Так начиналась жизнь

 ТАК НАЧИНАЛАСЬ ЖИЗНЬ


     Поезд вез меня из Мурманска в Москву. Я ехал, можно  сказать, в никуда и практически без денег. Это был август месяц 1983 года. Перспективы никакой. Моя рыбацкая эпопея нежданно-негаданно закончилась. Одна из причин моего увольнения из «Мурманрыбпрома» заключалась в том, что мне задробили визу по причине службы в рядах Военно-морского флота на режимном корабле, на пять лет. Мне хотелось ходить в загранку. И теперь эта мечта была похерена особым отделом. А ходить в сугубо внутренних водах меня не вдохновляло. Моя романтическая душа стремилась и звала в путь-дорогу к новым жизненным реалиям и вершинам. К новым испытаниям самого себя и к новым познаниям нашего прекрасного ни на  какой другой не похожего мира.
     По прибытии в Москву я долго не думал, я поехал к своей сестренке Верке. Верка
жила в Подмосковном  Фрянове. На оставшиеся шиши-гроши добрался до поселка.
Рыбак и без денег. Деньги я промотал в отпуске, а приехав из него – сразу уволился.
Так что я оказался без средств к существованию. Вся надежда на Верку. Она не даст пропасть. Верка не подведет. Верка родная сестра. Она с детства воспитывала нас с братцем. Шпиговала нас, учила уму-разуму. Да разве нас научишь чему-нибудь! Если мы лет с девяти-десяти винцом причащались. Вот… так и пошло. Но до крайности не опускались. А то: зря что ли я на флоте три года отслужил? Нет! – не зря! Понял я, что надо стремиться к лучшему и свою судьбу устраивать самому. Помнишь?!

…Тогда я понял: Все же жизнь полна.
Полна, как тот плафон с морской водою.
Вот скоро Наша явится Весна
И мы домой отправимся с братвою.

Мой пересохший рот,
Истерзанный желудок.
Испарина на лбу,
В глазах моих туман.
Схватившись за живот
Пусть тащится ублюдок,
Но я не пал в глазах…
Да я вам не пацан!

Осилил я его за два присеста.
Не вырыгал, стерпел, все по уму.
А многие тогда искали места,
Чтоб выплюнуть противную слюну.

Ну вот и все! Матрос! Как есть! Моряк!
И мы, браток, такое испытали.
Привыкнешь к качке – это всё пустяк!
Вот мы от службы, кажется, устали.

А за бортом все то же: боть да боть.
Стучит волна, как сторож в колотушку.
Вернемся из похода и… ну хоть!
На девять человек возьмем чекушку?!


2



И все ж нет-нет, да вспомнишь первый шторм,
Как нас “омореманивали ” дяди.
И на столбе завидевши плафон,
Взвываю на луну, и на ночь глядя.

     Так вот, если в тебе есть, пусть тонкий, но стержень, жизнь направит тебя по хорошей
дороге, если он в тебе отсутствует – пиши пропала.
     Верка встретила меня радостно. Она всегда меня так встречала. Но когда я ей признался, что у меня нет денег и что я еду сам не знаю куда – она огорчилась.
     - Останься в Москве, - неожиданно высказалась после некоторых раздумий Верка и,
помедлив, добавила, - устроишься куда-нибудь, поработаешь, а не понравится так рассчитаешься да дальше поедешь… делов-то куча…И радужные мечты полилисть в мою голову, словно родниковые  воды в пригошни,- хрустальные и чистые. Москва!!! как много в этом слове? Но: много званых, да мало избранных.

2


     В СУ – 165 треста “Мослифтмонтаж” я устроился через бюро по трудоустройству,
где мне пообещали зарплату в 250-300 рублей. “Ничего себе! – подумал я. Да если я буду получать такие деньги, так я буду сам себе король и сват министру. Тут ни каких морей не надо”.
     Верка меня здорово поддерживала. Первое время я на каждые выходные ездил к
Веркиной семье в гости или точнее сказать на побывку. Верка держала меня в ежовых рукавицах. Так что я боялся приехать к ней пьяным или с похмелья. Выходные проходили весело и быстро. В воскресенье вечером я возвращался в общагу. Вот так началась моя жизнь в Москве, живя в большом многоподъездном доме на улице Ясеневой. Окраина Орехово-Борисова.
     Из кухонного окна нашей большой трехкомнатной квартиры виднелось небольшое полько, средь которого стоял стог сена. Полько, чудом сохранившееся на окраине  мегаполиса, примыкало к Московской кольцевой дороге. За дорогой тянулись яблоневые сады. Мне приятно было смотреть на это полько. Оно напоминало мне мою деревеньку, лето, сенокос, колхозную похлёбку, душистый чай, купание, скачки на конях
и многое другое, что было связано с моей недалекой от Москвы родиной - Горьковсокой областью. Стог был сметан по классической сенокосной схеме со стожаром и конусообразно.
     Для меня, уже пожившего до службы в общагах удивительным показалось, что общежитие это обыкновенный жилой 12-ти подъездный дом с благоустроенными квартирами улучшенной планировки, с большими холлами, холодильником и ванной; не классический образец общаги с общим туалетом, душем, постирочной на первом этаже,
общей кухней, общим коридором. Всех знаешь, всех каждое утро и вечер видишь, здороваешся. Все на этаже твои друзья да приятели. А здесь лестничная площадка и наглухо закрытые двери. Кто живет в этой квартире? кто в другой? Кто этажом ниже?
Кто выше – неизвестно. Мне хотелось общения, хотелось всех знать. В нашей трехкомнатной квартире проживали мой тезка Пашка Терехов, Саня Головин, Андрей по кличке «Зам» И в третьей редко появляющиеся субъекты Андрей и Фарид. Меня поселили в комнату с Замом. Зам парень довольно хлипкого вида, роста среднего, лицом бледноват,

3


нос крючковатый, губы тонкие, подбородок с ямочкой, глубоко посаженные красивые глаза с искоркой, какой-то смешинкой, отчего его улыбка всегда была доброй и располагающей к разговору. Зам был несколько инфантилен. Это проявлялось подчас как в его речах, так и в поведении.
     - Ребят, а из второй комнаты парня не подскажите где найти, где он может быть? – спросил я, зайдя на кухню. – Кстати, давайте познакомимся. Меня зовут Павел.
     - О, тезка, - воскликнул, подавая мне руку и немного привстав, высокий скуластый в конопушках парень. – Саня, - проговорил другой.
     - Тебя во вторую поселили?
     - Да.
     - А-а, Зам на роликовых коньках катается.
     “Интересно, - подумалось мне, - что это за «зам» такой? Спортсмен какой-нибудь?”
     - Вещи оставляй пока здесь на кухне или вон в проходной комнате… никуда не денутся.
     Весь второй подъезд нашего огромного двенадцати подъездного дома заселяли
слесари-монтажники из разных СУ треста “Мослифтмонтаж”. Мне как новому жильцу
надлежало поставить “прописку”, что я и сделал. Мы выпили разбалагурились. Как оказалось у Сашки Головина тоже имелась кличка никакого отношения в принципе к нему не имеющая. Таксист. Уродливая, смешная кличка. Но как потом выяснилось она к нему подходила в качестве надсмешки над ним. После выпивки Сашка неожиданно предложил сходить за кольцо в сады за яблоками. И мы пошли. Миновали это скошенное, хорошо убранное поле, придорожный лесок, в котором робко и благоухающе шелестела листва,
тем погожим, августовским вечером. Мы разбрелись по саду, где стройными рядами
высились пышные зеленые яблони. Пробуя на вкус сочные красноватые плоды, понравившиеся быстро обрывали и укладывали в сумки. Вскоре они были набраны и мы, не замеченные сторожами, тихо ушли восвояси.
     Когда вернулись, Зам сидел на кухне потный и раскрасневшийся. Мы познакомились.
     С Замом, Андреем Свибловым, мне жилось хорошо. Зам парень незлобивый, ненадоедливый, понимающий и простой. Постепенно я начал сживаться с московским бытом. Все упорядочивалось и утрясалось само-собой. Вот и промелькнул этот незатейливый вечер в совершенно доброжелательной и приятной атмосфере, предвещая
благопристойное тихое сосуществование в этой общаге. “Так жить можно” – подумалось мне, когда я ложился спать в свою чистую кровать. А утром, кто чуть раньше, кто чуть позже разбегались по работам. На дорогу уходило много времени. Я ехал на автобусе до метро «Каширская», нырял в метро и с одним переходом доезжал до Юго-Западной. С Юго-Западной на двести пятом автобусе до Олимпийской деревни. Затем  пешем через Олимпийскую деревню, через Мичуринский проспект к своему объекту. Объектом был, достраивающийся  больничный комплекс для детей с нарушеним опорно-двигательного аппарата. В нем то мы и монтировали грузовые больничные лифты.
     В Метро меня поразил темп с каким москвичи буквально неслись по нему, как оглашенные. “Куда? зачем они так торопятся и бегут” – думалось мне. Но постепенно и я, незаметно для самого себя, втянулся в этот бешено-несущийся ритм. Я буквально летел по эскалаторам и переходам, по лестницам и маршам, по дорожкам и тротуарам. Мне казалось, что передо мной идущим людям некуда спешить. Мне казалось, что они идут как неживые. Мне так и хотелось иной раз взять и распростертыми руками подталикивать всех вперед и приговаривать: поживей! поживей пожалуйста. Побыстрей, побыстрей проходим.


3


БРИГАДИР


     Дима Колмыков – это мой бригадир. Мужчина средних лет. Небольшого роста. коренастенький, с широким лицом и блеклыми как у сороки глазами, подвижными и закатывающимися. Дмитрий специалист грамотный и работящий. Добросовестный, ответственный и серьезный… когда не пьет. Выпив, Дмитрия растаскивает на рассказы
о его общагенских похождениях, о забавных и смешных историях произошедших с ним по пьяному делу. Дмитрий человек партийный. Иногда он приходит на работу в галстуке и с дипломатом. В нем явно присутствует тяга возвысится и над самим собой и над другими. Возвысится и духовно и материально. Но материальная сторона его задевает и трогает более чем духовная. Это выясняется из его частого упоминания о покупке «Москвича – 412». Уже и мать согласна отдать все свои и покойного отца сбережения, и семейные накопления бригадир приобщил к даваемой суме, но… не дотягивает она немного до нужной величины.
     У Дмитрия две девочки. А у другого нашего члена бригады  Серёги – два сына. Серега в шутку называет Дмитрия бракоделом. И делает это при всяком удобном случае. Серега роста высокого. Коротко стрижен и кучеряв. Глаза карие и немного лупатые. Серега, как и вся московская лимита жил с подселением в районе Черемушки.
Однажды Дмитрий спровадил нас на другой объект, где нам предстояло проделать несложную работу и вернуться. Сергей специалист тоже пока без особо большого опыта.
Это район Бирюлево. Поднявшись в шахту лифта четырнадцатиэтажного дома, нам предстояло установить рубильник и заземлить его. Что мы вскоре успешно и выполнили.
     - Ну и что дальше будем делать? а? – вздыхает сокрушенно Серега. - Пойдем пивка попьем. Здесь классная пивнуха рядом есть! И пиво – “Колос”!
     Мы идем в пивнуху. В пивнухе стоят автоматы, что для меня показалось в диковинку.
Кружка – двадцать копеек. Я не больно какой был в то время любитель пива. Мог выпить кружку, максимум две и все. Выпив, я стою, жду напарника, когда он напьется, и мы пойдем работать дальше. Но Сергей стоит пьет кружка за кружкой и только отливать бегает.
     - Наливай Павел еще! – весело говорит он мне.
     - Денег нет, - скромно заявляю я.
     Он дает мне рубль, и я иду и беру еще пару кружек.
     - Смотрю, ты не больно пивко-то любишь?
     - Да много не могу его выпить.
     - Вот и я раньше много не мог выпивать. Случай «помог». Спёр я как-то унитаз у строителей. После работы потащил его домой. Пришел на остановку. Жду автобус.
Тут ко мне менты-то и подвалили. Тыры – пыры… где взял? Куда несем? У мужика, говорю, купил. Что за мужик? Где встретились? Как познакомились. Да в пивнушке, говорю. Говорят: пошли в пивную. Пошли. Давай, говорят, высматривай своего товарища. Вечер простояли. Унитаз они у меня забрали. И сказали, чтоб завтра после работы пришел сюда же – будем выискивать этого товарища. Мент вцепился в меня крепко. Понял, что унитаз этот я спёр. И вот так вот я вечерами приходил и «дежурил»
здесь. А что? Просто так что-ли стоять будешь. Вот возьмешь кружечку и стоишь потягиваешь. Одну, другу, третью… Недели с три ходил! А куда деваться?! В конце-концов говорю: скажи сколько надо и отпусти меня. Сунул ему 150 рябчиков так только тогда и отвязался. С тех пор пива могу выпить -   немеряно.


4

Самой существенной чертой членов нашей бригады была – вороватость. Где что ухватить да стыбзить.

В ОБЩАГЕ


     Постепенно круг моих знакомых расширялся. Я познакомился с ребятами из соседних квартир по площадке. У них был телевизор и мы с Замом ходили к ним смотреть фильмы.
Все пока относительно было спокойно и мирно. Но… какая общага без мордобоя и пьянок. В ту пятницу я не поехал к Верке, а остался в общаге. Думаю, проведу выходные с ребятами. К тому же я получил аванс 50 рублей. Ну, как не обмыть! Рядом с метро «Бауманская»… да-да! там, на Спортивной улице есть ха-а-р-рошая столовая! Вот там-то и спускались авансы и получки слесарей-монтажников СУ-165. Сначала втихушечку и культурно наливались граненые стаканы янтарным вином. Но по мере опьянения голоса становились громче, боязнь уходила и мы почти в открытую хлестали бармотуху, сидя за большими столами. В столовой шла огульная пьянка, народа разночинного и незнакомого.
Мы сидели здесь в центральном зале, и мне всё представлялось, что это была  главная палуба корабля. А справа на подпорках высилась «шлюпочная палуба» и там, на ней заседал народ посолидней. Но такой же, как мы ветреный и разгульный. Гул стоял неимоверный. В закутке, в правом углу столовой,  еще чепок. И тут шла полным ходом гулянка. На буфете этого чепка, что характерно. стоял большой железный самовар. Будто это место отведено было исключительно любителям чая. Да где там! И тут шла гулянка и похоже что сословия еще худшего, чем мы. В тот вечер я хорошо усугубил. Как ехал на Метро – не помню. Но в общежитии я был уже в полном порядке. Там естественно гульба продолжилась. Зам, Таксист, два тамбовских парня-соседа по квартире, Саня и Коля.
Коля парень здоровый от природы, но видно, что не накачен. Плечи широкие, прямые.
Грудь объемная, руки толстые. Волосы тёмно-рыжие и жесткие. Лицо симпатичное, но в конопушках, как рябое. Улыбка нахальная, взгляд глуповатый. Коля в это время был чрезвычайно пьян. Он, то осклабливался не к месту, то вдруг пристально и хмуро смотрел на меня. Мужики наседали на меня: “Серега, выпей!” Рыжий выскочил. Только я опрокинул стакан, как на кухню, где мы сидим, вбегает рыжий и не с того ни с сего не сильно ударяет меня по челюсти.
     - Ты чего, ты чего, а? – вскочив, заголосили мужики.
     - Один на один! – выкрикнул кто-то снова из них.
     Мы вышли в проходную комнату. Рыжий встал у стенки, а я посредине залы. Я долго думать не стал. Не знаю как, но дотянулся ногой до его головы. Удар под подбородок ногой (что-то навроде йеко-гири) получился тоже не сильным, но впечатляющим и красивым.
     Ого-о! – воскликнул мой визави, смешался и тупо посмотрел на меня. Но у меня уже руки развязались сами собой. Для меня всегда в этом деле важным было начать. Я всегда страшно боялся не самой драки, а её прелюдии. Я всегда стоял перед соперником и думал исключительно об одном: “Быстрей бы началось…” Ну а уж там пошла писать губерния.
Кольку я каким-то чудом повалил (экого-то увальня!) на пол; в ход пошли и ноги и руки;
в дверях соседней комнаты, куда я его запинал, нас и растащили. Рыжий от такого поворота событий совсем обезумел. Он тут же куда-то скрылся и появился только на следующий день весь в грязи и зелени. Спал где-то в лесополосе. Со мной здоровается, улыбается, спрашивает, что было, как получилось. Одним словом, стал как шелковый. А я про себя подумал: “Эх, черт возьми! Хорошо, что я вчера в тот момент был не сильно пьяным, иначе мне б потом было не сдобровать. Рыжий бы меня начал доставать.           А потом бы стал надо мной всячески издеваться. Пусть даже словесно ”. Это была всего
5
лишь проверка на «вшивость». Такое, слава богу, мы уже проходили. Колька рыжий после этого инцидента меня зауважал.

     Оказалось, что обстановка в общаге, с мужицкой точки зрения, оказалась не вполне
благоприятной. Старички на нас, вновь устроившихся и поселившихся, стали потихоньку наезжать. Так, однажды, завалился к нам некий Тренька. Тренька был пьян. Он бесцеремонно и нагло стал шарить по карманам пиджаков висевших в шкафу. Мы были наслышаны о Треньке и побаивались его. Я стоял посреди комнаты и думал: “Если только Тренька до меня коснется – я в долгу не останусь”. Но Тренька, видимо, прочувствовал, что я ему не уступлю. Тренька ударил тогда Витьку Коцюрюбу моего будущего друга, но тот ему не ответил. Конечно, каждый понимал, что Тренька сам из себя ничего не представляет, но за Тренькой стоит толпа сплоченных долгой общежитской жизнью
друзей. Зам знал «верхушку» нашего подъезда. Зама они воспринимали как сына полка.
Через Зама я кое с кем из них познакомился. Один из них Саня Попов по кличке Поп.
С Попом мы как-то разговорились и оказалось, что его двоюродная сестра живет в моем родном Воскресенском районе. Поп мне как человек понравился. В нем присутствовала справедливость и небоязнь.  Поп поинтересовался, не обижает ли кто меня и предупредил,
чтоб в случае чего обращался к нему. Но жаловаться мы не умели. Жалоба - последнее пристанище труса.

3
ВИТЯ КОФТУН

     У всех рыжих есть какая-то особенная антропологическая схожесть. Все они несколько похожи друг на друга. Одни носами, другие затылками или подбородками, третьи лбами. Этот рыжий, которого зовут Витя Кофтун, отличался от Кольки Рыжего именно комплекцией, конституцией тела. Если Колька широкий и плотный, то Витя худой, высокий, если не сказать субтильный. Аккуратные чуть припухлые губы в конопушках-крапинках, личико остренькое, носик тонкий, шейка тоже тоненькая и длинная. Туловище короткое, ноги длинные и худые. Волосы, как и у всех рыжих, жесткие, как проволока и яркие. Взгляд цепкий и озадачивающий. По глазам видно, что этот парень себе на уме. Витька учился в радиотехническом техникуме и нашу специальность знал хорошо. Димка ставил его обычно на завершенки, где надо было налаживать и запускать лифт. Вот поэтому я его до сей поры и не видел. Вот теперь вся наша бригада в сборе, здесь на детском реабилитационном центре. Бригадир, Витя, Сергей, я и еще один член нашей бригады Анатолий. Наша задача смонтировать грузовые больничные лифты. Объем работ большой, но сама работа, как это зачастую и бывает – ничего не стоит. На объекте много рабочей силы. Здесь: штукатуры, маляры плотники, кровельщики. Объкт предполагают сдать к Седьмому Ноября. Бригада Зама, то есть коллектив в котором он работает также
на нашем объекте. Мы с ним частенько видимся. А вообще Зама я стал видеть все реже и реже. Дело в том, что у Зама завелась подруга и он стал часто у неё пропадать.
     Мы стоим с Витей в коридоре и смотрим, как мужик усердно напряженно и даже как бы с удовольствием сверлит в стене дыру.
     Вот гляди, - говорит мне вдруг Витя, - как у него этой дрели сейчас не будет.
     Дрель запитана длинным шнуром-переноской. Таким длинным, что он тянется по всему  коридору и где-то в конце его, в одном из помещений, включен в разъем. Витя идет по шнуру, находит где он подключен, осматривается и… что характерно не выключает
вилку, а именно откусывает её кусачками. Быстро возвращается и встав как и прежде в сторонке, как ни в чем не бывало наблюдает за мужиком. Мужик и так и сяк, и кнопку давит, и шнур подергивает, и постукивает дрелью слегка о стену. Не пашет и всё!

