МОГИЛА ПОКА ПОДОЖДЁТ
+ + +
Промозглое сентябрьское утро выдалось на редкость мерзким в этот яркий период эпатажного увядания окружающей природы. Арктический циклон налетел печенегом и неожиданно нагнал столько серости, заляпав ею небо так, что, казалось, ночь ещё не закончилась, хоть на часах показывало половину восьмого. Пронизывающий резкий ветер бесцеремонно теребил рекламные панно, электрические провода, ветви деревьев, тонко высвистывая разбойный мотив. Сверху накрапывала мелкая, противная морось. На улице понуро брели, согбенные, как бурлаки на Волге, редкие прохожие, зябко кутающиеся в застёгнутые на все пуговицы плащи и куртки.
Направляясь к окраине, по городу бешено мчался, с включённым проблесковым маячком и орущей звуковой сиреной, автомобиль скорой помощи. Подворачивающиеся на дороге другие авто живо прижимались к обочине, пропуская вперёд кричащее чьей-то бедой, тревожно раскрашенное красными крестами, транспортное средство.
В кабине «скорой» находились двое в белых халатах. Изнурённые рутинной заботой о страждущих, они отнюдь не обременяли себя осознанием присутствия посторонней боли, с которой повседневно вынуждены были сталкиваться по роду своей профессиональной деятельности. Тот, что сидел справа от водителя, вяло произнёс:
- Синоптики предвещали на ближайшие три дня сильные магнитные бури. Теперь надо ожидать обострения болезни у гипертоников.
Водитель, слегка повернув голову вправо, поддержал разговор:
- Да, тяжело придётся в эти дни метеозависимым людям.
- И нам здорово придётся помотаться по срочным вызовам, вот, как этот, - ворчливо дребезжал справа лысоватый фельдшер, хмуря свежевыбритое чело с тонкими чертами интеллигента. – Только никак не пойму по какому это адресу нас послали? Впервые такое слышу, мол, в конце переулка Малиновый, поближе к лесу, найдёте дом без номера, и там окажете помощь пациенту, испытывающему сердечный приступ. Нет, Николай, ты слышал когда-нибудь нечто подобное? Прямо как в сказке: иди туда – не знаю куда… Они что там на пульте совсем охренели?
Сидящий за рулём успокоил:
- Михалыч, не дёргайся, я знаю где это – уже заезжал туда пару раз. Только ты когда увидишь всё своими глазами, сам не бухнись в обморок.
- А что такое? Прямо интрига какая-то разворачивается с утра натощак. Хорошо, что кроме кофе я ничего ещё не ел, иначе утреннее потрясение может обернуться неусвояемостью пищи. Так что же там впереди меня ожидает такое скверное и ужасное?
- Уже почти приехали, сам сейчас увидишь, - не удовлетворив любопытство коллеги, лихо крутнул водитель баранку налево. Машина, скрипуче взвизгнув тормозами, резво скользнула в захолустный проулок. Бумажный чёртик на резинке – обычный шофёрский талисман, прикреплённый присоской на лобовом стекле изнутри, всполошенно заметался из стороны в сторону, как перебегающая дорогу перед автомобилем курица. Его ухмыляющаяся мордочка, казалось, строит водителю рожи перед тем, как выкинуть какую-то шалость. Дальше санитарный уазик стало резко подбрасывать на колдобинах не ремонтированной с времён царя Гороха дороги. Николай негромко чертыхался, тяжко страдая за механического кормильца:
- Этак разобью всю ходовую… опять машина попадёт в ремонт… ни черта не заработаю в простое… и так в этом месяце понёс такие траты, пока Витьку в школу собрал…
Метров через пятьдесят закончилась почерневшая от времени, скособоченная и выщербленная деревянная изгородь крайнего домовладения. Оборвалась и дорога. Дальше, невдалеке показался лес, а по правую руку виднелось кладбище. В приоткрытое со стороны водителя окно снаружи стал проникать какой-то тошнотворный запах смердящей помойки.
- Что это за вонь неприятная такая распространяется, Николай? – брезгливо морща нос, забеспокоился фельдшер.
- Свалка здесь городская недалеко, - объяснил напарник.
Ещё метров сто проехали по бездорожью, задевая днищем машины буйную поросль дикой растительности, жёстко скребущей по железу огрубевшими к осени сухими стеблями.
