Дежавю - Deja vu
"Дежавю" - было опубликовано в альмнахе посвященном 100-тию Первой Мировой войны.(Санкт-Петербург)
Светлана Литвинцева.
Посвящается моему прадеду- Цеунову Михаилу, участнику обороны
Ковенской крепости в годы Первой мировой войны. .
Deja vu
1.
Наступили на планете Земля страшные времена. Мир будто взбесился, перевернулся, вывернулся наизнанку, обнажив все язвы и пороки. Взыгравшие политические амбиции, безответственность, и, какая-то, всеобщая фатальность охватили Европу...
Война - страшнейший продукт деятельности политиков, веками довлеющий над родом человеческим, стала жуткой реальностью и дамокловым мечом опять нависла над человечеством. Грозный, обезнадёживающий, и всё уничтожающий металл хищно поблескивал и готовил остриё к кровавому пиру...
1 августа 1914 года Германия объявила России войну. Население Российской империи приняло этот кровавый вызов с какой-то восторженной злостью. Во многих городах проходили массовые демонстрации. Ищущая применения физическая сила людей, видоизменялась, приобретала злобный оттенок, выливаясь в беспорядки, выискивала цели и находила. Так немецкое посольство в Санкт-Петербурге было разгромлено, а сам город срочно переименовали в Петроград…
Какие-то совсем невменяемые люди назвали предстоящую войну, войной за мир...
Николай II, после очень долгих колебаний,- ему претила всякая мысль о возможности войны с Германией,- так как кайзер был его, какой-никакой, но всё-таки родственник, - но под давлением обстоятельств всё же принял решение о мобилизации. Вот так, одним росчерком пера, империя и миллионы её граждан были насильно ввергнуты в огненный водоворот войны. Всё очень просто и понятно на государственном уровне. Но, жутко и сложно на обыденно-людском. Утверждённые правителями военные законы и решения исполняли простые солдаты. Самые верные и надёжные сыны отечества, но, одновременно, и самые незащищённые от гибели люди. А, что опасность больших потерь вероятна, Николая II предупреждали многие. Предостерегали от неверной оценки политической ситуации. А, опасность для России, в случае вступления её в военные действия, были заранее обозначены, в так называемой "Записки от Дурново". Её автор Пётр Николаевич Дурново, бывший министр внутренних дел царской России, предупреждал о самых печальных последствиях для России, если в этой, чужой для неё войне, военные действия будут развиваться неблагоприятно. Но, увы, инстинкт самосохранения империи на государственном уровне был проигнорирован. И эта непростительная, губительная, как окажется впоследствии, недальновидность и слабохарактерность Николая II и поспособствовала развалу-смерти самой Российской империи. Героизм же солдат её, которые не щадя живота своего будут героически сражаться за чужие территории, не принесшей им ни заслуженной славы, ни благодарности, проскользнёт незамеченным, словно его и не было вовсе. Будто они были почему-то обязаны ценой своей собственной жизни спасать некоторые страны от полного разрушения...
Но эти обиды, эта несправедливость полегли вместе с ними в могилы…
И самое худшее произошло, начались военные действия. Злая мачеха – война, диктовала свои условия, устанавливала кровавые порядки, став проклятием, безысходной реальностью. Население уходило из зоны военных действий. Солдаты, как им и положено, выполняли свой долг. И постепенно, по мере затягивания военных действия, превращалась эта, кому-то нужная война, в окопную, жуткую убивающую всё человеческое в человеке. Находясь в окопах, солдаты, по несколько лет вынуждены были находиться рядом с убитыми своими однополчанами. Но не теряли присутствия духа и проявляли героизм, служа верою и правдою своему отечеству, своему недальновидному царю...
Но никто не забыт и ничто не забыто, так как потеря памяти о своём прошлом – это потеря контроля над своим будущим, поэтому мы помним, что во время, Первой мировой войны Россия потеряла приблизительно:
УБИТО – 2,3
млн. солдат и 1,2 млн. мирных жителей
РАНЕНО – 3,7 млн. солдат искалечены.
В плен попали и пропали без вести
БЕЗ ВЕСТИ – 2,5 млн. человек
БЕЖЕНЦЕВ – 10 млн. человек
2.
... Варвара, сидела за столом с большой кружкой чая, и вспоминала, что же ещё надо сделать по хозяйству.. Перечень был немаленький. А после обеда ничего не хотелось. Сидела бы себе спокойненько, и лузгала бы семечки. Чувствовала себя, Варвара, неважно. В последнее время в теле ощущалась постоянная тяжесть, ломота какая-то. Надо будет на ночь мёдом намазаться куском медвежьей шкуры растереться. Женские болезни тоже мучили. Всё ныло особенно перед женскими делами, и затягивались они как-то долго. Черники надо будет попить...
