихи знаете. Только на русском языке. Я переведу вам только первую строчку:
- Горные вершины...
И тут они хором:
- ...Спят во тьме ночной,
Тихие долины полны свежей мглой,
Не пылит дорога, не дрожат листы,
Подожди немного, отдохнёшь и ты.
- Погоди, - встрепенулся Иван Петрович, убаюканный нежным размером стиха, - а ты что, это сам перевел на немецкий?
Анальгин посмотрел на своего любимца сначала недоуменно, потом улыбнулся каким-то своим мыслям и прошепелявил:
- Это, Ванечка, не на немецкий переводили. А на русский. Сначала эти строки написал их Гёте, а потом наш Лермонтов изложил, чтоб и мы поняли, о чём речь. Да получилось настолько талантливо, что теперь уж и не поймешь, кто настоящий автор.
- Неужели возможно так перевести, чтобы и в рифму, и понятно? [6] - восхищенно воскликнул Иван Петрович.
- На русский можно, наоборот - сложнее.
- Высоцкого, говорят, на французский перевели.
- Конечно. Я слышал. И получилось неплохо - вроде того, что если леди выходит из дилижанса... Вот, так я и начал учительствовать. Через две недели мои орлята уже во всю горланили на хоре:
...Sagte er, da; wir das Gluck,
F;r die Menschen schaffen werden! [7]
__________________
[6]1 Ну как тут не вспомнить Hезнайку, сокрушавшегося о том, что сочинять стихи неимоверно трудно, ибо в итоге огромных усилий всё равно они имеют что-нибудь одно - или смысл, или рифму.
[7[ ...Sagte er, da; wir das Gluck, fur die Menschen schaffen werden! (нем.) - Он сказал, что на земле мы построим людям счастье! - Cлова из когда-то популярной песни о Ленине (музыка Серафима Туликова, текст Льва Ошанина).
Со своими пацанами я как-то сразу подружился. Они меня приняли безоговорочно. На второй урок я поставил около двери ящик и велел им на время занятий складывать туда все свои арсеналы. Господи, чего там только не было! Рогатки, заточки, ножи, поджигные. Один раз даже лимонку притащили, правда, слава богу, без взрывателя. Но я их не обманывал, ничего не отбирал - после урока они всё свое добро опять по карманам рассовывали.
- Что, такие шпанистые? - не поверил Иван Петрович, вспомнив свои школьные годы и относительно спокойную учебу.
- А откуда им интеллекта-то набраться? - Анальгин поскреб подбородок. - Я как-то подсчитал, из сорока человек у тридцати шести кто-нибудь в семье обязательно сидел. А что человек, возвратившись, мог принести с собой из тюрьмы? Блатную музыку, лагерные замашки, озлобленность, жестокость. И, как следствие, общее понижение интеллекта. В этом, между прочим, наш отец народов преуспел - сначала перестрелял всех, кто хотя бы писал без ошибок, а остальных потом сделал зеками. А дети - они ж как промокашка, всё в себя впитывают. И выцветут эти пятна ох не скоро!
- Кузьмич, но ты-то, - проговорил Иван Петрович, - по тебе не чувствуется...
- Ванечка, - укоризненно возразил Анальгин, - во-первых, прошло уже двадцать пять лет, а во-вторых, ты даже не представляешь себе, сколько мне пришлось над собой работать, чтобы не чувствовалось. Поверь, что много. Очень много! Оч-чень! Пойдём на кушетку сядем, а то что-то... В общем, примерно через месяц директриса меня к себе вызвала и спрашивает, как, мол, Николай Кузьмич, успехи. Нормально, отвечаю, обучаю подрастающее поколение в духе, завещанном нам великими, чтобы, значит, не стыдно было за бесцельно прожитые годы! А она на меня посмотрела каким-то странным взглядом и говорит:
- Откуда у вас столько жизненной силы?
- Родители, - отвечаю, - таким слепили. Партия, опять же позаботилась...
