Глава 28. Через Белые горы.
И опять в путь. Появление в повозке Блонди Аня приняла как неизбежное зло. К самой пассажирке претензий не было и быть не могло, только Агрх теперь не придёт и ничего не расскажет. Жаль.
Дрова и воду к повозке каждый вечер приносят те самые подростки, что устроили погром. Теперь они почтительны и безмолвно-смиренны. Аня отроков вполне понимает: как никак Щуп навещает пленниц не реже, чем раз в три вечера. Приходит, приносит что-то вкусное: жареную баранину или дичь, большой кусок сыра или миску свежего творога, несколько лепёшек, обязательно спросит: не надо ли чего и уходит, даже не пытаясь навязать своё общество. Тактичность его не может не импонировать. Что и говорить: при желании, этот мясник может быть вполне приемлемым спутником.
– Такое впечатление, что он нас приручает, – вздохнула как-то Аня, разглядывая очередное приношение: несколько ломтей вяленого, кабаньего окорока и большую лепёшку. – Только зачем?
– Приручает? – не без недоумения переспрашивает Блонди.
Переселив дочь к пленницам, Сивый напрочь забыл о ней. Даже куска хлеба не считал нужным прислать. Так увлёк его процесс «воспитания будущих мудрецов». Ириша охарактеризовала ситуацию достаточно жёстко: «Новых кукол завёл. Старая – побоку». Тогда Блонди возмутилась: «Молчи, рабыня! Я – Избранная, предназначенная самому повелителю».
Тогда. В первые дни пассажирка пыталась поставить себя госпожой положения и Аня сходу окоротила её: «Все мы предназначены ему. И ты, и я. И ещё не ясно кто ему желанней. Одна Ириша свободна».
Теперь, вспомнив те, свои слова, Аня делает вывод:
– Да, приручает. И, скорее всего тебя, Ириша. Ты Повелителю не нужна и, следовательно – свободна.
А караван идёт своим путём. Пологие, лесистые холмы с широкими тропами между ними, сменяются лесистыми горами. Камни лезут, вырастая из мягкой почвы и прелой листвы. Сузились тропы.
Долина врезалась между горными кряжами, сходя на нет у горизонта. Здесь караван ждали собачники. Дымились костры между кожаными шатрами, на полянах и безлесных склонах пасся скот. Чернобородый выехал навстречу каравану, впереди «старшины» кочевников. Он горделиво сидел на лошади, хотя в седле держался не слишком уверенно. Подробности самой встречи Аня не видела, но по тому, как сноровисто распрягали слуги тягловую скотину, как спешно ставили палатки – сделала вывод: всё шло по плану.
Кочевники пригнали вьючных лошадей, рабов и овец. Люди-то Аню и заинтересовали. Плюнув на приказ Щупа она, одна отправилась на прогулку по лагерю. Не слишком удачно. Наёмник перехватил её на пол дороги.
– Госпожа Анна, – командир охраны вбивает слова, как гвозди. – У вас доброе сердце. Это все знают. Поэтому я говорю вам сразу: раб, с которым вы поделитесь хлебом или водой тут же пойдёт на корм собакам. Чтобы разрушить оковы – вам достаточно лишь коснуться их. Это тоже знают все. Я не позволю вам бежать.
– Куда бежать? Я не знаю дороги…
– Вы не знаете, а они, – воин кивнул в стороны скованных рабов, сидящих на земле, – могут знать. Я слышал историю вашего побега. При мне такое не повторится.
– Я устала сидеть в повозке и под повозкой…
– Желание гостьи моего повелителя – закон для меня, – слова подчёркивает наклон головы, – а ваша безопасность – мой долг. Я буду сопровождать вас.
Аня смирилась: прогулка, пусть и в сопровождении – тоже прогулка. А если нельзя спрашивать, то смотреть всё равно можно.