6


Делать нечего – идет к вилке. С того места где запитана дрель доносится несусветная мтерщина. А Витя тем временем подскакивает к дрели откусывает её и прячется в шахте лифта. А туда никто никогда, кроме слесарей, ни за что не проникнет. Через несколько минут ещё больший рёв и негодование слышится из коридора. Витька признается: “Ой, сколько мы этих дрелей пооткусывали да пропили теперь уж и не припомню”.
     Но самый козырный трюк, какой соделал Витя рассказал мне Дима-бугор.
     - На объекте, где мы прежде трудились работал взвод стройбатовцев. В одной из
комнат размещался их штаб, где сидели командиры. Витя усмотрел у них старинный черный телефон. Эта достопримечательность его заинтриговала. Он задумался, как его у них экспроприировать. Дело в том, что в помещении всегда кто-то бывает.
     - Дима, - говорит он мне – как я скажу, выруби свет минут на три-пять.
     - Да ты обалдел, - говорю ему.
     - Выключи. Щас посмотришь, как я его изыму.
     - Витька становится у дверей штаба, а я в установленное время отрубаю свет. Шум, гам, где свет? Включите свет, кричат. Свет появляется, а телефона-то и нет! О, как!
Прямо при них, зараза, откусил.
     Иногда я думал о Вите. Сможет ли он когда-нибудь отступиться от этих непристойных вещей или так и будет всю жизнь, что-то красть красть и красть. А ведь у него семья. Что это внутренняя патология или хулиганство?
     Как-то едем мы с Витей в маршрутном автобусе. Заходят два негра. Витя озорно посмотрел на меня и говорит в голос:
     - Пашка! – хочешь я этому негру сейчас специально на ногу наступлю?
     - Витёк, Витек, - шепчу я, - не делай этого, не надо…
     - Да чего ты боишься этих черножопых?! Вот сейчас наступлю да ещё и попрыгаю.
     Витек смотрит нахально негру в глаза, так и хочет, чтоб тот возмутился и что-то
сказал нехорошее Витьку, чтоб было с чего начинать. Но к счастью нам надо было выходить и инцидента не получилось. На улице Витя продолжил:
     - Да ты не бойся ты их, Пашка! Задорно проговаривает Витёк и продолжает: - Иду я как-то по Измайловскому парку. Народу мало.
Сидят два негра. Для меня – все они негры, а как потом оказалось это были два араба.
А средь них наша русская девка. Один её держит, а другой зажженной сигаретой в морду тычет. Я к ним: «Вы что делаете, суки?» Один на меня. За плечи, за куртку  хвать!
А я любил ходить всегда нараспашку! Он меня так взявши-то будто бы на калган  хотел взять, а я дернулся резко назад, вытряхнулся из куртки и мочить его! Другой заступаться, - а я и его! Ты представляешь у меня в правой руке монетница была – так
вся в крошечки. Тут менты подскочили. Хвать меня. Сам знаешь, как их наща власти защищают. Благо, свидетели нашлись, да подтвердили, что над девчонкой издевались,
а так бы точно срок схлопотал. Конечно, потаскали меня маленько. А эти гуталины заладили одно и то же: “Зачем рус так сильно дерётся? зачем рус так сильно дерется?”
     Значит, Витя способен и на хорошие поступки. Он силен духом. Да и физически не смотря на свою внешнюю субтильность – жилистый, крепкий и резкий.

4


ПОТЕРЯ

     Последнее время наш бригадир ходит сам не свой. Виду старается не показать, но внимательно к нему присмотревшись, заметно, что в нем произошла какая-то перемена.

7

Дмитрий стал мало разговорчив, на наши вопросы отвечает урывками и несколько раздраженно. Как бы подолгу о чем-то думает, или что-то вспоминает. В нем явно присутствует какая-то неопределенность. А вот какая – нам пока неизвестно. Но в конце концов выясняется, что наш бригадир потерял партбилет. Ого! Ничего себе, пряники!
ЧП районного масштаба!
     Все произошло после очередной послеавансовой попойки, где они с Сергеем назюзюкались будь здоров как!
     - Так я же тебя в такси сажал, - говрит Серега. – Все как будто при тебе было… ну, эта… визитка твоя.
     - Да и я вроде б как помню, что она у меня на руке болталась.
     - Так, а партбилет в ней что ли был?
     - В том-то и дело, что в ней, - с досадой проговорил бугор.
     - Так а зачем ты его брал? – вопрошает с юморком Серега.
     - Да давно он у меня там валялся… брал как-то на партсобрание, да все выложить не
как не мог… забывал. – Надо идти сдаваться, - невесело вторит Дмитрий и добавляет: -
Протяну время еще хуже будет. Скажут: почему сразу не заявил.
     - Ты с нашим Вась-Вась поговори сначала. Он партиец старый. Пусть хотя бы расскажет парторгу о твоей пропаже.
     - Да и сам хочу так сделать.
     Дмитрий при этих словах лихорадочно замотал головой, будто, что-то отыскивая, проговаривает нарочито: - Так! Давай! – перекур окончен, разбежались по местам. Работаем!

     Пропажа партбилета стоила Дмитрию многих мытарств и треволнений. Долго и муторно допытывали его, как он потерял документ. Встал вопрос о его исключении из партии. Но наш мастер Василий Васильевич Доброхотов отстоял на партсобрании Дмитрия. Дмитрий в управлении был на хорошем счету. Висел (как говорят) на доске почета.

5


НОВЫЕ ДРУЗЬЯ


     Проскочил погожий благоухающий август, сменившись таким же теплым и солнечным сентябрем. Дожди выпадали редко. Не затяжные, но ливневые, теплые и радующие. Когда, как в детстве, так и хотелось, задрав штаны, бегать по лужам с мутной пенящейся водой. Взглядывать и изумляться контрастом распростершейся на небе радуги. Угадывать куда опустились её концы и ощущать всем своим мальчишеским телом холодящий хлёст крупных дождевых капель, напевая в унисон его необычайному шуму незатейливую песенку:
Дождик, дождик – помочи!
Дай горошку прорасти! 
 
     К нам в квартиру подселили еще одного парня. Звать его Роман Хабибуллин. Комендантша наша, Любовь Алексеевна, выделила ему панцирную кровать и постельные принадлежности.


8

Рому поселили в зале или как мы её попросту называли, в проходной комнате. Конечно же, неуютно, все на виду, но что поделаешь раз нет в комнатах свободных мест.
Роман смугл лицом и черен волосом. Глаза, как маслины, блестящие и круглые; ещё похожие на глаза макроруса, только поменьше. Он среднего роста, худощав, жилист.
У него вставные железные зубы, сияющая улыбка и заикатая речь. Родом из Татарии.
Обыкновенный деревенский парень,  как и многие из нас, приехавшие поискать счастья в столице нашей Родины. Впоследствии Роман рассказал мне страшную историю гибели его отца. Работал он у него конюхом и сторожем в своем колхозе. Однажды зимним метельным и пасмурным днем поехал он в поле за сеном. Припорошенные снегом стога едва различимы были в этой снежной круговерти и обширных занесенных луговинах.
Кругом низги. И только подъехав ближе, увидел он, как его же соседи воруют корма, прикрывшись непогодой и стремительно надвигающейся темнотой.
     - А ну сваливай назад! – громко и категорично приказал старый коммунист. По-хорошему прошу, сваливайте и уезжайте домой. А нет, так завтра все знать будут!
     В деревне воровство считалось невыносимым позором. Это клеймо ляжет на веки вечные не только на самих воров, но и на их детей. Но не захотели расхитители социалистической собственности идти на попятную. В злобе своей преуспели. Ответом их был удар вилами в грудь пожилого партийца и честного человека.


     Сашка Таксист, который  мне благоволил и, который поначалу нашел во мне друга,
теперь отшатнулся от меня. Вообще он старался жить уединенно и обособленно.
Чувствовалось и виделось, что Сашке не хватает спокойствия и уюта. Оно и понятно:
Сашке валило за тридцать. Сашка мягкохарактерный, незлобивый, но вредноватый и с хитринкой. Телом Сашка также не удался. Узкоплеч, дрябл, неуклюж, фигурой больше похож на женщину, чем на мужика. Одним словом, тюфяк. И лицом далеко не красавец.
Нос оттопыренный и с горбинкой. Зубы мелкие и, как у старика, съеденные. Мне всегда как-то жалко было Сашку. Я исподволь замечал, что общага буквально гнобит его. У него
давно постоянная московская прописка и Сашка ждет, что вот-вот ему дадут комнату с подселением. Как-то захожу к Сашке. На журнальном столике стакан чая, черный хлеб и луковица, которую дочищает Сашка. Я поздоровался.
     - Присаживайся, - говорит Сашка и добавляет: - Не хочешь ли чайку с луком?
     - Чайку с луком?! – переспрашиваю я.
     - Да, знаешь, как вкусно!
     Это оригинальное кушанье настолько мне показалось диким, что я невольно взахлеб рассмеялся.
     Последнее время я Таксиста почти не видел. Приходил он поздно. Верней старался так приходить. Где после работы проводил время – неизвестно. Общагенские старички донимали Сашку займами. Полагая, что у него всегда имеются деньги, сшибали у него на пузырь. Заведомо зная, что те не отдадут - он зажимал. Особенно не давал ему покоя Женька Карп. Тот буквально наезжал на Таксиста, но Таксист в таких делах  всегда был непреклонен, чего бы это ему не стоило – зубов или разбитого носа.
С Карпом, я так понял, Таксист вместе работали. Но друг друга совершенно не понимали.
Я замечал, что Карп буквально ненавидит Таксиста. Иной раз всячески к нему подбирался, чтоб вынудить его на драку и по сути дела просто отлупить чисто из ненависти к Таксисту.  Да. Здесь приходится выбирать одно: или с волками жить и по волчьи выть, или уединятся и вести совершенно замкнутый образ жизни. То есть сам по себе. Но так мало у кого получалось. Разве, что у самых сильных, кто уверенно  мог сам за себя постоять.

9

ЗАЧЕМ Я ЗДЕСЬ


     Я заметил, что к Пашке Терехову стал заходить незнакомый мне парень. Оказалось,
что это Пашкин коллега по работе. Зовут его Александром. Вскоре мы с Александром познакомились, сблизились и стали настоящими друзьями. С Сашкой мне было находиться лучше всего. Сашка мужик простой и смешливый. Сашка ростом выше среднего. Волосы густые, кучерявые и черные, как смоль. Лицо рыхловатое, губы пухлые, глаза большие. Родом Сашка, как и большинство населяющих нашу общагу, был из Тамбовской области. И такой же, как я, деревенский выпивоха и куралесник. Сашку поселили в 449-ю комнату с Витькой Коцюрюбой.
     У Александра в Москве жил старший брат, который как говорит Сашка, неплохо устроился и живет. “Резонно, - подумалось мне. Подумалось впервые, вдруг.  Как-то неожиданно и случайно. Меня вдруг осенил вопрос: зачем я здесь? Почему я не там? И где там? Меня все это буквально встревожило и всколыхнуло. Ощущение, что я должен быть вовсе не здесь, в столице, а … там… там. Где - я пока не знаю, но только не здесь. Такая жизнь вовсе не для меня и не по мне. От этих раздумий мне сделалось одиноко, скучно и беспокойно. Да, - продолжал я размышлять, -
Сашке есть к кому приткнуться и на кого опереться.  Но ведь и у меня есть сестра?
Она помогает мне чем может. И советом и какими никакими деньжонками иной раз выручит; хотя сами живут от получки до получки. Не поторопился ли я бросить моря? Ну, задробили визу на пять лет из-за службы в ВМФ. Но ведь и по Баренцухе ходят годами и ничего! Ностальгия по Мурманску, по морю захватила меня всецело. Как хорошо там было?  Там, как в Кронштадте, где я когда-то служил все до боли близкое, родное, знакомое. А здесь? В этих серых сменяющихся друг за другом буднях, все смешалось. Все куда-то бесследно безвозвратно уходит и исчезает.”
      Но… жизнь продолжалась. Накопившуюся скуку мы разгоняли авансовыми и подрасчетными гулянками. Они-то и не давали нам впасть в уныние. Они как бы встряхивали нас. Отрезвившись заставляли оглянуться назад, переосмыслить и спросить себя: что же я делаю и куда иду? Жизнь моя вновь, как и до службы постепенно начала катится под уклон.
    
     После одной из посиделок в нашей любимой столовке, которую Витька Коцюрюба
улыбчиво называл гадюжник, меня собравшегося на автопилоте ехать в общагу загребли
милиционеры. Так я оказался в Баумановском вытрезвителе. Таких отрезвителей я еще не видел. А я бывал в них. Огромное со спортивный зал помещение, где рядами стояли чисто заправленные кровати, а на них временно поселившиеся «жильцы». Одна из них где-то в центре этого благопристойного заведения и моя. Я быстро прочухался и лежал, глядя
на окружающих меня людей. Кто спал и храпел, кто с вожделением и надеждой смотрел на заветную дверь и думал, что вот сейчас она откроется, его окликнут и выпустят по добру по здорову. Один дед стоял перед этой дверью на коленях и слезно умолял выпустить его, т.к. на теплоходе, плывущим в Астрахань, ждет его жена.
     - Люди, выпустите, - вопрошал он, - меня жена ждет на теплоходе. Мы отдыхаем.  Я ведь опоздаю…
     Какой то парень, лежащий кроватей через пять-шесть от меня решил над стариком
поиздеваться.
     - Хрен ты угадал – в перекор мольбам и просьбам старика нахально и вызывающе
выкрикивал парняга. - Ага! Щас! Держи карман шире… выпустят. Опаздывает он?!


10

Хоть не болтал бы уж! Скажи, что похмелиться хочешь… Да, да! лбом в нее постучись – урод… От последние слов произнесенные им в адрес старика я буквально вскочил.
“Ну что?! похулиганим и мы!” – озорно пронеслось у меня в голове, когда я направился в сторону обидчика старика. Резкий смачный, отчетливо раздавшийся в тишине вытрезвителя удар поверг парнягу в строго горизонтальное положение. Тишина! А я признаться рассчитывал на большее. Но ни малейшего и звука и движения от этого парня не донеслось и не показалось. Парень лежал на боку,  очекурело и боязливо смотрел на меня из-под одеяла. Дверь в обезьянник вдруг отворилась, вошел милиционер, и, поманив меня пальцем, позвал к себе. Меня перевели в карцер, и ночь я провел в нем.

АХ, КАК ЛЕГКО ЗДЕСЬ СПИТЬСЯ


     Самым модным эмигрантским певцом в это время был Виллий Токарев. Его крутили везде и всюду. Имелись записи Токарева и на Замовом магнитофоне. Песни Токарева
ромнтичные и немного грустные нравились и мне. Особенно меня вдохновляла на мечты
(а мечтать я любил!) и раздумья песня о журавлях. Поначалу мне даже казалось, что эта песня не Токарева; так разительно и контрастно она отличалась от основного репертуара.

Оторвите меня от земли
Журавли.
В солнечном свете
Ах, как легко живется,
Ах, как легко смеется,
Журавли.

     Я слушал эту песню и невольно мыслями уносился в Мурманск. Удивительное дело?!
Я прожил в Мурманске всего лишь полтора года. А столько всего прекрасного и хорошего осталось там. Сколько впечатлений, эмоций, друзей, знакомых подарил мне Мурманск и работа на рыбаках. Вспомнилась мне также и Глаша. С Глашей меня познакомила моя двоюродная сестра Нина. Она работала в детском садике “Слнышко”. Туда же  устроилась после педучилища и Глаша. Глаша смуглая с вьщимися черными волосами. Глаша неимоверно симпатичная, а главное до безумия стройная. Глашины красивые, словно на станке точеные ножки, буквально привораживали. Изящная впечатляющая талия. Такой фигурки я отродясь не видел. Да честно говоря и не умел их оценивать.
И все эти достоинства я замечу намного позже. Пока же Глаша в моих глазах просто
симатичная девчонка. И вот теперь Глашин образ втемяшился в мое сознание немыслимо и неотвязно. Не было дня, чтобы я не вспомнил о Глаше. Я просыпался и засыпал с её именем. Меня несказанно тянуло к ней. Хотелось быть с ней рядом неразлучно, всегда, вечно. Но пока я утешался тем, что могу о ней думать и вспоминать её образ. Пусть хотя бы и в мыслях, но она у меня есть! Есть и это радует! Это меня окрыляет!


ПОПОЙКА С ИНЦИДЕНТОМ


     Сегодня суббота. Слышно как хлопают двери квартир. Народ давно уже проснулся и шаробродит туда-сюда.


11

Но всего отчетливей из всего доносившегося подъездного шума – слышен звон
пустых бутылок. Тренька и еще двое незнакомых мне парней собирали пустые бутылки на
сдачу в приемный пункт. Общага вчера в последний день рабочей недели гудела. Деньги
спущены и вот теперь последний вариант: «хрусталь». У нас в квартире накопилось немало пустой посуды. Тренька с мужиками поваляли её в мешки и ушли, сказав, что скоро вернуться.
     Опохмелятся решили у нас на кухне. Зам готовил нехитрый закусон. За окном лил дождь. Идти никуда не хотелось. Я так же «болел». Хотелось опохмелиться. И также
хотелось разобраться с Тренькой за тот его наглейший шмон и визит. Эта мысль крепко засела у меня в голове. Вскоре ходоки пришли, притащив с дестка полтора огнетушителей. Опохмелка началась. Треньку за тот поступок я возненавидел всеми фибрами своей души. Наглых и зарвавшихся всегда ненавидел. Время от времени наши злые взгляды встречались и мы уже готовы были вот-вот схватится и душить друг друга.
Я все ждал, что Тренька сам начнет какой-нибудь гнилой базар. Ждал, а сам незаметно для себя хмелел. Тренька молчал. Тогда я сам пошел ва-банк.
     - Чего ты там тогда хотел-то, паря? – приблизившись вплотную к нему, спросил я вызывающе Треньку. Спросил и… по сути дела, больше ничего не помню.
     Проснулся я рано. Ощупав лицо руками, понял, что вчера что-то было. А что? Вспомнить никак не могу. Голова была не сильно разбита. Под глазом красновина, но
тоже не очень пока заметная. Я принял ванну. Стало немного полегче. Надо поехать к Верке у неё очухаться и прийти в себя. Здесь сейчас снова начнут опохмеляться. Спокоя не жди. Зашел Тренька. Тренька как ни в чем не бывало поздоровался со мной и уселся на Замову кровать. Я молча одевался. Тренька, посидев минут пять исчез. Одевшись, я постучался в соседнюю комнату, где недавно поселился Андрей. Он хороший парень.
Добрый приветливый простой. Но его тоже почти не бывает в общаге – живет где-то у родственников.
     - Андрей, расскажи, что вчера здесь было. Чувствую что что-то было. но вспомнить никак не могу.
     - Вот это кто от тебя сейчас вышел?
     - Ну, Тренька… вчера пили вместе…
     - Вот он и еще двое тебя вот здесь, в проходной, мочили.
     - Все ясно…

     Вся лестничная площадка, прихожая, проход на кухню и сам пол кухни все было покрыто толстым слоем  уличной грязи. Я вышел из общаги и направился на остановку.
“К Верке! Срочно к Верке! Успокоиться, очухаться и начать жить по-новому” – эти установки сверлили в тот момент мою туманную голову. Жизнь моя неделя от недели,
месяц от месяца курвилась. Фортуна поворачивалась ко мне спиной. Зарплаты одна «круче» другой. То 48 рублей под расчет, то 37. получая эти крохи, я всегда усмехался и вспоминал ту красавицу из бюро по трудоустройству, обещавшую мне зарпалату в 250-300 рублей. Как в этом мире все суетно, обманчиво и непостоянно. «Ну что ж: с парашютом «нагрели», -посмотрим как с «кормежкой».