Она покачала головой и вдруг шепотом, на «ты», спрашивает:
- Николай, не встречал ли где там моего Пашку, Павла Афанасьевича. Высокий такой, видный. Волосы чёрные, вьются. Его тоже в сороковом взяли, он как раз из Испании вернулся. Навесили, мол, по дороге, Родину предал... Но я не верю!
Что мне мог ей ответить? Сколько таких Пашек сгинуло без следа? Скольким я своими руками могилы долбил в вечной мерзлоте?
Нет, говорю, не встречал. Но вы не расстраивайтесь, может вернётся. Чем чёрт не шутит, раз уж бог так крепко спит! Ну, в общем, накаркал я ей, в хорошем, правда, смысле. Месяца через три привезли Пашку, сам-то он передвигаться не мог... - Анальгин достал платок и осторожно промокнул глаза.
- Всё Кузьмич, хорош, извини, что я тебя пытаю, - Иван Петрович чувствовал себя виноватым.
- Ничего Вань, сейчас пройдет, - у старика мелко трясся подбородок. - Это старческое. П-паркинсонизм п-по н-научному.
- А по простому - слёзы, - Иван Петрович взял Анальгина под руку. - Ты, Кузьмич не мудри. Пойдем лучше погуляем. Успокойся.
- Ага, я уже. Вот тут-то мы с тобой к «шульженке» как раз и подбираемся. Вот где уписаешься!
Привезли, значит, Пашку - краше в гроб кладут. Веришь, костей у него было раза в четыре больше, чем мяса. Но живой! Я как ему в глаза посмотрел, сразу понял: этот выживет! Такого в могилу никакими силами не сплавишь! Чем-нибудь, а уцепится! Поговорили мы с ним, поделились воспоминаниями. Всплакнули. Он также как и я Родину предал, правда всего один раз, а посему тоже дорогу строил и тоже в светлое будущее, но она у них на определенном этапе ушла влево, то есть на восток, а потому до океана они не дошли. В общем, мы так договорились: как только он на ноги встанет, так мы это дело, то есть возвращение наше, и отпразднуем. Получилось через полгода. Собрались после работы. Пашка уже без костылей передвигался. Директриса стол накрыла. Я принёс, что мог. Выпивки было - буйвола свалит, не то что простого смертного. А мы сидим, пьём Московскую как воду, лучком закусываем и хоть бы хны! Сразу видно - бывалые, из зеков, ничем не проймешь. Часов до двух веселились, всё своих охранников вспоминали. А когда водка кончилась, директриса сходила за соседом. Тот принес что-то в бутылке, тёмное. Это и оказалась «шульженка». Нам уже было всё по барабану, на всё наплевать, мы её тут же и трахнули, в переносном, конечно, смысле! Ну, доложу тебе, сурьёзная вещь. Технологию приготовления этого чуда я потом специально изучал. Такие шедевры надо преподавать в школе, ибо всё же есть у нас чем гордиться. Не обидно за нацию! Значит так, слушай и запоминай: берётся старая патефонная пластинка на 78 оборотов и главное - обязательно с надписью «Бесшеллачная». Чаще всего на таких пластинках были записаны песни в исполнении этой самой Клавдии Шульженко, откуда собственно и пошло название напитка. Так вот, эту пластинку ломают и тщательно растирают в тигле. В порошок! Потом заливают всю эту вкуснятину в определенном количестве крутым кипятком, дают настояться, остужают и процеживают. И всё. В принципе - готово! Можно бросить листочек мяты или смородины, кому что больше по вкусу. Да хоть лопух - всё равно, не испортишь. Вот так! Не знаю, правда, что за сила заключена в этих пластинках, но отрубают они - будь здоров! Всё - руки, ноги, голову! Забирает насмерть. Ничего не страшно, и, что самое главное, коммунизм строить не надо - просто сидишь, а он уже вроде как построенным кажется! Всё есть и никаких потребностей. Светлое будущее на ладони умещается - прямо бери и клади в карман!