Странно всё-таки это выглядело. Тут и массивные из-за кожаных панцирей с нашитыми на них костяными и роговыми пластинами, бородатые собачники; юркие, франтоватый подростки – будущие «мудрецы»; слуги, в обтрёпанных одеждах; чёрные воины в запаянных доспехах. Чёрные стояли как столпы порядка в хаосе человеческого движения или … чёрные пугала – циклопы с огненным глазом во лбу. Но больше всего Аню интересовали рабы. Плевать, что Щуп прочёл её мысли. Не совсем, конечно. Сама Аня бежать не собиралась, а вот расспросить людей, расплатившись за слова едой и помощью в побеге для них – это да. И всё-таки…
Аня наново всматривается в своего охранника. До этого она его на свету толком и не разглядывала. Среднего роста, массивного сложения, в тяжёлой, медной броне, поверх которой наброшен короткий, воинский плащ из бурой овчины, крытой бурым же, толстым сукном. Штаны и рубаха на вояке тоже дорожные: из толстой бурой шерсти, на ногах – вытяжные сапоги коричневого, «кожаного» цвета. Добротная одежда без намёка на форс, разве что нож на поясе у рубаки – её нож: дорогой, из упругой бронзы. Назло что ли носит или больно вещица хороша? Волосы у Щупа седые, короткие, борода тоже коротко подстрижена, на лице – уйма храмов и все боевые.
Чем-то наёмник похож на Тадарика, но медведь из Пристепья куда добродушней, а у этого серые глаза отливают неведомой пока в этом мире сталью.
– Госпожа Анна, – они как раз проходят мимо рабов: мужчины и женщины грязные, измученные, в неопрятных обтрёпанных одеяниях. Собачники пленных не раздевают – голый раб и недели не проживёт, замёрзнет. По одежде Аня легко отличает пленённого кочевника от земледельца, а горожанина от селянина. От собачников достаётся всем.
– Госпожа Анна, – повторяет Щуп. Он старается выглядеть добродушным, но безуспешно. Сталь во взгляде и голосе ему не скрыть.
– Что-то не так?
– Всё так, – наёмник просто настаивает на примирении. – Только зря вы смотрите на меня как на дикого зверя. Я в самом деле хочу помочь вам.
– Мне?
– Вам. Вам с Иришей. Девочка не должна была оказаться здесь.
– Может быть, … – ответ расплывчат, но наёмник откровенно рад ему.
– Не должна! Я знаю, вы хотели для неё другой доли.
– Откуда …
– Откуда я знаю? От вашей землячки.
От одного упоминания об Алевтине и её предательстве Аню передёргивает, а Щуп продолжает развивать свою мысль:
– Так вот: я могу сделать то, что не удалось вам. Ириша станет лекаркой при моём отряде. Если согласится. Она будет моей …
– Ириша – ребёнок.
– Она достаточно взрослая. А я, за свою женщину, постоять сумею.
Пауза затягивается. Впрочем, наёмник и не спешит. За него – безвыходность ситуации, за него – время и ответ ему нужен не сегодня.
– Вы неплохо её обучили, – гасит командир паузу комплиментом. – А хозяев я уговорю. Девочка им без надобности.
Но Аня не слышит спутника. Трое мужчин в длинных одеяниях и в окружении отнюдь не рядовых собачников (уж в этом-то она разбирается) осматривают захваченных людокрадами рабов. Чернобородый, Сивый и …
– Кого вы привели? Я вас спрашиваю! – разоряется Сивый, брызгая слюной. – Кого? Разве это носильщики? Да они сами себя едва волокут!
– Собак тоже надо кормить, – пытается сбить его напор один из собачьих старшин.
– Кормить? Чем? Костями? Половина этого, двуногого стада до Белых гор не дойдёт! Особенно бабы.
– Бабы в Белых горах и не нужны … – пытается оправдаться собачник, – а мужчины вон какие, крепкие…
В эту милую беседу людоедов, как камень в парадную витрину и врезалась Аня:
– Приветствую тебя, маг Сириус! Так вот значит где пересеклись наши пути?
Не важно, что в Питере борода у мага была чёрной, а здесь – седая. Краски для волос в любом случае покупались в Питерском магазине. Слишком уж «радикально» смотрелись оба цвета: как прошлый, так и настоящий. Зато лицо «старца» Аня ни с каким другим не перепутала бы. К гадалке не ходи, маг знал о ней, и всё-таки в первое мгновений отшатнулся от неожиданности, но тут же взял себя в руки:
– Молчи, женщина, – уронил он с подчёркнутым презрением.
