В тот день Сашка шёл в лес умирать. Из кармана ватника торчало горлышко бутыли с мутно-белым самогоном – его неразлучная подруга за последние несколько лет. Вкус его Сашка давно не различал – пил, не морщась, не смакуя – пресная вода. Подруга – потому что только она и примиряла его с жизнью. Сашка был смирным алкоголиком, пил в одиночку, глядя осоловелыми глазами в угол неухоженной комнаты. Что-то мычал, хватался за голову, словно от невыносимой зубной боли, и – засыпал, падал в беспамятство, тут же за столом.
Ему сегодня исполнилось сорок шесть. А всю жизнь – Сашка, Сашка. Без отчества-уважения. За глаза односельчане звали Сашкой–цыганенком – потому что воровал сам у себя.
Род их был многоветвистым, но не дружным, не крепким. Каждый сам по себе, словно без череночков, висели на веточках, – что ж поделаешь уже, раз так получилось здесь родиться. Жили по разным деревням, кто-то в городе. Иногда собирались вместе, съезжались дяди, тёти, двоюродные, троюродные, дети, племянники, – по поводу: то похороны, то крестины. На дни рождения обменивались открытками с дежурными поздравлениями.
Сашка жил бобылем. Семью завести не сложилось. Единственный из пяти детей Фаддея и Катерины Мозолей жил вместе с родителями. У них был большой сад – яблони да груши. Была еще вишня – в самом углу их участка, но она почему-то никак не родила. Батя хотел спилить, но Сашка отвоевал ее - уж невообразимо красивой была по весне! Да и чем-то его напоминала – такая же одинокая, бездетная бобылиха.
Был еще и парник, как и у многих в деревне. Помидоры, огурцы, перец сладкий, яблоки да груши – этим всем и торговали на рынке городском, не бедствовали. Работы было много, но Сашка частенько приходил к своему деревцу отдохнуть. Смеялись соседи – Оженился на деревянной невесте! Где уж тут счастье???? Родители его молчали, сначала пытались искать невест, а потом и перестали. Мол, всяк свою судьбу-заковыку имеет.
А заковыка эта случилась с Сашкой еще в пору молодости, акурат, перед уходом в армию. Опутала его своими глазищами зелеными и хохотком с переливами соседка, Зинка, - шестнадцатилетняя юла. Гуляли у речки, сидели на причале рядом с привязанными лодками. Зинка позволяла держать себя за руку и слушала. Сашка читал ей свои стихи, которые он сам презрительно называл «вирши». В их семье это стихотворчество отец называл «ерундовиной» - девок бавить. А старшая сестра – рудиментарным геном в их семье. Мол, был где-то в роду интеллигент, романтик – таких в их деревне не любили. И Сашка стыдился своих «ерундовин», которые так и лезли снопами в его голову. Он иронизировал сам над собой, бавил ими девчонок на вечеринках, гордо выпячивая свои широкие плечи, красуясь статной осанкой. В их роду мужчины все были видными и крепкими. Братья пережинились рано на «чужинках» и разъехались, сестра тоже – недолго в девках была, и тоже укатила в семью мужа.
Зинка же на его стихи – о реке, закатах и рассветах – очень запала и обещала ждать его честно два года. Сашкина практичная сторона всё распланировала, - и службу в армии успешную, и свадьбу с Зинкой, и учебу в агропромышленном техникуме, деток – всё как у всех. Но что-то пошло не так. Рудиментарный ген все портил. Сначала Зинка перестала писать письма, потом, вернувшись в деревню, он обнаружил ее на седьмом месяце беременности – от соседа слева – Витьки. Витька стихи не читал, а сразу брал то, что ему было нужно от женской стати – напористо и без затей. «А такие и нравятся им, стервозинам!» – так просветили потом Сашку его друзья.