    
12


6


     Закончился слякотный октябрь и на смену ему пришел ядреный морозцеватый
ноябрь.
     Терехов и Таксист все реже стали появляться в общаге. Пашка помышлял о женитьбе.
В этом плане у него все было серьезно и порядочно; во всяком случае, нам так казалось.
Таксист тоже нашел себе подругу и приходил в общагу или слишком поздно, или вообще не приходил. Витька, Сашка и я учились на курсах повышения квалификации в Филях,
в учебно-курсовом комбинате. Нам троим было весело и хорошо. Мы здорово сдружились. Зам также редко стал ночевать. И он нашел себе «невесту». И Рома Хабибуллин – тоже обабился! Общагенская, подчас постылая жизнь, им быстро наскучила. Я это понимал и видел. Им захотелось спокойствия и уюта. А здесь, в общаге, этого днем с огнем не сыщешь. Здесь постоянно кто-то стучится, что-то спаршивает, а то и требует. Да-да! Такое тоже не исключено. И такое ча-а-стенько случается! А мне деваться было некуда. Мне приходилось полагаться только на себя и своих друзей. Но что друзья? У них положение такое же шаткое, туманное и призрачное, как у меня.
     Зам все чаще и чаще заговаривал о своей женитьбе. Он даже сообщил об этом своей матери, жившей в Дудинке. Отца, как я понял, у него не было. Или, кажется, был, но не родной. Мать прочувствовала своим материнским сердцем несерьезность и поспешность
Замовой затеи с женитьбой. Вероятно, он написал матери письмо и послал ей  фотографию своей «любимой». Мать ответила. Зам зачитал её письмо в один из вечеров вслух, хотя я и просил его этого не делать. Из всего материнского поучительства более всего мне запомнилась именно такая болезная и скорбная  цитата: “Нет, сынок, - резюмировала она, - ты не жениться решил, так как я твоя мать точно знаю, что ты к этому еще не готов, а поджениться.  Андрюша, послушай свою мать: поступи куда-нибудь (ведь ты хорошо закончил школу) и учись. Ведь я тебя с этой целью и отправила  в Москву. Кстати, сообщи: бываешь ли ты у тети Тани? Если да, то как часто?”
     В Москве у Зама жила родная тетка по матери. И мы с ним будучи безденежными и голодными ездили специально  в гости пообедать. Хотя говорили, что оказались здесь совершенно случайно, поэтому и решили зайти. Тетя, насколько я понял, не очень-то привечала Зама и даже, как мне показалось, то ли стеснялась его присутствия, то ли брезговала.
     А пока Зам сидел на своей кровати, шелестел письмом и обиженно приговаривал:
“Ну и хрен с ним – обойдемся как-нибудь без мамочек и папочек”.

***
     В один из будних дней, возвратившись с учебы из Филей, у дверей нашей квартиры нашел валявшегося вдрызг пьяного и сильно избитого Таксиста. Он лежал в своей черной с искусственным мехом шубе. Лицо разбито, одежда окровавлена, а сам таксист, словно
убитый, лежал на кафеле. Дверь в квартиру разбита и распахнута. Напрягшись, я затащил Таксиста в его комнату. Снял с него шубу и сапоги – уложил на кровать. “Кто это мог сделать?” – думалось мне. Как позже выяснилось – это дело рук Женьки Карпа. Что
за общага? Мочат свои своих же. Наша входная дверь в квартиру через день да каждый день кем-то выбивалась. Я видел, как Таксист постоянно то подколачивал замок,  то поправлял дверь.



13


ВОРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ


     Несмотря на то, что у меня появились настоящие друзья Сашка, Витька, Зам, Ромка
сама общага мне начинала становиться ненавистной. Ее тухлые законы, где меня
отслужившего на флоте, а потом еще и ходившего полтора года на «рыбаках» считали
салагой? Не слишком ли это? а? Ребята? Салагой я в ваших глазах буду только потому, что вас толпа, а я один. Такие принципы не по мне. А мне есть что с чем сравнивать. С пятнадцати лет по этим общагам шариться начал. А здесь, даже Дима худой – друг и земляк Коли рыжего, сосед по квартире, не преминул меня укорить: “Ты, Паша, особо крылья-то не распускай. Вот отживешь в общаге годика 3,4,5, тогда и голову поднимай.” “Ты то, падло скрюченное, - думаю я про себя, - сколько в этой общаге прожил? Сам без году неделя в этой бичарне. Тоже мне старичок нашелся?!”
     То воскресенье было хорошим. Пашка Терехов, я, Зам, Ромка, Таксист – все были дома.
Сготовили хороший ужин, побалагурили, посмеялись. Потом разошлись по комнатам.
Я попросил Зама поставить кассету Токарева и ту песню о журавлях.
     - Что нравится?
     - Еще как!
     - Павел, -ненавязчиво обратился ко мне Зам, - ты бы тоже бабенку какую себе подыскал.
     - Да не умею я их искать. Не везет мне в этом деле – и все тут. Да и «какую-нибудь» мне не надо. «Какую-нибудь» пусть другие ищут.
     - А мы со своей весной расписаться решили. Свидетелем пойдешь ко мне?
     - Посмотрим, - вяло ответствовал я, ложась в кровать, и погружаясь в воспоминания.
     Я чувствовал, что начинаю постепенно задыхаться в этой общаге да и в самой Москве.
Мне, как рыбке, что посадили в аквариум, не хватало воздуха и простора. Работа – общага, общага – работа. Нет – это явно не для меня. Мне хотелось куда-то ехать, плыть, лететь, идти по тайге пешком. Все! Подкоплю денег и ближе к весне рвану к Сашке Смирнову в Нижневартовск, в Западную Сибирь. С Сашкой не пропадешь. С Сашкой мы еще до службы успели пройти огонь, воды и медные трубы. Такие, что этим «старичкам» и во сне не снились. А как же Глаша? Напишу ей письмо! Письмо? Да ты и адреса-то её не знаешь.
     Я действительно не знал её адреса.

Оторвите меня от земли, журавли…

     Закравшаяся в меня мысль о том, что когда-нибудь отсюда уеду – утешала меня неимоверно. С этой мыслью я тихо и незаметно, как младенец, уснул. Проснулся, когда
за окном было еще темно. “Чего я проснулся? Ведь еще рано. Будильник явно еще не звенел”. Где-то на верхних этажах раздавался далекий непонятный шум. Я лежал, пытаясь
заснуть снова. Шум постепенно приближался. Кому еще там не спится в такую рань?
Вот опять у кого-то там наверху грохнула дверь, но уже ближе к нашему этажу. Шум,
какие-то хлопки, тишина. Снова грохот двери, шум, хлопки, тишина. Грохот и шум придлижались и усиливались. Проснулся и Зам.
     - Что там за грохот? Кому в такую рань не спится? – раздраженно проговорил он, разглядывая будильник.
     Только он это проговорил, как наша измочаленная частыми выбиваниями дверь
с грохотом распахнулась. Послышались твердые шаги к нашей комнате. Два стука и дверь от сильнейшего удара тоже распахивается и грохочет.

14


Включенный кем-то абажур высветил нам четырех амбалов-громил, с перевязанными бинтами запястьями рук. Они прошлись по комнате и один из них, остановившийся у двери  произнес: “Это не те…” Последний выходящий из комнаты, выключая свет, оригинально пожелал нам дальнейшего сна:
     - Спите – сволочи!
Погасил свет и ушел. Мы с Замом вскочили и пошли в комнату к Пашке с Таксистом.
     - Таксист, Пашка? – что это было? Кто такие?
     - Сами не знаем, - буркнул Пашка.
     - Я одного вроде как знаю. Здесь в нашей общаге живет, и, кажется, Тишкой зовут, -
включая чайник неуверенно проговорил Таксист.
     - Чего было-то вообще?
     - Похоже, кого-то мочили, - ответил Павел и добавил: - У одного я точно видел пистолет.
     Пашка при этом почему-то улыбнулся. Он был спокоен. А Таксист, взяв молоток,
пошел подколачивать входную дверь. Это стало как бы уже его непосредственной обязанностью.
    

     Об этом невиданном крупномасштабном инциденте слухи разнеслись с неимоверной быстротой. А оказалось, что наши подъездовские «старички» шибко гуляли в прошлые выходные. Ну, какая общагенская гулянка без драки. Побили Тишку – своего же собрата.
Тишка сильно обиделся и из общаги свалил. Свалил к своим братьям, живущим в Москве.
И вот через неделю с капеллой боксеров и каратистов явился делать разборки. Трое встали на выходе, дабы ни один сучёныш за подмогой или ментами не выскочил. Трое блокировали лифт – сообщение между этажами отрезать. И четверо во главе с Тишкой,
начиная с двенадцатого этажа, спускаясь вниз, мочили «старичков» и тех на кого указывал Тишка. Мочили хорошо. В дальнейшем этот инцидент явился хорошим поводом для
«старичков» мочить нас, «салаг»; потому что мы не вступились за старичков.
Старички, изукрашенные синяками и ссадинами шастали по квартирам героями. Особенно Тренька. Рожа Треньки буквально сияла от самодовольства.
     - Вы чего, салаги, за нас не вступились? Нас мочили, а вы где были?
     - Пришел бы да сказал, позвал нас, - возразил ему Павел.
     - А вы как будто не слышали? да? – не слышали.
     - Нет, не слышали, - раздраженно, еле сдерживая себя, чтоб не кинуться на Треньку, - проговорил я ему все это в глаза, в надежде на то, что Тренька сейчас кинется на меня. И тут-то мы уж точно мочканём Треньку по полной программе.
     Тренька начал стращать нас последствиями И, вроде как ушел за подмогой. Мы остались в ожидании Треньки. Но вместо него вскоре завалился Поп. Поп так же был побит, но судя по лицу не очень сильно. Поп в отличии от Треньки не был подонком. Он смотрел вперед и понимал, что жизнь в общаге-подьезде может в любой момент круто измениться. И она потом действительно изменилась. Поп был под хмельком.
     - Зёма, как дела? – обратился он ко мне.
     - Да ничего… пойдет. Как у тебя?
     - Да вот видишь – немного побили. Ну, ничего сквитаемся. Вы, мужики, не ссыте. Никого не ссыте. Своих трогать не будем.
     Тренька так и не появился. Видимо, его же друзья Треньку наставили на путь истинный. В дальнейшем Треньке в общаге все равно было бы не жить. Потому что Тренька по натуре шакал. А нормальное общество шакалов и мразей не терпит. Вскоре

15

паскудно-шакалья суть Треньки снова проявилась. Тренька и еще несколько таких же шакалов вымогали у «молодых» деньги на выпивку. Те не дали. Тогда Тренька избили обоих ребят. И одного из них ударили пивной кружкой по голове. Парня увезли с сотрясением мозга в больницу, а Треньку в конце-то концов в Матросскую Тишину.
 
7


     Стожок, стоявший в уцелевшем польке на окраине Москвы, замело снегом. Наступила зима. Лишь это поле и заметенный стожок с белевшими и искрящимися под солнцем снегами, напоминали о том, что на дворе действительно зима. На календаре декабрь-месяц
и скоро Новый Год. Но в самой столице зима пока как бы не ощущалась. Снег выпадал и, смешиваясь с бульварной грязью, превращался в серое месиво. В Баренцухе началась
мойвенная путина. Э-эх! В море бы! Как там сейчас лохматят мойву!
      Ностальгия по морю и Мурманску закралась в меня окончательно и бесповоротно.
Я продолжал мечтать о встрече с Глашей. Я пока не понимал и не спрашивал себя зачем
я о ней думаю и вспоминаю её? Но мне было несказанно приятно иметь этот образ в мыслях и мечтах. Ни малейших будущих планов я не строил и ни о чем таком серьезном
пока не помышлял. Не задумывался о том, как сложиться моя дальнейшая судьба? Бог весть. Я просто жил, существовал все еще по-мальчишески несерьезный, ветреный, неугомонный в этой общаге, в этом городе, в этой стране. Мне приятно было осознавать,
что у меня где-то там, далеко есть человечек, который если и не думает обо мне, то хотя бы изредка вспоминает. Мне все же казалось, что эти несколько встреч не прошли даром.
Нет! нет! нет! Они запечатлелись. Они остались жить в наших сердцах. О! разве случайно меня так тянет эта несказанная неведомая сила к этому человечку. Нет. В этом Мире случайностей не бывает. Мысль о том, что я увижусь когда-нибудь с Глашей
обнадеживала меня и не давала впасть в уныние.

По ночной Москве идут, шагают парами.
Вся она в огнях горит неновых.
Все гражданки в кофточках гипюровых
Да в сорочках с вологодскими узорами.

Только я один бреду, как неприкаянный.
Ветер шелестит сухими листьями.
В рубашонке я наглаженной батистовой
К вам приехал край, покинув песенный.

Я все понял:
Жизнь у них, как скучная баллада,
А я бывал в тех и в этих весях.
Предложил ей, мол, уедем вместе.
Ну, а родом я почти из Китеж-Града.

Не захочешь ехать в край наш захолустный,
Так давай махнем с тобой на север,
Где Сиянье рассыпается, как веер,
В поздний вечер, ясный вечер, -
                Вечер грустный.

16

Поскорей ответь, не медли – будь смелее!
Вишь Луна, как будто губы красит!
И меня заблудшегося дразнит,
Хохоча на пару с Водолеем.

8


     Недавно я получил от Коли Михайлова письмо. Коля мой земляк по Горьковской области и мой друг. Николай так же, как и я ходил на рыбаках в «Мурманрыбпроме»,
только на других судах. С Николаем мы познакомились в поселке Верхне-Туломский,
находясь в резерве, в ожидании отходящего судна. Нас кинули туда на месяц, в помощь строителям рыбзавода. С Колькой мы сдружились крепко. Колька пацан спортивный и волевой. В нем зачастую даже проступала некая излишняя самоуверенность и предвзятость. Колька любил меня поучать эстетике и жизненным принципам. Но ему ли было меня наставлять и учить? Нет, не ему. Потому что я в жизни видел и испытал побольше его. Да и этикету меня, как ни странно! – научили в ГПТУ – 41. Так что вилку правильно я умел держать, несмотря на свою закомплексованность и деревенскую дремучесть. Единственное в чем я уступал Кольке, так это в физической силе и в том, что я намного чаще наступал на стакан, чем он.
Но здорово то, что  мне на жизненном пути попался такой хороший парень, как Николай.
Колька, как пацан, мне определенно нравился. С Колькой мы в Вехне-Туломске да и в Мурманске много и здорово почудили. И вот теперь я читаю от Николая письмо. Колька пишет, что в январе поедет в свое Сухобезводное в отпуск и обязательно заедет ко мне.
Эта новость меня здорово обрадовала и я стал ждать январь и Кольку. Уверен! Колька
приедет и даст мне точные и правильные устновки «как быть» и «что делать». Ох, любит он читать морали!
     С приездом Николая я заведомо как бы обретал новые надежды и чаяния на изменения
своей жизни. Москва и общага стали для меня своеобразным капканом, в который я, скитаясь по заснеженным просторам нашей необъятной Родины, в поисках лучшей доли, потеряв бдительность и осторожность, – случайно попал. И вот теперь я перед дилеммой:
то ли я в нем останусь на веки вечные медленно и незаметно для самого себя умирать.
То ли меня из него кто-нибудь попытается освободить. И тогда я раненый, но счастливый,
вдыхая полной грудью свободу и воздух побегу на встречу весенним грозам и шквальным ветрам напористо и неумолимо.


9


     Я долго не появлялся у Верки. Верка, беспокоясь обо мне, срывается и средь рабочей недели приезжает ко мне в общагу. А у меня, как назло, в этот день авансовая получка.
Я застрял в нашем неотвязном и любимом гадюжнике. Верка меня не дождалась. Я прие-
хал поздно. Она познакомилась с нашим общагенским комендантом Любовью Алексеевной Колывановой. Любовь Алексеевна настоящая русская женщина, мать, имеющая троих детей, но не имеющая достойного и постоянного мужа. Тот, который был при ней на то время, так… прихвостень, праздно-шатающийся элемент. Вида Любовь Алексеевна внушительного, лицом симпатична; курноса, большеглаза и светла. Волосы


17

русые и завитые. В поведении скромна, проста и общительна. Любовь Алексеевна, чтоб прокормить свою ораву совмещала две должности: воспитателя и коменданта. Жителей нашей квартиры она уважала, особенно, Зама. Сестренке моей будучи, как я выше сказал,
«языкатой» поведала Любовь Алексеевна и о недавней «ворфоломеевской ночи».
Верка уехала домой расстроенная и беспокойная. Она и так-то у нас всегда была взбалмошной, паниковатой и боязливой. И все таки здорово, что рядом есть человек, который в любую минуту может прийти тебе на помощь. И такой человек – моя родная сестра Верка.

10


     В январе у меня случились два совершенно отличных друг от друга события.  Ко мне из Мурманска заехал Николай. Своим приездом он окончательно развеял мои сомнения по поводу моего пребывания в Москве. Глядя на Кольку, чувствовалось, что парень едет в отпуск с Севера. Одет в дорогие импортные вещи. Полные карманы денег. И впереди целый северный отпуск плюс выходные. Считай до самой весны. Николай возмужал,  раздался в плечах, и даже лицо его сделалось крупнее и шире. Только все тот же цепкий взгляд его карих глаз, чуть оттопыренная нижняя губа, его грамотно построенная строгая речь, мне говорили о том, что передо мной Колька Михайлов, с которым еще год назад
пахали в Верхнее-Туломске  и собирались попасть в один рейс на каком-нибудь отходящем «рыбаке». Я по-доброму завидовал Кольке и восхищался его планам и перпективам, в которые он меня посвящал. Он всегда был полон идей и разных новинок, нацеленных исключительно на самосовершенствоание во всем: в работе, в спорте, в учебе,
в самом себе. Я же напротив постепенно хирел и обнашивался. Купить себе новое – не мог. И по причине зеленого змия, и по причине мизерных зарпалат. Я стал все больше и больше выпивать. И если я раньше на работе или в общаге боялся, что вот сейчас кто-то позовет на выпивку и тебе хочешь  ты этого или не придется садиться и застольничать. То теперь я сам ждал таких моментов и был доволен, когда это случалось.
     Колька устроил нам маленький праздник. Он выложил на стол целого копченого палтуса  и других морских деликатесов. Я Кольку упредил: “Это все - у тебя больше ничего нет”. Колька понял мой намёк и со мной согласился.
    
***
     С самого моего первого дня пребывания в Москве я еще ни в каких культурных и знаменитых исторических местах не был, кроме посещения ближайшего к нам кинотеатра
«Авангард». В воскресенье Зам, я, Сашка, Виктор и мой гость отправились на Красную Площадь. Сфотографировались на ней, походили, поглазели, затем поехали к Театру на
Таганке. Посмотрели на сам театр, где выступал Владимир Высоцкий. И в ближайшей
пивной попили культурно пивка с сосисками и креветками. Ну… и как это всегда бывает:
Где пиво там и водка. Со спиртным направились в Бирюлёво к знакомым девчонкам Витьки и Сашки. Через вахту общежития нас не пропустили. Николай, сказав, чтоб мы его ждали здесь еще раз пошел попытаться уговорить бабку пропусить нас в общагу. Мы тем временем причастившись винцом решили махнуть к девчатвм по балконам на восьмой этаж. У нас с Витькой, как ни странно это здорово получилось. Мы мигом, как белки зашмыгнули на восьмой этаж. У Сашки это получалось гораздо хуже. Нам стало смешно как он грузно, медленно как медведь переваливается через балконные ограждения.
     Как мы не барабанили в балконную дверь. Девки нас так и не пустили в гости. Колька от вахтера тоже вышел не солоно хлебавши. Мы тем же макаром спустились вниз. Выпили по посошку на дорожку и отправились в общагу догуливать. День в принципе
18

прошел отменно. Мы много смеялись над самим собой. Шутили, балагурили. На следующий день Николай уехал к себе на родину, оставив о себе хорошие воспоминания. Я же твердо решил: еще месячишко и поеду подавать заявление на увольненье. Вот только как сказать об этом ребятам по работе, боюсь, что они меня не поймут.