– Ты заманил сюда моих друзей и погубил их, а теперь говоришь: «молчи»? – что-что, а молчать Аня не собиралась. На лицо Седобородого легла мина снисходительного презрения:
– Твои друзья были для тебя хуже врагов, и ты негодуешь, что я избавил тебя от них, глупая женщина?
– А ты значит лучше их? И твои… Кто они? Друзья или добровольные рабы…
Рука наёмника сжимает её плечо. Аня стиснула зубы, чтобы слова не превратились в крик. Лицо её оппонента осветилось масляным блеском откровенного самодовольства:
– Как же ты глупа, женщина со своими незрелыми словами и мыслями. Только выгода привязывает людей. Только сила держит их в повиновении.
Рука Щупа ослабла и пользуясь этим, Аня бросила как вызов:
– А что держит в повиновении тебя? Страх или надежда добыть красный камень? – Девушке показалось, что она слышит хруст своих костей, в глазах потемнело и лишь хватка палача не дала ей упасть. Сириус роняет слова просто захлёбываясь от презрения:
– Дура и мерзавка! Дрянь! Да таких как ты, в твоём мире, двенадцать на дюжину и их счастье, что они оказались чуть-чуть умнее тебя!
Аня скрипит зубами и от боли, и от ярости, перекрывающей боль. Пусть только наёмник ослабит хватку… Хватка слабнет и:
– Ты прав, мудрец, – в горле клокочет, – таких как я – двенадцать на дюжину и в этом спасение моего мира. А таких как ты – единицы. И в этом спасение вашего мира!
– Заткнись, потаскуха! – верещит Сивый, бросаясь на девушку с кулаками. Рывок в сторону – и Аня едва удерживается на ногах, а её страж перехватывает руку учёного мужа.
– Глупая девка! – Седобородый по крайней мере лицо не теряет. – Не будь ты так нужна Повелителю…
– Скормил бы меня псам, как Мишаню? В этом вся ваша мудрость? – В глазах опять потемнело от боли. А ведь наёмник всего лишь сжал пальцы покрепче.
– Тварь! Дрянь! Паскуда! – Сивый скачет вокруг неё, пытаясь достать кулаком.
– Довольно! Прекрати! – Пытается перекричать помощника Сириус. Бесполезно. Сивый давно отвык сдерживать себя. – Щуп! Уведи девку!
Опять рывок. Отброшенный воином Сивый верещит, захлёбываясь от гнева и обиды, а наёмник уже волочёт Аню прочь. Девушка даже не пытается сопротивляться. Может быть поэтому пальцы, обхватившие её плечо с надёжностью наручников боли уже не причиняют?
– Зряшный спор, – бурчит охранник, когда хозяева не могут его услышать.
– Извини. Не сдержалась, – сквозь зубы бормочет Аня растирая плечо, наливающееся болью от багровых отпечатков ладони воина.
– Зря! Такие слова не говорят вслух.
– Потому что они и так всем известны? Согласна. Зря.
Взгляд собеседника кажется готов пронзить её, как стальной клинок, но … спокойствие девушки отнюдь не показное:
– Неужели вы действительно ничего не боитесь… – спрашивает мужчина так, будто размышляет вслух.
– Прости, наёмник, но я уже мертва. Чего мне бояться? – Ни издёвки, ни вызова. Просто констатация факта, но её охранник вдруг отводит глаза, повторяя:
– Зря вы так, госпожа Анна. Плохо вы их знаете. Это же такие твари …
«Такие твари…» – профессиональный предатель и убийца считает своих хозяев «такими тварями»! Впору рассмеяться, если бы …
Вечером были крик. Такой, что душу вынимало. Ириша прижавшись к Ане, всхлипывала сдавленно. Девочку трясло непрерывной, мелкой дрожью.
– Что с тобой?
Огромный, полнящиеся ужасом воспоминаний глаза, сдавленный шёпот:
– Они их живьём… А потом собакам …
– Фашисты! – рычит Аня, догадываясь о том, что и как происходит совсем, совсем рядом.