Сашка пил несколько дней. Что-то поломалось внутри. Рудиментарный ген дал сбой, замолчал, поток кружевных плетений прекратился. Сашка забыл о техникуме – и остался при родителях. – Да кому я нужен! – отмахивался он от родительских нравоучений. Он сам себе перестал быть нужен. Мать посматривала и жалела, отец решительно сказал – Сопля! Не нашего роду. И Сашка впрягся в ежедневный монотонный физический труд в парнике и в саду, без фантазий и без затей.
Женщины, конечно, потом у Сашки были, что ж он, не человек что ли? Поговаривали даже, что у Аськи вдовой сын от него подрастает – уж очень похож. Но он только цедил сквозь зубы – шалава! – пусть докажет! И ничего не ёкало у Сашки при этом ни в сердце, ни в темных зрачках.
И все бы хорошо, но частенько Сашкина душа срывалась и он уходил в запой. Брал бутыль самогона – дед Панас гнал ох забористую! – яблок, помидорчиков, огурчиков, садился под своей вишней – и пил в одиночестве два-три дня. Батя пытался его урезонивать поначалу, по деревенски, по мужицки. Но Сашка был ему вровень по силе – и отец отошел, махнув рукой. Сидит там в конце участка под лесом, никто не видит, пусть сидит. Ночью, лежа под деревом, Сашка смотрел мутными глазами в небо, пытаясь вспомнить что-то про рассветы, закаты. Но засыпал, так ничего и не вспомнив.
Тогда-то к нему и приклеилось прозвище – цыганенок. Соседская девчушка Варька, лет семи, принесла как-то козьего молока – отец что-то кашлять стал в последнее время. И девочка, стоя с банкой в руках, осматривала сад и щебетала – Мамка сказала, что у вас цыганенок-Сашка живет – сам у себя ворует. А как это – у себя воровать?
- Дура! – подумал Сашка, взял банку с теплым молоком, дал ей молча пару купюр и закрыл в сердцах дверь.
Родители умерли как-то разом, в одну зиму. Отец от острого воспаления легких, а мать, видимо, от тоски.
Сашка остался один. Что делать? За кого держаться? Приехал брат – таксистом в городе работал. Походил по участку, все оценил, поговорили о разделе родительского имущества – Сашка на всё соглашался. Ему-то много ли, одному, надо?
- Вот съедемся все пятеро вместе, юриста прихватим, чтоб все по-честному было, да?
- Да, - кивал головой Сашка.
- Ты сам этим не занимайся и никаких левых покупателей не принимай, да?
- Да, - кивала Сашкина голова.
Брат уехал, но прошел почти год, а братья с сестрой никак не могли собраться вместе – все что-то мешало – какая-то червоточина в стволе их рода – подлая, как гадюка.
Сашка забросил парник, сад, торговлю, живность мелкую – кур и уточек - продал дешево соседям. Исхудал, поник, бесцельно шатался по участку. Дом без хозяйской руки как-то захирел, съежился. Сердобольная соседка, мать девочки Вари, медсестра в городской больнице, всё-таки уговорила Сашку съездить провериться к врачам. Диагноз – неоперабильная опухоль в кишечнике. Соседка обещала Сашку в другой центр отвезти – может, ошиблись. Но Сашка сказал - нет, и закрылся в доме. Через пару дней вышел во двор, заколотил окна и двери дома, просидел ночь у своей подружки-вищенки, а утром пошел в лес – помирать.
- Выпью самогон, заем мухоморами, - и все это закончится.
Осенний лес встретил его молчаливо. Сашка свернул с дороги вглубь, где ольха, березы вперемежку с дубами, а дальше – сосны. Сашка ничего не чувствовал. Вот почтальон вчера принес поздравительную открытку от сестры – с 46-летием. Рассудительная, степенная, без лишних генов, «все по правилам» - устойчивая позиция. Что бы не случилось в семье, а правилам следовать нужно, улыбаться на людях, мол, все у нас хорошо. Сашка считал это лицемерием, открытки не хранил и эту тоже порвал. Не то, не то.