ТИШКА


     В конце Января, когда мы мирно распивали на кухне бормотуху. В нашу квартиру неожиданно вошли два парня. Быстрым уверенным шагом они проследовали на кухню.
Одного из них я сразу узнал. Это был наш сосед по квартире. Мы его знали очень смутно, потому как он, как и многие другие обитающие в этой общаге жили у родственников.
В общаге появлялись постольку-поскольку. Сосед которого я узнал роста небольшого,
патлатый, веки глаз толстые, глаза голубые, лицо скуластое, но в меру, отчего оно казалось вполне симпатичным. Но взгляд рассеянный и маслянисто-телячий выдавал в нем человека мягкотелого и робкого.
     Второй же, напротив, высокого роста, тучной комплекции с симпатичным и несколько не по годам одутловатым лицом. Аккуратно стрижеными усиками и небритой щетиной.
     Началось все так стремительно и быстро, что ни Таксист, ни Зам, ни я ничего не могли понять. Да разве что-нибудь поймешь, когда тебе рогаткой из среднего и указательного пальца хотят выколоть глаза. Я сидел совершенно обомлевший этим внезапным, свалившимся как снег на голову наездом. А бугай меж тем все подскакивал ко мне и, буквально выходя из себя, орал:
     - Ты?! Да?! Ты тут самый крутой? Ты, да? Ты!
     Слово «крутой» тогда только-только входило в моду. Я его еще не слышал.  И употребленное в таком экстра-ординарном контексте и исполнении, оно здорово тюкало меня по хмельной и пока ничего не понимавшей голове. Бугай кинулся пару раз на Таксиста и Зама, но снова почему-то резко переключался на меня.
     - Я-тя суку счас в окно выкину… Хошь?! Ну, говори хошь?! Что? Крутой, да? Крутой?!
Ну,  говори, крутой? – продолжал орать мне в самое лицо верзила и всё тряс нацеленными на мои глаза пальцами. Я не знал, что подумать: “Может, это очередная проверка на «вшивость» или просто какя-то шутка, розыгрыш?” –проносилось в моей голове.
Сосед, как я его про себя назвал – Махно, стоял и подливал масла в огонь:
     - Да он щас вас всех замочит… всех - всех замочит!
     -Но что характерно ни тот, ни другой пока не собирались никого мочить. Но к этому моменту нервишки мои уже не выдержали и я, вскочив, вылетел из квартиры. Я рванул к Сашке с Витькой. Ворвавшись к ним в квартиру выкрикнул единственное:
     - Витька, Сашка! – подьем! Там надо одного козла замочить!
     И рванул, не дожидаясь их, к себе на седьмой. Бугай уже ожидал меня, стоя на лестничной площадке.
     - Мужик подожди, - услышал я его возглас, - давай разберемся.
     Но разбираться было уже некогда. Что есть мочи, пытаясь попасть в пах, я с лету лупанул по бугаю правой ногой и не, останавливаясь, начал работать руками. Бугай сложился, а я продолжал его очёсывать  и сверху и снизу. Он стал проситься у меня, как младенец на горшок. И странно мне было слышать от него в мой адрес слово «мужик». «Нет, братан я еще не мужик Я всего лишь парень - молодой парень. Мужиком мне еще только предстоит в будущем стать».


19


     - Мужик, мужик – подожди, остановись, - жалостно взывал ко мне жлоб, - давай разберемся.
     Подлетели Сашка с Витькой и я краем глаза увидел как Махно начал искать на площадке пятый угол. На шум выскочили мужики и начали нас разнимать. Я был так разгорячен боем, что не мог остановиться и успокоиться и всё порывался на бугая.
     - Мужик, давай познакомимся. Меня Тишкой зовут, протягивая руку, выговорил амбал.
     - А меня Пашка – чего хочешь? Ещё?
     - Да все, все - успокойся, давай поговорим.
     Махно исчез, а Тишка прошел с нами на кухню и все твердил:
     - Мужики, я не прав. Давай мировую. - Братан, - обратился он ко мне, - ты парень шустрый, пойдем со мной купим водки и разопьем мировую. Пойдем со мной? Не забоишся?
     - Чего ты сказал? - снова попёр я на Тишку.
     Тишка приходил в себя. Он смелел на глазах.
     - Тих, тих ,тих, - успокаивал он меня.
     В уме я все понял. Тишка с Махно, видимо, работают в одной бригаде. И там, изрядно
подпив, Тишка после «ворфоломеевской ночи» в сопровождении Махно решился навестить свою родную обитель. Роковой ошибкой Махно было то, что он подвизался с Тишкой приехать в общагу. Это его машинально делало врагом наших общагенских «старичков». Тишка повел себя в отношении нас как старожил. Но кто его знает Тишка он или Гришка.  Он нарвался на нас и это спасло  его от более сурового наказания. Ведь общагенские «старички», которых он предательски мочил со своими московскими друзьями его отделали бы покруче, чем мы.


     Я оделся и мы,  выйдя из общаги пошли в тот подъезд, где, по мнению Тишки, продавали водку из под полы. Тишка повел разговор:
     -Ты в общаге давно живешь?
     - С осени, - ответил я.
     - Ты ничего не слышал про Тишку?
     - Слышал
     - Так вот это я.
     Разговор на секунды прервался.
     - А слышал ли ты, что за разборки были здесь осенью?
     - Ну, слышал.
     - А ты представляешь себе, если я повторю этот наезд? Не-ет, ты этого себе просто не представляешь. И не представишь потому что не видел всего того ужаса, который происходил в ту ночь.
     Вот здесь я точно понял, что произошло. Теперь и я автоматически стал заложником Тишкиных разборок. Моя горячность и хмель вылетели, и я ясно себе представил свое настоящее и будущее положение. Но виду не подал, а возразил немедленно Тишке без всяких раздумий.
     - Я понял, на что ты намекаешь. Давай! Давай вези толпу. Приезжай… посмотрим.
Я догадываюсь, что ты это можешь сделать. Давай вези! – орал я в ночь беззвездную и мглистую.
     - Да не кипешуйся ты, не кидайся.
     Тишка продолжал сетовать на то, что я не до конца понимаю, что он в будущем может со мной сотворить. Видимо надеялся, что я испугаюсь и начну перед ним юлить и просить

20

прощенья.  Но покаянных  и попятных речей он от меня не услышал. Пошарившись по подъездам так ничего из спиртного и не найдя, вернулись в общагу. Вскоре Тишка уехал.
     Через пару дней  старички, прослышав про ночной визит Тишки в общагу, были несказанно удивлены этим случаем. Махно подловили, когда он почти скрытно (видимо негде было ночевать) обявился в общаге. Махно за компанейство с Тишкой от старичков здорово перепало. “Летал, как мячик, по квартире” – говорили видевшие. После этого Махно из общаги так же бесследно исчез и больше не появлялся. Нас «салаг» хвалили, за то, что мы частично наказали Тишку за «ворфоломеевскую ночь», а некоторые даже высказывали недовольство «почему когда он был, им не сказали». «Если еще раз здесь появится», - говорили старики, - «скажите нам; убьем суку»


     После Тишкиного «визита» моя и так беспокойная и почти одинокая жизнь усугубилась подсознательной черваточиной: “…а если нагрянет Тишка?”. Каждый раз невольно я засыпал с этой мыслью. Теперь ни Зама, ни Ромки почти никого в квартире не было. Все они куда-то тихо и незаметно растворялись и исчезали. По сути дела, в этой пустой огромной квартире со сломанной дверью я ночевал один. Но, к счастью, Тишке хватило благоразумия больше в общаге не появляться. Да и позже я стал догадываться,
что может быть Тишка (и скорей всего что так оно и было) был не таким плохим парнем
каким его выставили «друзья» по общаге.
 
11
ОПЕРАЦИЯ ТРАНСФОРМАТОР
И ДРУГИЕ ПРОИЗВОДСТВЕННЫЕ ШАЛОСТИ И ПРОДЕЛКИ.

    Нагромождение строительной техники на объекте было неимоверное. Одних
сварочных трансформаторов стояло в рызных углах бессчетно. Бугор наш присмотрел
один стоящий, без «шлангов», не работающий. “Ничей что ли?” – думалось Колмыкову.
     - Мужики,  - обратился он к нам за обедом. – Видели там, в фойе сварочный стоит. Как не пройду мимо него… никто его не трогает, не включает, не выключает, ни чей что ли?
     - И я это заметил, - отозвался Серега.
     - Давай скоммунизьмим его что ли? Нам лишний не помешает.
     В обед, когда на объекте почти никого не было, подхватив сварочный аппарат запёрли его в шахту лифта. Тут же перекрасили и, прикрыв куском ленолиума, поставили в отстой.
Подождать, послушать не будет ли какого шума по поводу пропавшего сварочного аппарата. Прошла неделя, но все было тихо.

     А не задолго до этого в бригаде случилось небольшое ЧП. Сгорела наша бытовка. А вместе с ней сгорела наша спецодежда и инструмент. На самом деле ничего не сгорело, так как раздевались мы на объекте в одной из отведенных нам комнат, закрывавшейся на ключ. Но ушлый и пронырливый Серега момент не упустил. Быстренько смаклячил акт о сгорании инструмента и спецодежды. Разная никчемная рвань, железки и прочий хлам послужили вещь-доком при составлении и подписании акта мастером, начальником цеха и инженером по технике безопасности. Все прошло гладко. В один из дней из управления поступила команда ехать на склад получать новый специнструмент и спецодежду. Все было получено сполна. В последующем полученное новое рабочее обмундирование я продавал, как барыга, в универмаге совхоза «Московский», где мы стали работать. Продал почти за гроши, но нам их хватило на хорошую посиделку.
     В тот момент для меня все это уже мало, что значило. Дело близилось к весне. Заканчивался февраль месяц. Мысленно я готовился сказать своему бригадиру главное:
21



То, что я намерен уволиться. Для Дмитрия это будет небольшим ударом. Дмитрий
был как бы моим наставником и пытался сделать из меня хорошего специалиста. Но
мой монтажно-лифтерский дух, словно ржа, давным-давно разъела мысль об увольнении.
Тем    паче, по словам Сергея, до меня из бригады ушел точно такой же хлюст, как и я.
И Дима это событие не очень приятно пережил. Видимо, это сказывалось на его партийной репутации. Бригадир! Отличный специалист, обладает всеми качествами наставника, а люди, молодые люди – почему-то бегут. Непорядок!


     Образ Глаши не выходил у меня из головы. И чем больше нас с ней отдаляло время, тем родней и ближе она мне становилась. Мне представлялось, что мы с ней, в силу чрезвычайных обстоятельств, просто на определенное время расстались. Но вот уже скоро,  скоро этой томительной и злосчастной разлуке конец. И мы вновь встретимся и так, как и прежде будем разгуливать по улицам Мурманска. Сидеть в беседках. Разговаривать и смотреть друг другу в глаза. Черт, ну почему я не взял и не записал её адрес? А мне так хотелось написать ей письмо…


12


    В конце февраля, в четверг около трех часов дня, улучив момент, когда мы с Дмитрием остались вдвоем я неожиданно для самого себя спросил бригадира:
     - Дим, отпусти меня сегодня в управление?
     - Зачем? – резко вскину голову и, посмотрев озадачивающе на меня, спросил бригадир.
     - Да-а заявление на увольненье написать. Время идет, а я все никак не соберусь это сделать.
     - Да перестань, ты что? Нормально работаешь; мужик ты хороший, с нами со всеми ладишь, работаешь неплохо. Павлух, чего это ты вздумал? ну?.. в самом-то деле?
     - Нет, Дим. Пойми меня. Нажился я здесь до ублёвы. Не по мне такая жизнь. Поеду обратно в Мурманск.
     Дмитрий и я замолчали. Я смотрел на него, а он, опустив голову, изредка взглядывал на меня, будто что-то хотел спросить еще о чем-то, да так ничего и не сказал, лишь вяло проговорил, подхватывая сумку с инструментом:
     - Что ж, твое право – езжай!
     Я забежал в вагончик, быстро переоделся и рванул в управление.
     Начальником СУ-165 “Мослифтмонтаж” на то время был Белоголовцев Павел Андреевич. Когда я зашел к нему со своим заявлением, то он тоже удивленно и непонимающе вопрошал:
     - Не пойму: почему вы решили уволиться? Поймите, ведь это же Москва! Каждый
приехавший сюда человек старается вцепиться в нее зубами, и всеми силами в ней…
за неё удержаться. А вы уволиться?.. Я вот тоже, когда-то как и вы, молодым приехел в Москву. Да. Тоже было нелегко. Общага,  работа и все такое. Но вот, как видите, до начальника управления дослужился.
     - Понимаете, я до недавнего времени ходил в море «на рыбаках». Уволился сгоряча. Уволился потому, что мне зарубили визу на пять лет. Хотелось ходить в загранку.

22

И вот теперь понял (для убедительности моих доводов приврал я), что без моря, видимо, не смогу. Во всяком случае, я чувствую и вижу, что мне здесь намного хуже, чем там.
Зачем идти самому против себя.
     - Логично. И все-таки я бы на вашем месте подумал. Кстати, у вас есть время подумать.
Вы ведь знаете, что по действующему трудовому законодательству вам нужно отработать два месяца. Заявление будет лежать у меня. Не передумаете, я его подпишу. Но…
все-таки советую еще раз хорошенько подумать.
     - До свидания.
     Я вышел и, словно гора с плеч свалилась. Так легко и радостно стало на душе, несмотря на то, что еще два месяца ездить на работу и жить в этой общаге. Зато впереди появились просвет и свобода.
 
13


    Два месяца тянулись долго и муторно. Но мысль отом, что я скоро уеду из Москвы
меня окрыляла и обнадеживала.
     Однажды на выходных я приехал к Верке. Приехал поздно, когда все уже спали. Я по настоянию сестры быстро разделся и юркнул в постель, проснувшись, мой взгляд
уперся в чернявый, слегка кучерявый затылок.
     - Вер, кто это? – спросил я сестру, идущую на кухню.
     - Что брата своего не узнаешь что ли?
     - Это Игорь?
     - Ну а то кто же?
     - А он как у тебя оказался?
     - На работу устраиваться приехал.
     - Наработался в колхозе? Ну, вот вместе и рванем куда-нибудь.
     Я еще не совсем определился: куда точно мне ехать. Было два предполагаемых направления. Это: в Нижневартовск к другу детства Сашке Смирнову и обратно в Мурманск. В Мурманск тянуло сильней. Там было много наших родственников – двоюродных братьев и сестер. И родные по отцу тетя и дядя.
     Морская матросская эпопея мне теперь представлялась совершенно иначе. Буду ходить в море, зарабатывать деньги и рационально их тратить. В первую голову оденусь. Обносился до некуды. Ходить стыдно. Но ничего все вернется, обязательно вернется.


     Заканчивался май. В Москве благоухала весна. Я с честью закончил свою трудовую деятельность в СУ – 165 в качестве слесаря-монтажника по лифтам и… уволился!
Пашка Терехов к этому времени женился и снимал где-то квартиру. Я его больше так и не увидел. Таксист все так же изредка заезжал в общагу и тоже, будто бы собирался жениться. Я ему сообщил, что уволился и скоро уезжаю. Он предложил выпить за мой отъезд.  Набрав винца мы ушли на окраину района в березки и там на теплом весеннем ветрке, зеленой пробивающейся травке душевно посидели. Кстати жизнь в общаге

23

буквально перед самым моим отъездом стала неимоверно налаживаться. Любовь Алесеевна решила в одной из квартир на первом этаже сделать красный уголок. Но первоначально в ней надо сделать ремонт. Эта идея многих вдохновила. Желающих учавствовать в ремонте и обустройстве красного уголка нашлось больше чем достаточно. Как ни странно к этой акции подвизалось много старичков. И вот тут на глазах  у всех стало происходить знакомство и сплочение старичков и молодых. Рано или поздно это и должно было произойти, исходя из сути и логики общежитской жизни. Другого не дано. Худой мир лучше любой вражды или войны. Для меня пожившего в общаге до службы враждебные отношения, существующие в этом доме, показались мне дикостью. А мы тогда пэтэушники жили в рабочей общаге вместе с дядями всяких возрастов и званий. В общаге жили даже «химики». Но нас действительно салаг никто никогда не помышлял ни трогать, ни тем более обижать. И, напротив, за нас всегда любой мог вступиться и постоять.
      Зам перед моим отъездом куда-то пропал. Я уехал, так и не увидев его. Ну а Санька с Витькой проводили меня по-дружески, по-братски. Так мы и расстались.


     С братцем мы до отъезда в Мурманск жили у Верки. Верке и её семье мы порядком поднадоели. Верка и так психованная и несдержанная на язык. А тут еще мы. Верка ненавидела пьяных. А мы с братцем нет-нет да и закладывали за воротник. Благо ни на работу и вообще никуда не надо было спешить. Терпенье Верки лопнуло и она в один прекрасный момент, когда мы завалились к Верке пьяные, выкинула наши сумки в коридор. Мы упросили её оставить нас до утра. Она смягчилась. Подхватив сумки, втащила их обратно на кухню. “Надо срочно уезжать” – стучало в моей хмельной голове.
Любой и любая взмолится, живя в крохотной квартирке, от таких гостей какими бы родными они не были. Верке надо отдать должное – она нас долго терпела. Да и всегда переживала за нас. Часто, ой, как часто не было, как говаривала наша покойная тетушка,
Евдокия Кузминична,  совету средь нас. И с братцем мы впоследствии люто ругались, чуть ли не до кулаков. Да и до кулаков доходило! Долго нам вместе находится было нельзя. Я виню в этом наше трудное, неспокойное, можно сказать, безрадостное детство.
 Вроде б мы и родные и делить нам нечего, а ведем себя по отношению друг к другу, как чужие. Смотришь другие живут душа в душу. Помогают друг другу. И главное никогда не ругаются. А мы, бывает, как кошка с собакой.


     Поезда и дальную дорогу я в то время не любил. Они мне были в тягость. День езды в поезде для меня казался вечностью. Это позже, я полюбил этот мерный убаюкивающий перестук. Лежишь на полке, смотришь в окно, а мимо мелькают леса, горы, речушки, деревни и села, большие города и станции.


     Поезд «Москва – Мурманск» уносил нас с братцем на север, оставляя позади весеннюю, благоухающую Москву. Прощай столица нашей Родины! Белые кучевые облака с золотистой окаемкой проплывали с Запада на восток. Солнце яркое и ласковое то появлялось, то пряталось за эти бело-снежные глыбы; но ненадолго пока облако не сносило легким, пахнущим весной ветерком, в сторону. Тень от облака мгновенно исчезала, а в прогал, где виднелось пронзительно-синее небо, выглядывало солнце. Оно ласково пригревало сквозь грязное окно нашего купе и на душе от этого становилось
светлее.
 