– Совершенствование в великом искусстве требует упражнений, – с не меньшим возмущением подаёт Блонди голос из своего угла.
– В искусстве убийства? Так это к Щупу! – огрызается Аня.
– В великом искусстве создания Сааху! – голос дочери мудреца дрожит от благоговения. – Только избранные владеют им в полой мере и мой отец станет таким избранным, когда Повелитель обнимет его!
– Искусство создания Сааху? – в памяти всплывают картинки из деревянной книги Сивого. – Они же людей, живьём потрошат!
– Рабов, – упрямо уточняет Блонди. – Раб должен служить господину всем, что у него есть. Эти недостойные должны быть счастливы…
– А если тебя так?
– Я – избранная …
– Заткнись! – рычит Аня сжимая кулаки и надвигаясь на «порядочную девушку». – Или я тебе всю морду…
Её оппонентка в испуге прикрывает руками голову, забиваясь в самый угол. Но стоит Ане отвернутся, тявкает ей в спину:
– Ты безродная и непочтительная баба! Мой отец…
– Выродок и либераст! – окончательно срывается Аня, подсознательно мечтая хотя бы чуть-чуть заглушить крик терзаемых. Блонди опять вжимается в угол, шипит чуть слышно, но с вызовом:
– Мой отец – великий! А я – избранная!
Аню трясло всю ночь и весь день. Дорога после стоянки ухудшилась Повозку так и кидало от камня к камню. Вечером же, к её повозке заявился сам Сивый. Его сопляки волокли дрова, для нескольких костров, оставили козлы под столешницу. Другие отроки привязывали к доскам трёх обнажённых, обессиленных и от того безвольных рабов: двух женщин и костлявого старика. Глумливые улыбочки блуждали по лицам малолетних палачей и их учёного наставника.
На глаза Ане и под руку попалась ухватистая дубинка. Она лежала в разгорающемся костре.
– Или вы уберётесь, или я размозжу тебе голову. Именно тебе.
Самое страшное – Аня ничуть не сомневалась в том, что сделает это. Как говорил Маугли: «Шевельни только усом, скотоубийца, и я забью тебе в глотку Красный цветок…» Может действительно стать «человеком» можно только после того, как побьёшь «собаку»? Кстати, головня в её руках тоже дымится. Похоже, Сивый что-то почувствовал. Да и «шакалята» его заробели.
– Дикари, – бурчит он чуть слышно. – Дикие люди из дикого мира. Придёт время и наш Повелитель согнёт ваши непокорные шеи … – Он пятится, с опаской косясь по сторонам. Чуя робость учителя, сопляки растаскивают два из трёх костров, тащат в темноту, свой страшный инвентарь.
– Именно так. – Щуп на этот раз появляется с опозданием. – Шевелись, мелюзга.
«Мелюзга» при его появлении не просто «шевелится», она бежит. Но разве от такого убежишь? Прыжок, и наёмник перехватывает одного из подростков. У пацана от страха подгибаются ноги.
– Куда? Дрова принесли. А воду?
– Вода в бурдюке, в повозке, – вступается за слугу Аня.
– Тогда порядок. Мог бы и сам сказать. – Получивший свободу отрок опрометью скрывается в темноте.
– Что ты себе позволяешь? – пытается хорохориться Сивый. Присутствие командира охраны частично возвращает мужчине привычную самоуверенность.
– Уважаемый, – фамильярно перебивает его Щуп, – ты хочешь, чтобы Слуга нашего господина лично приказал тебе не тревожит его слух предсмертными криками и не мешать ему предаваться мудрым размышлениям, как это было вчера? – Краем глаза наёмник видит, как Аня потихоньку подкладывает свою дубинку в разгорающийся костёр. И мысленно хвалит себя: он правильно сделал, дав пленнице возможность отступить без потери чести. Жаль его собеседник не оценил предложенный ему почётный выход.
– С каких это пор Слуга беседует с тобой наёмник?!
– Я вижу. Вчера Слуга морщился, когда до него долетали крики. Он давал мне распоряжения по поводу каравана.
