ДНИ ТРИДЦАТЬ ВТОРОЙ И ТРИДЦАТЬ ТРЕТИЙ
Эти два дня последней декады в больничной эпопее Ивана Петровича получились особенными и многогранными. Он ещё более углубил свои знания и практические навыки по уходу за тяжелобольным, чуть не забыв о собственном здоровье, боролся за выздоровление ближнего, кормил с ложки, поил из поильника, брил, умывал, выносил утку, мыл судно и в конечном итоге чуть не выписался!
Забегая вперед отметим, что он также участвовал в разоблачении симулянта и, в конце концов, со всеми вместе торжествовал победу, которую обеспечил отнюдь не он сам, а совершенно неожиданно явившийся благородный рыцарь, мгновенно узревший подлог, в два счета раскусивший тонкую игру, очистивший всё от скверны и давший народам свободу! В общем - всё как в сказке, чем, собственно, это повествование и является.
Закончились невзгоды сокрушительным поражением зла и, как водится, всеобщим ликованием. Праздновали победу тут же, на поле брани, в палате. Но это случилось только на тридцать четвертый день. А пока наступил всего лишь тридцать второй...
* * *
Настроение испортилось уже за завтраком - наступил четверг, то есть рыбный день. Кто не знает, что это такое, тому повезло.
А тут - то ли хек, то ли ещё как, но со сладковатым картофельным пюре это получилось совсем не в струю. Остывший кофе тоже оптимизма не прибавил, поэтому захватив с собой хлеба - по четыре куска белого и чёрного - Иван Петрович решил дополнить количество калорий из собственных запасов. В палате между оконными рамами у него лежали два шоколадных сырка, кусок сухой колбасы и пол-литровая банка квашеной капусты.
Но едва голодный обладатель обширного постинфарктного рубца открыл дверь своей кельи, как в нос ему ударил такой страшный, такой едкий и удушливый запах, что он даже покачнулся!
Ещё с самого раннего детства он вывел нехитрую, но в то же время вполне определённую закономерность: чем легче тварь, тем тяжелее исходящий от неё дух! Будучи от рождения сельским жителем, ещё совсем маленьким, он по запаху легко мог различить мочу собаки, лошади, свиньи или мыши. Для городского жителя это, конечно, высший пилотаж. Городских, как правило, всю жизнь опекают кошки, поэтому продуктами именно их жизнедеятельности благоухают большинство подъездов и первых этажей.
...Но это был не просто запах человеческой мочи, как правило сопровождающий людей в старости и который вообще-то унюхать можно где угодно - в общественных туалетах, лифтах, телефонных будках, тамбурах пригородных электричек. Этот «аромат» стал следствием особым образом приготовленного продукта, особо выдержанного, а потому - и особо духовитого. Согласно выведенной Иваном Петровичем закономерности, организм, выделивший такой дух, должен быть размером с инфузорию! Но, как говорили древние, теория без практики мертва, как впрочем и практика без теории - тоже ничто: действительность опровергла все ожидания. На кровати водителя КамАЗа с уткой в руках сидел старик, которому на вид лет было раз в восемь больше, чем впоследствии оказалось на самом деле, одетый в белые подштанники и белую, в чёрных печатях, рубаху и потухшим взором обозревал окрестности. Рядом с кроватью стояли огромные, чёрные валенки. Они-то и источали эту концентрированную, умопомрачительную вонь, которая уже плотно и капитально обосновалась в палате. Мысль о том, что отныне в этой атмосфере придется коротать ночи, как нитроглицерином ударила по затылку и пригвоздила к полу. Душа рванулась вниз и скрылась в пятки!
А старик неожиданно закатил глаза и, слабо повизгивая, повалился на кровать, разлив мочу на пол и опрокинув в образовавшуюся лужу валенки. Иван Петрович испугался и метнулся из палаты за врачом!
В ординаторской, которая оказалась совсем маленькой, с тремя окнами и непропорционально высоким потолком, народу было полно. Иван Петрович не сразу сообразил, что здесь отмечается какой-то праздник. Несколько нарядно одетых женщин хлопотали у стола, четверо мужчин в расстегнутых халатах сосредоточенно курили у окна, один, средних лет бородатый в не первой свежести халате и со слушалками на шее, сидел на диване и отрешённо смотрел в пространство. Аромат дорогих французских духов боролся с гарью табачного дыма.
