Мой дом
— Зайчики, кушать! — добродушное женское лицо с ярко накрашенными губами заглянуло в палату.— Обедать будете?
— Зайчих тоже кормите? — соседка Лена сосредоточено высматривает в зеркале оставшиеся на голове волосы. На синем домашнем халате танцуют красные драконы. Блестят покрытые лаком ногти. Худое вытянутое лицо красиво и задумчиво.
— А што там на обед? — старуха у окна сидит на кровати подобрав под себя ноги. Синие вены, завязанные в узлы, напоминают ползающих по голени червей. Косынка настолько выцветшая, старая, что виден рубец на всю голову. За окном качаются верхушки высоких тополей. Весеннее солнце отражается от глянцевых обложек книг, стопкой стоящих на подоконнике. «Всадник без головы» — выделяется из кучи макулатуры рваным переплётом.
— Рассольник, куриная котлета с перловкой…
— А компот? — старуха лыбится беззубым ртом.
— Не вставайте, я вам принесу,— не обращая внимания на больничный юмор, раздатчица направилась к моей кровати. Грузное тело заполнило весь проход. Закачались флаконы на стойке капельницы,— ваше?
Не дослушав ответ, она взяла с моей тумбочки две тарелки и красную кружку. Зазвенела выпавшая из чашки ложка.
— Моё,— слова полетели в сгорбленную спину.
— Не пойму, отчего больше меня тошнит, от столовской еды или от химии,— Лена налила сок, открыла пачку круасанов.
— От жизни,— сглотнув слюну, старуха спустила с кровати ноги.
— Что ты знаешь о жизни, баба Клава? — отпив из бокала, Лена достала телефон.— Все семьдесят лет в колхозе отбатрачила. А что в замен? Лишилась всех мужиков и сисек в придачу.
Лицо бабы Клавы сморщилось ещё сильнее. Глядя на прикрепленные кем-то образа в углу, она перекрестилась, взяла глубокую миску и, шаркая по полу дырявыми тапками, пошла на обед.
— Зря ты так, Лен,— произнося эту фразу, я поймала себя на мысли, что одновременно смотрю на колбу капельницы, то ускоряя падения капель, то замедляя. Жизнь теперь зависела от количества яда проникающего в кровь за единицу времени.
— Ничего не зря. Она вон до семидесяти дожила, носится по коридору, словно бешеная овца. А мне и до сорока не дотянуть.
— Так нельзя говорить,— мне вдруг пригрезилось строгое венесуэльское лицо моего лечащего врача. «Мариночка,— говорила она, ставя ударение на о.— Ты должна мне доверять, иначе всё лечение впустую. Теперь мы с тобой одна семья. А это,— она обвела вокруг пухлыми, темнокожими руками,— твой дом».
У двери кашлянул какой-то мужчина. Я напряглась, видя, как засуетилась Лена. Господи, почему мне кажется, что я всем в тягость? Почему не могу жить обычной жизнью? Ведь здесь всем тяжело, все болеют. Кому нужна баба с таким приговором?
— Дура ты Маринка,— корила соседка,— посмотри, как на тебя мужики смотрят! — поправила косынку, глянулась в зеркальце, обвела меня с ног до головы скорбящим взглядом: — Ну как?
Я подняла на свободной руке большой палец. Она подмигнула и в назидание мне, облизнула средний.
Аромат духов сковал лёгкие. Почти месяц яркий запах парфюма остаётся горечью на губах. Чёртовы печёночные метастазы.
На «пальме» четыре флакона, два на тумбочке, рядом с тарелкой. Приноровилась переставлять флаконы сама, в процедурку вечно очередь.
Соседка справа приходит только днем. На её кровати разбросаны вещи: ночнушка, похожая на половую тряпку — добивает.
Не закрывая вентиль на системе, ем рассольник. Странные ощущения: в кровь капает дакарбазин, в желудок кусочки солёных огурчиков. Теперь узнала, что можно травиться и есть одновременно.
В палате свежо. Цвет вокруг окутывает мысли белым саваном. Светлые жалюзи усиливают ощущение безысходности. В который раз убеждаюсь: стоит глазам найти на стене точку опоры, и тот час вспоминается очередная гнусность бывшего мужа. Например: делёж кастрюль при разводе. Зло наверняка распространяется по миру под личиной свежести и девственности.
Хочешь или нет, но мысли о смерти заставляют трепетать сердечко единственным вопросом: «Почему я?»
— Мам, ты где? — виброзвонок доведёт до инфаркта, сколько раз просила сына что-нибудь сделать.
— Дома,— тут же сплевываю с языка слово,— в смысле в больнице.
— Как ты?
«Молодец, взрослеет,— думаю я и в душе мгновенно запели соловьи».
— Терпимо.
— Мы с Надюхой кольца присмотрели, тебе понравятся.
— Дорого, наверное?
— Неделю скидка пятьдесят процентов.
Улыбаюсь, хороший он у меня, но доверчивый. Рядом с лицом сына возникла физиономия Катьки, двадцати двух летней девчонки, прошедшей танком по моей жизни. В памяти всплывает мой рёв на вынесенный мне приговор. Терзание потного тела по такой же влажной простыне на шестой химио-терапии.
И тут вдруг в палату входит девчонка без ноги. Будто специально задевая о ножку кровати, громко стучат костыли. Худая, исколотая наколками и будто плюя на всех без косынки. На маленькой лысой голове клочья рыжих волос, в глазах столько жизни, что мне показалось я в сравнении с ней — труп. И мужинёк ейный молоденький трепетавший перед ней, как листик осиновый…
Вот тогда я твёрдо решила, что в те десять процентов выживаемых, что озвучил мне доктор, я не просто влезу, а вгрызусь зубами, дёснами. А мужей, особенно бывших, когда метастаза у жён по всем внутренним органам клешни раззявила, можно простить. У них всё уже решено, помогать не будут. И правильно, какая разница, когда и где мы сдохнем.