Дотла

Данила Вереск
Выгоревшим изнутри проще идти по миру. Ничего, никакая мелочь не способна отвлечь от созерцания душевных пространств, где горячий ветер гоняет пернатые отрепья пышных дубрав по пепелищам вымерших долин. Вот только от вечного жара слезятся глаза, но это ничего, это можно перетерпеть. Ведь вытерпел же первую искру растерянности и последующий шквал напалма лжи, извержения вулканов чувств и ритмичный грохот льющегося из небес метеоритного дождя памяти. Стерпел стаккато орудий пошлости и пожарища сомнений, поглощающих целые города смыслов. Не дрогнул, когда обжигающие вихри ослепительной страсти заменяли собой рассвет. Чего же теперь отворачиваться от оставшегося пейзажа, особенно если в нем есть изощренная прелесть?

Впитавшая безумие огня почва не даст урожая. Она тверда и суха, любое зерно в ней гибнет. Поэтому я перестал читать книги, зная, что вымышленные миры уже ничего не спасут. Даже самые животворящие из них пасуют перед исходящей ядовитым дымом пустыней. Много еще чего перестал, сотня глаголов осталась в прошлом. Какой смысл возрождать то, чему суждено сгореть? Чему должно гореть, если не угодно лгать, прячась в хрупких хрустальных теплицах, в густых джунглях тропических растений за истекающими янтарным соком стеблями и блестящими созвездиями бледных соцветий.

Даже темнота ночи не способна скрыть масштаб урона, нанесенной этой земле. Во мраке трескуче переговариваются друг с другом угли, хищно вспыхивая под слоем пепла. Они планируют гореть или погаснуть? Кто знает, язык умирающего пламени понятен только воде, но ее тут в помине нет. Я свободен, свободен, как никогда, избавившись от потребности наносить на пространство новые детали, тащить, как муравей, выхваченный из реальности хлам, сооружая муравейник повыше. Дом сгорел, да здравствует сгоревший дом!

Дым, скапливающийся в низинах, приобретает формы того, что было. Издеваясь, он завлекает разлетающимися от дыхания миражами. Создает иллюзию уцелевших уголков, тенями маня надежду узреть кусочек мозаики, которой не коснулась гибель. И надежда опрометчиво бежит: спотыкаясь, падая, ползя. Пока не натыкается на очередной фантом, криво смеющийся в плоское небо седым смехом. Идиотская погоня, наблюдая за которой понимаешь, что на самом деле глаза слезятся вовсе не от невыносимого жара. Нет.