Непонятно откуда вдруг впереди, как призрак, возникла согбенная в три погибели фигура старика, ковыляющего навстречу и беспорядочно размахивающего поднятыми руками.
«Скорая» встала, Николай заглушил двигатель и обернулся к компаньону:
- Всё, приехали. Можешь приступать, Михалыч, к обязанностям.
Словно птенец, впервые покидающий насиженное гнездо, фельдшер стал нерешительно выбираться наружу. Ему всё было непонятно: куда они попали?.. где находится жилище?.. кто пострадавший?.. Ступив на землю и разминая затёкшие от длительного сиденья ноги, он принялся встревоженно озираться по сторонам, будто филин, пучащий глаза на солнечный полдень. К нему тут же подступил, тяжело припадая на левую ногу, явно придавленный горем незнакомец, что было заметно по его совершенно несчастному виду.
- Доктор, доктор, ей очень плохо. Скорее сюда, - захлёбываясь собственными словами, торопливо лепетал старичок. Рукой он указал в сторону какого-то непонятного нагромождения из строительного хлама: старых досок, ржавого железа, обрывков полиэтилена, кусков линолеума…
Лекарь, подхватив свой медицинский саквояж с аккуратным красным крестиком на боку, последовал за провожатым. Впереди взору предстала небольшая хибара, напоминающая то ли избушку Бабы Яги из детского фильма «Морозко», то ли халупу из шанхайских трущоб. Приблизившись, Михалыч разглядел, что сооружение хоть и не внушительно по масштабу, но сколочено вполне надёжно. Стены утеплены линолеумом и полиэтиленом. Крыша покрыта железными листами. Не лишённая изящества входная дверь с резным цветочным орнаментом, не смотря на облупившуюся местами краску, придавала определённой эстетики всему строению. Да и небольшое окошко, расположенное справа от двери, с деревянной скамеечкой под ним, навевали трепетное чувство интимности и уюта.
- Прямо хижина дядюшки Тома какая-то, - подумал про себя захлёстнутый тёплой душевной волной фельдшер.
+ + +
Вошли. Внутри тесной, как у папы Карло, коморки, щедро распространяя тепло, полыхала железная печка-буржуйка, в щели которой мятежно прорывались багровые отблески пламени, отражавшиеся скачущими фантомами по стенам и потолку. В суровой спартанской обстановке жилища царили порядок и комфорт, ощущалось присутствие заботливой хозяйской руки. На приколоченном к стенке миниатюрном, как в плацкартном вагоне поезда, столике горела зажжённая свеча, тускло колыхаясь оранжевым язычком. Большую часть помещения занимал широкий топчан, в лоне которого, среди архаичных складок цветастого одеяла, смиренно возлежала, не лишённая остатков былой привлекательности, пожилая женщина. По заострившимся чертам её страдающего лица было заметно, как тяжко сейчас приходится бедняжке. Даже разметавшиеся на ложе тёмные волосы с седыми прядями, нежно окаймлявшие осунувшееся чело, представлялись безжизненными и ненатуральными. Больная вяло реагировала на окружающую обстановку, лишь изредка издавая слабые стоны.
Медработник расторопно открыл саквояж и приступил к оказанию необходимой помощи. Тонометр показал очень высокое артериальное давление у пациентки.
- Гипертонический криз, - сразу определил Михалыч. – Сейчас введу внутривенно десять кубиков магнезии, ей полегчает. Потом дибазол и папаверин вколю внутримышечно, и на этом моя миссия, пожалуй, закончится. Отправимся по другому адресу. Хорошо, что успели здесь вовремя, иначе для пациентки всё могло бы завершиться трагически.
Исполнив профессиональные действия, медик засобирался уходить, краем глаза следя, как оживает только что реанимированная больная. Неловко приглаживая дрожащими пальцами беспорядочно растрепавшиеся волосы, старушка обессилевшим голосом благодарила спасителя.
- Не за что! – привычно проворковал Михалыч. – Мой долг привести вас в рабочее состояние.
Собрав свои медицинские принадлежности, фельдшер ещё раз присел на край топчана возле больной, взял её за запястье и, пока считал пульс, та незаметно заснула. Он шёпотом произнёс, обращаясь к хозяину жилища:
- Ну, всё! Я исполнил то, что нужно. Теперь пусть она поспит, а мы покидаем вас.