Чуть приподнялась, глянула в окно. Сыновья уже запрягали лошадь. Чай пить не стали, всё спешат. Хорошо, кваску взяли с собой. На дальнюю пасеку ехать им далеко - вёрст пять. Жарко, а надо. Уже пора летний мёд отбирать. Залюбовалась Антоном. Старшеньким. Её любимчиком. Родился слабенький, сперва, даже грудь не хотел брать. Чуть пососёт и кричит, что резанный. Уж как она переживала, что помрёт от голода.. Ничего, Бог, оберёг от несчастья. Через месячишко за двоих лопал. До синяков грудь высасывал. Серёженька, младшенький, тоже ничего, хороший парень. Но с хитрецой и ленцой. Всё норовит работу посложнее на старшего брата скинуть. Но ничего, пока ладят, и с работой хорошо справляются. А это главное. Всё надобно самим делать. Из наёмных рабочих только старичок на дальней пасеке. Надо же присмотреть, чтоб не выкачал кто мёдок-то. А куды деваться? Отца нет. Самим надо думку думать, как всё правильно обустроить. Заменили погодки-сыночки батьку. Через неделю. Антону – 20, а Сергею в начале зимы – 17 будет. Сравнила сыновей. На кого лицом похожи? Антон, точно в неё, а вот Сергей в отцову породу. На свекровь. Умерла уже...Год, как похоронили. Царствие Небесное.
Варвара, три раза перекрестила уезжающих сыновей, отошла вглубь хаты и глубоко вздохнула. Вспомнилась свекровь.
Чуть ли, не по пятам, свекровь, за ней ходила. Перепроверяла, как это сделала, как то сработала. Всё советовала, советовала. Рот не закрывался. Ну, и, знамо дело, попрекала. Но тихонько так, язвительно, и всё с улыбочкой...
Женщина оглядела хату. Ничего лишнего и ничего богатого. Всё только необходимое. Из украшений вереница слоников на комоде и салфеточки беленькие под ними. Цветочки на них маменькой вышиты. Красные, с лазоревой серединкой, да листочками зелёненькими. Будто живые. В саду далёкого детства росли. Даже слезинка появилась, как припомнила. Подошла, погладила рукой лён.. Глянешь, и сердечко теплеет от любви к матери. Как она там в Курске? Одна ведь живёт. Не голодает ли? Съездить сейчас-то нету никакой возможности. Надо было тогда её с собой взять. Но как? Сама ещё без определённого места в ту пору была. Только-только замуж вышла, и уезжали с мужем в неведомое место. А как удастся устроиться, неведомо было никому. Да и не приглянулся матери муж её. С самого начала не поладили они. Муж-то, всё наскоком на мать. Голосом таким громким с ней говорил, будто генерал какой. Обиделся, что приданого никакого не получил? А откуда взять было матери? Жили бедно, впроголодь. Одна её с братом растила. Приданое, приданое никогда не виданное... Вздохнула. А тот, другой, Николай, что? Любил её… просил подождать, пока деньжат на свадебку поднакопит...Но прилип Михаил, что лист банный. И уговорами, да обещаниями сманивал. И случилось это самое, после которого куды уж девке деться? А, как и произошло так стыдно сказать. На сопротивление силёнок не хватило. Напористый Михаил. Настырный такой. Да и от бражки в голове у неё тогда всё перепуталось… Но против воли всё произошло…Но не бросил, хотя и …Ведь всё по-честному. Женился...
Осмотрелась, потёрла руки. Теперь то что? Теперь она живет не так как прежде. И с довольным видом осмотрелась. Хата большая. Печь хорошая. Обстановка хорошая купили правда с рук, но добротная. Баня во дворе. Хозяйство большое. Ею наработанное. Ну, знамо совместно с мужем, и детьми конечно.
И, вдруг, нахлынула на неё вся эта громада, переделанной работы каким-то ливнем из чёрного облака, и вместо довольства, её охватившего, появилась какая-то всеобъемлющая жалость к своей женской жизни. Затмила ясно солнышко эта необъёмная жалость к самой себе. И на душу, словно камень тяжёлый положили. Такой же большой и неподъёмный, как и тот, что в степи за околицей лежит. Много камней там тяжеленных. Издали, кажется, будто люди стоят. И всё надписи на этих валунах таинственные. Говаривают, что чудодейственные камни эти-то. А один, самый большой, от бесплодия помогает. Ну, ей, детей хватит уже. Но это как боженька распорядится. Хотя, дочку бы родить хотелось, но года уже не те, да неведомо на какую судьбу народишь дитяти.
