Лихим девяностым посвящается
Утро, когда понтазавры захватили институт высокоточных модификаций, выдалось хмурым. Под стать дальнейшим событиям. Ровно в десять всех сотрудников института пригласили в конференц-зал, где и. о. директора Божевольский представил нового руководителя:
– Егор Егорович Етишкин. Прошу любить и жаловать.
Приветственный гул минуту спустя прервал сам Етишкин:
– Хорош трындеть! Хватайте манатки и кыш за баркас.
Он обернулся к пятёрке типов квадратной модификации, которых сотрудники сразу окрестили понтазаврами, что-то пробурчал им и вышел. Божевольский развёл руками и ринулся следом.
Все решили, что новый ректор о чём-то пошутил, но тип наиквадратнейшей модификации пробасил:
– Мотайте отсель, пока не накостыляли, – и жестами как бы перевёл сказанное на русский.
Жесты оказались доходчивыми и обещали жестокие неприятности. Все спасовали и быстро покинули институт. Только за воротами немногие догадались задержаться и выразить недоумение:
– Как же так? Позвольте вам не позволить!
Но тут уже понтазавры впали в непонятки и лишний раз цыкнули на отчисленных. Те молча разошлись. А что ещё могли сделать элитные интеллектуалы?
Так Платон Паскалевич Ромашкин оказался днём в квартире. Раньше бывало и ночевал в лаборатории, а тут сутки один дома. К полудню следующего дня он под гнётом трудогольной ломки поплёлся к закрытым воротам института. Там уже кучковались товарищи, ни к чему, кроме научных исследований, не приспособленные.
Сначала они верили, что понтазавры образумятся и разрешат им вернуться в лаборатории. Даже какие-то кричалки миротворческие придумали. Однако новый директор через особо квадратных понтазавров пообещал закатать в канализацию того, кто ещё раз вякнет. Научные мятежники робко улыбнулись незнакомому слову «вякнет» и разошлись. А что ещё они могли сделать?
Конечно, учёные надеялись, что невежество Етишкина и его понтазавров вскоре откроется, и всё как-нибудь наладится. Но этого не случилось. Напротив, откопированные старые отчёты бывших сотрудников, посланные в Академию с новыми титульными данными, были признаны «огромным вкладом» нового состава, то есть понтазавров.
От такой кривды коллективный оптимизм иссяк, и пошли учёные кто куда. Платон Паскалевич Ромашкин, например, направился помыслами в мир иной. Но уйти туда ему хотелось тихонько. Чтобы не потревожить кого ненароком.
Поиски последнего причала завели Платона Паскалевича на свалку, обитатели которой отнеслись к нему благосклонно:
– Жмись ко мне, – беззубо улыбнулся Чахлик Немрущий, – теплее будет.
– Да я на чуть-чуть, – замялся Платон Паскалевич. – Мой mundum perdidit. Всё пропало. Пропаду и я пропадом.
– It's beautiful! C'est magnifique! Das ist gut, – закивали новые знакомцы, бывший цвет страны, и начали присматриваться к его пожиткам. – Тут как раз генноизувеченный ликоподий скинули. Уже двоих с него прибрали. Третьим будешь.
После наскоро зачитанного автонекролога, Платон Паскалевич с должным смирением принял дозу и быстро отрубился. Его раздели и, дождавшись ощутимого телесного охлаждения, кинули собакам-трупоедам. Однако сытая стая не растерзала его сразу – Платон Паскалевич был третьим. Его оставили про запас.
Откинулся Платон Ромашкин неприспособленным к обычной жизни учёным, а пришёл в сознание в шкуре шелудивой суки.
– Думал, что на дне, а снизу постучали, – проскулил он.
Жизнь у Ромашкина началась хуже собачьей. Только когда альфа-псы решили от скуки загрызть позор стаи, он очутился в шкуре самого сильного из самцов. Став забиякой, он вскоре оказался в теле вожака стаи. К тому времени Платон Паскалевич догадался, что генноизувеченный ликоподий творит чудеса: кровосмешение даже через покусы перемещает его в более сильный организм.
Будучи настоящим учёным, Ромашкин быстро смекнул, как вернуть себе человечность. Труднее было найти до такой степени пьяного мужика, чтобы тому вздумалось дикого пса укусить. А как вернулся Платон Паскалевич в мир людей, сразу пообещал:
– Мне бы только до понтазавров добраться. Выбесить их до покусов не сложно, а там и Етишкин недалече.