24

     Мурманск встретил нас легким морозцем. Но я выйдя из поезда этого почти не почувствовал. Начало июня! Какой может быть мороз?! Нет его! Не верю! Хочу весны, лета! Ведь уже начало июня. Весь день я проходил под изумленными взглядами прохожих
в костюме на распашку при минус четырех градусах по Цельсию. К вечеру заявились к родным. Они нас приняли тепло и радушно. Дядя Саня родной брат нашего отца. Тетя Нина его супруга, а Андрей и Серега наши двоюродные братья-погодки. У нас с ними прекрасные отношения. Денег у нас с братцем в обрез, поэтому мы почти не выпивали.
     На «рыбаки» устраиваться не хотелось. На другой стороне Кольского залива в Мишуково красовался белоснежный гидрографический флот. Туда-то мы и навострили лыжи. В понедельник, взяв документы, на катере отчалили туда. Неожиданно для нас самих, работа в качестве матросов для нас оказалась. Я уже отдал свой пакет документов.
Дело за братцем. Но тут оказалось, что он в сумке у нашей родни  забыл паспорт. Мне ничего не оставалось, как забрать назад свои документы, извиниться перед девушкой-кадровичкой и отправиться восвояси. Но при этом я заметил нерешительность братца в трудоустройстве. Меня это неимоверно раздражило. Мы расспорились из-за этого так, что чуть тут же не подрались. Его мнимая стеснительность, перемежающаяся с робостью и животной трусостью, сидящей в нем,  буквально выводили меня из себя. Таким он был трезвый. Но у пьяного все эти плохо скрываемые человеческие качества вылезали в крайне извращенной форме наружу. Вылезали в том плане, что пьяный он всей своей хмельной дуростью всячески пытался как бы опровергнуть, что этого всего в нем нет.
Что он совершенно другой человек. И  ему удавалось таким образом скрыть свою внутреннюю неустроенность, негатив и чертополох, уживающийся в нем.
     Возвратившись в Мурманск я кое-как уговорил братца зайти на счет работы в уч-комбинат на Книповича -33. Мы зашли. И… О! – Чудо! Здесь как раз набирали группу на обучение помощников бурильщика  капитального ремонта скважин в город Ноябрьск. Мне еще до этого в «Полярной Правде» случайно попалась заметка об этом молодом перспективном городе в Западной Сибири. Мне эта заметка о далеком сибирском городке
надолго запала в мою романтическую душу. И вот теперь у меня есть возможность оказаться в нем воочию! Мистика!
     Битый час я уговаривал братца пойти и написать заявления об устройстве. Он ни в какую. Какие доводы я ему только тут не приводил. Братец сетовал на то, что долго учиться – целых два месяца!
     - Два месяца!? – мямлил он.
     - Но ведь они же оплачиваются, - доказывал я ему. Сто пятьдесят рублей в месяц! Я в Москве работал и таких денег не видел, а тут: учиться! Да два месяца пролетят и не заметишь.
     Кое-как я его уговорил. Мы написали заявления и буквально через два дня приступили к учебе.
     Группа набралась в основном из бывших мореманов ходивших на рыбаках «Мурманрыпрома», «Тралфлота», «Севрыбпромразведки». А вообще: кто откуда.
Жить мы стали в общаге по улице Зеленой. Деньги быстро заканчивались, и надо было что-то предпринимать, где-то искать работу. С Игорьком мы пошли по продуктовым магазинам, с целью устроится на полставки грузчиками. Надежда нас не обманула.
На Кировском проспекте в магазине «Молодежный» мы были оформлены грузчиками.
Это было наше материальное спасение. Все подходило как нельзя лучше. До двух-трех
часов мы занимались в учебном комбинате, осваивая теорию специальности помощник бурильщика,  а к четырем часам шли в магазин на работу. Наш ужин предсталял собой
килограмм жареной мойвы, полбуханки хлеба и чай. В обед на рубль мы умудрялись
поесть вдвоем, беря, конечно, самые дешевые обеды. Но нам как бы этого хватало.

25

Нашему примеру последовали и другие. В какой продуктовый не зайди – все грузчики свои да наши!
     Постепенно мы узнавали друг друга больше. Сливались в группы по интересам. Интерес был в основном один – выпивка. Но мы с братцем держали себя строго.
Правда, по выходным приходили к нашим братьям и там устраивали гульбища.
     Классным руководителем группы был назначен Карасик Виталий Петрович. Карасик бывший буровик, окончивший заочно Тюменский государственный институт нефти и газа. Виталий Петрович семнадцать лет отработал в эксплутационном бурении. Нас же готовили в капитальный ремонт скважин. Он так красиво рассказывал о своей профессии,
что мы сидели и сильно сожалели о том, что идем не в бурение, а в КРС.
     - Виталий Петрович? а можно в последующем будет перевестись в бурение? Реально ли будет это сделать?
     Виталий Петрович разъяснял этот вопрос так, что можно-то можно, да не все туда
сгодятся. Вот Чернушкину туда явно дорога закрыта. Его за один язык там сразу похоронят. Там ребята работящие, но нравом очень крутые.
     - Бурильщик первый и получит, - дразня Карасика, - возразил, уткнувшись в тетрадь Чернушкин.
     - Да, да, - не ожидая такого возражения, проговорил неуверенно Карасик. – Запомните
бурильщик там не сам по себе – за его плечами стоит вахта. Она за него глотки порвет
кому хочешь.
     - Ну это мы еще посмотрим, - снова возразил Чернушкин.
     - Ну, ты, демагог, - багровея, басовито и зло кинул Карасик. Ты сейчас у меня договоришся – вышвырну за дверь и больше сюда не придешь. Понял? нет?
     Чернушкин заткнулся.
      Чернушкин особый тип. Бывший мичман Северного флота. Чернушкин приходил на занятия в военно-морском кителе и широких матросских брюках. Поначалу Чернушкина восприняли все серьезно и благопристойно, но раскусив его нравственную суть и характер
стали над ним зло подшучивать и помыкать им. Вскоре он стал на занятия приходить как и все в гражданской одежде. Чернушкин потомственный казак. Его дед жил в Ростовской области. Казачьи корни притягивали Чернушкина. Но на казака он мало чем походил. Характером мягок. Физически не очень крепок. Худ и сутуловат. Выправки никакой.
Лицом тоже далеко не красавец. Рот узкий, губы пухлые, вывернутые сильно наружу – особенно нижняя. Руки длинные, ладони узкие и мягковатые – явно не перетруженные.
Чернушкину хотелось к своей особе исключительно-серьезного отношения. Да и самому хотелось быть возвышенно-серьезным, но таким быть у него никак не получалось. И заставить относится к нему по-другому - тоже не удавалось. Чернушкин даже сменил впоследствии свою фамилию на «Жуковский». Все спрашивали: зачем?
     - Это фамилия моего родного деда, - лукаво парировал он на надоедливый для него вопрос.

КАРАСИК


     Карасик роста среднего. Лицом ряб. Переносье тонкое и с горбинкой. Высокий не морщинистый лоб. Причесанные гладко назад волосы, видимо сбрызнутые лаком, так как они у него всегда блестели и казались влажными Карасик холостяковал и жил с нами в общаге.  Чтобы развеять скуку он частенько призывал к себе Лёву и посылал его за бутылочкой в магазин. От выпивки перепадало и Леве. Мы, конечно, ничего об этом не

26
знали. На занятиях Виталий Петрович был безупречно строг, как внешне, так и в своей педагогической деятельности. Иногда кто-то из нас забывался и переступал грань дозволенного в поведении, Карасик неимоверно взрывался, лицо багровело, голос грубел,
а в нарушителя учебного процесса летел шквал нелицеприятных внушительных и отрезвляющих словес. Бардака и анархии Карасик не терпел. За такую прямолинейность мы его и уважали.

     Из общаги в школу мы ходили напрямую через пустырь, гаражи и мелкий ручей.
Но предварительно проходили тот квартал и тот дом, где жила моя Глаша. Я всякий раз заглядывал в окна её дома, наивно полагая, что вдруг смогу её увидеть. Или, быть может,
она случайно будет стоять возле своего подъезда. Я знал, что у Глаши очень строгий отец.
И строгий именно в плане Глашиных ухажеров. Когда я её однажды проводил, он закатил
в доме крупный скандал. Сейчас не было и мыслей о том, чтоб зайти по старой памяти
к Глаше домой. Это было бы полной нелепостью с моей стороны. Нам нужно увидеться с Глашей непременно случайно и где-нибудь.


     Выходные у нас проходили бурно и весело. Они проходили в Вороньем Гнезде.
Это было милое уединенное тихое место под березами на склоне возвышающейся сопки.
Мы с братцем, наши братья и их друзья, с которыми я уже был знаком ранее, обединившись скидывались на бормотуху, закупали её и поднимались в Ворону. Обычно это была суббота. Выпивка начиналась с обсуждения и воспоминаний  предыдущей субботы. Кто куда девался, спустившись из Вороны в город. Потому что мало уже кто мог что-то соображать. Постепенно все разбредались как тараканы кто куда. Каждый давал свое пояснение его внезапного исчезновения из кампании.
     - А ты?! ты-то куда пропал? – звучала разноголосица захмелевших парней.
     - Как куда? Я только вышел на улицу тут и воронок нате вам пожалуйста. Ты, горт,
видно сильно после работы устал – садись, подвезём. Ну и подвезли до медака!
     В этой кампании нам было необычайно весело. Главное что мы очень здорово ладили друг с другом. Не было и намёка на какую либо ссору, а уж тем более драку меж собой. Нам нравились эти пьяные незлобивые  приключения, от которых пострадать могли только мы сами. Но всё всегда проходило гладко и весело. Кроме, конечно, попаданий в медвытрезвитель. Но… это для нас было делом привычным! В воскресенье приводили себя в порядок, а в понедельник всё по-серьезному – учеба и работа. Время шло быстро и неприметно. К учебе стали относиться не так серьезно, как сначала. Мы становились все более раскрепощенней и разнузданней. Кубас, Клюк и Зуб на переменах умудрялись закладывать за воротник. Языки их становились неуправляемы и шелудивы. Преподавателям (кроме Карасика) проводить занятия становилось проблематичным. Зав.
учебным сектором УКК был Мин Моисеевич Глотов. В это время он был в отъезде. Этот полный с крупными чертами лица человек – тоже был  своеобразной грозой и вершителем наших судеб. Мин Моисеевич мог запросто  отчислить любого провинившегося ученика.
Не взирая даже на то, что учебный процесс вот-вот закончится. Это был бескомпромиссный и жёсткий человек.
     Стропольное дело вел Коваленко Арсений Мефодьевич. Коваленко Арсений Мефодьевич хоть и носил синий морской китель, но авторитетом среди нас не пользовался. Кстати, китель его заставил одеть Мино Моисеиич. Хотя он и не имел к кителю (или китель к нему) никакого отношения.
     - …Но Мин Моисеевич мне сказал: “Наша школа морская. Вы видите, что мы готовим
будущие кадры в основном для работы в море. Поэтому вам, уважаемый Арсений Мефодьевич надлежит носить морскую форму”. - Сначала чувствовал себя в ней неуютно. Ну, какой,

27

думаю, я черту моряк! Я и моря-то отродясь не видел. Разве что Кольский залив. Но постепенно обвыкся и теперь чувствую себя в ней вполне комфортно.
     Кубас вполголоса:
     - Вот хохляра! Врет и не смеётся. Уж лучше сказал бы честно, что нравится лыко
на погонах и рукавах носить! А то: стесняюсь… не видел…
     Арсений Мефодьевич нашей группе пришелся не по душе. В отличие от Карасика
он неустанно твердил:
     - Вот Мино Моисеич приедет, я ему обо всем доложу. Возможно, придется пойти на крайние меры и кое-кого отчислить. Задумайтесь.
     У «кое-кого» дествительно к окончанию учебного процесса накопилось много грехов:
прогулы, вытрезвители, выпивки и плохое поведение на уроках. Однажды был сорван урок по медицине. Юлия Павловна нам рассказывала, как нужно правильно оказывать приемы первой помощи при переломах. Но ей буквально и слова сказать не давали. То сыпали никчемные вопросы, то просто не слушали и болтали меж собой. Юлия Павловна вдруг резко умолкла, подошла к столу, и что есть мочи хлопнула журналом успеваемости о стол, вышла из класса. Вскоре вбежал, приехавший к этому времени Мино Моисеич вместе с Коваленко. Мино Моисеич долго производил разборки. Юрка Кубасов шел на отчисленье. Над Кубасом сгустились тучи. Но тут на защиту Юрия Кубасова встал наш
Виталий Петрович. Кубас был оставлен. Тут только Виталий Петрович и мог понимать,
что та дурь, сидевшая в наших головах, непременно исчезнет, словно угар из жарко натопленной избы, как только её начнут проветривать. А проветривать её будут крайне тяжелой работой в трудных климатических условиях. У исключительного большинства она непременно исчезнет. Но у кого-то непременно и останется. Не все выдержат натиска судьбы. Что ж таков закон жизни. Или ты её или она тебя. Что ж посмотрим.

***
     Наша с братцем работа в магазине «Молодежный» заведующей Певцовой Татьяне Ивановне нравилась. Мы были на хорошем счету. Мы быстро разгружали приходимые
с продуктами машины и также быстро подавали их продавцам к прилавкам. Иногда какой-нибудь покупатель, глядя на нас с братцем, изумленно восклицал:
     - От, голова! – какие у вас молодые грузчики.
     Продавщицы стали нас звать в подсобку на чай. И теперь жареная мойва съедалась не просто всухомятку, но и запивалась горячим индийским чаем! Особенно нам нравилось
спускать продукцию в холодильники, находящиеся в подвальном помещении. Там,
улучив момент, мы набивали рты опускаемой вниз снедью.
     - Ещё подавать! – кричала полная добрейшей души человек грузчица Галина нам сверху. А в ответ – тишина! А как тут скажешь, если рот как у хомяка, набит так, что того и гляди щеки лопнут!
     Однажды продавцы провели по просьбе Татьяны Ивановны аферу с курицами. Куры в ящиках залежались и имели довольно-таки не товарный вид. И чтоб его, этот «вид» продукции придать - потребовалась всего лишь фляга. В неё была залита вода, насыпана соль, горчица и другие ингридиенты, для купания залежалых кур в растворе. Все получалось как нельзя лучше. Товар пошел. Мы с братцем успевали только ящики подносить. Ирка продавец озорно подмигивала нам, когда мы вручали ей очередные лотки с птицей. Товар разошелся. Но все же одна чуткая покупательница подвох разглядела и вернула продукт обратно, но без скандала и разбирательств. Татьяна Ивановна за сбыт залежалой продукции накрыла девчонкам небольшую «поляну».


28


     Этот лето в Мурманске выдалось мало дождливое и теплое. И не скажешь, что здесь север. Лишь сама природа могла напоминать, о том, что ты за полярным кругом. Невысокие, но пышные березки и осины пошумливали запыленной, загрубевшей от времени и солнца листвой. Скоро уж, скоро окрасятся они в багрянец, пожелтеют и начнут сбрасывать с себя летние наряды. Время как-то незаметно от нас заторопилось, засобиралось грустно и молчаливо, словно путник, в дорогу дальнюю да неизведанную.


     Жизнь в Мурманске проходила намного романтичнее, веселеё и рациональней. Здесь я обрел настоящую свободу, несмотря на свой материальный недостаток. Я чувствовал себя раскрепощено и комфортно. А перспектива скорого отъезда в Западную Сибирь еще больше вдохновляла и окрыляла меня. Но скорого отъезда лично для меня не получилось.
     Нам уже и до этого поведали, что город Ноябрьск находится за Полярным кругом.
И эта зона была закрыта для свободного въезда. Для въезда в эту зону требовался
специальный пропуск. Для его оформления надлежащие службы посылали запрос о подтверждении, того, что последнее место жительства данного субъекта соответствует его
прописке в паспорте. Моё последнее место жительства да отъезда в Мурманск – Москва!
И мне никак этот ответ-подтвеждение не приходил. Даже моему братцу из нашего захолустья пришла эта столь нужная писулька, а мне из Москвы – нет! Москва будто мстила мне, что я покинул её не жалеючи, стремительно и безоглядно. Вот уж у всех были готовы пропуска для отъезда в Ноябрьск, и только у меня и Вовки Левина их не было.
Но Вовка не больно-то и переживал. Родом Вовка из Ленинградской области и на эту проблему он смотрел свысока.
     - Я все равно домой буду заезжать. Мне по пути. Там и сделаю пропуск.
     А мне заезжать было некуда, да и не на что.
     В конце курсов всей группе выдали деньги за первый месяц учебы и на дорогу. Остальные обещали выдать по приезду в Ноябрьск в НГДУ “Холмогорнефть”, где нам предстояло трудиться. Все вмиг несказанно «разбогатели». Все закрутилось, завертелось
с необычайной быстротой. Вот и экзамены. Они прошли более чем успешно, причем благодаря Виктору Петровичу Карасику. Всё – учеба закончилась! До встречи в Ноябрьске!
     Первые дни, когда вся группа улетела-уехала, я пребывал в некоторой растерянности
и недоумении. А если так назывемый «ответ» вообще не придет? Что тогда делать?
Как мне поступать? Я ощущал себя эдаким водоплавающим подранком, сидящим на водной глади; тщетно силящимся взлететь за своими сородичами ввысь, под купол синего, манящего к себе неба. Какой-то немыслимый обескураживающий тупик. Единственное что меня на тот момент удерживало в Мурманске – это надежда, что ЗАВТРА непременно придет ответ-подтверждение из Москвы о моем десяти месячном там существовании.
И жить в ней толком не жил, а смотри ж ты как она меня, родимая, держит. Эти «завтра»
проходили волнительно и нудно. Отъезд из  Мурманска захватил меня всецело. Нет, я не забыл о Глаше. Но теперь встреча с ней мне мыслилась и представлялась совсем по-другому. Я уеду, но обязательно ей напишу, позвоню… Из снежной далекой Сибири!
С сурового заполярного края. И наша долгожданная встреча будет ещё романтичней и радостней. А так: что я ей скажу? Спросит: где живешь? где работаешь? Да нигде…Так праздношатающийся, бич тралфлотовский – только и сказать…
     Я действительно стал исключительно празношатающимся элементом. Меня не выселили из общаги. Я поздно просыпался. Не спеша умывался, одевался. Где-то как-то перекусывал. Выходил из общаги и шел пешком по Мурманску до ул. Карла Либкнехта, то есть до своей родни.  Там до вечера проводил время и вечером возвращался в общагу.
29

Так проходил день за днем. Наконец я решаюсь позвонить Глаше. Глашин рабочий телефон хранился в моей записной книжке. Я набираю номер телефона. Мне не верилось, что я сейчас буду разговаривать с человеком, по которому несказанно скучаю, о котором непрестанно думаю, и мечтаю с ним встретиться. Трубку взяла заведующая.
     - Здравствуйте! Будьте добры позовите пожалуйста к телефону  Глашу Бахвалову.
     - Сейчас позовём, - раздалось на другом конце провода.
     Я был до крайности взволнован. И когда Глаша взяла трубку я даже начал заикаться.
     - Алё, -раздался в трубке знакомый до боли голос.
     - Г-гла-ша! З-здравствуй! – Как назло в телефонной трубке что-то еще и трещало. –
Это я, Сергей, - помнишь такого?
     - Помню! Чего ж не помнить. А ты что? здесь, в Мурманске?
     - Да я здесь. Но возможно скоро уже уеду.
     - Куда и почему уедешь?
     - В Ноябрьск. По телефону всего не расскажешь. Мне хотелось бы с тобой встретиться, поговорить.
     - Ну, приходи в садик. Ко мне домой, сам знаешь, нельзя.
     - Договорились. Обязательно приду.
     «Неужели мы действительно увидимся? - стучало в моей голове. - Все о чем мне думалось и мечталось там, в опостылевшей московской общаге, начинает потихоньку сбываться. Мистика! Но это так! Так, все успокойся! Лучше подумай, в чем ты пойдешь на встречу с Глашей? Вопрос, конечно, интересный. Я так обносился. Так давно не позволял себе никаких обновок, что просто стыд какой-то. Облезлые коричневые туфли, хлябающие на ногах и то не мои, а двоюродного брательника. Ничего! Надо погладить брюки! У меня есть красивая моднячая рубашка фирмы «Вранглер». В ней-то я и козырну.   
Я прекрасно знал Глашино место работы и на следующий день ближе к вечеру направился
к ней на встречу. Я отыскал группу, где работала Глаша. Сердце готово было вырваться из груди, когда я, взявшись за дверь, еле решился её открыть.
     - Здравствуйте! – поздоровался я с женщиной средних лет. - А Глашу можно?   
     - Гла-а-ша, - нараспев и громко протянула нянечка, - к тебе пришли.
 Глаша вышла. Я обомлел.
     - Здравствуй, - робко выговорил я.
     - Привет!
     Я заметил, что Глаша тоже очень сильно взволнована. Нянечка куда-то скрылась,
оставив нас наедине.
     - Ты давно в Мурманске?
     - С июня месяца. Мы здесь с братом учимся, точнее учились на помощников бурильщика. Наша группа уже в Ноябрьске, а я вот пока здесь. Жду, когда мне оформят туда пропуск. С этим у них что-то не получается. Нет ответа с последнего места жительства, то есть из Москвы.
     - Счастливый!               
     -Почему счастливый?
     - Едешь в Ноябрьск. Я бы и сама хоть сейчас куда-нибудь уехала. Скучно здесь.
Работа, дом. Изредка кино – вот и все.
     Я не знал, что ей на это ответить. Сидел и усердно прятал под стулом свои облезлые
башмаки и исподволь любовался своей Глашей. Глаша была чертовски хороша.
Черные вьющиеся волосы  спадали на плечи. Умильный и ясный взгляд её карих глаз
буквально привораживал к себе. Её стройный стан так же притягивал мой взор.