Ах! Батюшки, святы! Сколько молодых годков на одну работу по дому, да по хозяйству потрачено-то! Будто только и была рождена, что для работы непросветной...
И глянула на свои руки с какой-то затаённой обидой, словно они были виноваты, что стали грубыми и шершавыми. Её белые, длинные пальчики и когда-то нежно целованные Андрейкой ручки, превратились в какой-то, придаток хлева, печи, огорода, прялки, пасеки. Будто, и не её это руки. Что хорошего сделали они своей хозяйке?!
Сожалела ли Варвара, что переехали в Сибирь? Ох, как и жалела она себя в первые года замужества. До тошноты, заливая, эту свою боль, горькими слезинками. Ходила сама не своя, да распухшие глаза утирала. А, муж-то всё допытывался, чем же это она так недовольна, что же такое стряслось. Отнекивалась. Говорила, что натёрла веки мол, вот и чешутся чего-то. Верил. Не допытывался особенно. Он времени на пустые разговоры не тратил. О жизни, о её желаниях, вообще, никогда разговоров не было. Всё больше о работе...
В Сибирь приехали по переселенческой программе, давали землю в собственность, и можно было жить своим хозяйством. Собственным хутором или отрубом. Как не воспользоваться? Может ещё и этим сманил? Всё-таки всё своё, личное. И муж говорил ей все эти слова уверенным, сильным голосом, когда сватался. Как будто всё знает, всё ведает про сибирскую жизнь. Вот решились зажить отрубом. Своё, оно на века своё. Нет. Всё правильно. Теперь они живут не хуже других. Даже лучше некоторых. Вместо сахара, чай только с мёдом пьют. Ульев на отрубе много поставили. Ещё в лесу. Пчёлки хорошо работают. Мёда много, часть продают, да и ягодки на зиму залить хватает.
Варвара, подошла к большому зеркалу. Старинное, местами тёмное, но в красивой, будто золотой, бронзовой раме оно было дано ей матерью вместо приданого. Хоть что-то, как сказала она. И, Варвара, часто зажигала свечи около зеркала, и отражённые в зеркале и на раме огоньки, веселили сердце, скрашивая длинные, зимние вечера. Сразу становилось на душе светлее. Маменька очень любила это зеркало. Говорила, что это семейная память. Это самое зеркало и ей мама её завещала. Говаривала, что все душеньки усопших предков в ней живут и запечатлелись навек в зазеркалье их образы. А может и верно? И невидимо смотрятся они с той стороны, в этот навсегда покинутый ими мир...
Пригладила Варвара, собранные сзади в пучок и закрученные крендельком, чёрные волосы. Углядела на висках первые сединки, как снежинки порхают...
Ах, уж эти женские года-годочки. Словно в руке вода, как ни старайся, не удержишь никогда...
И недоверчиво смотрела из зеркала на Варвару, худенькая, востроглазая женщина с тонким носиком. С глубоко посаженными потемневшими глазами на узком, трогательно беспомощном, личике.
Какого же цвета теперь у неё глаза!? Надо будет рассмотреть на солнце. Когда-то были лазурные, что небо весною. А эти ужасные морщины около губ? Откуда? Улыбнулась, сама себе…Морщины немного выправились. Зубы мелкие…Уже и нет нескольких…Шагнула назад и, оглядев себя всю, осталась недовольна своим отражением...
Надо будет платье купить себе новое. Расцветку выбрать поярче. Чтобы все цвета радуги по всей ткани. Может хоть это оживит всеобщую блёклость её образа. Как утюгом прогладила себя руками по бокам. Провела выше и остановилась на грудях…Охватила истома… Подумала о муже. Печально улыбнулась сама себе, и пошла опять к окну…
По единственной, камчатской улице важно переваливаясь, шла стайка вездесущих гусей. Злобность этих птиц наводила страх не только на ребятню. Даже некоторые сельчанки, пугаясь этой гусиной стаи, шли в единственную лавку расположенную на краю деревни, окольными путями. .
Деревня Камчатка состояла из просторной широченной улицы, почему-то называвшейся Береговой. А может возвышающиеся на белых фундаментах крепкие высокие хаты, столь похожие на корабли, и способствовали в выборе названия. Кто знает? Ох, и много таких вот одно уличных деревень в Красноярском уезде.