Оба, крадучись, чтоб не потревожить спящую, выбрались наружу.
Николай попробовал завести автомобиль, но все попытки оказались тщетны – машина не подавала признаков жизни.
- Зараза! – с досады ругнулся водитель. – Давно пора списать в утиль эту рухлядь: капризна, как женщина, не знаешь, что ожидать от неё в любой момент.
По рации он сообщил диспетчеру о том, что из-за поломки «скорая» не может ехать по вызовам. Дальше шофёр приступил к починке уазика: открутил бензонасос, снял карбюратор, погрузился во внутренности замасленного мотора.
- Блин, да это надолго, - наконец донёсся из-под капота удручённый голос Николая. – Можешь, Михалыч, заняться пока чем-нибудь своим.
Фельдшер, бездельничая, равнодушно походил вдоль машины. Огляделся кругом: место глухое, уединённое – тёмный лес, грустное кладбище, под деревом у стариковской халупы какая-то свежевырытая яма с насыпанным земляным холмиком подле неё… От сей неприглядной картины чёрной кошкой тоска заскреблась на сердце. А тут ещё среди всего этого соседства застывшая неотложка с яркими крестами на боках! Не обрадуешься такому месту. И не погуляешь ведь, продираясь сквозь лопухи и бурьян. Как стадное животное тянет к своему табуну, так Михалыч почувствовал необходимость в живой душе рядом.
Тут он заметил, что за ним издали взирает сидящий под окном на скамеечке старик. Обрадовавшись этому обстоятельству, фельдшер направился к скамейке и присоединился к местному обитателю. Некоторое время посидели молча, погружённые каждый в свои мысли.
Михалыч искоса наблюдал за новым своим знакомым, и его весьма впечатлили лежащие на коленях большие, в узловатых суставах и вздутых жилах, натруженные руки. Глаза, словно припорошенные инеем, наполняла такая безысходная тоска, что в них больно было смотреть.
Лекарь зябко поёжился то ли от утренней сырости, то ли от ощущения чужого лиха, передавшегося ему путём зрительного контакта. Подняв с земли валявшийся прутик, Михалыч с минуту молча водил им возле своих ботинок, вычерчивая какие-то незамысловатые завитушки на земле. Потом флегматично произнёс, чтоб только прервать затянувшееся молчание:
- И давно вы тут обосновались, дружище?
Отшельник некоторое время продолжал молчать, будто не слыша обращённый к нему вопрос. Но вот пошевелился, сильнее ссутулив спину. Сначала испустил горестный вздох и после, будто продолжая прерванный разговор, сдержанно высказался:
- Иной раз не можешь заснуть по ночам, уставившись в чёрную бездну воспалённым взором, и думаешь: что я сделал в жизни не так?.. за что судьба меня наказала?.. И нет никакого ответа на этот мой крик души.
Бедолага весь подобрался, упрямо взбугрив лоб зигзагами морщин, как-будто готовясь к решительной схватке, и продолжил уверенней:
- Ощущаю себя, словно на бесконечной исповеди перед кем-то всевидящим и непостижимым.
Его напряжение невольно передалось собеседнику и тот весь обратился в слух, не ведая пока ещё какую страшную правду жизни случай представит ему, потрясёт жуткой реальностью выпавшей участи на долю сидящего перед ним человека.