– Ты стал позволять себе слишком много, – Сивый не может молчать, но и не оценить предупреждение – тоже. – Наш Господин узнает о твоём своеволии! Я обязан обучить отроков, доверенных мне…
– Научит, как же! – у Ани тоже нет сил смолчать. Хорошо хоть хватило выдержки дождаться, когда её враг уйдёт.
– Вы слишком много позволяете себе, госпожа Анна, – прерывает её наёмник.
– Возможно, – что-что, а оправдываться или жаловаться своему тюремщику Аня не намерена. А вот у её собеседника нервы похоже начинают сдавать:
– Госпожа Анна, я понимаю, что вам жалко этих дикарей, но большинство из них очень скоро умрут сами по себе. Какая разница кто обгложет их кости: наши псы или дикие звери? Что касается криков, то… обещаю: больше вы их слышать не будете. Но Путник прав: он должен научить отроков…
– Чему? Потрошит живых людей или делать из них Сааху? – вопрос сопровождает кивок в сторону чёрного воина, оказавшегося ближе всего.
– Сааху? Вы знаете? Но…
– Поймите, господин Щуп, вскрывая живых людей ничему научиться и ни чему научить нельзя. Кроме жестокости. – Аня с трудом удерживается от гримасы отвращения. – Я резала трупы. Иначе лечить не научишься. У нас ни один покойник не ложится в землю целым – таков последний дар мёртвых живым, но именно покойник. Как можно нанести безупречный разрез, если тело под ножом дёргается от невыносимой боли?
– Дёргается под ножом? – Короткая пауза и Ане кажется, будто наёмник в мыслях зрительно представляет ситуацию. Короткий кивок. – Я понял о чём вы: Путник не может ничему научить этих сопляков.
– Ни научить их, ни научиться самому.
Опять пауза и поди догадайся: что за картинки проплывают перед внутренним взором профессионального убийцы:
– Вот как? Хорошо. Не мне о нём сожалеть. Так о чём я? Да! Госпожа Анна скоро дороги станут совсем никудышными. Повозки придётся оставить…
– Мы пойдём пешком?
– Я приготовлю носилки…
– Ехать на людях? Лучше уж на лошади…
– Можно и на лошади. Я приготовлю двух лошадей: вам и госпоже Ирише. Ещё одна пойдёт под вьюками.
– Как скажете, командир.
Ещё через три дня – остановка на пол дня. Собачники пригнали рабов. Другая орда. Ещё через два дня – опять, третья орда. А ещё через четыре дня караван вышел к самому настоящему городу.
Трёхметровая, каменная стена, сложенная на сухую, без раствора окружала поселение со всех сторон. Единственный проход в стене закрывали ворота из тёсанных, дубовых плах. Дым столбами поднимался из города к пасмурным, хмурым небесам, а перезвон кузнечных молотков разносился по всей округе. Возле города караван ждала очередная орда собачников, расположившихся внутри каменных же стен погоста. Тут же возле погоста два городских мастера примеряли и подгоняли бронзовую броню на боевого пса, уже одетого в дублёную кожу, растягивая и поджимая колечки, соединявшие стандартные, кованные пластины в единое изделие.
Под городом караван задержался на сутки. Повозки с волами остались в городе, как поняла Аня, дожидаться обратного каравана. Пять оставленный быков запрягли в волокуши. Остальной груз распределили между рабами и лошадьми, от чего караван вытянулся невероятно. VIP – персонам из города доставили носилки, наёмники из охраны пересели на лошадей, а подросткам и немногим слугам полагалось идти пешком.
Ане и Ирише лошадей привёл Глузд. Разбитое ребро беспокоило наёмника и командир счёл возможным подобрать товарищу работёнку полегче: следить за пленницами. Впрочем, выглядело это всё абсолютно «по-домашнему». В пути наёмник ехал рядом, на привале смотрел за лошадьми, ставил палатку, приносил дрова и воду, по утрам навьючивал вещи на лошадей. Спал он, за палаткой, с наветренной стороны, завернувшись в тяжёлый, длинный плащ из двойной овчины. По такому же плащу получили и девушки. Ириша, как служанка готовила кашу на всех.