Но сколь, ни гляди, нового уже ничего и высмотреть нельзя. Всё-то же далёкое, заходящее за такие же далёкие сопки, солнце. Те же, на зубок заученные изгибы улицы, даже извилины тропинок, и те можно с закрытыми глазами в уме прочертить. И все хаты давно пересчитаны, вместе с амбарами, банями, колодцами. И словно родные все сельчане. Навечно вдолблены в память их фамилии лица, привычки, увлечения...И почти уже ничто не радует глаз, когда глядишь в окно. Однообразный, неизменный, постоянный вид улицы убивает все желания и словно парализует ощущения. Становишься каким-то придатком этого широкого окаменевшего раздолья, что начинается за околицами домов. Но особенный, удручающий вид появляется поздней осенью, когда отражение мрачно-серого неба сгущает слякоть ещё больше, а затяжные дожди перемешивают, взбивают пространство в тёмный, единый, давящий ком. И только подступающие сибирские морозы вырывают из чёрной безнадёжности Камчатку. Обрамляя безрадостную картину белым радостным снегом. И светлеет на душе. Хочется жить и надеяться на лучшие дни. И всеми силами души ждёшь яркого солнца!.. А отдушинами для людей в такие суровые дни становятся ярмарки в Новосёловской волости…Ну, зимой они больше для веселья, для гуляний нужны. В летние месяцы, да осенние всё больше для хозяйства надобны. Но, чего же, без дела-то ездить туда? Надо, чтобы всё было по порядку и со смыслом. С разумением… Веселье надо стараться всегда с работой соединять. Вот сейчас конец лета, и работы невпроворот. Надо весь медок выкачать, на базар съездить поторговать, а уж потом и до веселья руки дойдут.. Ведь, от проданного и живут всю зимушку…
Как же трудно хозяйничать без мужа!..
- Муж, муж...- Совсем забыла Варвара про письмо. Подошла к комоду. Пошарила под салфеткой и отыскала помятый, тёмный конверт. Достала оттуда жёлтый лист бумаги. Развернула и начала читать...
3.
Солнечное затмение 8 августа 1914 года на территории Прибалтики было хорошо видно в Риге. Даже солнце на минутку померкло, будто сопереживая начавшимся событиям, будто сама природа, стыдясь, хотела уйти в темноту, так было ей стыдно за людей развязавших эту глупую войну.
А на полях сражений полегло уже много солдат. разных национальностей, из разных стран, но всё равно братьев, так как по природе своей мы родственны и близки по сути человеческой. Так как в каждом новом человеке есть, хоть и малюсенькая, но объединяющая человечество предыдущая клеточка. А следуя Библии, так и вовсе все братья и сёстры. Адам и Ева наплодили детей, и они потом уже произвели потомство. Но и в воздухе есть малюсенькая, совсем микроскопическая частичка выдохнутого нашим дальним предком частичка кислорода, которую вдохнули следующие поколения…
…А для России наступил роковой 1915 год. Начался кровавый раздрай. Ежечасно фамилии русских солдат пополняли чёрные списки войны. Их «пушечное мясо» было востребовано всеми фронтами. Никого не волновали низкая техническая оснащённость русской армии, отсутствие тяжёлой артиллерии, малое количество патронов. Наверное, только самих участников, если они и ведали о том. Что вовсе не обязательно.
Николай II – этот маленький и неуверенный в себе человек, не смог должным образом исполнить роль главнокомандующего. Армия к полноценной войне была не готова. Может и поэтому предшествующие парады принимал торопливо, суетясь, по-детски пряча большой палец руки внутри ладони. Словно ему надо было, для большей уверенности в себе, в такие ответственные минуты, за что-то подержаться. Будто не верилось Царю в реальность происходящего. И на лице его словно застыл немой вопрос.
Неужели, в самом деле, война? Неужели, эта армия, генералы, и я сам, настоящие? И мы все ответственны за всё происходящее? Нет! А быть может это сон, и я скоро проснусь! И наверняка исчезнут эти, почему-то одетые в военную форму, люди.?! Не верю, не хочу, не хочу...
А может быть и так, что измученный ревностью, Николай II, больше размышлял о жене, о своей царственной супруге, которая ему – царю, предпочла этого грязного мракобеса - Распутина. Чьи приказания, она, передавая ему, велела исполнять непременно.
И, навеки, скрыт ответ во мраке веков на вопрос – «Почему Россия вступила в эту войну?», когда, после многих предупреждений, от многих приближённых, в том числе, и от выдающегося российского разведчика - генерала Алексеея Вандама, было чёткое предупреждение, что эта война будет самоубийством для России...Но, вопреки здравому смыслу, крылья чёрные войны увеличивая смертоносный размах, накрывали уже западные границы Российской империи...