+ + +
- На начало жизни своей мне грех жаловаться, - приступил старик к своей истории. – Родился в советской Макеевке, когда этот город ещё принадлежал к единой великой стране. Учился, как все, в школе, срочную службу отбывал в Приморье. Затем, шоферил дальнобойщиком, исколесив вдоль и поперёк необъятные просторы нашего Союза, пока не начался этот проклятый парад суверенитетов. Могучая держава стала рассыпаться на осколки, как расколовшееся зеркало. В результате я оказался в свидомой Нэньке. С того и начались все проблемы. Кое-как дотянул до пенсии. Думал, доживу уже дни свои спокойно. Обитали с супругой в обычной пятиэтажке. Повзрослевший сынок женился и поселился во Львове. До начала известных событий на Донбассе, в отпуск сын с семьёй каждый год приезжал к нам. Часто звонил и справлялся о здоровье моём и матери. Соседи радовались за нас, что воспитали его таким внимательным и заботливым. Но с началом противостояния двух частей Украины, стал как-то подозрительно холодно отвечать на наши телефонные звонки, сам же вообще прекратил телефонировать. Да и когда переговаривались, в голосе его чувствовалась едва сдерживаемая раздражительность. Мы с женой, было, грешили на возникшие у него семейные неурядицы, и старались особенно не беспокоить своей назойливостью. И вот, однажды, его прорвало, и сын выплеснул на меня всю накопившуюся озлобленность. Я был буквально ошарашен его словами. И столько с ними разбрызгалось ненависти, а всё, оказывается, из-за занятой Донбассом позиции, решительно не принявшего кровавого киевского режима. По мнению сыночка, мы с его матерью оказались злобными колаборантами, виновными в расколе Украины. А ведь совсем не Донбасс был повинен в трагедии майдана, драме Одессы, серии позорных поражений нацбатов в дебальцевском и иловайском котлах. На приведённые рассудительные доводы отпрыск мой просто сорвался на крик, и запретил нам впредь беспокоить его семью напоминаниями о себе. Это нам стало болезненным ударом. А мы ведь его воспитывали совсем не таким. Вот что может сотворить с человеком изощрённая пропаганда, когда на него льются её обильные потоки. Но у нас говорят, что беда не приходит одна. И однажды во время очередного артиллерийского обстрела города вооружёнными силами Украины, тяжёлый снаряд угодил прямо к нам в дом. Подъезд сложился, как карточный домик, под грудой железобетонных панелей похоронив находившихся в тот момент в квартирах жильцов. Так не стало моей драгоценной половины. Самого меня взрывной волной выбросило в окно со второго этажа на расположенную внизу клумбу. Очнулся я весь окровавленный, с распоротым животом, из которого вывалились наружу кишки. В горячке я собственными руками запихивал их обратно… я видел свою печень…
Старик судорожно обхватил голову руками, вперив остановившийся взгляд в пространство. И столько ужаса и непередаваемой боли исходило от его понуро сникшей фигуры! От услышанного Михалыча пробрала нервная дрожь, обдав холодком между лопатками. По-человечески жаль было несчастного. У любого содрогнётся сердце от такой истории.
Между тем, бедняга пришёл в себя и надтреснутым голосом приступил к новым истязаниям своей памяти мучительным потоком нахлынувших воспоминаний:
- Девять месяцев я провёл на больничной койке, где сшивали меня, удаляли многочисленные осколки, залечивали переломы. Перенёс несколько операций, едва не отдав концы от случившегося перитонита.
Все эти испытания повергли в тяжкое уныние. Я не ведал, что дальше делать, как налаживать опрокинутую жизнь. Оказавшись никому не нужным одиноким инвалидом, забыл о сне и еде. Но так не могло долго продолжаться и, превозмогая собственную гордыню, решился и позвонил сыну, чтоб поделиться постигшим горем. Только лучше бы я этого не делал. К моему ужасу гибель матери на него не произвела никакого впечатления. Наоборот, он словно взбесился. Во всём обвинил меня, будто именно я грешен в смерти родного человека, ибо не вывез вовремя в безопасную часть воюющей Украины. Иногда мне кажется, может он и прав. Но куда нам было срываться с обжитого места в столь преклонных летах? Тем более, другие наши соседи оставались в своих домах. Все надеялись, что скоро уже прекратится безумие и закончится бессмысленное кровопролитие. Как оказалось, напрасно я легкомысленно рассчитывал на удачу. Это теперь запоздало каюсь и думаю, что надо было всё нажитое бросить, и самим бежать подальше от творящегося беспредела. Только кому мы были нужны – жалкие пенсионеры!
После такого разговора с сыном, не имело смысла просить у него защиты и крова. Но и на месте больше ничего меня не удерживало. Многие знакомые целыми семьями стали уезжать в Россию и там находили приют. В один момент и я решил поискать счастья в соседней стране. А куда ещё было ехать? Не в объединённую же Европу. Она нам чужая.
