Сцены сибирской жизни.
«Володя, горим!», – резко, истошно, безысходно закричала посреди ночи под самое утро моя бабушка и со всей «дури»… со всей силы, наотмашь, грубо, почти по-мужицки ударила деда рукой в лоб и пнула в бок ногой. Крик пронзительный и режущий воздух как пилорама. Дед упал с кровати, проснувшись, ничего не понимая, тем более, за что его так, стал осоловело шарить по холодному полу и считать искры из глаз! Бабка, очнувшись от глубокого, полуобморочного, какого-то жуткого, страшного сна, открыв глаза, разглядев впотьмах ненароком поверженного, скорченного, ползающего деда возле кровати, спросила: - Володечка, дорогой, что с тобой, ты, почему на полу? Дед, понемногу приходя в себя и начиная понимать, что только что произошло, закричал: - Ах, ты, старая курица, ты уже не помнишь, как только что закатила мне оплеуху и пнула, как собаку ногой? Бабка, помогая ошарашенному деду встать, причитала: - Ох, ах, Володечка, да как же я могла, я тебя, наверное, зашибла, ох, да что же это такое творится, что за люди?
Сели на кровать. Бабка: - Вспомнила, Володя, мне же сон приснился. Едем мы все вместе на телеге, счастливые, солнце светит детки наши милые сидят ножки свесили, болтают ими… Да, не языком, а ножками болтают, дрыгают. Люсечка, Петя, Колечка. А тут женщина идет с мешком, пригляделась, вроде Нюрка соседская, попросила подвезти ее, устала, говорит очень, помогите, люди добрыи! Ну, мы ее подсадили, деток подвинули.
Едем, едем, а она незаметно стала их к краю подталкивать, и пытается спихнуть с телеги-то детишек наших родных Люсечку, Петю, Колечку. А я ей говорю, что ж ты мать твою делаешь-то, это же детки мои, зачем же ты их толкаешь? Физа, Физа, что ты, что ты, да как же я могу, - говорит Нюрка, - нет-нет-нет, тебе это показалось, ты сидишь там, а я здесь, тебе оттуда не видно, непонятно с того краю, как же это я могу детишек-то этак сшибать! Едем дальше, а я вижу она продолжает ребятушек наших спихивать, да все норовит их к краю, к краю, исподтишка, незаметно, как бы само собой, да чтобы с телеги свалились, да на землю грохнулись, да убились, детки-то малые, и место их, знай, занимает!
Я говорю, Нюрка, мать твою, не смей, хватит, перестань, ослобонись, не делай этого, а то я тебе сейчас врежу, возьму вот так кулачищем и врежу, крепко врежу, врежу так, что закорчишься! А она не унимается, знай пихает и толкает деток к краю, ну я возьму да как дам ей рукой, да и ногой еще ее пнула, она с телеги-то и упала и кубарем далеко покатилась! В канаву, в овраг… туда ей и дорога, Козетте Прохоровне! А выходит, я тебя дед шибанула. И тут бабка, как давай ржать: - Хи-хи-хи! И ржёт, и не унимается, как будто большую смешинку словила. Дед, зная что бабка иногда перебирает со своими закидонами, но здесь он её вообще никак не понял, плюнул бабке промеж ментальных глаз: - Тьфу, на тебя, совсем из ума выжила, - и пошел спать в сени.
«Володя, горим!», - с полным ощущением счастья и прилива жизненных сил радостно заблажила моя бабушка, войдя в дом, деду. Что, что такое, Физа, что случилось, - спросил дед, отвлекаемый от пересчета дырявых прошлогодних валенок. Володя, я самый счастливый человек на этом свете, - не унималась бабушка! Да, что случилось, Физа, можешь ты нормально сказать или нет, спрашивал дед, который ни минуты не мог сидеть без работы и дела, и не любил отвлекаться на излишние восторги, уже с некоторым волнением и раздражением. Володя, - не останавливалась бабушка, - я самый счастливый человек на этом свете!.. Дед уже начинал нервничать и все больше распаляться, - да, что такое, Фи-и-за-а? - Нет-нет, ты не понимаешь, я самый счастливый человек! Володя, я вступила в партию! – прокричала сама не своя бабка, только что прибывшая с очередного собрания секты… партячейки! Тьфу, ты, не люблю баб, народ крикливый! – проворчал дед. Бабка, которая кроме соленьев и вареньев ничем не ведала, вступила в партию коммунистическую. Жуть. Она ещё съездила лихорадочно разок на выездное заседание в близлежащее село и потом за прополкой картошки навсегда забыла об этом. Ну не вся страна была партийная. А самый парадокс-то насколько я помню был в том, что дед в бога не верил, был прожжёный атеист, зато коммунистам сочувствовал и верил, но в партию не вступал. А бабка была до мозга костей верующая, местами набожная, а в партию вступила. Дед не вступил, а бабка вступила, правда недолго помнила об этом. Вот так они и жили. У бабки ещё корова была до последнего выхлопа сил. И когда моя мама говорила бабушке: - Мама, ну куда вам это корова, ну тяжело же? Бабушка отвечала: - Что ты милая, без коровки нам не прожить!