...Ощетинившаяся 90 000-ным гарнизоном Ковенская губерния сурово ожидала подхода немецкой армии. И вскоре противостояние Литсман-Григорьев началось...
...Из Ковно уже вывезли государственное имущество и персонал. Город готовился к осаде. И с 17 июля около ковенских крепостей всё, что могло стрелять стреляло. взрывало, убивало. Небо и земля перемешивались, создавая единое ядовито серое, жутко-дымовое пространство. Вдобавок распыляли отравляющий газ над русскими позициями. Но солдат спас ветер, унесший смертельную отраву в другую сторону. Завершила победный обстрел крепости 42-см гаубица, которую подвезли к позициям немцев после 26 июля. Получившая название Большая Берта, за мощь «изрыгаемых» гранат-снарядов, с дальностью полёта до 14 км и весом 900кг. Это жуткое орудие и нанесло русским оборонительным сооружениям катастрофические разрушения, приведшие к падению Ковенской крепости. Ковенская крепость продержалась до 5 августа. 10 дней держали геройскую оборону российские солдаты...
4.
.
..Стряхивая с себя землю, Михаил, огляделся. Соседний окоп был полностью разрушен очередным взрывом «Чемодана»- немецким снарядом крупного калибра, прозванного так из-за отдельной упаковки в бокс. До него долетели только крупные комки земли. Запорошило всего. Стряхнул землю. С трудом пошевелил ногами. Потряс головой. После, жуткого звука тяжёлых гаубиц, которые стреляли с таким грохотом, что казалось весь железнодорожный состав, проносится над твоей головой, надолго закладывало уши. И всё тело тряслось, будто в лихорадке. Да и от долгого сидения в окопе ноги сильно так сильно затекали, что казались чужими. Да и всё сопротивляющееся движениям тело, теперь словно было с немцами заодно, и, хотело само себя уничтожить, замуровать себя в этой грязи. Михаил, прислушался, и ничего не услышал. Как в немом фильме. Осмотрелся, увидел тёмное здание крепости, и решил, во что бы то ни стало, доползти до укреплений. Разозлился. До боли сжал кулак, и сказал сам себе, что обязательно выживет. Осмотрелся ещё раз. Глазами постарался найти хоть какое-то углубление, чтобы спрятаться, если начнут массированный обстрел ещё раз. Но с таким трудом вырытые ночью окопы исчезли. Землю, словно перепахали десять раз. И страшен был «посев». Повсюду, неподвижно, лежали убитые и раненые его товарищи. С которыми вчера ещё, он, перебрасывался разными словечками. Вдалеке ещё несколько солдат шевелятся. Отползают.. Да...Немчура на славу постаралась. Что же теперь будет? Вроде не палят. Вечереет. Немцы, в это время, кажись, ужинают...Надо выбираться отсюда.. А как же другие? Может, кто жив ещё?
Вдалеке, сестричка, перебинтовывала какого-то раненого. Пополз. Медленно осматривая поле боя. Недалече убитый в голову лежит. Около него половина человека лежит. Нижняя. Непонятно чья. Этот убит, следующий тоже убит. Вот ещё один, другой, третий, десятый, двадцатый,.. Все, мертвы…
Стой! Вроде шевельнулся тот, который ближе к преддверию форта лежит...
И, Михаил, работая локтями, подполз ближе. Наконец дополз. Кажется, ещё жив солдат. Глянул в лицо. И узнал. Так это ж его однополчанин.
- Тю...Николка! Друг! – Легонько потряс его...
- Эй! Никола! Очнись! Очнись... – Беззвучно просил Михаил. – Погоди...Не спеши... Сейчас тебя оттащим, сейчас...сейчас, милок. Держись хлопчик. Только землицу с тебя стряхну, и в лазарет, и в лазарет. Ничего, ничего, братка. Держися...Вот тебе иконку на грудь свою положу...Ничего, терпи…Михаил вроде и говорил, но казалось, что голос звучал где-то далеко-далеко. И будто не его голос. Кто-то чужой говорил за него…
И тяжело передвигаясь, потащил Михаил, Николу к нежданно целой, хотя и не очень глубокой траншее. От неё, до самой крепости, уже и рукой подать.
- С Божьей помощью, глядишь и до лазарета дотянешь.- Мысленно повторял Михаил, оглядываясь и выискивая взглядом кого-нибудь из санитарного подразделения. Но все были заняты.
Николай, признаков жизни не подавал. Змеёй только красный след за ним. Не видел этого Михаил. Сначала сам бухнулся вниз, осторожненько, после, затащил Николая. Пригладил бороду, и не понял, отчего она стала влажной. Посмотрел на свои руки. Поверх грязи тёмные пятна крови. Обнял раненого, бережно повернул на бок. Глянул, а по всей спине глубокая рана.