Так и оказался с украинским паспортом на Орловщине. И здесь столкнулся с другими объективными трудностями. Известная поговорка гласит: рыба ищет – где глубже, а человек – где лучше. Только у меня не вышло отыскать для себя лучшей доли. А вот насчёт «глубже» всё, как есть, получилось сполна – действительно глубже погряз, как в трясине, в непреодолимых проблемах. На постоянную работу никто не принимал без местной прописки. А как её сделаешь, когда ты гражданин другой страны? И начались бесконечные мытарства в поисках хоть какого-то заработка ради куска насущного. Но какой работодатель позарится на немощного престарелого работника? И посылали меня подальше где ласково, а где в циничной и грубой форме. Устал от всего этого безумно, но не возвращаться же снова в войну и на руины разгромленного дома. Всё-таки главным было то, что в России хотя бы не стреляют. На нервной почве обострились старые болячки, сердце всё чаще стало пошаливать, тяжёлые думы одолевали сознание.
Однажды, голодный и морально сломленный неожиданно для себя оказался на городской мусорной свалке. Там встретил угрюмых, уныло копошащихся в отбросах людей. Они выискивали себе выброшенную сантехнику, цветной металл, пустую стеклотару, пригодные к дальнейшему применению использованные стройматериалы, подержанные электроприборы и прочее, что можно было сбыть по сходной цене на ближайшем рынке. Это оказалось для меня выходом в создавшемся положении. Пришлось вписаться в местное сообщество промышляющих на свалке оборванцев. Какое-никакое дело нашлось на чужбине и залётной птице.
И потекли неприглядные будни. Завелись знакомства среди отверженного обществом контингента, который расселился в халупах, устроенных прямо на свалке либо вблизи её – для тех, кто не мог долго выносить царящего на помойке смердения. Обитало здесь и несколько особей прекрасного пола, в большинстве своём опустившихся, измызганных и страдающих от алкогольной зависимости. Однако, выделялась среди них белой вороной одна вполне достойная постороннего внимания особа, ибо содержала себя достаточно ухоженно и опрятно. И запал я на эту примечательную даму. Хотелось поближе с ней познакомиться, но всё никак не представлялся подходящий повод.
А случилось дальше вот как.
+ + +
В тот день безжалостно припекало летнее солнце, и под его жгучими лучами женщина почувствовала себя нехорошо. Она обессиленно, словно куль, опустилась на кучу мусора, в которой только что рылась, и, побледнев лицом, принялась массировать себе грудь в области сердца. Женщина явно нуждалась в посторонней помощи.
- Вам плохо? – подступил украинец с выражением неподдельного сочувствия на лице. – Может я могу чем-нибудь помочь?
- Да, да, - превозмогая недомогание, простонала жалобно старушка. – Будьте добры, помогите добраться мне до своей лачуги. Это тут недалеко, возле кладбища. Необходимо скорей отлежаться, пока отпустит боль.
Он галантно подхватил её под руку, и помог добраться до жилища, которое оказалось – увы! – жалкой землянкой вроде вырытого волчьего логова, прикрытая сверху от атмосферных осадков обломками шифера и куском пожелтевшего от времени целлофана.
Тут и состоялось их более тесное знакомство. Они почувствовали доверие друг к другу. Это и подтолкнуло к откровенной беседе. Видимо, оба порядочно истомились в отсутствии близкого человека рядом и, как весенний поток прорывает ледовый затор на реке, так и из их переполненных душ готово было хлынуть высвобожденной струёй сдерживаемое внутри содержание.
Старушка прилегла на ворохе тряпья в тесной своей норе, а её новый знакомец пристроился прямо на входе, поскольку внутри больше не оставалось свободного места. Слабый ветерок, залетая в пристанище бездомной, легонько шевелил серебрящиеся сединой волосы хозяйки, собранные на затылке пластмассовой гребёнкой, от чего они напоминали спущенный флаг сдавшегося гарнизона. Её испещрённое сетью морщин лицо, как обозначения рельефа на контурной карте, всё ещё хранило на себе оттиск былого обаяния, что и передалось, безусловно, гостю.
Успокоившись и придя, наконец, в себя, женщина заинтересованно взглянула на своего провожатого и поинтересовалась:
- Как ваше имя, мой добрый спаситель?
- Алексей, - поспешно представился украинец, тут же задав встречный вопрос. – А вас как зовут?
- Марья Гавриловна. Хотя для вас можно – просто Маша. Мы ведь примерно одного возраста.
