Три дня. Мне осталось жить три дня. Так сказал врач. Причина - рука, которая даже не болела. Хотя... Он поставил условие: если через три дня я дам согласие отрезать руку, то буду жить, если нет - умру. Безоговорочно. Он говорил вполне серьёзно. Не запугивал, не уговаривал, а просто поставил перед фактом.
Я побрёл домой через парк, смотря под ноги и ничего не замечая вокруг. И тут чей-то звонкий голосочек вывел меня из тягостного состояния:
- Смотри, бабушка, какой красивый цветочек, а в нём кто-то сидит! -- маленькая рыженькая девочка со смешными торчащими хвостиками, затаив дыхание, стояла на коленках перед кустиком с сочными резными листьями и небольшими жёлтыми цветами.
- Этот цветочек - одуванчик, миленькая, а в нём сидит не кто-то, а шмель.
- А ты оттуда хорошо видишь? Точно шмель, бабулечка?
- Точнее не бывает, - столько нежности и ласки в голосе я никогда раньше не слышал.
Я постоял невдалеке, наблюдая за счастливым ребёнком, потом присмотрелся к одуванчику. Действительно, он очень красивый. Когда, набрав нектара, мохнатый гость улетел, девочка наклонилась над цветком, понюхала и, подняв довольное личико с жёлтой точкой на носу, произнесла, покачивая от удовольствия головой: "Как божественно пахнет!" Не только её бабушка и я, но также ещё несколько прогуливающихся по парку, заулыбались и закивали в знак согласия, повторяя её слова.
И тут я почувствовал то, на что никогда раньше не обращал внимания: тонкий пьянящий аромат вишни, сладкий - сирени, божественный - пышных пионов, еле уловимый - луговых трав... Вдохнув, мне не хотелось выдыхать, оставаясь как можно дольше наедине с чудесными ароматами.
Я осмотрелся. Лёгкий ветерок, запутавшись в ветвях вишен, осыпал лепестки, которые, падая, ложились белым пушистым покрывалом на изумрудную траву.
Яркое, но ещё не палящее, майское солнце обласкало меня с ног до головы, лучиками погладив по волосам.
Я зажмурился от накатившего счастья - просто стоять вот так посреди городского парка, просто слышать разноголосое пение птиц, звучащее, как самый слаженный виртуозный оркестр в мире, просто дышать мгновениями весны... просто быть живым...
Мне всего двенадцать лет, но такое важное решение - продолжать жить с одной рукой или умереть с двумя, я должен принять сам. Казалось бы, здесь нечего даже и рассуждать, ведь люди живут и вовсе без рук. Так почему же я продолжаю обдумывать слова доктора, почему я не могу просто согласиться на операцию? Я не могу объяснить, но чувствую, что здесь не всё так просто, как кажется. Что-то есть ещё, и очень важное.
И вдруг, доселе незнакомое мне чувство, о котором лишь читал в любимых книгах о смертельных приключениях, но с которым ещё никогда в своей недолгой жизни не встречался, овладело мной. Перехватив дыхание в горле, оно опустилось ниже и стало жечь сначала в сердце, потом в груди, а затем, разрастаясь всё шире и шире, поглотило всё моё существо. Кровь превратилась в огонь желания и побежала по венам и сосудам, выстукивая в висках и в сердце только одно: жить! жить! жить!
Пролетели три отпущенных мне дня. Всё это время острое желание жить не покидало меня ни на миг, да я и был этим желанием.
Я шёл на приём уверенной поступью с принятым в мучительных раздумиях решением.
- Ну, и что ты решил? - не поздоровавшись, с порога спросил доктор, с любопытством глядя на меня.
До того, как произнести ответ, я сделал большой вдох и задержал дыхание, затем выдохнув, бытро проговорил:
- Я не согласен отрезать руку.
Человек в белом халате пристально посмотрел, подняв вопросительно одну бровь.
- Ну что же. Тогда должен сказать, что ты... - я был готов услышать смертельный приговор, - ты... будешь жить! - широкая лучезарная улыбка осветила его немолодое лицо, обрамлённое седеющей "профессорской" бородкой, - Ты прошёл испытание. - глядя на моё удивлённое лицо, после небольшой паузы, доктор объяснил, - Видишь ли, голубчик, ты согласен только на полнокровную жизнь и тебе легче умереть, чем принять какие-то ограничения свободы. Ты показал, что не испытываешь страха перед лицом смерти. Это и была проверка твоего отношения к величайшим дарам - жизни и смерти.
Не помня себя от радости, я выбежал на улицу и подставил лицо утренним лучам, закрыл глаза и... проснулся! Причём, проснулся с такой жаждой жизни, с такой любовью к ней, которую больше никогда, даже в минуты смертельной опасности в реальности, потом, во взрослой жизни, не испытывал. Помню, как считал дни, засыпал и просыпался с вопросом: "А вдруг и вправду, у меня осталось всего три дня жизни?" Но, почему-то совсем не было страха. Вместо него - какая-то непостижимая и необьяснимая уверенность, что я вообще никогда не умру, и прекрасное, но уже мягкое и доброе, всеобъемлющее желание - просто жить на таком чудесном белом свете...