— Ну что, Бак, можно считать, что Большой приз у нас в кармане?
Бак коротко хохотнул и шлепнул по крупу высокого рыжего жеребца.
— Да, хозяин. Основным соперником Принца Уэльского был Лой-Ган. Говорят, когда Томми привел жеребца хромающим с ипподрома, мисс Элстринг встретила его в конюшне как разъяренная тигрица. Расцарапала ему в кровь всю морду. Томми, конечно, не жеребцу, а потом так отхлестала бедного парня плетью, что он теперь не то, что на лошади — в мягком кресле сидеть не может. Хорошо, ветеринар сказал, что ничего страшного нет, и через месяц жеребец может скакать, а то пришлось бы нам заказывать молебен по безвременно усопшему агнцу божьему Томми.
— Смотри, Бак, будь предельно внимателен и осторожен. Через неделю скачка. И даю тебе слово, Бак, с тобой будет то же, что и с Томми, а может быть и похуже, если Принц Уэльский выйдет из строя!
— Мистер Ирвинг, я жокей, а не охранник! И жокей классом повыше Томми! Поэтому во всем, что касается меня, как жокея, вы можете быть абсолютно уверены. А уж охрана жеребца — пардон, не мое дело, а тех ребят, которых вы наняли. Впрочем, от случайностей никто не застрахован.
— Случайностей быть не должно, Бак! Я слишком много поставил на эту лошадь. Извини, я погорячился и наговорил тебе лишнего. Я знаю, ты у меня молодец. Ты любишь Принца Уэльского и больше меня заботишься о нем. Я надеюсь на тебя, Бак! Я верю в тебя и в Принца Уэльского! Не знаю, что будет со мной, если Принц не придет первым Содержание лошади, охрана, грумы, жокеи…
— Один жокей!
— Да, но зато самый модный, самый классный, самый везучий и, естественно, самый дорогой. А заявка лошади на приз — это ведь страшная сумма!
— Да, да, мистер Ирвинг. А еще шпионы, которых вы наняли, чтобы вынюхивать, как идут дела у соперников.
— Вот видишь, Бак. Учти, в случае проигрыша я разорен! И мне остается только одно: пустить себе пулю в лоб в Стон-Парке… Хотя, я уверен этого не случится. Лой-Ган вышел из строя, а остальные лошади — жалкие черепахи по сравнению с Принцем Уэльским. Кстати, Бак, по условиям скачки, участник, заявивший лошадь на приз, в случае ее болезни может выставить другую, лишь бы она была чистокровная, или продать свою заявку другому лицу. Мисс Элстринг слишком жадна, чтобы просто так отказаться от участия в скачке. Она либо продаст заявку, либо выставит свою лошадь.
— Свою? Ха-ха! Не смешите меня, мистер Ирвинг. Уж не Джен-Глейн ли, на которой она когда-то выступала в конкуре, а может быть, десятилетнего Тутса?!
— Ты всю жизнь сторонился женщин, Бак. Ты мало имел с ними дела, а они только и ждут момента, как бы обвести нас, мужчин, вокруг пальца. Коварства и хитрости в них хоть отбавляй. Ho если мужчина не слюнтяй и не сопляк, а настоящий мужчина, с крепкими мускулами и железными нервами…
— Как вы, например, мистер Ирвинг.
— Да, Бак, я считаю себя таким, и ни одной хорошенькой мордашке не удастся надуть меня. Мисс Элстринг что-то затеяла. Вчера один из моих мальчиков сообщил мне, что она ездила на своем «Ягуаре» в Марджори на почту, как раз к тому моменту, когда отправляли письма. Выходит, она опасалась, что письмо могут перехватить. Мой мальчик так бы и сделал, а пока удалось узнать лишь то, что мисс Элстринг отправила письмо, и приняла все меры, чтобы оно никому не попало в руки. Кому же оно, кому?!
***
— Хэлло, Эл!
— Хэлло, Ливи!
— О, а я вижу, настроение у тебя далеко не траурное. Что, все в порядке? Лой-Ган скачет? Мне было бы жаль потерять мои двести долларов, я их поставила на твой номер. Я всегда делаю ставки заранее.