- Очень приятно. Буду звать вас Машенькой.
- Пусть будет так, если вам нравится.
Она не без некоторой доли кокетства, напустив на себя непринуждённый вид, дальше распространила своё пристрастие к судьбе нового знакомого:
- Ради бога, не сочтите бестактностью моё любопытство, Алексей, но мне безумно хочется узнать побольше о вас. И как вы оказались здесь?
- О! Это долгая история, Машенька, и я могу вам изрядно наскучить своим нытьём. Но если настаиваете, я охотно поведаю о себе.
- Давайте, давайте! Я вся – внимание.
Алексей посерьёзнел, скорбно насупив брови, и приступил к откровению:
- Вообще-то сам я из Украины. В Макеевке остался мой разрушенный войной дом. Жена погибла под обстрелом. Сын отказался от меня, поскольку живёт в воюющей с Донбассом части Украины. В поисках безопасного пристанища меня занесло в ваши края. Перебивался чем придётся, пока удавалось добыть средства на прожиточную необходимость. Но в один момент у меня не оказалось тех самых средств, чтобы оплатить хозяину за предоставленную мне для проживания коморку. И так я оказался на улице. С украинским паспортом не мог легализовать своё пребывание в России, а это, как известно, чревато для эмигранта печальными последствиями. Что и испытал я на себе сполна.
Собеседница с пониманием покачала головой:
- Теперь ясно почему вы оказались на свалке. Но где же вы поселились?
- Да там, на краю леса меня приютил в своём шалаше один приятель из завсегдатаев свалки. Так и живём с самой весны вместе. Он научил как приспособиться в новых условиях. Голодным теперь редко бываю, только в моменты обострения хронических недугов из-за невозможности передвигаться. А вообще, среди городских отходов всегда что-нибудь полезное отыщется, за что можно выручить немного денег. Да вы, Маша, и сами это прекрасно знаете.
- Это многих спасает, - согласилась горько старушка и продолжила. – Разве можно заранее предположить, что судьба сложится столь роковым образом.
- А что случилось у вас? – с искренним сочувствием задал в свою очередь вопрос Алексей. – Как очутились на задворках жизни?
Поколебавшись с минуту, Марья Гавриловна непокорно мотнула головой, будто стряхивая с макушки насыпавшиеся крошки. Лицо омрачилось от нахлынувшей череды тяжёлых воспоминаний. И она ступила на эшафот собственной муки, нераздельно слившейся с растерзанной душой:
- В действительности моя история нисколько не сладче вашей. Прямо не знаю как и начать. Но раз между нами сложились столь доверительные отношения, скажу всё, как есть, не утаив самых неприглядных подробностей. Плачу откровенностью, так сказать, за откровенность. Всё - облегчение, когда изольёшь кому-нибудь душу.
+ + +
- Замуж я вышла по любви за ровесника из соседнего подъезда, - словно складывая мозаику из осколков прошлого, сосредоточилась собеседница. – И парень такой весь положительный был да ласковый. Это всё армия его испортила. Тогда там царили упадок и полный развал. Во время службы мой милый и пристрастился к спиртному. Когда он вернулся на гражданку, мы и поженились. Завели двух ребятишек: мальчика и девочку. А потом как-то всё покатилось под откос. Развалился наш могучий и нерушимый Советский Союз. Не стало работы, семья начала голодать. От безысходности благоверный мой часто срывался в запои, стал распускать руки. Сломалась морально и я. В пьяном угаре у нас родилась ещё одна девочка. Ребёнок был нежеланный, и так случилось, что сдала я свою кроху в Дом малютки. Не знаю теперь как сложилась судьба её и где она сейчас. Это мой непрекращающийся кошмар. За непростительный грех судьба нещадно мстит мне. И поделом!
Потом мужа пырнули ножом где-то в пьяной компании и он скончался. А я продолжила движение ко дну. Пошли всякие сожители и случайные спутники. Одного надолго посадили за разбой. Другой сам умер от пьянки. Третий оказался порядочным человеком, только я проявила себя недостойным образом. Эх, да что там теперь зря пенять на обстоятельства! В общем, лишили меня родительских прав, старших детей отправили в Детдом, и выросли они без моего участия.