«Володя, горим!», - заорала моя бабушка, почти не приходя в себя от только что услышанного, а вернее написанного в письме. Драгоценном письме, полученном от самых близких друзей из Средней Азии, с которыми дружили семьями всю жизнь, с любезными Петриковыми, здесь в Сибири, в небольшом городке Уяре, живя бок о бок, рядом не один десяток лет. Жили душа в душу, деля между собой все необыкновенные праздники партейные и семейные, и сборы лесных и садовых ягод! «Володечка, дорогой, срочно едем к моей сестре Варваре за советом!», - сладко намекнула, словно пребывая в лихорадке бабушка, у которой всё вдруг стало помимо воли валиться из рук и просачиваться сквозь пальцы!
Волшебное слово Джамбул стало каким-то необыкновенно магическим для неё и вся прошлая жизнь показалась пустой, никчёмной, проигранной, убитой на огороде! И на старых, аккуратно обихоженных, заботливыми руками деда Жигулях, отправились старики по разбитым дорогам в глухую, затерянную в лесу деревню к сестре, бабке Варваре, старой деве, бывалой и битой! Бабка Варвара, здесь в глухомани жила почти одна как староверка. От жизни она давно уже ничего не ждала и круто знала, что бесплатный сыр только в мышеловке.
Петриковы-Петриковы-Петриковы – эти волшебные слова Анфиса Игнатьевна как заклинание повторяла всю дорогу. Она несколько раз перечитывала заветное столь дорогое и тёплое письмо и порядком надоела деду, но и дед был немного заражён «Петриковыми», потому как согласился поехать в дикую северную глушь по ужасным дорогам на разбитом «Жигулёнке». Дед был необыкновенно добрый и трудолюбивый. В войну был потерян матерью, молодым человеком оказался в Сибири, прилепился к весёлой Физе и всю трудовую жизнь со всякими льготами и подарками проработал на железной дороге.
Приехали к Варваре, уселись ладком, самовар на столе пыхтит, чаёк, варины сухари и физины плюшки. Посетовали, пожаловались. Анфиса вкрадчиво и начала: - Вот ты Варя старшая сестра, тебе уже почитай под 90-сто, я тебя всегда слушалась, как скажешь так и будет. Словом и делом противу тебя не шла, шаг в сторону боялась ступить, дак вот припёрло милая моя!.. Рассуди ты меня, дай совет, письмо прислали Петриковы из Средней Азии, уж больно заманчиво звучит и решение мы почти что приняли, дом будем продавать, уже покупателя нашли, а что делать не знаем… Джамбул…
И бабка стала читать письмо. «Ой, Физа, - пишет Петрикова, - если бы ты только знала, вот мы здесь в Сибири жили холодно, неуютно, неприглядно, неприветливо, как псы поганые мёрзли всю жизнь, как шавки подзаборные, слова доброго не слышали, много работали, горбатились, а добра толком не нажили. А здесь сказка, рай, ты не представляешь, круглый год солнце, фрукты рви и ешь прямо с деревьев, прямо с деревьев, где это видано, ни в чем себе не отказывай! Работать не надо, бери да отдыхай и жизни радуйся! Здесь и персики прямо на улице растут, и абрикосы, и арбузы и работать не надо руку протянули и всё тебе в ладошку и в рот смотрит. А какая природа, в Сибири-то лета нет, морось, всполохи, грязь, кирзовые сапоги, а в Джамбуле-то все по-другому, там очень тепло. Физа, а здесь уютно всё как-то по-домашнему, солнце ласковое, какие мы дураки, что всю жизнь в холоде прожили и другой жизни-то не видели. Так что, дорогие наши соседи не теряйте времени даром, продавайте дом и переезжайте к нам, здесь другой купите и гораздо дешевле. Вам на всё хватит, утепляться не надо на зиму, цены здесь копчёные… копеечные, как баре заживёте, прошлую жизнь как страшный сон вспоминать будете. Ну её эту Сибирь, медведей шатающихся. Мы купили хороший дом, просторный, живи не хочу. Не жизнь здесь, а рай и везде дары небесные. Ждём, скучаем. Петриковы. Джамбул.»