30

Так и хотелось подойти и обнять её за стройную талию. Притянуть к себе и поцеловать
в эти красивые пухлые губки. Изящная талия Глаши переходила плавно и  стройно в столь же красивые, словно точеные кем-то ножки. Редко у кого встретишь ножки такой неестественной стройности. Немного изумленные глаза Глаши буквально сияли. Я же сидел раскрасневшийся и взволнованный.
      - Давай после работы встретимся? – предложил я Глаше.
     - Давай, но только не на долго. Ты ведь знаешь, какой у меня отец. Он до сих пор меня контролирует и не дает мне ни с кем гулять.
     - И все-таки я тебя сегодня после работы встречу.
     - Приходи… вечером.
     Это недолгое свидание меня несказанно приподняло. До самого вечера я ходил под впечатлением этой короткой встречи, вспоминая эти волнительные минуты и наш незатейливый разговор. Я всё больше убеждался в том, что люблю эту девушку. И, похоже, что она меня тоже любит.


     Выходные я проводил в Вороньем гнезде в компании своих друзей-мурманчан в питии
и веселых похождениях. Однажды, возвращаясь с очередной гулянки в свою общагу, я был остановлен милицейским патрулем. Они узрили, что я пьян.  Меня привели в участок. Составили протокол о нарушении мной общественного порядка. Участок находился в соседней двухэтажке. Мне пришлось сказать адрес своего проживания. Дисциплинарно-назидательная карусель закрутилась с бешеной скоростью. В понедельник Мино Моисеич грозно распекал меня за морально-нравственный проступок. Оказывается, в тот воскресный вечер я умудрился нагрубить еще и вахтеру своего общежития. Я этого, признаться, не помню. Да и мог ли я так поступить. Но самой убийственной новостью из уст Мино Моисеича прозвучало то, что меня выселили из общежития. Он так и сказал:
     - Из общежития мы вас выселяем. Где вы будете жить – решайте сами. Надо было вести себя по-людски.
     - Так подскажите, что мне делать? Как мне ехать в Ноябрьск? Сколько я еще здесь буду ошиваться.
     Прошел уже месяц как я бичую в Мурманске один. А моя группа давным-давно в Ноябрьске пашет на месторождениях НГДУ “Холмогорнефть”.
     - Ну, давайте ещё недельку подождем, - с полнейшим безразличием ко мне, проговорил Мин Моисеевич, - а там конкретно решим, что будем делать. Вообщем, идите, выселяйтесь из общежития, сдайте всё и через неделю зайдите ко мне.
     Я ушел растерянный и расстроенный. «Ничего, попрошусь у дядьки пожить. Чай уж неделю-ту вытерпят меня». Дядька наши воскресные похождения тоже не приветствовал. И как-то даже отчитал меня за то, что я не только сам пью, но и спаиваю его ребят. Но здесь я заверил его, что никаких пьянок-гулянок не будет.
     Я поселился у дяди Саши и своих брательников. Действительно я вдруг резко посерьезнел. Не стал пить. С Глашей мы продолжили, когда была возможность, встречаться. Наши отношения стали раскрепощеннее и ближе. Мы условились непременно встретиться  на сибирской земле, плохо себе представляя, как это будет выглядеть. С Глашей мы находили укромный уголок, усаживались, балагурили. Затем я непременно усаживал её к себе на колени, крепко прижимал  к себе и жадно всеобемлюще целовал. Наши сладкие поцелуи были несказанно приятны нам обоим.
Мы могли с Глашей целоваться бесконечно. Это были для нас самые романтичные и счастливые минуты. Проходило время и я шел провожать Глашу до дома.


31


     В следующий понедельник в преподавательской меня ожидал Мино Моисеич и его коллеги. Для чего-то он снова начал меня отчитывать за мое недостойное поведение.
 Тут я уже не выдержал и перебил его резко, глядя  ему в глаза:
     - Ну, хватит уже об этом! Раз сказали – и все! – достаточно! Вы лучше скажите мне, как и на что мне ехать в Ноябрьск? Дайте пропуск, и я завтра же отсюда уеду.
    - К сожалению, вам до сих пор нет ответа с последнего места жительства. Без него, вы, сами понимаете, пропуск оформить невозможно. Вам придется ехать без него, без пропуска…
     - Как так? – изумился я.
     - Вот недавно с того региона приехал руководитель группы вышкомонтажников, которых мы месяц назад отправили в Новый Уренгой. Он говорит, что билет свободно можно приобрести до Когалыма. Но лучше до Мотылей. Это последняя станция или разъезд перед Ноябрьском. А там, по его словам, можно договориться с проводником, чтоб он довез до Ноябрьска. Естественно не за спасибо, а заранее перед подъездом к Ноябрьску … сунуть ему сколь нибудь. Тебе главное добраться до конторы. А там уж они сами решат, что с тобой делать.
     Мино Моисеевич, закончив свою «напутственную речь», потупил взгляд и отвернулся.
Меня такой вариант и радовал и озадачивал одновременно. Конечно, я прекрасно понимал, что Мино Моисеичу нужно избавиться от меня как можно быстрее, чтоб я перестал им мозолить глаза. Но и мне им что-то доказывать или требовать было делом совершенно бесперспективным. Это равносильно, что биться головой об стену. “Как оно всё будет?” – думалось мне. В этот же день я купил билет до Горького. На билет до Ноябрьска у меня ни за что бы не хватило денег. Заеду домой, займу у родителей денег на дорогу и поеду дальше.

В ДЕРЕВНЕ
 

     Вот я и дома. Моя деревенька встретила меня жаркой устоявшейся погодой, что для наших краёв и этого времени совсем не характерно. Не часто бывает такое, что в начале сентября стояла жара под плюс тридцать градусов. Отец скосил на участке отаву и сенокосная пора, словно это был самый разгар лета, шла в деревеньке полным ходом. Народ спешно сушил траву и убирал высохшее душистое сено на сеновалы, боясь резкой смены погоды.  Но дни устоялись и жара целую неделю обреталась в наших захолустных краях. Отец и я не выпивали. А мы обычно с ним со встречей причащались! Но тут на удивленье все проходило благочинно и тихо. А то ведь напьемся, вдрызг разругаемся.
Ну да что и говорить. Это у нас с детства всё не как у людей пошло. Ничего, еще не все потеряно. Может, и мы когда-нибудь споем, взарим у мира в сером хламе.
     Да. Все бы хорошо. Вот только из-за того, что я еще до сих пор не на работе, на душе поскрёбывали кошки. Да и доеду ли я благополучно до места назначения – тоже вопрос.
Все это непрестанно напоминало о себе, и я мысленно пытался себе представить, как это все будет происходить.
     Прошла неделя. В понедельник я решил выезжать. Родители подкинули немного  на дорогу денег. Конечно, все это я им непременно верну. А пока мы прощались. Отец как всегда напутствовал и говорил:
     - Ну, давай там… по-хорошему. Смотри, не пей там.
     А еще, бывало, пьяный любил повторять: “Надо быть – Человеком! Надо стать - Человеком! Или: Будь – человеком! Будь Человеком!”
     - Игорю  привет от нас передавай.
     - Хорошо. Давайте.
 
32

     При прощаньях и встречах мы никогда не расцеловывались, а просто крепко пожимали друг другу руки. Всякие там сюсюканья были напрочь исключены в нашей семье.
     На Московском вокзале я без труда взял билет до Тюмени. Вокзал был все таким же,
каким мы его знали все те три года, пока учились с Сашкой Смирновым в ГПТУ – 41 –
я на каменьщика-монтажника, он на электрика. Это с него мы уезжали на электричках на выходные в свою Будилиху. Но после службы у нас у обоих произошла резкая перемена профессионального климата. Он давно уже крутит баранки большегрузных автомобилей,
раскатывая по заснеженным северным трассам Сибири. Мне же только предстоит освоить профессию нефтяника в тех краях. Не лучше ль после службы нам было остаться здесь, в Горьком? Пойти работать каменщиком в своё СМУ – 3, где я трудился после окончания ПТУ до призыва в ВМФ. Может, и лучше. Кто его знает. Всегда лучше там, где нас нет. С Сашкой мы всегда мечтали уехать на север. Сколько книг про охоту прочитали, где описывался этот так манящий к себе суровый, заснеженный край.
     Под мерный, убаюкивающий стук колес я все пытался представить себе свое ближайшее будущее. Работу, общежитие, город. Но все представлялось каким-то абстрактным, рассеянным и неправдоподобным. Да и лучше этого не делать. Не раз убеждался, что нарисуешь себе картину будущего, а действительность оказывается другой – совершенно отличной от той, которую ты мысленно себе нарисовал. Будь готов ко всему, паря.


    Вот уж и Семенов остался позади и поезд все дальше и дальше уносил меня на Восток.
     В Тюмень я прибыл вечером. На вокзале было не так людно. Но в фойе, где располагались кассы, стояла несусветная толчея. Длинные хвосты очередей и просто толпившегося народа заполонили все пространство фойе. Я занял очередь и постепенно по разговору окружающих меня пассажиров прояснил обстановку. Через два часа отправляется поезд на Ноябрьск. “Вот здорово!-обрадовался я, - как раз к поезду подоспел.” Но не тут-то было! Я продолжал упорно стоять в надежде взять на отходящий поезд билет. Но время шло, а очередь не продвинулась ни на йоту. Не продвигалась по той простой причине, что билетов на этот поезд уже не было. Но может быть перед самым отъездом  сколько нибудь да появится. Все жили надеждой, что они уедут непременно сегодня. Самое интересное, что весь толпившийся народ намеревался ехать исключительно в северном направлении. Все будто сговорились! Нет им ни на Юг, ни на Запад, ни на Восток не надо, только на север и никуда более. И названье Ноябрьск звучало
в этом небольшом кассовом зале намного чаще, чем, к примеру Сургут, Нижневартовск или Когалым.
     Время шло и вскоре поезд на Ноябрьск отчалил, не оставив никакой надежды пассажирам уехать именно сегодня. Толпа немного рассосалась, а оставшиеся люди
приобретали билеты в севера на завтра. Теперь следующий поезд пойдет только через сутки. Ровно сутки придется куковать на вокзале. Денег у меня в обрез. Я приобрел билет
до Мотылей, пересчитал, оставшиеся копейки и подумал, что ими надо распорядиться как можно рациональнее. Ведь сколь нибудь надо будет сунуть ещё и проводнику (а сколь-нибудь – это сколько?) и сутки ехать до Ноябрьска. Это тоже не халам-балам. Так, хорошо. Билет у меня на руках. Теперь надо подумать, куда бы упасть и скоротать предстоящую ночь. Вот объявили посадку на поезд следующий на Москву. Кое-кто привстал со своих мест и подгребал свои поклажи, намереваясь их взвалить на себя.
Заметив освободившееся место, – юркнул к нему и едва успел его занять.
     Ночь тянулась долго и муторно. Я то засыпал, то вдруг резко просыпался, сонными глазами смотрел какое-то время на происходящее  в вокзале и снова незаметно для себя засыпал. Так в полудреме прошла ночь и впереди, бог ты мой, - целый день!

33


     Как медленно, когда не надо, движется время. Оно словно остановилось. Около десяти часов я сел на троллейбус и поехал в центр города. «Поброжу, - подумал я, убью время, перекушу, хотя свободных денег практически не осталось. Пять рублей с мелочью.
Пять рублей нужно во что бы то ни стало сберечь, чтоб сунуть потом проводнику в качестве взятки за провоз меня без пропуска до Ноябрьска».
     Тюмень мне не понравилась. Нет – это не наш Горький с его хлебосольным простым характером. У нас чуть от Московского отошел и… нате вам пожалуйста: ресторан, кафе,
пивная, кругом горячие пирожки, мороженое, лимонад. А здесь бутылку лимонада днем с огнем не найдешь. Тоже мне областной город. Тюмень – столица деревень – только и сказать.
     В Тюмени было довольно таки прохладно. Видимо север и отдаленность области сказывались. Стояла сырая промозглая погода. Я продрог. На вокзал возвращаться не хотелось. Я медленно брел по городу, всматриваясь в строения, дома, прохожих.
Время от времени заходил в какой-нибудь магазин, чтоб согреться, поглазеть на товар и отправиться дальше в вынужденную экскурсию по городу. В одном из гастрономов
в буфете мой взгляд неожиданно остановился на бутербродах, которые привлекли меня своей фантастической ценой! Они стоили буквально две копейки. Много чего в жизни  видел, но бутербродов по две копейки – н-не видел! Эти бутерброды представляли из себя кусочки черного хлеба с положенными на них кусочками повидло. Как это мило. Как здорово. Но самое главное, что кроме всего того, что я увидел, здесь еще подавали и горячий чай! О-бал-деть!
     К этому времени я уже был достаточно голоден. Ошарашенный этим «чудом» я взял сразу два стакана горячего чая и два бутерброда. Всё удовольствие  составило десять копеек. Фантастика! С каким аппетитом и жадностью я пил горячий подслащенный чай,
держа граненые стаканы стылыми покрасневшими пальцами. Я на глазах преображался!
Тёплые, благодатные флюиды вместе с горячим чаем вливались в меня уверенно и ощутимо. Выйдя из гастронома, я снова побрел невесть куда, Запомнив улицу и дом, в  котором расположился этот спасительный для меня гастроном и буфет. Так и было. Я ещё несколько раз наведывался в питейное заведение и пробавлялся в нём чаем с бутербродами. Ближе к вечеру приехал на вокзал. Скоро поезд. Неужели почти сутки позади? Нет,  это были не сутки, а целая вечность – заунывная да тягомотная. Но вот я и в поезде. Проводник азербайджанец выдал мне постельное белье. За окнами поезда сгущались сумерки. Сплошные серые тучи неслись в надвигавшихся семерках с севера на юг. С того севера, куда помчал меня, мерно стуча колесами, старенький обшарпанный поезд.
***
     Станция Мотыли представляла собой железнодорожную будку и сам железнодорожный разъезд, на котором поезда разъезжались друг с другом. Рядом с этим разъездом проходила шоссейная дорога, ведущая на Пограничное месторождение. Но всего этого я пока, естественно не ведаю и не знаю. Пока я встревожен приближением Мотылей. И как пройдет акция с податием пятюльника проводнику – тоже не знаю. А вдруг он заартачится и сдаст меня милиционерам или бригадиру поезда? Тогда что? Я вышел в тамбур, когда увидел, что наш проводник туда направился тоже. Он разговаривал с милиционерами.
     - Пройдемте, - вдруг ни с того ни сего сказал один из милиционеров нашему проводнику и они повели его в голову поезда. Я устремился за ними.
     - Подожди, подожди, - говорил он мне, а я совал на ходу в его руку последнюю пятерку. В следующем тамбуре он её сграбастал и я спокойно прошел в свое купе. Поезд
33

мчался на всех парах к Ноябрьску. В Вагоне прошел слух, что кого-то ограбили.
“Вот дурень! – клял я себя – можно было и не отдавать пятюльник-от, его и так самого
за жопу взяли”. В кармане у меня на тот момент позвякивало ровно 43 копеечки. Как бы мне пригодились эти пять рублей. Пока я найду своих мурманчан?! С ней я чувствовал бы себя много уверенней, нежели просто по сути дела голым.
     В поезде я познакомился с парнем, едущим на работу в Ноябрьскую геофизическую экспедицию. Он-то в отличие от меня имел пропуск. С вокзала мы с Николаем пошли искать его контору. И вскоре оказались на территории экспедиции.
     - Стой здесь, - сказал мне Николай и куда-то ушел.
     Николай годами чуть моложе меня, но шустрый, балагуристый. Как хорошо, что  мне встретился такой попутчик. Вскоре он вернулся с парнем одетым в спецодежду и болотные сапоги.
     - Переночуем здесь, в экспедиции, а завтра поедешь искать свое НГДУ*.
     Провожатый завел нас в балок и сказал, чтоб мы располагались в нем на свое усмотрение. Он явно был под хмельком.
     - Мужики, главное не стесняйтесь, никого не бойтесь, если надо покушать - еште, что там есть – тушенка, сгущенка, вообщем обживайтесь. Если будет холодно, вот дрова,
растопляйте буржуйку, кочегарьте её. Вскоре парень ушел, а мы, поставив в углы вещи,
стали осматривать балок. В нем царил кавардак. Но нас это совершенно не смущало.
Я думал о том, как переночевать ночь и на следующий день отправиться на поиски своих
мурманчан и НГДУ. Николай подошел к предстоящему сну совсем по-хозяйски. В неостывшую ярко посвечиваюшюю углями жлезную буржуйку подкинул дровец, налил чайник и поставил его на печь. В правой половине балка я вдруг увидел на стенке приколотый кнопкой кусок тетрадного листа, на нем вписанное четверостишие.

Не первую в тайге бичую зиму я,
Когда из всех живых лишь я да речка.
Про черный день пора найти любимую,
Про черный день родного человечка.

     “Как это романтично и здорово! – подумалось мне. Сильно сказано. Кто этот человек?
Наверное, старый  замшелый северянин, проработавший в экспедиции не один год? А иначе как бы родились эти прожигающие, хотящие человеческого тепла и ласки человека”.
      Прочитав, четверостишие несколько раз – моментально его запомнил. Как это оригинально и здорово! “Пора найти любимую. Действительно пора. Это ведь отчасти и про меня», - подумалось мне.
     Николаю, вероятно, спать не хотелось. За небольшими оконцами балка стемнело. В буржуйке весело потрескивали дрова и сполохи огня, выбивающиеся наружу сквозь щели дверцы, прыгали по стенам домика хаотично и завораживающе. Время от времени появлялся на короткое время тот парень, что-то будто искал, не находил и молча вновь куда-то исчезал, приговаривая в приотворённую дверь:
     - Вы спите, спите, мужики.
     «Как культурно, - в шутку подумалось мне, - это вам не Москва, где мне спокойной ночи желали: “Спите, сволочи”. Ну что ж: и на том спасибо. И еще, лежа на шконке, я вдруг
подумал, о том, что пропуск – это не просто бумажка с печатью соответствующих

НГДУ* - Нефтегезодобывающее управление.

органов, дающая тебе право на покупку билета в запретную зону, а гораздо более серьезный документ. И у меня-то его и нет. С таким невеселым для себя открытием я и заснул».



34
     Пасмурное прохладное утро проглядывало в маленькое оконце балка. За его стенами слышался говор снующих туда-сюда работников экспедиции. Мы с Николаем резко подорвались и стали быстро одеваться. Николай замельтешил своим высоким худощавым телом по балку. Белобрысый симпатичный Николай был не по годам рассудителен и спокоен. А я уже начал волноваться и думал о том, как я сейчас доберусь с окраины города до НГДУ. В балке было темновато. Но мы все-таки нашли умывальник; умылись наспех, оделись и вышли из балка.
     Возле балка стояли ребята. Они о чем-то весело балагурили. Видимо обсуждали вчерашнюю веселую вечеринку. А Николай меж тем всё про себя узнал. То есть куда ему идти и что делать по поводу его устройства в экспедицию. Я же стоял в некой растерянности и не знал, что мне делать. Наконец я решился спросить у этих ребят как мне добраться до НГДУ.
     - Вон тот желтый автобус – видишь, - указывая в строну поодаль стоящего автобуса в котором уже сидели пассажиры, проговорил рослый, широкоплечий парень с длинными волосами. – Иди и садись, пока он не ушел, а там водилу спросишь, где тебе удобней выйти, чтоб добраться до НГДУ.
     Мы попрощались с Николаем. Он мне пожелал удачи. Мы ударили по рукам и я направился в пазик.
     - Можно с вами до города, - спросил я водителя.
     - Сидай, - равнодушно отозвался он.
Вскоре пазик тронулся и мы поехали. Кстати, время было уже порядка десяти часов утра.
Я смотрел на пожелтевшие пушистые березки и покрывшиеся бордовой листвой осины.
В этот пасмурный осенний день они так ярко, контрастно смотрелись, привораживая внимание людей своим колоритом. Я увлекся этим северным естественным пейзажем и все глядел и глядел, то на какие-то проплывающие мимо строения, то на этот контрастный
таёжный лес, раскинувшийся по бокам асфальтированного шоссе.
     - Тебе здесь, - вдруг донеслось до меня. Пазик притормозил на остановке. Я вышел поблагодарив водителя за провоз.

