Ее всегда немного это мучает: как так получается, что она никак не может запомнить дату? Нет, есть официальные источники, есть книги по истории, есть новости, календарь и напоминалка в телефоне, в конце концов. Некоторые политические организации даже проводят мероприятия, посвященные этому дню. Но всякий раз ничего из этого не срабатывает. Просто, гонимая подсознательным чувством вины, она встает рано-рано, идет на кухню варить вареники, а потом, перемазанная мукой и липким тестом, просто случайно смотрит в окно. И видит. И вспоминает. И…
- Мам, я сегодня в школу не пойду, - не заходя в кухню, с порога объявляет ее старшая, Оксана. – И завтракать я не буду. И вообще, пока не беспокой меня.
Она кивает, не отрывая взгляд от окна. Там, сияя на солнце, переливаясь всеми оттенками крови, медленно течет река маков. Начинается у калитки, делает петлю по огороду, обходит дом кругом, подтекает к сараю и другим хозяйственным постройкам. Да, на улице ничего нет – но обольщаться не стоит: все соседи уже в курсе. А, значит, знает об этом – или узнает в ближайшее время – все село. И сразу поймет причину. И они опять… опять будут изгоями. Кривые взгляды, шепоток за спиной, тыканье пальцем – вон она, та, такая, которая… у кого на руках кровь.
- Мам, я на улицу! – из коридора восхищенно кричит ее младший, Костик.
И она снова кивает головой, не отворачиваясь от окна.
Оксана ненавидит эти цветы, задыхается от их запаха. От одного прикосновения к ним ее обсыпает так, как может обсыпать только хронического аллергика на сильнейший раздражитель. А вот на Костика маки не действуют. Он играется с ними, разговаривает, гладит руками, иногда даже целует или просто зарывается в них лицом. Она бы, пожалуй, этому порадовалась, решив, что маки уйдут вместе с ней, не останутся детям как наследство… Но ведь именно Костик первым нашел Славу тогда, на балконе. Может быть… Может быть они теперь так общаются?
- Зачем ты ему разрешаешь? – за спиной раздается злобное шипение. Видимо, Оксана увидела из окна и не усидела. – Забери его оттуда немедленно!
- Сама забери, - устало парирует она. – Если так хочешь.
- Он твой сын! – шипит Оксана.
- И твой брат.
Дочь вылетает из кухни, хлопая дверью так, что дрожат окна.
Несколько секунд она думает о том, что им опять придется переезжать – а потом понимает, что никуда они не поедут. По крайней мере, пока. По своей воле. Они и приехали сюда в надежде, что все останется там, на прежнем месте жительства… Она до последнего верила, что не причастна, что это все – из-за Славы, что маки уйдут вместе с ним. И в новом месте у них начнется новая жизнь.
Красная река за окнами течет и течет, сияет и пахнет, сладко и кроваво. Пройдет неделя – и цветы повянут, почернеют, сгинут. С ними сгниет и сгинет все, мимо чего они сейчас проходят, оставив после себя выжженную землю и тяжелый, гнилостный запах. Ух, как вопила тетя Валя, уборщица, когда у них начинала обваливаться штукатурка у входной двери!
Она закрывает глаза. Слез нет, их давно уже не осталось.
Славик хотя бы воевал. Брал в руки оружие. Проливал кровь. Но ведь Славика больше нет. А маки остались. И останутся с ней навсегда.
Иногда она пытается молиться, иногда – угрожает. Но чаще всего пытается торговаться. Аргументы у нее одни и те же. Как и одни и те же оправдания.
В конце концов, сколько это должно продолжаться? Есть же книги по истории, есть документы, есть официальная статистика, исследования, статьи. Все всё знают. Все всё забыли и простили. Да и что такого особенно страшного она сделала? Лайкнула несколько постов, несколько репостнула. Оставляла комментарии – как все. Не ушла от Славика, когда его призвали. Пару раз жертвовала деньги на самые актуальные нужды. Один раз сходила на митинг.
Она смотрит в потолок, пытаясь увидеть небо. Где-то там должен быть Бог. Должен быть и слышать. Слышать просьбы, молитвы, оправдания.
Но Он ее не слышит. Он уже давно никого не слышит. Не слушает больше. Потому что всему есть свой предел. И Его терпению и всепрощению тоже.
По всем миру, из года в год, миллионы алых рек текут и текут, переливаясь всеми оттенками крови, источая тяжелый, сладко-пряный запах, пока не превращаются в гниль и плесень, убивая все, к чему прикасались. И теперь так будет до скончания века.
Аминь?