Ну, что ты скажешь на это Варя? Варвара долго слушала, долго молчала после этого, поглядывая на нетерпеливо ёрзающую на стуле Анфису, выпила пару чашек дымящегося чайку, вспомнила свою трудную, тяжёлую жизнь в бесконечных заботах, и спокойно, медленно, не спеша ответила: - Вот что я скажу тебе, Физа… сиди… поджав… хвост! На что Анфиса Игнатьевна, спросила ничтоже сумняшеся: - Того, этого самого… как это понимать, родимочка моя? Так как же это так, раз этак, мы ведь уже и дом заложили?.. Там же солнце, персики, абрикосы, ты неправильно поняла… Варвара встала и спокойно, но резко, как отрезала, повторила: Си-ди под-жжжав х-х-хвост-т! И вышла из хаты. Анфиса взвизгнула и сказала деду срочно назад, пока дом не ушёл…
Петриковы вернулись через полгода синие, больные, истерзанные. Всё было хорошо, но до поры, когда ударило настоящее лето. Всю жизнь жили в Сибири, а тут переехали в неведомые края, где все другое, ну и конечно их стариков и ударила акклиматизация и стали они помирать. Их как давай ломать и корежить, ни персиков, ни апельсинов не понадобилось. Быстро собрали растраченные пожитки и обратно в Сибирь, а дом-то продан, жизнь заново начинать, но счастливые что ноги еле-еле унесли с не исторической родины! А ну их эти персики и апельсины, лучше капуста да картошка.
Дело было зимой ночью, бабка открыла глаз и уставилась сначала на подушку, затем стала водить им по комнате, не понимая, что ее разбудило, потом резко поняла – проснулась как от выстрела! Вскочила, подошла к окну и увидела - горит родимая, заботливо построенная летняя кухня, стреляет шифер и полыхает стог сена, а рядом туда-сюда ходит сосед Гриша Попланов, разводит руками и обреченно говорит: - Ой… ой… ой!.. Ой… ой… ой… «Володя-а-а, гори-и-и-им», - заорала моя бабушка долгим, протяжным, высоким криком! Я никогда не думал, что голосом можно разрезать, буквально вспороть воздух, как ножом масло, как звук реактивного снаряда, она как оцепенела на этом крике. Я маленький внучок, подскочил, не могу штанов в темноте найти. Дед встал, включил свет спокойно, и на низах почти басом, рассудительно: - Ну, чего ты кричишь, ну чего ты кричишь, не люблю баб, народ крикливый, чего орать?! Ну чего случилось?! «Гори-и-и-и-им», - бабушка не могла остановиться, ну, понятно столько строили, и… такое дело. Бабушка не умолкает: - Гори-и-им! Срочно пожарную!.. Дед выходит из хаты на крыльцо и видит что там бушует пламя. Летняя кухня со стороны соседа горит. Пламя добирается до крыши. А рядом ходит сосед Гриша Попланов, гордо ходит в майке и в трусах зимой и причитает размеренно и отрешённо: - Ой, ой, ой… Вместо того чтобы вызвать пожарную ходит и вторит одно и тоже: - Ой, ой, ой…
Пожарные приехали. Дед говорит: - Прежде чем тушить пожар, надо баллон газовый вытащить из кухни иначе взорвётся. Пожарники: - Ну-ну, ты давай иди сам туда вытащи, а мы уж постоим, подождём, потом тушить будем. Никто из пожарных-то и не пошёл. Дед на кухню зашёл, баллон отключил от плиты, вытащил из кухни. В конечном итоге сгорела крыша и половина кухни. А прикол-то был главный в том, что Гриша перед этим построил баню… Баню! Впритык к кухне. И когда он её строил, дед ему говорит: - Зачем ты это делаешь, сгорит же всё к чертям собачьим, это же не по технологии. Гриша: - Ничего, сосед, не волнуйся, соблюду-ду-ду все параметры. И сварганил баню, чуть, как не пристройку к чужой к летней кухне деревянной. Ему говорят ты хоть сделай прослойку в два кирпича, а то загорится, температура ведь какая в бане будет. Гриша визгливым голосом: - Да, нормально сосед, всё хорошо будет, нехай и так пойдёть, - и не стал ничего делать, никакой прокладки. И печку аккурат к деревянной стене приделал соседовской.