- Ах, милок...- Осторожно положил убитого обратно на спину. Медленно закрыл стекленеющие глаза. И опять не поверил. Вроде веко дёрнулось. Пригнулся, послушал, бьётся ли сердце. Даже дыхание на штыке винтовки проверил. Никакого колыхания жизни. Мёртв окончательно.
- Ах, как жалко! Такой же, как я, сибиряк, из одной батареи.
Михаил, высунулся из окопа. Уже смеркалось. Почти не стреляли. Видно, точно, немцам ужин привезли. Опять огляделся, и уже не смог сдержаться, «заплакало» кровавыми слезами его сердце.
Всё-то же жуткое видение. По всей земной черноте, по всему недоброму полю, на чахлой, растерзанной его растительности, запорошенные землёй, лежат, словно спят в неудобных позах, его товарищи. Все те, с которыми он воевал бок о бок, теперь убитые, и навсегда оставленные жизнью...Поражённые, расстрелянные на смерть...
Михаил, с остервенением стал палить по позициям немецким, пока не кончились патроны. Его сибирское спокойствие и сосредоточенность, которая позволяла ему бить немца без промаха тут дала сбой. С ненавистью глянул, Михаил, на свою японскую винтовку, будто она была виновна в том, что закончились теперь патроны. Их было у него-то всего 301. И почему к 300-стам ещё один? Язви в корень этих дурней, готовивших армию к войне. Ни патронов, ни тяжёлых пушек, ни обороны хорошей. Крепости старые, и крошились, будто мел в стенах. Совсем не выдерживали обстрела тяжёлыми снарядами. Растерянный, обессиленный, видом убитых своих товарищей, Михаил, опять перекрестился. Слёзы наполнили глаза. И мёртвых стало ещё больше. Они плавали перед его очами, они парили, они поднимались в небо, уходили в бессмертие...
И будто кувалдой по голове.- Каким-то чудом, он, остался в живых! - Машинально ещё раз перекрестился...
- Слава Господня с нами! Матерь Божья, заступница, спасибо Тебе! – Резко покрутил голову в стороны. Никакого воздействия. Словно глиной уши заткнули...
Что за чёрт? Никак оглушился! Может поэтому и кажется, что стреляют меньше. Да и вся правая сторона тела, стала какой-то тяжёлой, чужой. Не то, чтобы болела, а так, вроде как, горит. Словно в бане горячим веником парят.
Служивший ефрейтором в пехоте, Михаил, не ощущал, и того, что текущая из ушей кровь его, перемешиваясь с пылью и гарью, тёмными струйками-червячками ползла за воротничок, ставший уже давно чёрной, рубашки.
Уже внутри, вползая в разбитую бойницу от пушки, он всё что-то говорил, говорил. И слова молитвы перепутались со словами:
- Немчура, поганая...Добила таки нас...- Потерял сознание.
...Летучий автомобильный отряд Красного креста для оказания помощи солдатам сразу после боя был переполнен. Раненым, без сильных кровотечений, по мере возможности, оказывали помощь на местах. Других же, сильно израненных везли в лазарет Ковенских сельских хозяев или в Вильно. Михаилу нужна была срочная операция, раны оказались более серьёзными, чем он думал. Один осколок застрял в районе правой лопатки, другой попал в бедро. Но артерию, к счастью, не задел. Старался шутить, хотя больно было неимоверно. Скрипел зубами и всё повторял имя жены. До крови, закусив зубами нижнюю губу, выговаривая букву В.
Проснувшись после эфирного наркоза, и находясь ещё в полу одурманенном состоянии, повторял имя жены, выговаривая уже все буквы. Он, будто забыл, что идёт война. И уставившись куда-то в потолок шептал.
- Варя, Варенька...Прости, прости меня. Я всё понял...Оторвал я тебя, голубка, от дома твоего, от любимого твоего. Вот приеду, и будет всё у нас хорошо. Всё-то, я исправлю. Я...- Потекли слёзы по щекам, когда в мыслях возник образ худенькой фигурки. Фигурка стояла перед ним на коленях и, умоляя, всё о чём-то просила, целовала ему руки. Но заставил он тогда, Варю, поддаться ему. Нарочно, чтобы потом некуда было девке от позора деться.
Получилось, что он, солдат, защитник, тогда взял и с лёгкостью обидел другого человека.