Правда, старшую девочку потом забрала к себе бабка – мать погибшего в пьяной драке отца. Может она это сделала не от безмерной любви к внучке, а скорее из корыстных соображений, чтоб завладеть нашим домом? Бог ей судья! Со временем худшие мои опасения подтвердились, когда опекунша окончательно, на законном основании, вселилась в принадлежащее мне домовладение. Меня же немедленно выжила оттуда и я оказалась на улице. Стараниями соответствующих служб меня упекли в Дом для душевнобольных – так легче всего было лишить дееспособности. В клинике лечилась от алкогольной зависимости. Прошла круги ада, пока, наконец, одумалась и обратила внимание к себе. Только не все ошибки можно поправить!
Дети выросли без материнской ласки беспощадными и жестокими, им не жалко оступившуюся мать, к которой абсолютно не испытывают тёплых чувств.
- Маша, но где они сейчас? – поражённый услышанным, прервал Алексей исповедь кающейся грешницы. – Почему не приютят вас у себя?
Уголком платочка старушка обмакнула увлажнившиеся глаза, растерянно поводя взором по своему аскетичному пристанищу, и бесстрастно продолжила изливать наболевшую душу:
- Сынок обитает на Брянщине. Как слышала я, обзавёлся семьёй и воспитывает дочурку. Обо мне и слышать не хочет. А дочка моя туточки, недалеко, удобно устроилась вместе с бабушкой в домишке, из которого вышвырнули меня. Обретается в гражданском браке с каким-то таджиком и нажила двоих детей. Меня не допускает к внучатам во избежание пагубного моего влияния. Я всё понимаю и ничуть не виню за это, хоть сердобольные соседи и осуждают её…
+ + +
- В тот день засиделись мы долго, - вспоминал Алексей свою историю дальше. И фельдшер заметил, как потеплел его взор, и голос приобрёл нежные интонации. Лишенец враз оживился, и с этого момента рассказ стал больше походить на голубиное воркованье:
- Луна воцарилась на небе, когда, наконец, мы расстались. Между нами возникло взаимное чувство привязанности. Нужда и горе объединяют. Тем более, когда находишься у последней черты, от чего страстно жаждешь напоследок насладиться жизнью. Эти слова поймёт лишь тот, кто ощутил на себе близкое дыхание вечности, кто живёт из последних сил.
Короче, под блистательным звёздным фейерверком добрался я до своего шалаша. Как влюблённый юнец, погружённый в романтичные грёзы, до самого утра не сомкнул глаз. Такая неописуемая нежность наполнила изнутри, образ Машеньки больше не покидал меня, от чего душа цвела и благоухала ухоженным палисадником. Захотелось домашнего уюта и родственной души рядом с собой. В эту ночь и решил я соорудить для нас совместное гнёздышко. И так, чтобы больше не считать себя отщепенцем, обрести вновь утраченное самоуважение. А главное, хотелось, чтоб о тебе заботился близкий человек и ты беспокоился о нём.
Наступившим днём я поспешил поделиться своими планами с Машей, и она с радостью приняла их. Мы натаскали со свалки к её землянке всё, что нашли пригодным для постройки уютного пристанища, и соорудили вот эту самую чудесную хибарку. Оказались не ахти какие хоромы, но нам вполне хватает для маленького счастья. А что ещё надо человеку на исходе лет? Важно, что есть место, где можно погрузиться вглубь собственных мыслей и спокойно задуматься, куда ещё занесёт уготованная участь. Только так и оценишь народную мудрость, которая гласит: глубокие реки неслышно текут!
Конечно, если на всё это дело смотреть с позиции нового поколения, подверженного тлетворному воздействию потребительской психологии, то теперь довольствоваться малым зазорно. Унизительное прозвище «нищеброд» - как позорное клеймо для презренного сословия. Известно же, что богатый нищего не разумеет. И нет во мне желания наставлять кого-либо на путь истинный. У каждого свои принципы. Жизнь – лучший учитель, она всех рассудит.
Незаметно прошёл добрый час в беседе. Измазанный по уши в машинном масле, Николай всё возился в моторе. На растянутой между хижиной и ближайшим деревом верёвке буднично трепыхалось, как паруса бригантины под ветром, выстиранное бельё стариков: простыня с расцветкой в мелкий цветочек, мужская рубашка в клетку, полинявший от времени домашний халат и пара махровых полотенец. Всё, как положено в порядочной семье.