Наутро, по пути в школу, я никак не мог вспомнить, какой язык иду преподавать - сербский, португальский или шведский? Всё в голове перемешалось, всё казалось, что сейчас из-за террикона Бранденбургские ворота появятся... Спасибо орлята мои выручили - Guten Tag, Nikolaj Kuzmitsch! Wir lernen Deutsch! [8]
_______________
[9] Guten Tag, Nikolaj Kuzmitsch! Wir lernen Deutsch! (нем.) - Здравствуйте, Николай Кузьмич! Мы учим немецкий!
- Вот такие дела, - Анальгин улыбнулся, но глаза остались грустные. - А когда Пашка совсем оклемался, мы с ним на земляную перешли. Не злоупотребляли, конечно, так, в меру.
- Земляная? - удивился Иван Петрович. - А это как?
- Это тоже открытие, не моё, правда, но какая разница? - старик мечтательно закатил глаза. - Рецепт несколько сложнее, но зато и пьётся мягче, и последствия менее термоядерные.
- Расскажи.
- А ты не продашь патент врагам? - Анальгин прыснул. - А то они у себя в Неваде сами до такого не додумаются! Ты, вот, в деревне родился, а небось не знаешь, какого вкуса земля под старым дубом?
Иван Петрович от столь неожиданного поворота даже опешил.
- Не знаешь! - с удовольствием констатировал Анальгин. - Ладно. А желуди, ежели их морозцем вдарит, какие на вкус?
- Сладкие! - Иван Петрович чуть не подпрыгнул!
- Молодец, Ванечка! - похвалил старик своего любимца, снова напомнив Ивану Петровичу деда. - Так вот запомни: земля под старым дубом на цвет - чёрная, а на вкус - тоже сладкая... Как желуди. От них, собственно, сладость-то и исходит. А раз сладкая - значит, может забродить. Мысль улавливаешь?
Иван Петрович за мыслью не поспевал - слишком много свалилось на него информации, которую требовалось не только прослушать, но и как следует осмыслить!
- Ладно, - сжалился Анальгин, - пиши рецепт: берётся земля из-под старого дуба, вместе с листьями и прелой травой, так килограмм сорок-пятьдесят, в общем пять ведер. Всё это кладется в железную бочку, заливается тёплой водой, тщательно размешивается и оставляется дней на пять-шесть. Летом процесс идёт быстрее. В тепле всё это дело начинает бродить само, дрожжи не нужны, потому что в прелой траве дрожжевых грибков и так полно. Вот и всё. Потом процеживаешь и перегоняешь по классической технологии. Получается немного - литра полтора, но пьётся мягко и память не отшибает!
- Кузьмич! - прошептал совершенно потрясённый передовик, птичник, кошатник и гроза помоек. - До чего же силен у нас рабочий класс!
- Ну, - возразил Анальгин, - интеллигенция тоже особо не отстает. Возьми хотя бы врачей - у них «шелковичная».
- А это что?
- Это? - старик устало зевнул. - Это когда хирург, особенно «после вчерашнего» подходит с утра к операционному столу, то сестра сразу протягивает ему для пробы банку с замоченным в ней шёлком. Раньше, ещё во времена Чехова, шёлк замачивали в сулеме, а это, как известно, сильный яд. Но кто-то из прогрессивных столпов отечественной хирургии заменил сулему на спирт, вот так и получилась «шелковичная».
- Кузьмич! Откуда ты всё это знаешь?
- В детстве в спецясли ходил. С отдельным горшком на каждого. А если и писал, случалось, чего греха таить, то не в свои штаны. Вот. Потом мне ещё часов навешали, я географию преподавал. Недолго, правда.
- А потом? - спросил Иван Петрович.
- А потом - по жопе помелом! Пошли спать, хватит на сегодня!
* * *
...Ночью никто не запрягал и не храпел.
* * *