Иван Петрович громко извинился за свое появление, но внимания на него никто не обратил. Тогда он отважился подойти к Юлии Ефимовне, которая важно восседала на самом почётном месте без халата, в эффектном кремовом платье с обширным декольте и в больших, ярко-оранжевых бусах. На голове у неё красовалась такая пышная и тяжёлая прическа что, казалось, выдержать такое не смогла бы ни одна другая шея.
- Юлия Ефимовна! - прошептал Иван Петрович. - Там у нас в палате больной умирает!
- Как умирает? Кто умирает? Что вы мне голову морочите? - подняла глаза Юлия Ефимовна.
- Не знаю как, но умирает - это точно... - в этом Иван Петрович был готов поклясться на Библии.
- Люда! Людочка! - ангельским голоском обратилась Юлия Ефимовна к живо что-то рассказывавшей и от того отчаянно жестикулировавшей молодой полной женщине. - Людочка! Сходи в восемьдесят седьмую, посмотри, что там!
- Это где ваш «отходной»? - не поворачивая головы, спросила Людочка. - Нет уж, идите сами! Он меня на прошлом дежурстве чуть не «изнасиловал» - хорошо, у меня сила воли...
- Да он выписался! - (Иван Петрович почувствовал, что речь шла об Анальгине). - Саш! - не сходя с места, а только развернувшись в другую сторону воскликнула Юлия Ефимовна. - Сходи, а? А то мне халат надевать...
- Нет, - на мгновение вышел из нирваны сидевший на диване и флегматично добавил: - Вы уж сами со своими покойниками разбирайтесь...
- Там... он совсем умирает, - неуверенно сказал Иван Петрович.
- Да ладно вам, заладили, «умирает, умирает»! Кому там умирать? Все, кто должен был умереть или уже умерли, или выписались!.. Сейчас, иду. Посидеть по-человечески не дадут! - Юлия Ефимовна явно злилась. - Словно их разжигает! Ты за стол, а они или на горшок, или умирать... Никакой жизни! Скорей бы на пенсию!
- Так вы ведь уже два года как... - начал было доктор в несвежем халате, но Юлия Ефимовна недовольно фыркнула и слишком проворно извлекла себя из-за стола.
- Идите в палату! - рявкнула она Ивану Петровичу.
Но в палату наш герой не пошёл, а сел напротив, в холле. Во-первых, он ещё боялся мёртвых, а во-вторых - решил со стороны посмотреть, что будет.
Минут через десять появилась Юлия Ефимовна. С недовольным лицом, оскорбленная в своих самых лучших чувствах она гордо несла себя по коридору. Подойдя к двери с номером 287, она сходу открыла её и скрылась в палате.
На несколько секунд установилась тишина, а потом началось светопреставление... Орали все - медсестры, санитарки, буфетчицы и даже лифтёр! Но громче всех причитала Юлия Ефимовна. Смысл её тирады заключался примерно в том, что самое лучшее было бы для неё - это умереть в раннем детстве, а не учиться так долго на врача и не лечить потом всяких идиотов! Последнее очень польстило.
Закончилось всё падением сверхновой. Юлия Ефимовна во всеуслышание заявила, что так работать она больше не может, что с завтрашнего дня она берёт больничный, демонстративно, тут же в холле, попросила медсестру измерить ей давление, приняла какие-то таблетки и гордая и сломленная внезапной болезнью, но не сломленная духом, покинула отделение!
* * *
А в палате творилось тоже что-то совершено невозможное. Нового больного, которого, как с большим трудом выяснил Гарик, звали Илья Афанасьевич, мог бы перековать только профессор и только Готской программой. Остальные на это дело явно не годились.
Поначалу, как это завели ещё с Анальгином, установили дежурства - каждый по очереди ухаживал за тяжелобольным. Но это оказалось неимоверно тяжёлым испытанием, выдержать которое мог далеко не каждый. Илья Афанасьевич был настолько слаб и немощен, что в утку или в судно практически не попадал и всё - по-большому и по-маленькому - делал только под себя. Едва санитарка приводила его в божеский вид, как через каких-то двадцать минут он уже весь с ног до головы лежал в продуктах своей же жизнедеятельности и воздух в палате отнюдь не озонировал.
- Ну, сколько в человеке говна! - возмущался Гарик, когда все трое после ужина сидели на диванчике в холле неподалеку от открытого окна и с жадность вдыхали становившийся всё более пьянящим весенний воздух. - Ведь вот уже с обеда: нас..л целую утку, а это больше литра, два раза сходил в судно - я успел подставить! Да так вонюче! - он брезгливо сморщился.