— Нет, Ливи. Лой-Ган не скачет. По крайней мере, эту скачку. Ветеринар сказал, что раньше, чем через месяц он не побежит. Не делай скорбного лица, дорогая. Возможно, что твои двести долларов не пропадут. Во всяком случае, они сыграют, ведь по условиям скачки я могу выставить любую другую лошадь какого угодно возраста, чистокровную, конечно.
— Ты поставишь Тутса? Но это же явный проигрыш!
— Тебя это так волнует? А мне уже показалось, что ты смирилась с мыслью об утрате своих двух сотен.
— Да, но по правде говоря, я немного надеялась, когда ехала к тебе, что…
— Вот и продолжай в том же духе. И учти, Ливи, я теряю гораздо больше. Если мой номер не выиграет, я нищая. Мне останется только продать Джен-Глейн, Тутса и Хромого ЛоЙ-Гана, заплатить за аренду конюшни, рассчитать грума и конюха — жокея я уже турнула — и в Стон-Парке, этом традиционном месте самоубийц, пустить себе пулю в висок.
— О, к чему такие страшные мысли, дорогая Эл! У тебя есть друзья — я, Гарри… В конце концов, у тебя есть где-то на Западе брат, ты можешь уехать к нему… Ну вот, явилась к тебе успокоить, а тут… Слушай, Эл, давай завалимся в какой-нибудь кабак и напьемся, а? Все на душе полегчает.
— Нет, Ливи, извини. Мне завтра утром надо ехать на аэродром.
— Вот как? Ну ладно. Попытаюсь уломать милашку Гарри.
***
— Эй, парень, если твоя скотина будет и дальше выкидывать такие фортели, я пристрелю ее немедленно! Я не могу рисковать жизнью экипажа и грузом!
— Все ваши паршивые жизни и весь ваш вонючий груз не стоят и волоса из хвоста этого жеребца. И советую вам поостыть, сэр. Иначе, даю вам слово, и вы, и ваш экипаж станете лишь грузом на этом самолете. Посадить его я смогу и сам!
— Ну, ну! Убери свою пушку, парень. А полиции ты не боишься?
— А разве вы что-то видели? Разве я что-то говорил?
— У нас тут есть магнитофон. Последнее время часто угоняют самолеты…
— Кстати, вот эти проводки не от него?
— Тьфу, дьявол!
— Не волнуйтесь, шеф. Все будет в порядке. Пока я нахожусь с жеребцом, он не станет волноваться. А магнитофон я вам быстренько налажу, когда сядем.
— Ладно, ладно. Только держи свою животину покрепче.
***
— Ты готов?
— Да.
— Как ты себя чувствуешь? Как твой позвоночник?
— Всё хорошо.
— Голова не кружится?
— Немного.
— Есть очень хочется?
— Уже нет. Раньше зверски хотелось.
— Потерпи, уже скоро.
— Я потерплю.
— А ты не упадешь? Если ты упадешь — все пропало. Врачи сказали, что штифт в
позвоночнике может не выдержать сильной ударной нагрузки, и тогда ты останешься инвалидом.
— Постараюсь не упасть.
— Уолти, всё же это такой риск! Может, поедет кто-нибудь из жокеев? Томми, например? Он уже неделю скулит у моей конюшни, только свистни.
— Нет, Лой-Дублин не поскачет под другим жокеем. Я писал тебе о его странностях. Он не потерпит на своей спине человека. Только мне он позволяет такую вольность. Как бы из чувства благодарности к своему спасителю.
— Да, я заметила. Когда грум вошел в денник, Лой-Дублин бросился на него. Хорошо, мальчику удалось выпрыгнуть за дверь.
— Ты волнуешься, Эл?
— Очень. А что, заметно?
— Не надо. Даже если мы проиграем, не отчаивайся. Уедем ко мне на ферму…
— Но у нас не хватит денег даже на самолет. А как же Лой-Дублин?
— Ерунда. Поедем верхом. Я на Лой-Дублине, ты на Тутсе.
— Все будет хорошо, я уверена. Все будет хорошо. Вот только жара…
-Это не страшно, Эл. У нас часто бывает жара. Лой-Дублин привык к ней. Это нам даже на руку.
***
— Делайте ставки, господа, делайте ставки!