Вот построил Гриша Попланов баню, тут же на радостях решил опробовать строение. Затопил печку, протопил, как следует помещение, попарился, «подзаправился» и вырубился, лёг спать. А печка тлела-тлела, пыхтела-пыхтела, стена грелась-грелась и как пыхнет, что шифер пошёл стрелять. Ему надо было эту баню ну хотя бы по стене двумя кирпичами проложить, чтоб теплообмен-то уменьшить, проводимость-то эту убрать, ну нельзя вот так вот по технике безопасности. Так вот Гриша очнулся, и как был в майке и трусах, поднатужился, и прытким зайцем выскочил на улицу. Ходит и причитает, руками держась за голову и медленно раскачиваясь, как маятник: - Ой, ой, ой!, - и пожарную не вызывает с похмелья-то, видать чувствует где-то очень глубоко вину свою. А бабка первая смекнула, что делать пока Гриша ойкает, а дед богатырём смотрит. Накинула на себя фуфайку и со стекленеющим криком: - Володя-а-а, гори-и-им!, - побежала к соседям через дорогу, телефоны-то не у всех были и те вызвали команду.
Гриша жил один, пил и был с чудинкой. Всегда найдётся такой сосед, который толи «веселит», толи кровь пьёт и порядком иногда поднадоедает. Гриша бабушку звал «Зоя», увидит её где и кричит: - Здравствуй, сестра Зоя, отожешь! Бабушка не знала, как реагировать, на эти инсинуации. Деду Гриша надоел. Приедут, к деду с бабкой, гости какие, Гриша тут как тут, на пороге непрошенным соловушкой, кричит: - Здравствуй сестра Зоя! Отожешь!.. Смотрит на стол: - Ой, и мне тожить, налейте-ка рюмочку. Как новые гости, или старые, Гриша уже здесь на чужой территории, зовёт: - Привет, сестра Зоя, отожешь! А рюмочку можно? Гости-то спрашивают, а кто это? Удивляются! А как им скажешь кто это? Да просто местный чудик. Вывел он как-то деда. Дед при всей своей доброте не выдержал, вытащил Гришу за шкирку во двор и врезал ему. Юшка потекла, Гриша затосковал. Дед: - Ещё раз, говорит, придёшь, худо будет! Я первый раз деда таким злым видел. А почему он бабушку сестрой Зоей называл, даже не знаю. Ну что-то вероятно с головой у него было не в порядке. Он был умственно отсталый (УО), так его иногда дразнили. Дурак дураком, но какие-то ремесленные дела хорошо делал, кроме баньки конечно. А тут пришёл как-то к бабке с дедом в гости и говорит: - Я крепкий и сильный. Я могу зубами стол прокусить. Бабушка, естественно в голос: - Володя, горим!!! Но Гриша не дав опомниться, изловчившись, тут же попытался зубами стол прокусить. Вцепился зубами намертво, и пока дед пытался его отодрать, как пиявку от столешницы, он таки успел оставить следы от зубов. Дед его тянет, а он урчит, как пёс, у которого кость сладкую отбирают. Вот такие праздники устраивал. Да, Володя, горим!
Мать моя идёт к нам из городской квартиры, а навстречу ей Гриша в трусах и майке. Мать: - Гришка, ты что это?.. Гришка: - А мы это… погорели все!.. Мать: - Как это? Гриша: - А вот так эта, все сгорели полностью и кухня и баня и твои все сгорели! Мать в ужасе: - Как это? Мама, папа, сынок?! Гриша: - Все-все сгорели! Мать с сомнением: - А ты куда? Гриша: - А я, отожешь... за бутылкой… Сейчас выпью и тушить. Зоя гори-и-им! - и побежал и поскакал, как олень в трусах и в майке. Мать, как заорёт: - Зоя-я-я, гори-и-и-им! Тьфу ты, Гришка… Мама, папа, сынок!.. Ну и тоже поскакала… побежала, как подкошенная зайчиха.