***

     В правом кармане моих брюк издевательски позвякивала оставшаяся мелочь, и всей своей тяжестью била по ляжке и мозгам, как бы говоря: «денег нет, денег больше нет…
Ничего, - успокаивал я сам себя, - здесь мой братец и наши ребята – не дадут пропасть.
А самое главное я как никогда был настроен на работу. Я хотел работать и зарабатывать.
Работа меня нисколечко не страшила, будь она самой неблагодарной и тяжелой. Ну, ничего: ещё день два и я буду работать».
     С такими обнадеживающими мыслями я пробирался по пескам и узким тропочкам меж балков к НГДУ «Холмогорнефть». И вот я в нем! Наконец-то! Я робко вошел в кабинет
зам. начальника по быту Неклюдову П.И. Он, стоял и перебирал за своим столом какие-то бумаги. Это был человек довольно-таки молодой, роста высокого, скуластый, с широким впечатляющим подбородком, большими голубыми глазами и реденькими жидковатыми волосами на аккуратно стриженной голове. Взгляд серьезный и даже строгий.
     - Можно, - робко произнес я.
     - Проходите, - усаживаясь за стол, проговорил Неклюдов.
     - Я, Прохоров, из Мурманска по… спец-набору, - для чего-то присовокупил я последнее.
     - Пропуск есть? – спросил он так, будто наперёд знал, что у меня его нет.
     - Прибыл без пропуска.
     - Вот как приехали – так и уезжайте обратно. Понятно, вам, нет?
     От этих категоричных слов, буквально брошенных мне в лицо – кинуло в краску.
В моих глазах он в мгновение ока из начальника по быту и кадрам превратился в наглую чиновничью тварь, облеченную в костюм и галстук. Я готов был в это мгновение броситься на него с кулаками и месить его до потери пульса. Меня, Пашку Прохорова, прошедшего огонь, воды и медные трубы эта мразь сразила наповал. Она меня просто убила. Всего ожидал, но такого!.. Вот это встреча?! Я вправду думал, что выслушают,  спросят, почему вышло так, а не эдак. А тут: резанул так резанул!
    - Все! всё! идите… - видимо не желая меня не только выслушивать, но и видеть, по-
махивая рукой в сторону двери, выпроваживал меня начальник.
     - А наши… мурманчане, где живут, не подскажете?
     - Зайдите в кадры, там вам все объяснят, - не глядя на меня, схватившись за какие-то
папки брезгливо проговорил молодой начальничек.
     «Что ж с парашютом обманули – посмотрим как со столовой» - проговорил я известную фразу из анекдота про десантников.
     В кадрах мне объяснили, как добраться до общежития, где жили наши пацаны. Теперь я хотел только одного: увидеть своих ребят. Как оказалось группу разделили. И одни попали в подземный ремонт скважин, другие в капитальный ремонт. Так же группа была разделена и поселена в два разных общежития. Но вот и общежите «УНиМО»! Что за странная такая аббревиатура, что она означает? Вот оно какое общежитие? Да уж: это не московская общага в двенадцать подъездов, двенадцать этажей как на Ясеневой. Таких общаг на улице 60 лет СССР оказался целый городок. С левого края южной части этого городка – моя, наша. Но пока, конечно же, не моя. Пока что я только робко открываю двери двухэтажного вполне симпатичного, небольшого здания, опять же подумывая: как оно все будет? Первым кто меня увидел в коридоре, был Сережка Фомин.
     - О! – воскликнул бывший боцман Тралфлота, - пропащая душа! прибыл?
      - Как видишь! Собственной персоной…
     Недалеко от входа в одной из комнат появилась женщина. Серега упредил её вопрос.




35


     - Это наш мурманчанин, - проговорил он женщине разглядывающей меня.
     - Ну и что, что ваш мурманчанин. Мне никаких звонков и распоряжений из НГДУ
по поводу его не было.
     - Он брат Игоря Прохорова.
     - Ну и что, что брат. Это ни о чем не говорит.
     - Ну, пусть он пока пройдет в комнату, где живет его брат.
     - Пусть пройдет. Но не более того. Я ему ночевать здесь не разрешу. Пусть не надеется.
Зайдите ко мне.
     Я зашел в помещение. И Раиса Алексеевна Деримедведь кратко поведала мне о том,
что наши ведут себя не очень хорошо. Не «очень хорошо» было очень мягко сказано.
Мурмнчане успели прославиться чуть ли не на весь, бешено строящийся город. Только
Шустрый, Вовка  Быстров, успел за один день попасть в медвытрезвитель три раза. Жили по принципу: все пропью, но флот не опозорю. Весь первый этаж общежития занимали полгруппы наших мурманчан и вахтовики с Татарии и Куйбышева. Вечера проходили бурно и весело.
     Братец в это время был на вахте и должен был появиться только на следующее утро. Работали по суткам. Наконец я прошел в комнату братца.
     - О-о-о! - раздались радостные возгласы наших ребят, увидевших меня. Давай, братан,
проходи, вовремя ты подъехал, вовремя.
     Я поставил вещи, а точнее забросил их на импровизированные полати, сколоченные в правом углу комнаты, и закрытые простыми запачканными шторками. Комната была просторной, но заставлена сверх меры кроватями. Два окна, пластиковые переборки и потолок. С правой стороны к стене был приткнут стол. На столе большая электрическая сковорода, стаканы, пачка соли, хлеб. В сковороде что-то жарилось. По запаху я определил – грибы.
    - Присаживайся Паша, отметим твой приезд. Братан твой на вахте. Будет здесь завтра утром. Так что спать будешь на его шконке.
     Узнав, что я приехал, все наши мурманчане находившиеся в это время в общаге приходили со мной поздороваться.
     - Ничего Паша, ты гульнул! Сквозь смех, выставляя на стол красное вино, проговорил
Вовка Левин. – А я, как и говорил: заехал к себе домой немного погулял, оформил пропуск и сюда.
     - А я нелегально – без пропуска…
     - Как так?
     - А вот так. Как научили наши учкомбинатовские боссы, так и поехал.
     - Дело в том, что без пропуска тебя не пропишут и не поставят на воинский учет,- добавил Вовка.
     - Теперь-то уж я об этом наслышан. В конторе так и сказали: Откуда приехал – туда и поезжай… Вот такие мои невеселые дела, робя.
     - Не переживай! Что-нибудь придумают, - поддержал меня Вовка Ярков – он же Капля.
     Поджаренные в сковородке грибы вкусно попахивали. Капля время от времени
открывал сковороду и помешивал грибы ложкой. Я поглядывал на них, а мужики меж тем наливали в стаканы красное искрящееся вино.
     - Ну… за приезд! за встречу! – проговорил Лева.
     Подняли стаканы, разом опрокинули их. Хорошо. Мне хотелось быстрей захмелеть
и забыть ту досаду, что сделал мне зам по быту.
     - Давай!
     Мне вдруг сделалось чертовски весело и хорошо. Так здорово было находиться

36


среди этих ребят. “Давай, за встречу” стало повторяться все чаще и чаще. И вот уже мы хмельные и «счастливые» куражимся, кто как может. Это «давай» вылилось в семь суток
беспробудной пьянки. Так я ещё никогда не пил. Обычно два дня и… в тряпки. Но тут безысходность, в которую я попал с устройством на работу, этот злополучный пропуск,
о котором я не хотел даже упоминать – достали меня до самых печенок. День за днем, день за днем пьяная карусель вращалась и не думала останавливаться. Я ходил с подбитым немного глазом, порванным на плече вранглеровским батником, в котором
приходил на свидание к своей Глаше. Пьяная карусель сопровождалась то борьбой, то
небольшой дракой. Все это происходило без злобы, разборок, и как само собой разумеющееся.
    


     Осень сентября месяца 1985 года радовала жильцов города Ноябрьска своими теплыми,
погожими днями. Белые, кучевые облака недвижимо висели в воздухе. Деревья полностью пожелтели, но листва с них еще не облетела. Недавно посаженные деревца стояли в своих осенних причудливых нарядах, радуя и впечатляя прохожих, но… не нас. Мы сидели за столом, чокались побрякивали стакнами и рассказывали о том, кто и как после учебы добирался из Мурманска до Ноябрьска.
     - Паш, - обратился вдруг ко мне Капля, - ты знаешь, как здесь нас называют?
     - Ну и как?
     - Бурматросами!
     Все рассмеялись.
     Вовка Яркин комплекции тучной. Коротко стриженный. Лицо в маленьких едва заметных конопушках. Волосы светло-рыжие. Взгляд исподлобный и острый, придающий лицу некую суровость и даже злость. Трезвый Вовка немногословен и молчалив. Это
абсолютный антипод пьяного Вовки Яркина, становящегося неимоверным хулиганом и чудаком. За массивность Вовке припаяли кличку также противоположную и невяжущуюся с его образом и комплекцией: Капелька, Капля. Я подметил, что клички появились у многих. Бывшего боцмана Тралфлата Сергея Фомина, самого старого из нас прозвали почему-то  Хомутом. Вовку Левина – Левой. Вальку Костюченко – Банзай. Сашку Сивачука – Хохол. Витку Афанасьева – Афоня. Вовку Быстрова – Шустрый. Клюк, Зуб – наши самые молодые бурматросы. Каждый со своим характером и причудой. Но самым хитрым и продуманным из всех нас являлся Банзай. Работа на промыслах Банзаю явно претила и, когда он был трезв, то неизменно «запевал» одну и ту же песню про «уеду отсюда».
     - Уеду на Каспий или обратно в Мурманск. Лучше в море ходить, чем здесь в мазуте
купаться…
     Несмотря на свои молодые годы Банзай водочку любил, может даже, более чем другие.
Особенно он любил напиваться на шару. Это сделалось своеобразным хобби Банзая.
Валяется Банзай пьяным на шконке, но стоит только чуть звякнуть посудой, как тут же Банзай подрывается, продирает свои лупатые нагловатые глаза и одаривает всех своей
улыбочкой. Ну… разве оттолкнешь – хитрый, но ведь свой, зар-раза! Бывало, засыпает Банзай мертветци пьяным, но он кому-то срочно нуждается по делам. Будит его и не может добудиться. Мужики подсказывают:
     - Ты стаканом звякни – сразу проснётся.
     Банзай был, а точнее его таким сделали, неутомимым гонцом за вином. Это иногда ему надоедало и он начинал возмущаться. Тогда Капля сердито и резко на него вскипал, а то
и двал ему затрещину. Банзаю ничего не оставалось делать, как только идти за спиртным.
Основная хитрость Банзая состояла в том, что как только он получал зарплату, то в общагу не заходил и от толпы откалывался. Он шел в магазины и почти на всю зарплату накупал шмотья.

37


Шапки, джинсы, куртки и прочее тряпьё Банзай закупал как бы впрок. Тогда как другой наш брат начинал с выпивки и заканчивал её только тогда, когда в карманах мало, что оставалось. В чистоте и опрятности Банзаю трудно было отказать. Как только Банзай
отрезвлялся, то с огромным ворохом белья и одежды надолго забирался в душ. Там он все перестирывал, перечищал, выскабливал, сушил и на следующий день гладил. Мы поражались Банзаю. Он одевал белую рубашку, галстук(!) и костюм троечку. Длинные пушистые волосы стриженные под «сессон» шли к его лицу. Банзай малодушен и физически плохо развит. Он побаивается и Хомута и Капли. Однажды Хомут разьярившись на Банзая долго бегал за ним вокруг общаги, но так и не смог его догнать.
Капля в таких случаях долго не думал и чуть что своей колотушкой тыкал Банзаю в харю.
Мне это все не нравилось, и я боялся, что в нашем стане произойдет грандиозный скандал – мы все рассоримся и разбежимся. Но все шло своим чередом. К этому времени я очухался и мне хочешь не хочешь приходилось лицезреть пьяные сольные концерты наших пацанов. Особенно чудил Капля. Одеяние Капли состояло из велюрового пиджака,
невесть когда им купленного, заношенные дешевые джинсы и… пупырчатые в крапинку
кроссовки, развалившиеся у подошв. Лицо пьяного Капли то озарялось светлой искренней
улыбкой и он красиво в это время прихохатывал. То вдруг делалось угрюмо-мрачным.
Вероятно, Капля в детстве был отъявленным хулиганом. Все эти детские шалости перешли к нему во взрослую жизнь. Сидит Капля на шконке сжимает свои толстые, как надутые, кулаки. Думает: чтобы сотворить или сделать адакое похулиганистей. Сгребает одеяло и пытается его порвать. Но одеяло толстое, капроновое – китайское! Пыжится Капля медведем изорвать ненавистную тряпку в клочья – ни в какую! И зубами его грызет. И одной ногой приступает на него, а двумя руками рвет напополам – не получается. Отбросил Капля одеяло в сторону. Надоело! Встал, подгребся кое-как к столу.
Хлесь стакан об пол. На счастье! Хлесь пустую «бомбу» о батарею – тоже на счастье – нечего пустой на столе стоять. Но на столе стоят еще две. Капля берет обе, как гранаты в руки, становится задом к двери. Неуклюже и пьяно кидает их по очереди через плечи к дверям, и при этом с серьезным видом выворачивает голову и смотрит куда приземлились
«гранаты». Все! Боезапас кончился, но пьяный хулиганский азарт только распалился. В углу на шконке спит пьяный вдрызг Хомут, а посредине комнаты на двух других шконках двое наших режутся с какими-то залетными фраерами в карты на деньги, не обращая ни малейшего внимания на Каплю. Меж тем Капля всей своей массой обрушивается на пьяного вдрызг Хомута. Хомут и ухом не ведет. Капля хватает приткнутую за кроватью
фанеру и неуклюже стучит ей Хомута по голове. Но и это не помогает. Капля снова отходит к столу, хватает крышку сковроды бухается на картежников, накрывет крышкой
кучу денег и невозмутимо и твердо вещает, взирая на игроков:
     - Это мой банк!
     Капля очекурело-серьёзно окидывает взглядом картежников, но ни один из них не осмеливается что-то возразить Капле. Капля вполне удовлетворен их молчаливым согласием, грузно поднимается и, повинуясь своему пьяному воображению, продолжает сольный концерт без заявок. Для чего-то он молчаливо напяливает на себя свой светло-желтый вельветовый пиджак на голое тело, валенки и… выходит в коридор. Оказывается Капелька проголодался и идёт занять кастрюльки для приготовления обеда. Несмотря на свою опьянелость Капля резок в движениях; руки его кокетливо-расхристанно согнуты в локтях, пальцы веером. Таким он входит в соседнюю комнату наивежливейше и тихо,
помытывая головой капля произносит:
     - Слышь, братишка?! Дай кастьрюльку я картошку в мундирах сварю. Эта вежливость нарочита и узнаваема, попробуй, мол, не дать кастрюльку, то он начнет «ронять» там всех подряд.
38


Капле дают кастрьльку. Тот по-джельтменски кивает головой, и слышит как его,
потряхивают за рукав. Капля оборачивается и видит стоящего перед ним капитана милиции. Это Деримедведь потелефонила и вызвала стражей порядка. Каплю уводят.
Картошку он будет доваривать в отрезвителе. Почему Деримедведь вызвала
милицию? А оказывается! Концерт Капли без заявок он начал еще в коридоре. Там он
жонглировал трехлитровыми банками наполненными водой прямо перед Деримедведью.
Но факир был пьян и фокус не удался. Капля лишь рассердил Деримедведя, но никак не развеселил – вот и результат! Полезай-ка паря в воронок. Никто не знает почему, но милицию Капля боялся, как огня. Нагрянула как-то милиция по очередному вызову
Деримедведя. Капля в тот раз не растерялся. В фойе прыг в кресло и сидит, подперев голову рукой, телевизор смотрит. Из комнаты в это время два милиционера выволакивают
паьяного Банзая. Банзай змечает мимоходом Каплю и кричит что есть мочи:
     - Капля выручай – меня повязали.
    Капля сидит ни жив ни мертв, того гляди самого зацепят.

     Пьяная карусель, завращавшаяся с моим приездом, раскрутилась на полную катушку.
«Пир» продолжался. К окну нашей общежитской комнатенки по навезенному чернозему
была протоптана целая тропа. Окно служило как бы второй дверью. Днём и ночью в него кто-то или впрыгивал, или наоборот вылезал. Но сейчас, я, Пашка Прохоров, лежу полупьяный в комнате наших мурманских ребят, где мы застольничали в последний момент. Лежу и слышу:
   -  Вы чмошники, чмошники, - доносились до меня столь возмутительные и оскорбительные слова. Не в наш ли адрес они звучат? Не нас ли, мурманчан, бур-матросов
так непочтительно называют? Я приоткрыл глаза и увидел лежащего на соседней шконке Кубаса. Кубас что-то пытался возразить тому, кто нас словесно и незаслуженно обижал. Наконец, продрав глаза, я увидел и обидчика, сидящего против нас. Я встал.
     - Так кто, говоришь, чумари-то? – обратился я к нему.  – Тут вошел Колька Елисеев.
Это придало мне уверенности. Я, не раздумывая, двинулся к рыжему парню, с тонким длинным носом, прической «шведский мальчик». Одет он был в светлый джемпер и джинсы. Он сидел на противополжной кровати и искоса поглядывал на меня. Учуяв, что я намереваюсь что-то сделать, он встал, оказавшись аккурат напротив шкафа. Мой резкий,
смачный удар унес его вместе с дверками от шкафа с грохотом внутрь его. Ошеломленный и протрезвевший рыжий незаметно скользнул за дверь. Мы с Елисеем весело перемигнулись. С тех пор его в нашей общаге никто не видел.
Моя любимая подаренная Веркой рубашка, была порвана на плече. Это была единственная приличная вещь, оставшаяся на мне. Под глазом светился небольшой фонарь. Было до жути весело и романтично.