Первые дни верхом дались Ане нелегко. Расслабилась в повозке, отвыкла. Впрочем, и втянулась она достаточно быстро. Всё-таки два месяца в седле, пусть и по пол дня – тоже кое-что значат. Глузд даже сам предложил девушкам небольшие прогулки вне каравана.
Дорога упорно ползла вверх, в гору. Утреннюю изморозь сменил глубокий снег. Тропу для носильщиков и лошадей прокладывали быки с волокушами, нагруженными дровами, сухими, облиственными вениками, бурдюками с зерном. Аня отчего-то вспомнила, что «мех» и «мешок» почти однокоренные слова.
Наёмники шли и ехали впереди, чёрные воины прикрывали тыл, внутри каравана кружили псы. Их теперь кормили по утрам замёрзшими на ночёвке рабами. Бронированные твари просто лоснились от сытости.
Но вот и перевал. За ним – спуск и долина. Именно с перевала Аня впервые увидела снежных обезьян. Семеро тварей (сверху это было прекрасно видно) рвали на части какую-то четвероногую, рогатую скотинку. Завтракали. Глузд придержал коня:
– Завтра поохотимся.
– Зачем?
– Мясо собакам.
Мясо… На одной из волокуш свалены трупы замёрзших в пути рабов, на другой – две разрубленные на куски лошадиные туши. То ли сами пали, то ли дорезали бедолаг. Человечина – собакам, конина – людям.
Охота не задалась. Обезьяны учуяли собак раньше, укрылись на скалах и кидались оттуда камнями и снегом. Охотники отстегали псов плетьми.
Казалось бы, какой толк бить по кольчуге? Но здоровенные твари, способные руку человеку перекусить, визжали и скулили так, что даже жалко их становилось. Не иначе сознавали своё унижение и справедливость хозяйского гнева.
Ночевать на этот раз пришлось на тропе, а утром, с рассветом продолжить путь.
Следующее место для ночёвки оказалось более удачным: камни прикрывали он ветра, снега почти нет, потеплело, а рядом – оказалась стоянка пастухов-псоглавцев.
На этот раз собаки не оплошали. Ночью обезьяны попытались напасть на овец, а наткнулись на бронированных псов. Визг и рёв стояли на всю округу. Утром наёмники добавили к постепенно размораживающимися человеческим трупам три изорванные и обглоданные обезьяньи туши. Между камнями валялись изгрызенный кости обезьяньих лап, головы с ужасающими клыками и клочья белой шерсти.
Псоглавцы кланялись, униженно благодарили за защиту. Одеты они были в длинные, до земли плащи из овчины шерстью вверх, похожие на бурки. Вставки и отделка из цветного и белого меха свидетельствовали, что чувство прекрасного не чуждо человеко-зверям. В общем, люди как люди, только с собачьими головами.
Вооружение пастухов состояло из коротких копий с кремневыми наконечниками, на поясе у каждого висел кремневый нож и кремневый же топорик на длинной ручке. Не иначе, отбиваться от обезьян.
А вот Ириша умудрилась с аборигенами даже поболтать. И не один раз. После вечернего разговора она примчалась к Ане крайне возбуждённая:
– Они ячменя просят, а им только размол дают!
– Понятно.
Ячмень в поклаже был. Им Глузд подкармливал лошадей на ночёвках. В платок, девушка отсыпала где-то с литр зерна, надеясь, что наёмник не заметит недостачи. А если заметит?
– Скажу, что просыпала нечаянно, – успокоила она себя вслух. И тут же рассыпает где-то с четверть горсти зерна между камнями, так, чтобы каждое зёрнышко заметно было.
– Они раньше выше в горах жили, а когда люди из долины ушли – сюда перебрались. Там, ниже даже дома остались. И поля. Только у них семян нет. Засеять нечем…– спешила поделиться новостями юная разведчица.
– Я поняла, почему им цельное зерно не дают, – перебивает помощницу Аня. – Хоть так Чёрным напакостим. Уже приятно. Только будь осторожна. Ладно?