- Да, - глубокомысленно заметил директор, - ты прав, говна в человеке на самом деле значительно больше, чем это может показаться на первый взгляд!
Иван Петрович промолчал и с сожалением вспомнил Анальгина. Тот бы обязательно что-нибудь придумал!
- И ещё, - продолжил перечислять Гарик, - наплевал пол-литровую банку харкотины! Ну! Откуда берётся-то? Нет, мужики, вы как хотите, а я пас! Перебираюсь в клизменную.
Откуда бралось, действительно, получалось загадкой. В первый день он практически ничего не ел, к нему никто не приходил и ничего не приносил. И хоть от того, что раздавали буфетчицы, стул, как известно, чаще чем один раз в три дня не бывает, но и здесь не согласовывалось - к еде он ни разу не притронулся. Так что в случае с Ильей Афанасьевичем закон Ломоносова о материи и её появлении ниоткуда явно не выполнялся.
Ночь Иван Петрович вместе с директором коротали в холле на креслах. Гарик оказался хитрее всех и сразу переселился в клизменную, где начал прогрессивно морально разлагаться с медсестрами, достигнув максимума в этом благородном деле уже на вторую ночь!
По одному в палату заходить боялись. И хотя Илья Афанасьевич умирал по три раза в час, и к этому пора было уже привыкнуть, всё равно боялись - а вдруг «повезет» и этот раз будет последний!
Директор на сей раз оказался не бойцом - он раз восемь честно вынес судно, нанюхавшись вволю, потом также прямо и открыто пошёл в кабинет заведующего отделением и попросил отставки, то есть выписки, чем поставил местное начальство в очень трудное положение. Дело в том, что ещё в первый день пребывания Ильи Афанасьевича, в тихий час директора пришли проведать несколько человек. Все они выглядели солидно - в тройках, ухоженные, среднего возраста мужики, в затемнённых очках, с дипломатами и в дорогих наручных часах. Разговаривали в холле - в палату войти не решились.
...В конце рабочего дня заведующему отделением позвонили. Просили не создавать директору лишних отрицательных эмоций, подыскать другую палату или изолировать вонючего соседа - это, мол, на ваше усмотрение.
Звонок поставил зава между молотом и наковальней. В качестве молота выступали ухоженные мужики, за которыми стояла определенная сила в виде магической расписной конторы, роль наковальни взвалило на себя родное отделение, где ни в одной палате не было даже половинки свободного места. Но, тем не менее, заведующий обещал помочь - не отказывать же сразу! Кто его знает, чем потом обернётся!
Поэтому разговор с директором вышел однобокий - говорил в основном заведующий. Юлил, заискивал, ссылался на министерство здравоохранения, на трудности с обеспечением лекарствами и младшим медперсоналом, на серьёзные недостатки корпуса в архитектурном плане, но от немедленного решения вопроса увильнул и директор остался с полупрозрачной надеждой, но всё в той же палате!
Иван Петрович, с детства неспособный к решительным действиям, тоже хотел похлопотать о выписке, но его отговорил сосед из большой палаты, лифтер с «поплавком»1 - после инфаркта, мол, и не думай, да и срок ещё не истек, так что молчи, терпи, лечись... А какое тут лечение, если даже лекарства вовремя не примешь!
Вечером, в самый разгар программы «Время», Иван Петрович, директор и Гарик собрались в клизменной на военный совет. Требовалось что-то решать - что делать, как жить дальше и вообще. Холл в качестве приюта больше не прельщал. Вид у всех был побитый. Покойный профессор непременно назвал бы ситуацию повторным крахом второго интернационала, а Анальгин наверняка бы нашёл какой-нибудь выход. Но, ни того, ни другого рядом не было - один уже покоился на кладбище, второй вообще обитал неизвестно где…
Иван Петрович молчал, директор снова заговорил о выписке. Неожиданно дельную мысль родил ирландец - он посоветовал всем перебраться к нему, пообещав забыть на время о своих любовных похождениях. Раз друзья в беде - какие могут быть разговоры! Совещались долго и, в конце концов, с предложением Гарика согласились.
Уже после отбоя наши герои тихонько разобрали две кровати и короткими перебежками перетащили их в клизменную.
* * *
Вторая ночь прошла тихо и спокойно, разве что в унитазе журчала вода. Но стоит ли обращать внимание на такие мелочи?
* * *