Сашка медленно, но целенаправленно, пробирался вглубь леса. Ветки хлестали по лицу, паутина лепилась к шапке, к бровям. Он вяло снимал ее, и тяжело ступая по павшим листьям и жёлтой хвое, забрёл на поляну с ярко-красными грибами – никому не нужными, кроме него.
Он сел на мягкую траву, достал бутыль с сивухой – и сделал пару глотков. Затем отломил от красной шляпки гриба кусо , прожевал его вдумчиво – и проглотил. Затем еще и еще. И опять с горла. И тут его вырвало. Его трясло и выворачивало наружу, как мешок, набитый всяким старым мотлохом.
Сашка вытер рот, удивился, но решил повторить попытку. Он допил остатки самогона, а куски грибов не жевал, а сразу глотал. Он не хотел возвращаться, он не хотел назад. Его опять вырвало. У тела были свои планы. В голове у Сашки помутилось. Он упал в судорогах на траву, ничего не соображая. Тело боролось за право жить. Тело избавлялось от мухоморов, самогона, ужасов «не своей» жизни. Как будто огромный комок чего-то запутанного вышел из его нутра вместе с очередной порцией рвотных масс. И это что-то было как-то связано с его родом, братьями, сестрой, матерью и отцом.
Его тело поползло в тень, оно нашло себе удобное место и там затихло – холодное, в липком поту, но дышащее.
Бурый медведь подошел к своему лежбищу. Он издали учуял запах человека – врага. Он знал, что у человека всегда есть ружье, опасный инструмент, но запаха пороха он не услышал. Медведь подошел ближе – человек лежал на его месте, беспомощный и больной. Его можно было разорвать когтями в минуту. Но что-то остановило Медведя. Что-то важное происходило с этим человеком. Лесной большой зверь своим звериным зрением наблюдал яркий огонь вокруг слабого тела, благодатный и оберегающий. Медведь ткнул мордой в бок лежащего, перевернул его на спину. Лицо человека было тихо и спокойно, грудь мерно вздымалась под грязным ватником. Он выздоравливал. Могучая сила жизни творила свое чудо.
Медведь уходил и возвращался, ложился рядом, охраняя. Человек спал три дня, вернее, его не было здесь три дня.
Утром четвертого дня Сашка открыл глаза и зажмурился от солнечного блика. Он не мог понять, видел ли он во сне медведя или на самом деле. Память вернулась вместе с событиями прошлого, включая утреннюю дорогу в лес. Он ухмыльнулся. Ему было удивительно хорошо сейчас. Светло и спокойно. Он вышел к реке, снял тяжелый ватник, штаны, рубаху, искупался, полежал на траве, пока не высох – день был на удивление теплый. Сорвал с деревца и съел несколько кислинок-груш и пошел назад в деревню.
Что было дальше? Он открыл дверь, переоделся в чистое – и собрался в дорогу. Он навестил по очереди всех братьев и сестру. Подписал все необходимые документы на продажу родительского дома и земли. Когда дом продали и разделили все поровну, Сашка ушел в лес, где и построил себе дом – «берлогу», как он называл его. О знахаре Александре Фадеевиче заговорили быстро. Знался на травах, корешках, волшебных пчелиных мазях и от разных болезней и негараздов заговорах, больше похожих на кружевные стихоплетения – про свет, солнце и зарю. А еще поговаривали, что Медведь ему помогает, воду с реки носит. Хотя, чего не придумает человек. А иначе, как объяснить
необъяснимое? Такое дивное преображение? Видать, все дело в рудиментарный генах, – так говорила соседка, мать девочки Варьки. – А что это за гены? – спрашивала Варька. - А кто знает? Спит что-то до поры до времени в человеке, а потом вдруг раз и является. И вроде тот человек, да не тот.
- А они у всех есть, спящие эти? – допытывалась девочка. – А кто знает? Жизнь покажет, от судьбы не уйдешь, - отвечала мать.
2017г.