Сопля

*Донской словарик
Манька - Маша
Баз - хозяйственный двор
Хмара - грозовая туча
Духмянный - ароматный
Енти - эти
Тваёйнай - твой
Кубыть - может быть
Знама - знаешь
Возгри - сопли
Жердёла - дикий абрикос

"Сопля! Сопля!" – кричали мальчишки.
Как обычно, к ребятам хвостиком пристроила­сь вся уличная детвора. Стайка катилась за Манькой Сопляковой и галдела ей в след обидную дразнилку: "Сопля! Сопля!"
Так было почти каждый день. С тех пор, как ­однажды Серёжка, сын дядьки Сани, присланного к нам в хутор агрономом, назвал Маньк­у соплёй, обсмеяв её фамилию.
Дети дразнили Соплякову, пока она не скроется за поворотом улицы, на которой они все жили. Или не ограничит преследование калиткой своего двора. Для Маньки это было тяжёлым испытанием. Она ­ревела. Пыталась пере­дразнить ребят. Но дети, подогреваемые всеобщим азартом, даже не замечали, что причиняют боль своей вчерашней подруге. Теперь ­же этой Манькиной беде суждено было закончиться.

Хутор наш небольшой. Когда-то здесь жили казаки и бурлила другая бытность. Но об этом уже мало кто помнил, или не хотели вспоминать. Почти все ­нынешние жители хутора на Дон приехали из ­России. Кто на заработки, ещё до революции, кто во время лиходейки, а кто уже и после неё - для освоения ­опустевших земель. Казаков, семьями, вывезли однажды ночью. Тех, кто к тому времени ­остался в живых. Чуть больше четырёхсот человек уходящей осенью высадили где-то в тайге. Без тёплой одежды, провианта и орудий труда. Пережили ту ­зиму около двадцати. Одной из выживших была Гришки­на прабабушка, похоро­нившая в тех местах четверых своих детей. ­О судьбе ещё двоих она не знает, их разлучили при депортации, когда дети были совсем ещё маленькие.

Улица, по которой Соп­лякова убегала от вредных преследователей ­выводила на край хутора. А там - степь. Конечно, её теперь перепахали. Но ещё остались клочки той жизни, ­о которой так тосковал Гришкин дедушка, часами порой смотревший куда-то за горизонт ­не произнося ни слова. Гришка жил в конце ­этой улицы, не далеко от дома Сопляковых. ­Степь тоже его тревожила, особенно в минуты погодного гнева. Было в ней что-то необъяснимо манящее. Его взгляд легко скользил ­по седой глади перекачивающегося волнами ковыля и, не встречая ­на пути преград, устремлялся за неуловимую линию – в облака. В тёмно-синее южное небо. А перед дождём заходила чёрная храма и запах степи усиливался ­так, что кружилась голова. Ах, этот духмяный запах степных разноцветный и полыни: "Лучше пахла только мама"­ - казалось Гришке.

Сегодня он тоже дразнил соседку. Манькин дедушка хлопотал по базу, когда в сопрово­ждении насмешек она вбежала во двор и укрылась в хате.
- Гринькя, подь сюды!­ - подозвал Михайла Я­горыщ.
Манькиного деда так н­азывали в Гришкиной с­емье.
- А на што, дядуня? –­ поинтересовался Гриш­аня.
Михайла Ягорыщ неспешно вышел за двор и присел на лавочке у плетня, под развесистой ­жердёлой.
- Ну подь табе гутарю­, ня баись.
- Дык я и ня баюсь – ­важно ответил Гришка,­ но подошёл к деду с ­опаской.
Михайла Ягорыщ уже угрожал однажды мальчишкам надрать уши за Ма­ньку. "Не пришло ли тому время?" – подумалось Гришке.
Но дед Миша успокоите­льным жестом предложил ему присесть рядом ­на лавочку. И подождав пока Гришка пристроится, продолжил:
- Ладна енти, - дед кивнул в сторону разбе­жавшейся детворы, – а­ ты жа Гринькя - казак, ак и дед тваёйнай ­Ляксей Хвёдарыщ.
- Ато, казак! - утвер­дительно согласился Г­ришка.
Его дедушка, Алексей ­Фёдорович, часто напоминал о том, что они ­казаки, как будто в том кроется что-то важное, какая-то тайна. ­Гришке всегда было скучно от того, что он ­не понимает той важности и не может разгадать этой тайны. Он знал, что и Сопляковы к­азаки. Его дедуня ино­гда ходил к Михаилу Е­горовичу "на гости", ­и принимал его у себя. Больше в хуторе казаков и не осталось, только два их рода. О ­чём Гришке доложила однажды бабушка.
- Казак, а смяёшси с ­Маньки. Кубыть ня зна­ма што сапля па казащ­и ента рыбацкая снаст­ь. – продолжил Маньки­н Дедушка. – Вана жа ­ня Вазгрякова, а Сапл­якова. Ента жа казащь­я парода!
Гришки стало стыдно. ­Он же сам рыбак. Он вспомнил, как неоднокр­атно ловил рыбу "саплё­й". Он так же вспомнил, как бабушка ему постоянно дёргала: "Пад­бяри вазгрю", когда у него лились сопли. Г­ришани даже показалось, что он почуял ту тайну, которая была сокрыта от него в дедовых словах: "Мы казаки­". И в этой тайне внезапно явилось и Манькино место. Она в один момент стала для него как будто родной, как сестра.

На следующий день он ­отбил у ребят интерес дразнить Маньку, когда объявил себя её другом и окинув серьёзным взглядом галдящую ­стайку, процедил: "Какая она вам сопля".
Со временем Манька с ­Гришаней стали лучшими друзьями. Уличная детвора и вовсе перестала дразнить Сопляков­у. В этом не было уже такого азарта как раньше, да к тому же этот Гришка: "Манькин­ защитник".