Толстый потный человек, в белой кепочке, носился с мегафоном вдоль трибун ипподрома. Трибуны были уже достаточно возбуждены прошедшими заездами рысаков. Пестрая масса колыхалась и гудела. Кто-то, шелестя бумажками, подсчитывал выигрыш, кто-то перебирал в кармане последние доллары, прикидывая ставить или нет, и если ставить, то на кого. Гвоздем программы была скачка на Большой приз, и все с нетерпением ждали ее. О! Здесь можно было сорвать неплохой куш, вот только на кого поставить? Белая кепочка мелькает у левых трибун:
— Делайте ставки, господа, делайте ставки!
Руки с синими, розовыми и белыми билетиками тянулись к окошку кассы. Большинство ставило на Принца Уэльского или на мексиканского жеребца Мидлсбро. На нем ехал сам Золотой Мальчик, специально вызванный владельцем жеребца из Франции на эту скачку. Те, кто сделал заранее ставки на четвертый номер, на Лой-Гана, делали равнодушное лицо, в душе оплакивая пропавшие деньги, и лениво переговаривались:
— А вы тоже поставили на Лой-Гана ?
— Да, имел такую глупость. Вешать надо тех, кто придумал предварительный тотализатор!
— Зато не надо давиться у кассы.
— Но и денег не возвращают в случае болезни лошади. Вот теперь и гадай, кто поедет под этим номером. Выставит мисс Элстринг какую-нибудь клячу и радуйся!
— Кого-нибудь мисс Элстринг не выставит. Ей тоже не очень-то интересно терять свои денежки.
— Не знаю, не знаю. Я на всякий случай поставил на Мидлсбро.
— А я верю в четвертый номер!
Трибуны взорвались. Закончилась скачка трехлеток на 3/4 мили и сейчас должны были появиться на ипподроме участники скачки на Большой приз.
Внезапно все стихло. Из репродуктора донеслось:
— Повторяю, в скачке на Большой приз вместо выбывшего Лой-Гана под четвертым номером будет выступать его полу брат, четырехлетний гнедой жеребец Лой-Дублин, рожденный от Лоуфорда и Джен-Глейн. Жокей Уолт Элстринг. Камзол красный, шлем белый. Вес — шестьдесят три килограмма.
Трибуны зашевелились, заволновались, засвистели. Вес жокея был слишком большим по сравнению с другими участниками скачки. На дорожке появились двенадцать всадников и шагом проехали вдоль трибун. Уолта Элстринга нельзя было назвать высоким парнем, но по сравнению с миниатюрными жокеями, он выглядел просто великаном. Гнедой жеребец под ним, несмотря на то, что был в шорах, нервничал, грыз удила и пятился назад.
— Эй, парень! Ставь его задом наперед и скачи таким манером до самого финиша!
— Не проломи спину жеребцу’
— Жокей, укороти ноги! Зачем тебе такие длинные? Ведь не ты скачешь на приз, а твой жеребец!
— Нет, пусть лучше укоротит голову. Она ему явно мешает, иначе бы он не сел сам на лошадь!
Уолта эти насмешки ужасно бесили, но внешне он был невозмутим. Впрочем, как он ни старался, волнение его не укрылось от проницательных глаз Ирвинга.
«Бесишься? Давай, давай. Чертова баба эта Эллиот Элстринг! Так вот он, ее сюрприз! Вот кому она посылала то злополучное письмо! Как же это мне не пришло в голову вспомнить о ее брате? Уолт Элстринг! Он был классным жокеем, но в одной из скачек упал вместе с лошадью и получил такие переломы, что больше не мог скакать. Что касается Лой-Дублина, верно, четыре года назад у Джен Глейн родился жеребенок от Лоуфорда, инбридированный на знаменитого Гайяра. Жеребенок, помнится, был слабый, паршивенький и вскоре исчез. Эллиот говорила тогда, что продала его какому-то иностранцу. Выходит она отправила жеребенка на Запад, там, на свободных пастбищах, под чистым небом он нагулялся, окреп и вот… Как-то он поскачет, а вдруг… Нет! Прочь эти мысли! Принцу Уэльскому конкурентов нет!»
Между тем всадники выровнялись. Все стихло. Замерли челюсти жующие резинку, никто не стряхивал пепел с сигарет, и длинные столбики его, не выдержав своей тяжести, шлепались на колени, на животы и на бюсты своих владельцев, а так же на головы и за шиворот впереди сидящих. Ударил гонг. Двенадцать скакунов сорвались с места и полетели по кругу. И тогда трибуны сбросили с себя оцепенение. Пятьдесят тысяч пар глаз вылезли из орбит, пятьдесят тысяч шей вытянулись вперед, пятьдесят тысяч глоток заорали:
— Принц Уэльский!