Конечно Глузд рассыпанные зёрна заметил, но ворчать не стал. Наёмник принёс свежей баранины, несколько палочек и тут же приступил к её приготовлению. Ежедневная пустая каша мужчину похоже тоже утомила. Баранов охрана честно выменяла у пастухов на размол. Во владениях Чёрного повелителя, так же, как и везде, грабитель стоял вне закона.
Утром – в путь: через, пока ещё относительно тёплую, горную долину, через мелководную по холодному времени, горную речушку и опять вверх, на следующий перевал.
В следующей долине кипела жизнь: грязные, обросшие люди в вонючих, лохмах овчинах стелили в русле горной речки свежие, овечьи шкуры. С других шкур, грязных, мокрых, хорошо полежавших в воде, рабы сбривали обсидиановыми бритвами шерсть, тщательно собирая каждый клочок на грязной же овчине. Вода с шерсти стекала в реку.
– Золотоносная река, – пояснила Аня Ирише. – Я о таком в книгах читала. В шерсти запутываются крупинки золота. Теперь шерсть подсушат, сожгут, золото аккуратно отмоют от золы и отправят в переплавку.
– У вас тоже так делают? – спросил Глузд. Золото наёмника заинтересовало.
– Раньше делали. Сейчас нам столько золота надо, что никаких овчин не хватит. У нас породу на драгах отмывают. Получают шлих – тяжёлый песок с золотом. А уже из шлиха золото химически выделяют. Или ртутью, или синильной кислотой – то и другое растворяет золото, то и другое – сильнейший яд. Потом золото выпаривают, как соль из воды. Ещё я читала, что золото можно свинцом извлекать.
В золотой долине караван уменьшился. Здесь остались часть рабов-носильщиков, часть зерна с размолом и несколько мальчишек-учеников. Здесь же оставили самых слабых лошадей. На отдых. Чтобы забрать на обратном пути.
И опять в дорогу: подъём, перевал, спуск, пастухи с овцами, охота на снежных обезьян. Вот уж кого не жалко. Эти твари жрут всех, кого поймают: диких коз, домашних овец, людей, псоглавцев и даже друг друга. С перевала Аня видела драку двух обезьяньих орд: большая напала на меньшую, прижав к скалам. Какое-то время твари дрались, катались, сцепившись по снегу, грызлись, как огромные псы, молотили друг друга кулаками и зажатыми в кулаки, подвернувшимися камнями. Прорвавшись через кольцо, часть атакованных – бежали, остальных победители прикончили, разрывая зубами животы, вытягивая и пожирая внутренности умирающих. Так же они разделали и всех убитых. Туши победители унесли с собой. Хищники они хищники и есть.
Подъём-спуск-долина, подъём-спуск-долина…
Примитивные шахты, напоминающие ямы, курящиеся земляные кучи, в которых обжигают руду, домны, мало отличимые от каменных куч. Здесь Чёрные тоже оставили зерно, рабов и несколько мальчишек-надсмотрщиков. И опять в путь через горы, вверх, к вечным снегам.
От огромного когда-то каравана почти ничего не осталось: три быка с волокушами, наёмники на лошадях, чёрные воины, десяток псов, с пол сотни рабов-носильщиков: самых сильных и здоровых, трое носилок с VIP – персонами и эскортом из дюжины мальчишек-прислужников. Ну, и Аня с Иришей верхом. Под снегом даже камней не видно.
Каменные дома в селении псоглавцев для тепла облеплены снегом и напоминают огромные сугробы. Белые струйки дыма чертят вертикальные полосы в небесной голубизне высокогорья. Всё как в том видении. У хижин прохаживаются взрослые псоглавцы в длинных плащах из овечьих шкур, играют дети. Эти аборигены зерна уже не просят. На такой высоте сеять смысла нет. Ириша рассказала, что хозяева разрешили Агрху остаться здесь. В запретную долину дороги ему нет, а родное селение монстра совсем недалеко. Всего-то неделя пути.
Смешной он всё-таки этот Щуп. С Ани глаз не спускает, боится, чтобы не убежала, а Иришу в упор не видит. Так же, как хозяева не замечают Агрха. Недочеловеки они для «настоящих людей», что псоглавец, что девочка. А зря.