На первом курсе я дружила со Светой Цветковой, сидела с ней рядом на лекциях. Вместе мы готовились к сессиям. Она жила в общежитии, бегала на лекции в старом пальтишке с чужого плеча с двумя тетрадками под мышкой. Она часто бывала у меня дома, где я жила на квартире у своей тёти Анюты.
Как-то на перемене к нам подошли два наших студента из другой группы Лёва и Толик и пригласили в гости к Толику. Так мы стали дружить вчетвером. У Толика слушали музыку, он научил меня играть в шахматы. Он жил с родителями на Комсомольской улице, в двух кварталах от института. Родители его были преподавателями – пожилые и очень интеллигентные люди. Мы вчетвером сидели у Толика допоздна, потом он провожал нас по переулку Мандельштама и Папалекси до угла и возвращался домой. Дальше мы с Лёвой провожали Свету до общежития и шли пешком до моего дома. Однажды недалеко от моего дома я заметила целующуюся парочку и сказала Лёве:
- Знаешь, когда я шла к Толику три часа назад, эти парень с девушкой вот также стояли на этом месте.
На это Лёва заявил благоразумно:
- Вот когда ты кого-нибудь полюбишь, будешь точно также часами стоять, не замечая времени.
Лёва жил на улице Лазарева, на Молдаванке. Как-то он пригласил меня к себе домой. У Лёвы был проигрыватель и пластинки с удивительной и прекрасной музыкой Брамса. Вспоминается крошечная проходная комната с низким потолком, и до сих пор в моих ушах и в душе звучит эта незабываемая музыка. Наша дружба с Лёвой и Толиком длилась два года.
Оглядываясь назад, сквозь призму времени, я понимаю теперь, что нравилась Толику. Однажды на втором курсе он даже пригласил меня на свидание, и мы с ним долго гуляли по обрывам где-то в районе моря. И в театре однажды были. Я даже запомнила, что смотрели пьесу «Живой труп». Прощаясь, мы пожимали друг другу руки как хорошие друзья. Но он никогда не делал даже попытки меня обнять или поцеловать. И я не испытывала к нему никаких чувств, кроме дружеских.
Митя мне нравился гораздо больше. Общались мы с Митей только по учёбе. Но я переживала за него, а он – за меня. Бывало, он мне подсказывал правильный ответ на зачёте по черчению. Мы три года были рядом на всех семинарах и болели друг за друга, радовались и огорчались одинаково. Он всегда оставался верен своей Кате и никогда не позволял себе переходить со мной границы дозволенного.
Митя выделялся среди всех студентов как-то особенно, тем, как убедительно он говорил, как уверенно и ярко выступал на студенческих собраниях. Нам повезло – мы были студентами в замечательное время, которое позже назвали «хрущёвской оттепелью». Вместе со всей страной мы гордились первыми спутниками, первым космонавтом, мы верили в победу коммунизма и хотели его строить своими руками.
Вспоминается самый яркий день 12 апреля 1961 года. Мы сидим на лекции в 29-й аудитории. Вдруг распахивается дверь, в неё заглядывает аспирантка кафедры физики Рита и восторженным, громким, срывающимся от волнения голосом сообщает:
- Человек в космосе! Только что объявили по радио!
В самом деле, к нам в аудиторию доносится торжественный голос диктора Левитана:
- Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Сегодня впервые в мире осуществлён запуск космического корабля «Восток» с человеком на борту!
Можно ли в такие минуты спокойно слушать лекцию по общей физике?! Мы все вскакиваем и выбегаем в коридор, слушаем Левитана, обнимаемся, радуемся, повторяем имя первого космонавта Юрий Гагарин. Наши сердца учащённо бьются от необычайного волнения и счастья. На большой перемене мы – Митя, Алёша, Галя, Света и я – собираемся на нашем любимом месте, во внутреннем дворике института, и обсуждаем это необыкновенное событие. Мы гордимся нашей страной, лучшей в мире!
После занятий мы идём в город. На площади Советской Армии мы видим толпу вокруг афишной тумбы. На самом видном месте наклеена афиша, сообщающая о предстоящей лекции: «Когда человек полетит в космос» - большие чёрные буквы и чуть ниже от руки чернильным карандашом: «Уже полетел 12 апреля ! Ура!». Лекция должна была состояться в Доме ученых 14 апреля. Возбуждённые одесситы, молодые и пожилые, студенты, школьники подходят к тумбе, читают, улыбаются, смеются. Это какое-то всеобщее счастье.
В подражание своей любимой поэтессе Лесе Украинке я сочиняю восторженные стихи на украинском языке:
« Я йду назустріч сонцю,
все навкруг поломеніє,
і така ж, як промінь, чиста,
золота у серці мрія.
Хочу я, щоб в серці кожнім
промінь сонця запалав.
Все тоді людина зможе,
всі запони подола!».
Эти стихи так и остались в моей записной книжке, никто, никогда их не слышал. Зато с каким восторгом слушали и читали мы стихи Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Булата Окуджавы! Какие песни пели!
У Мити был красивый, сильный голос. Мы вместе пели в студенческом хоре. Разучили красивую песню о Киеве. Митя был солистом, а мы пели припев: «Ой, Дніпро, Дніпро – крил орлиних змах! Київ мій, славний у віках».
В марте мне исполнилось 18 лет, и я пригласила свою группу на день рождения. Тётя испекла большой торт «наполеон». Пришли мои друзья и, конечно, Митя. Они подарили мне настольную лампу с зелёным стеклянным абажуром на высокой ножке. Света сказала мне шепотом, что лампу выбирал и покупал Митя на деньги, собранные в складчину. Под этой лампой я выполняла сложные задания по черчению. И потом много лет эта лампа верно нам служила.
Моей лучшей подругой теперь была Галя Панькова. Она была старше меня на два года, очень красивая, самостоятельная. Я относилась к ней, как к старшей сестре, во всём считалась с её мнением. Мы с Галей дружили много лет и после окончания института. В день моего рождения мы с утра вместе покупали продукты. Она помогала делать бутерброды. Не помню, что мы ели, но зато мы пели, танцевали, и было весело.
На третьем курсе Лёва перевёлся в политехнический институт. А к нам перевёлся из института связи Игорь. Его называли по-одесски Гариком . Он и был настоящим одесситом – весёлым, общительным, всегда в центре внимания, всегда готовым рассказать анекдот или совершить какой-нибудь необычный поступок. В колхозе мы познакомились и начали встречаться. Оказалось, что у нас много общего – воспитание, взгляды на жизнь. В то же время, вкусы у нас были совершенно разные. Но было притяжение душ.
Когда тёти Анюты не было дома, он легко впрыгивал в нашу комнату на первом этаже через открытое окно. Это чтобы не обходить через парадную, звонить, а потом ещё идти через огромный, тёмный общий коридор. В этой квартире жили ещё две семьи, но брат тёти Анюты ухитрился за счёт общего коридора соорудить отдельную кухню и туалет. В маленькой кухоньке, где невозможно было повернуться, мы стояли в обнимку и целовались.
Все свободные вечера мы проводили вместе, гуляли по одесским улицам в любую погоду, не замечая ни луж под ногами, ни ветра, ни дождя. На прощанье целовались в моём подъезде.