Чем он лучше немца? Такой же убийца. Убийца души человеческой! Вспомнилась неуверенная походка жены. С каким смирением внимала она всему, что он ей говаривал. Не перечила никогда. Со всем соглашалась. Наверное, его боялась. Вспомнил и свой первый страх. Когда немцы в первый раз обстреляли позиций...
И слезинки скатывались, запутывались в его бороде, словно в траве роса...Тёмные, густые брови хмурились. И правильные черты, большого, красивого мужского лица, с прямым благородным профилем, кривились от переплетения боли физической и душевной...
Сестричка милосердия, совсем молоденькая. Годков может 18, жалостливо утирала пот на лбу и говорила, что всё у него будет хорошо. Пусть он, милок, потерпит. Его скоро отправят домой, к жене, к детям. И закончится для него - сорокалетнего война. А пока надо терпеть.
Но фронт отступал, и Михаила отправили в Смоленский госпиталь Всероссийского земского союза, который находился в Вязьме, долечиваться, а потом определили в хозяйственную часть. Так как катастрофически не хватало в госпиталях и лазаретах вспомогательного персонала, поэтому его демобилизация и поездка домой, как обещала сестричка, отложилась на неопределённое время.
Михаил, написал письмо Варваре, чтобы известить жену о своём положении. Ведь всякое случается, и, вдруг, по дороге разбомбят их или ещё что приключится. И не успеет он сказать Варварушке, что понял свою вину перед ней. И пересиливая боль, писал он слова раскаяния и сожаления, и просил, умолял жену простить его. Простить, что только о себе думал. И не понял её маленького сердечка, не почувствовал её горя. Что утешил только своё самолюбие и не пожалел, не уважил её чувств...
И после этих страшных боёв за Ковенскую крепость, когда от шквального огня крошились камни, и лопались пушки. Когда в проклятом столбе огня человек просто испарялся, разлетался на мелкие кусочки. Когда только что живой солдат, через мгновение, и вовсе переставал быть, в Михаиле, будто какое-то окошечко открылось. И через это самое окошечко он будто увидел свою жизнь со стороны. И явными стали грешки, и обиды которые он причинил. А в душе разлилось сильнейшее негодование на себя, на весь мир, который позволил свершиться этой страшной несправедливости - войне. На остальных людей, незатронутых войной и равнодушно глядевших на происходящее. Желание всеобщей справедливости стало таким острым, и просто необходимым для его дальнейшей жизни. Он словно опять стал зрячим. Будто открылись потайные глаза. Он всё видел, всё знал, всё ощущал, и за всё происходящее будто бы один он был в ответе...
5.
Варвара, прочла письмо. Прикусила нижнюю губу, потом, то ли улыбнулась, то ли ухмыльнулась. Облизала сухие, тонкие, как и она сама, губы и хотела уже смять прочитанное, но передумала, и аккуратно положила письмо в конверт…
Давно ждала от мужа этих слов Варвара. А теперь ей уже всё едино. Израненное давней душевной мукой оно стало холодным и равнодушным даже к самой себе. Но приятно, что он понял наконец и её состояние. В конце концов, хорошие минуты нежности были у неё с мужем. Всё как у людей. Рукоприкладством не занимается. Правда любит поучать её. Ну это у него от матери привычка осталась…
Да и что теперь-то? Куды же деваться? Если в Чулым с головой, то надо было раньше... Да, и то нельзя было. Грех это страшный. Что она некрещёная разве? Кликуша какая то? При живом муже и детках жизни лишаться? Что она, зверь, какой? Шалава какая-нибудь? Нет уж. Туда дорога и так уже заказана. И долг свой она исполнит до конца. А, теперь, вон и хозяйство справное.. Живут в достатке. А сама она, как-нибудь, перебьётся. Одолеет свою обиду и неустойчивость душевную работой. Да она уже и забыла почти того, кого любила. А если жизнь её так сложилась, значит, Боженьке, так надобно было. План его одному ему и ведом, а людям и не обязательно обо всём знать...Тем более война. Мужчинам всегда тяжелее, им всегда надо быть, в случаях тревожных, на передовой. Со смертушкой они наедине бьются. За отечество бьются до кровушки последней. Им в разы тяжелее. Им надо всегда помогать и жалеть их. Вон сколько баб одиноких, да несчастных. А она, как-нибудь, перетерпит...Работать надо больше, тогда и мыслей шальных будет меньше...Да и, Боженька, велел прощать врагов своих. А тут муж…
Пусть приезжает поскорее, милок её Михайлушко…
Поцеловала конверт и спрятала на этот раз более укромно, подсунула жёлтый листок под толстую, старинную Библию. Сыновья набожностью особо не отличались, рыться тут не станут. Схоронится письмецо-то... Будет его перечитывать вечерами, пока не вернётся муж. А, если убьют? Отмахнулась от страшных мыслей и, пошла к образам.в красный угол. Начала горячо молиться Николаю чудотворцу любимому и самому почитаемому её святому…
6.