— Мидлсбро!
— Бак Стрейнер!
— Золотой Мальчик!
И только два женских голоса прокричали:
— Лой-Дублин!
— Уолт Элстринг!
***
Старт! Лой-Дублин сильно присел на задние ноги и в следующий миг как снаряд вылетел из бокса. Почувствовав под собой сильный толчок, Уолт на миг растерялся. Но только на миг. В следующий момент он собрал жеребца и повел его. Вскоре, спины в разноцветных камзолах и разномастные крупы перестали мельтешить перед глазами, и стало видно, как земля уходит под копыта Лой-Дублина.
«Сколько лошадей впереди? Ага, шесть. Пять сзади. Плохо, нельзя так упускать лидеров. Ну-ка, мальчик, догони! Что это они задумали? Запереть хотят? Эл предупреждала, именно вы, желтый и розовый, будете пытаться сделать это. Хоп, мальчик, хоп! Не вышло, господа, привет!»
Три лошади впереди, три, согнутые спины жокеев. Белая — это Золотой Мальчик. Его сразу узнаёшь по высокой посадке .Почти на корточках сидит он на спине своего Мидлсбро. Сине-желтая спина — это Ван-Блоом. Его крупная рыжая кобыла, Ева-Лотта, скачет ровными мощными скачками. Между ними, немного впереди, мелькает бледно-зеленый камзол Бака и широкий круп Принца Уэльского.
«Что-то ты плохо дышишь, малыш. Еще немного осталось, ну постарайся, наддай, наддай! Господи, если ты есть на небе, дай ему силы! Только бы выдержало его сердце. Господи, возьми моё и дай ему в подмогу! Хоп, мальчик, хоп! Огненная грива Евы-Лотты медленно уплывает за мое левое плечо. Справа, рядом со мной, скорчился в седле Золотой Мальчик. Он смеется, а по щекам текут слезы. Он кусает Мидлсбро в потную шею, кажется, что он кусает шоколад. Но даже он бессилен что-то сделать. Какое великолепное дыхание у его жеребца! Золотой Мальчик грозит мне кулаком и уходит назад. Теперь передо мной только Принц Уэльский. Морда Лой-Дублина на уровне его седла. Сверху мне видно, как мелькают блестящие подковы, полыхает по ветру яркий хвост. Как вздуваются и опадают мышцы на бедрах Принца. Ну же, дорогой, мы должны, должны выиграть! Это твоя скачка, малыш, давай, давай! Неужели это мой голос? Это я кричу?»
***
— Четвертый должен был выиграть — он и выиграл. Неважно кто сидел на лошади: жокей мисс Элстринг или ее брат. Неважно, какая лошадь, принадлежащая мисс Элстринг, скакала, Лой-Ган или его брат Лой-Дублин.
— Это подлог! Жулики!
— Но, но! Потише, приятель. Игра была честная!
— А темная лошадка?
— А вес, который несла эта лошадка? Что, съели?
— Делайте ставки, господа! Делайте ставки!
***
— Эл, это безнадежно? Неужели он больше не сможет скакать?
— Какое это имеет значение, Уолти! У всех у нас, и у лошадей и у людей, в жизни хоть один раз должна быть настоящая скачка, и выиграть ее — большое счастье. Пусть Лой-Дублин никогда больше не поскачет на приз, жизнь сама — великое благо! Ветеринар сказал, что еще немного, и у него не выдержало бы сердце. Но теперь жеребец вне опасности. Это была его скачка, Уолти, и твоя тоже. Теперь ты веришь в себя?
— Да.
— Может, вернешься на ипподром?
— Нет, Эл. Не смогу. Возраст не тот, мне будет трудно удержать вес. Видно уж не дано, так не дано.
— Подумай, Уолти.
— Подумаю.
***
Черный «Шевроле» Ирвинга выбрался из сутолоки машин и медленно покатил к Стон-Парку. Веселый голос, усиленный мегафоном, выкрикивал:
— Делайте ставки, господа, делайте ставки!
Алла Жарикова 1976г.