- Как же зимой вам живётся? – искренне обеспокоился Михалыч.
- Зимой-то терпимо, гораздо хуже бывает когда болеем. Особенно мне – иностранцу. Врачи отказываются бесплатно лечить, не хотят ехать к нам на кулички. Да и лекарства нынче дороги. Намедни хворали мы оба, совсем отказали мне ноги, и не было сил, чтоб пойти раздобыть пропитанье. Так Машенька оказалась проворней и выбралась попромышлять сама. Я принялся было отговаривать, да где там, разве её удержишь! Говорит: я мигом сейчас вернусь. И точно, скоро приносит полные карманы конфет, печенья, зачерствевших хлебных корок. Спрашиваю: откуда взяла? Призналась, что всегда, когда трудно ей было, бродила по кладбищу и подбирала с могилок то, чем люди поминали умерших. Это спасло нас от голода и в тот раз.
Такие дела, брат. Одно беспокоит: я старше моей милой на целых шесть лет и чувствую, что раньше распрощаюсь с этим светом. Потому заранее позаботился и вырыл себе могилу.
- Как это? – опешил проникшийся чужим откровением притихший слушатель, и, потрясённый, осёкся на полуфразе. – Да чтоб заживо себя хоронить…
- Видишь ту яму под деревом? – невозмутимо указал рукою вперёд старик, смиренно понизив голос. – Это и есть моё последнее пристанище. Не хочу, чтоб тело моё бездыханное болталось по моргам неприкаянно, а какой-нибудь коновал кромсал его скальпелем и бесцеремонно ковырялся во внутренностях. На этот счёт я завещал моей Машеньке, чтоб тихо стащила мой труп к могиле и захоронила без лишних церемоний вблизи нашей лачужки. Так будет душе покойней. Никто не станет искать нигде не зарегистрированного бродягу.
- Что с вашей возлюбленной станет потом? – с участием в голосе пробормотал медицинский работник, обретший, наконец, дар речи.
- Её дочь за бесчеловечное отношение к родной матери нещадно клянут соседи, и та готова принять бедняжку к себе хоть сейчас, но при этом категорически ставит условием, чтоб Маша явилась к ней без меня. Сказала, мол, нет в доме места для материнского сожителя. Моя дорогуша и отказалась от такой милости. Я уж, как мог, уговаривал возвратиться в свой дом, но Маша на этот счёт непреклонна. Так и живём вместе в любви и согласии.
Неизвестно сколько бы ещё длилось это признание обретшего своё трудное счастье на исходе лет старика, только вдруг взревел, наконец, оживший мотор повидавшей всякого на своём веку санитарной машины.
На прощанье расчувствовавшийся фельдшер отсыпал скитальцу из своего запаса изрядную долю лекарств, которые в критической ситуации всегда пригодятся больному человеку.
Этим история пожилой пары завершается, но жизнь продолжает свой непрекращающийся бег.
+ + +
И снова мчится по городу «скорая», спеша на выручку кому-то. Внутри её всё те же двое в белых халатах привычно коротают время дежурства в досужих рассуждениях.
- …Михалыч, ну что там наплёл тебе бездомный бродяга, пока я чинил автомобиль? – оскорбительным тоном с брезгливым пренебрежением к отсутствующему, вопрошал молодой напарник.
Многим бы мог поделиться с товарищем немолодой эскулап из обретённого сегодня поучительного урока суровой действительности. Да только он понял, что не уяснить себе удачно пристроенному в судьбе субъекту той философии существования, которую исповедует страстно жаждущий жизни старец. Подавляя внутри обиду за внушившего к себе симпатию украинца, Михалыч, будто отмахиваясь от назойливого насекомого, неприязненно пробурчал:
- Да так, говорили ни о чём, лишь бы время убить.
И через некоторый промежуток, вроде как про себя, добавил:
- Старик тот совсем не бездомный бродяга. Он гораздо богаче нас с тобой…
- Ну я так и думал: нельзя ничего принимать на веру от первого встречного! Мало ли кем может прикинуться незнакомец, - авторитетно решил Николай, придя в согласие с собственными мыслями.
Каждый остался при своих. Межа разделяет души, от того и посеян раздор среди людей. И преодолеть его мы бессильны. В этом сакральный смысл бытия.