До конца войны оставалось три года. Долгих три года ещё лилась кровь солдат.
На фронтах Первой мировой сражалось:
74 млн. ЧЕЛОВЕК.
10 млн. ПОГИБЛИ.
20 млн. ИСКАЛЕЧЕНО.
7.
...Я смотрю на старую фотографию. На лавочке возле деревенского дома в далёкой камчатской деревне сидят двое. Высокий старик с окладистой белой бородой. У него крупные черты лица. Однако общую статность портит кривизна плеч. Левое плечо выше правого. На нём хорошее двубортное с широкой полосой тёмное пальто. Чёрные, крепкие ботинки блестят, и такая же новая, с ровными краями, шляпа. Уверенно смотрит в объектив. На губах загадочная улыбка Деда Мороза. Когда-то чёрные брови тоже седые, но такие же густые, как и прежде. Рядом примостилась сухонькая старушка. Глядит ребяческим робким взглядом. Её два личика поместились бы в широком лице прадедушки. Но странным образом носы у обоих одинаковые по длине. Только у прабабушки носик тоньше. Тёмный, с русским узором платок, скрывает пол лица. Видно, что присела на минутку, видимо отлучилась на секунду от работы, так как белый передник на тёмной юбочке. Скромно поджатые под лавку ножки с грязными, не по ноге, сапогами...
Руки у прадедушки и прабабушки трогательно, по-детски, лежат всей своей пятернёй на коленях. Руки у них большие, одинаково длинны, только у прабабушки пальчики изящнее. Даже тяжёлая работа не обезобразила их окончательно.
Натруженные, не знавшие покоя, руки наших предков, которым досталась тяжелейшая жизненная доля. Первая мировая, Октябрьская революция, раскулачивание, Вторая Великая Отечественная…Им довелось жить, не ощущая и полной радости жизни. Постоянно в трудовых заботах они были безжалостны к себе, ничего не требуя и ни на что не жалуясь отдавали себя безжалостной жизни...
Откуда же брались у вас силы, милые вы наши, вечные, пра-пра-родители?! Из какого-то вечного, сильного материала вы были слеплены?
Таких же геройских и детей вы породили. Только погибли они на войне - сыновья ваши. На Пулковских высотах, за одним пулемётом, обороняя Ленинград, погиб мой дед Антон и его брат Сергей.. Оставив своих жён и детей в далёкой Сибири, не дрогнули они, выполняя свой воинский и гражданский долг, который восприняли, как личную ответственность за всё происходившее. И хотя были уже в средних годах и не совсем подходяще здоровы для войны, вступили они добровольцами в Сибирский батальон, как когда-то их отец Михаил - защитник рубежей Российской Империи в дальней Ковенской губернии…
8.
...Не спеша прохожу я по улицам родного Каунаса. Ковно в котором воевал мой прадед Михаил. Каунас, через который проходил мой отец по дороге на Берлин...
Этот город будто и не город, а какое-то открытое кладбище так много тут различных захоронений и братских могил. В них спят вечным сном русские солдаты, евреи, литовцы и многие другие национальности…
И что же сейчас мы наблюдаем? Кто-то старается всеми силами эти самые захоронения пополнить. Что за безумие творится опять в мире?! Что такое с людьми? С венцом творения? Почему опять трубят адовы горны. Для чего созываются чёрные войска? Кому надоел мир на планете? Кому нужно возрождение старой ненависти к России, истоки которой очень хорошо в своём «Дневнике писателя», 1877 года обозначил Ф.М. Достоевский.
Кто опять раскачивает маятник войны? Кто хочет опять крови?
Исторические персонажи, почти, прежние, с некоторыми очень ретивыми заокеанскими дополнениями. Методы тоже прежние. Вранье, подтасовка фактов, лживость, алчность и оголтелый национализм...
! А продажная и подлая Европа выжидает, что же будет с миром? И молчанием своим, своим тупым сытым равнодушием и шакальим поддакиванием способствует, как и прежде, перед Второй Мировой и как сто лет назад, разжиганию пожара. Видно исторические уроки ты – Европа, учила плохо. Или у тебя напрочь испарился инстинкт самосохранения? Ведь если опять ВОЙНА, то, сколько Убитых, Раненых, Покалеченных, Беженцев, Пропавших без вести ты готова положить на кровавый жертвенник Молоху, Европа?!
К о н е ц.
Город Каунас.
.
©
С
©