     Как-то проснувшись ночью, мне вдруг сделалось жутко и страшно. Первая и самая едкая мысль, тюкавшая меня по больной голове – была моя неустроенность. Похмелье как-нибудь пройдет, а вот как быть с основной незадачей, в которую я так неосмотрительно вляпался. Как найти свой паспорт и устроиться на работу? Да-да! К этому времени у меня исчез каким-то образом и паспорт. Так что теперь я мало того что без пропуска, так ещё и без паспорта. Это первостепеннейшая задача. Нет! Такое без опохмелки не переживешь. Наскребли на пузырь. Кому бежать? Кубасу!
     - Кубас, побегай! - Кубас еще не проспался. Его изрядно штормило,  стоящего средь комнаты.
     - Я схожу, - вяло промычал он и стал собираться. Тяга принять на грудь хоть сколько нибудь, влекла его, несмотря на позднее ночное время. Кубас напялил на себя поверх футболки синюю затасканную ветровку. Простое мятое трико, обвисшими корабельными парусами, висело на его ногах. Большие резиновые сапоги он напялил на разную ногу.
Волосы дыбом топорщились в разные стороны. Мы смотрели на него с болью и тревогой, так смотрел Штирлиц на Плейшнера, вставшего впервые на лыжи и собиравшегося преодолеть дальний путь по снежной целине.
     - Я пошел, - вяло проронил Юрок, и подобно водолазу, ухнул за окно.
     Пришел он через час. Мы были ошарашены его видом. Пустая капроновая авоська,
словно сдутый обвисший шарик висела в его руке. Внешний вид его был совершенно противоположный тому, в каком он уходил за спиртным. Лицо поцарапанное и припухшее. Но зато волосы гладко причесаны и сапоги одеты на нужную ногу. Майка аккуратно заправлена в трико. А куртка! – его болонья козырная куртка! была изрезана на мелкие полоски. Ему в тот момент не хватало копья, чтоб походить на индейского вождя. Царапины, ссадины и красновины, словно подрисованные, отчетливо виднелись на лице.
     - Вот это тебя «причесали», - насмешливо проворчал, проснувшийся Банзай. Юрка ничего не сказав упал мешком в кровать.
     Уже потом Юрок свое похождение обрисовал нам в юморном тоне более подробно.
     - Мне не только наносили ногами «грим» на лицо, но ещё и с помощью зажигалки
пытались «выщипать» брови. Катали ногами, как бревно. Закрыв лицо руками, я все же
успевал разжимать пальцы и сквозь них «фотографировать» гримёров. – Эх, - досадовал
Юрка, -  жаль не те времена. Засесть бы на Колыбе, как Василий Иванович с пулеметом,
и строчить по всем подряд. Строчить и напевать: «Строчит пулеметчик за синий платочек…»


     К нам бурматросам прибился мужичок в годах. Звать его Сергей Клюев. Человек интеллигентного вида и склада ума. Ему понравилась наша матросская удаль и разухабистость. Мы, как мужики, ему симпатизировали и выражали доверие. С нами можно было иметь дело по части выпить. Но так как меры он тоже не знал, то так же
частенько попадал в несвойственные для него приключения и казусы. Однажды, прискочив в общагу, скидывает с себя канадскую куртку. Хватает порошок и мыло –
бросается в душевую.
     - Что случилось? – спросили мы его позже.
     - Да лужа большая… стал её обходить… да так в неё и свалился.
     Но… дело было совсем не в луже, а в нем самом. Потому как, когда он заскочил
в комнату, то что-то сразу уж очень сильно пахнуло уборной…


     Трезвый Сергей очень серьезен и за собой следит. Одевается он не сколько по моде,
сколь солидно, тепло и добротно. И лицо у него человека видного и интеллигентного,
в принципе, каковым он являлся на самом деле. Он достаточно образован и начитан.
Мне всегда импонировали люди спокойные и серьезные. Не люблю пальцегнутиков и нахалов. Мы с Сергеем сдружились. Однажды он позвал меня посетить балок,
находившийся в поселке ХТПС.
     - Поедем. Там живет мой друг. Ты знаешь, он прекрасно играет на гитаре. Возьмем бутылочку, культурно посидим, послушаем.
     Мы так и сделали. Взяли литр водки и отправились к этому товарищу. И в одном из многочисленных балков нашли нашего друга. Почему-то я его представлял себе совсем не таким, каким увидел.  На вид ему лет тридцать, с небольшим; худощавый, с курносым, широковатыми ноздрями носом. На тонком переносье нахлобученные  большие очки с толстыми линзами. Вид его был более чем неказист. Нечесаные длинные черные волосы.
Рубашка с коротким рукавом в клеточку и черное простое трико, кое-где в дырочках.
     В балке было не очень светло и не очень просторно. Клюев представил меня Валере, как своего друга, сказав, что я хороший парень.
     - Присаживайся на топчан, - показал он мне на сколоченные из досок нары, закиданные полушубками.
     Сергей уселся у стола, а Валера после того, как Сергей выставил на стол литр
водки, гоношился с закуской. Выпивали и балагурили (они) в основном о работе.
ХТПС* - Холмгортрубопроводстрой.
Наконец Валерий взял гитару. Задумчиво побренчав на ней сначала что-то невнятное, вскинув голову, устремив взгляд вдаль, красиво и волнительно запел; запел: «Глухари на токовище». Я ещё тогда не знал, что эта песня Розенбаума. Я с великим восхищением. смотрел на Валеру и все думал: «Надо же такое сочинить?!». Пел Валера мощно и мелодично. Много лучше, чем сам Розенбаум. Сергей также был обворожен пением Валеры. Не случайно он меня сюда и потянул. Эту песню Валера исполнил для нас не один раз. Он и сам получал удовольствие от своего пения. И игра и пение звучали в унисон. Другие песни спетые Валерой совершенно не впечатляли. Литра закончилась быстро. И я расчувствованный этим «творческим» вечером, готов был принять ещё.
Но Сергей меня остепенил короткой и серьезной репликой:
     - Все, друг, хватит!
     Я понял Сергея. Этим самым он хотел сохранить в душе прекрасное настроение вечера.
Поэтому спиртного было выпито столько, сколько требовала его творческая натура.
Ведь Сергей в душе также относил себя к таковым. Он рассказывал, как в Омске он не часто, но ходил со своей любовницей в театр и на концерты заезжих гастролеров.
     В общежитие из уютного, тихого и теплого балка возвращаться не хотелось.


ОТЬЕЗД В ДОСКУ ПЬНОГО КАПЛИ НА РАБОТУ


     Капля работал не в капитальном, а подземном ремонте скважин. В отличии от КРС подземники имели иной график работы: не по пятнадцать дней как кэрээсники, а по четыре дня. Все четыре дня Капля пил на пропалую. Работал он в одной вахте с Колькой Елисеевым. Надо ехать во вторую смену на работу, а Капля никакой. Елисею предстоит нелегкая миссия довести его до вокзала и загрузить в вахтовку. Но пока Капля в коридоре общежития в совершенно смешном прикиде. Осень, но на Капле по-пляжному одета  завязанная на толстом пузе узлом рубашка. Поверх её накинута какая-то плащёвка. Коротковатые, дешевинькие джинсишки и… зимние ботинки на шнурках с облезлыми тупыми носами небольшого размера. Капля шарахается из стороны в сторону, очекурело
смотрит на окружающих вроде б и понимает что-то, но совладать с собой не может.
Вот он встёт одной ногой в таз с водой, который на несчастье Капли оказывается тут в коридоре. А затем и на край его, выплескивая на пол из него воду. Каплю то и дело подхватывают провожатые, попутно вразумляя его словесно, что нужно спешить на работу. Кое-как Каплю удается вывести на улицу. Елисей подхватывает
его под руку и ведет. Как ведет знаемо только им двоим.
     - Как хоть ты его довел, Николай? - сочуственно спрашивали потом Елисея.
     - Да чуть на работу с ним не опоздал. Хотел уже бросить, да наши по дороге попались,
помогли дотащить. Капля на вокзале и в автобусе всю дорогу в грудь кулаком себя стучал: «Пахать буду, как сволочь».

                ***

     После этого длительного запоя у братца моего приключилась белая горячка.
Приехав с месторождения, с вахты, братец бросился куда-то бежать. Его не было всю ночь. Утром он также не появился. Я весь испереживался и думал только об одном: лишь бы пришел. И он действительно пришел ближе к обеду. Зашел неузнаваем. Глаза бешеные и навыкате, того и гляди выпрыгнут и красные, как у рака. Он вошел и что-то ляпнул, как говорят, не в строчку. Никто из присутствовавших в комнате ни о чем его не спрашивал. Он разделся, прошел к своей кровати и лег со словами: «Я посплю». «Поспи, поспи…» -
подхватил я, боясь, что он начнет болтать что-то несуразное. Но этого не произошло, и он уснул. Спал он долго. Проснулся вполне нормальным. Но на работе мужики догадались, что он поймал белочку. После этого братец с работой завязал. Да и общагенская, неспокойная жизнь, где надо постоянно удерживать на должном уровне свой статус КВО - - его здорово припекла. К этому он был совершенно не готов. И этому послужил его комплекс неполноценности, мнимая стеснительность и легкая форма (я бы так это охарактеризовал) животной трусости, засевшей в нем с детства. Именно этот, засевший в нем человеческий негатив и не даст ему стать полноценным Человеком. И вот теперь мне,
Пашке Прохорову, до боли неприлично выставлять родного братца в этом свете. Но ведь поразительно, что даже не вино явилось первопричиной морального падения братца, а именно его животная трусость, которую он очень искусно всегда скрывал, и которую он не мог хотя бы частично побороть до уровня женитьбы, как все люди! Но у него не хватило духа и на это. По этой причине братец не женился, хотя у него была прекрасная девчонка. С мнимой, фальшивой гордостью он это пережил. А дальше все пошло по наклонной. Братец погано и подло иногда хорохорился (пьяный конечно), что у него где-то там растут дети. Но это полнейшее, низко подмётное враньё опустившегося братца. Никого у него нет и не будет. Самое главное, что братец имел хорошую голову. Прекрасно разбирался в технике. И руки и голова, что называется, есть, а вот всего остального нет. Поразителен и тот факт, что братец отслужил в Армии, но и она ему ничего не дала. А почему? Потому что не было дослужебной пэтэушной закалки и самостоятельности, как у меня, Пашки Прохорова. Теперь об этом я могу сказать с уверенностью. А если бы она (самостоятельность) и практика выживания была – этого бы ни случилось. Нет! Я тоже далеко не смельчак и не герой и тоже, бывает, трушу, но не до такой же степени, чтоб опустить себя ниже ватерлинии. Ведь ты же мужик!..
      Банзай и братец завели разговоры, что вскоре уедут на Каспий. Там де, они устроятся
в рыболовный флот и будут рыбачить. Но это были совершенно пустые и лживые разговоры. Вскоре братец уедет в Нижневартовск к нашему деревенскому парню, моему закадычному другу, Сашке Смирнову, к которому я сам когда-то намеревался уехать, и там будет какое-то время шоферить, пока трусость и пьянка не погонят его дальше по уродливой, мнимой стезе. И Банзай уедет. Куда? Неизвестно…


     Вечерами и ночью становилось довольно-таки прохладно. «Старожилы» продолжали неустанно твердить, что погода нынче как никогда балует. Конец сентября, а не дождей и не снега нет!
     Глашеньку я не на миг не забывал. Она всегда была рядом со мной, несмотря на то, что в действительности мы были несказанно далеко друг от друга. Мне это придавало сил и уверенности. И было приятно сознавать, что у тебя есть родной и близкий тебе человечек,
который стремится с тобой соединиться, преодолев любые преграды и растояния. Это чувство жило во мне, и я его никому не открывал.
     Меж тем, меня начинала донимать эта свалившаяся на меня новая беда: пропажа моего паспорта. Исчез он после очередной общагенской пьянки, когда комендантом была вызвана машина, чтоб увезти особо пьяных и буйных в отрезвитель. Я  к тому времени завязал с пьянством. И думал, как устроиться без пропуска на работу. А паспорт, будто испарился. Был и нет. Кому он мог понадобиться? Он лежал у меня в Игориной тумбочке. Вовка Лёвин кое-что мне разъяснил.
     - Когда мужиков забирали, я был в комнате. Один из милиционеров увидел паспорт в тумбочке и взял его. И там уже в машине, а они как раз возле нашей общаги застряли, он спрашивает мужиков: «Кто из вас Павел Прохоров?» Ему отвечают: « Его здесь нет». Тогда он открывает дверь воронка и отдает твой паспорт какой-то белокурой даме оказавшейся  с ними рядом.
     - Так кто она такая? – умоляюще взывал я к Вовке.
      - Убей, не знаю…
      - Может, с нашего общежития кто?
     - Скорей всего,- ответил Вовка и добавил: - Только что-то больше её здесь не видно.
     - Значит надо искать эту белокурую жази…
     Но как её найти? Мистика, да и только!  А время шло. Надо  срочно что-то делать. А что? Под лежачий камень вода не течет. Первым делом я отправился в милицию и там разыскал того милиционера, что держал мой паспорт в отрезвительской машине, когда забирали  наших пацанов. Я его разыскал и он, поняв в чем дело, поведал мне следующее:
    - …Так раз тебя там с теми архаровцами не было, то я его и отдал той женщине, что с нами рядом тогда находилась. Она стопроцентов из вашего общежития; ищи её.
     - Так, а кто она такая? Вахтерша, комендант, воспитатель – кто? – допытывался я.
     - Ну не знаю я, - уже немного раздраженно отвечал старлей, - кто она такая – из вашего общежития, ищи там…
     Легко сказать «ищи там». В поисках своего злополучного паспорта мне довелось даже побывать у заместителя начальника милиции города Ноябрьска Кравченко Петра Сергеевича. Самое интересное, что когда я ему начал рассказывать свою историю о потере паспорта, я еще ему рассказал о том, что у меня и пропуска-то даже нет.
     Как нет?! – взвопил не своим голосом Пётр Сергеич. – Да вы что? шутить вздумали?
А как вы сюда попали?..
     Я было хотел как на духу рассказать ему о том, каким образом я попал в Ноябрьск,
но Петр Сергеич громогласно, то и дело поправляя на носу очки, продолжал:
     - Да вы знаете, что я имею полное право вас сейчас закрыть в КПЗ, а завтра отправить  в спецприёмник в Сургут до выяснения личности? Знаете вы это или нет?
     - Нет, не знаю, - тихо и покаянно проговорил я.
Петр Сергеич неожиданно смягчился.
     - Здесь же закрытая зона и въезд на неё только по пропускам и никак иначе. А вы к тому же ещё и без паспорта? Первый раз с таким случаем сталкиваюсь. Ну что же…
давайте ищите свой паспорт, пусть вам ваша организация пишет ходатайство на имя начальника милиции Панкова Павла Геннадьевича… да они сами там знают, как это сделать.  Что такого-то такого-то просим прописать и поставить на воинский учет. Ну,
а мы рассмотрим ваше ходатайство. Давайте, давайте занимайтесь.
     От зам. Начальника милиции я вышел обескураженным и грустным. Что делать? Как найти пропавший паспорт? Этот вопрос теперь мучил меня более всех.
     Я опросил всех общежитских женщин, но ни одна из них и в глаза не видела никакого паспорта. Вечерами, лежа на шконках мы с Юркой Кубасовым прорабатывали все версии
по отыскиванию моего паспорта. Опять же ездили неоднократно в милицию. Я расспросил каждого милиционера, кто в тот день участвовал в поимке нашей пьяной братии. Неоднократно посещал паспортный стол в надежде, что мой серпато-молоткастый принесут туда добрые люди. В НГДУ я так же поднадоел всем с этим вопросом. Но вот здесь-то я и был на правильном пути в поисках своей заветной книжицы. Но это выяснится позже.
     Да, я действительно  завязал с выпивкой и хотел единственного: как можно скорее выйти на работу.  Деримедведь делала мне снисхождение и из общежития меня не выгоняла. Я почти отчаялся. Я страшно завидовал своим мужикам, глядя, как они уставшие, в черных крапинках нефти на лицах, а то и вовсе чумазые приезжали с работы. Я был единственным трутнем из всей нашей мурманской компании и это меня сильно угнетало.
     - Ничего,  - не найду паспорт, уеду на зиму к родителям в деревню.
До весны состряпаю новый документ, пропуск и снова сюда, - вещал я свои нехитрые планы Кубасову.
     - Во, во! На лошади навоз повозишь, мешки потаскаешь, девок деревенских пощупаешь, - подхватил Кубас и от души рассмеялся. – Да не перживай ты так – найдется твой паспорт.
     Я уже действительно собрался уезжать в деревню к родителям. Выправить там за зиму
новый паспорт и снова возвратиться в Ноябрьск. Здесь мне ни смотря ни на что всё очень понравилось.  И природа и сам городок и люди. Но обстоятельства резко изменились и мне не пришлось этого делать.

* * *



     Витька Афанасьев, Сивачук, Женя Курков, Коля Елисеев живут в пятнадцатой комнате; Гриша Частухин и Игорь Фокин обретаются  по разным комнатам.
Григорию уже за тридцать. Он из нас самый старший. Григорий держался солидно и обособленно. К нам подставал в самых редких случаях. Григорий бывший профессиональный пожарник. Но служба на этом хлипком поприще не сложилась и он чудным образом попал в бурматросы. Еще один персонаж нашей капеллы – Игорь Фокин. Игорь фигура скрытная, малоразговорчивая и некомпанейская. Игорь больше якшается с Григорием. Они с ним хорошие приятели. Григорий и Игорь Фокин практически не пьют. Григорий как бы смотрящий за нами. На правах старшего, он разруливает все спорные и конфликтные ситуации. Этим самым он создает загадочность своей персоны. И меня все время тянет с ним поговорить по душам. Тем паче, что Григорий оказался моим близким земляком. С Григорием в последующем мы сдружились, ореол загадочности его особы обернулся простой мужицкой натурой.

* * *

     Сегодня Капля как никогда трезв и серьезен. Он уже не работает и собирается уехать на землю; вроде б как временно. Женька Курков зовет Каплю выпить.
Капля, немного поартачившись, (мол, не буду) уходит к ним в комнату. Не прошло и полчаса, как Капля был в своем репертуаре, то есть в привычном пьяном образе в подчеркнуто непутёвом, непредсказуемом и взбалмошном. Веселый, озорной улыбающийся Капля убегает обратно к застолью. Но не проходит и пяти минут как он с разбитым носом заскакивает в свою комнату.
     - Что случилось, Капа?
     - Да так… ничего, - промямлил здоровяк, вытираясь попашейся под руку тряпкой.
     На поверку оказалось, что это Афоня усугубил ему по-свойски. За что про что – непонятно. Это мне крайне не понравилось. Ненавижу когда свои же сильно грубят своим. Как бы там не было, но раз мы здесь в этом суровом краю оказались все вместе, значит, надо держаться дружно и сплоченно. Устраивать потасовки между собой – это предательство и подлость. Каким бы ты ни был. Не смей поднимать руки на своих. Но что случилось, то случилось. Да и Капля оказался робкого десятка.
У него хорошо получалось тыкать Банзаю в харю, но ни начто другое он оказался не способен. Внутренне Капля был труслив. «Осиновая» натура Капли проявилась и вывернула его наизнанку, когда его позвали драться с азарбайджанцами в пятиэтажку.
Ведь Каплю все принимали за здоровяка и драчуна. Шустрый очкастый парень,
ворвавшись в комнату, поддергивая очки громко призывал:
     Капля подъем! Там наших обидели – поможешь?
     Капля лежал на шконке и читал газету. Он было дернулся, отшвырнув газету, да так и застыл на месте. Капля был совершенно трезв.
     - Капля ну ты идешь или нет? – взмолился разгоряченный и спешащий на разборки парень. – Капля снова встрепенулся и стал одеваться. Очкастый нас почему-то не звал,
полагая, что они там сами справятся. Капля меж тем оделся и вышел. Очкастый в это время скликал на драку еще кого-то. Капля, воспользовавшись заминкой, заскочил
снова в комнату.
   
     - Меня убьют. Точно убьют, - испуганно и очумело твердил Капля. Капля выглядел скукоженным и побледневшим.
   -  Ну где ты? – снова раздалось в коридоре. – Капля выскочил и вернулся где-то уже через полчаса. Драка не состоялась и это спасло Каплю, быть может, от позора. Вскоре Капля засобирался, как и Банзай с братцем на Землю. Это еще раз подтвердило,
что Север далеко не всем по зубам.

АФОНЯ

     Витька Афанасьев из всех нас самый боевой и шустрый. Афоня! Так мы его прозвали меж собой. Но в глаза его так не называй, тем паче, если Витёк под хмельком. Он в таком разе может и пяткой в лоб закатить. Он на это ой как горазд.
Вот и Капля каким-то чудом попался под его крепкий кулак. Витька бывший десантник. Это он там понахватался приемчиков из школы боевых искусств. Он
     хоть и не владеет ими в совершенстве, но кое-что осталось от армейской боевой                закалки. Глянешь на Витька со стороны и подумаешь, что в этом человеке  и на грамм
не найдешь ни серьезности, ни благоразумия. И как же мы можем иногда в этом обманываться!  Просто уму непостижимо. А Витька взял и одним из первых всей нашей
мурманской братии - женился! В хитроватой натуре Витьки было совсем не то, что являл его внешний вид и поведение. Там, напротив, скрывались серьезнейшие намерения
жить достойно и счастливо, порядочно и красиво, обеспеченно и комфортно.
     Постепенно наша группа раскалывалась на отдельные мелкие коллективчики. Меня это несколько смущало. Мне хотелось так и жить, как в Мурманске, крепкой мужицкой семьей. Ведь здорово когда рядом свои: ребята, друзья, товарищи. Но жизнь вносила свои
невидимые коррективы. Все постепенно рассыпалось, удалялось и расстраивалось. Но где-то и наоборот соединялось, сближалось, выковывалось.


* * *


ФОМИН И АФОНЯ


     Холостяцкая жизнь Сереги Фомина, с плиляпанной ему ещё в Мурманске невесть кем
кличкой Хомут – сильно отягощала. Трудно ему было без близкого человека. Одиноко и тоскливо. Правда, по его поведению этого не скажешь. Но под хмельком, когда у него сама по себе, словно от нахлыновшего потока ветра, распахивалась душа, будто не запертая садовая калитка, - чувствовалось, что она скорбела и мучилась. Скорбела о трех покинувших его женщинах, о подрастающем у одной из них сыне; о потерянном семейном уюте и, наверное,  о многом том, о чем ещё она скорбела и чем томилась,
знал только сам Сергей.
     Сергей неоднократно пьяненький признавался:
     - Еще раз женюсь и, если неудачно, – повешусь…
     Сергея можно было понять. Четвертый десяток повалил, а жизнь никак не устроена.
Надо что-то думать. Но ведь на первой втречной не женишься. Так что пока бышему боцману «Тралфлота» приходилось испытывать холостяцкую судьбу. Этот просоленный,
пропахший морем мужик цену пребывания на Земле знал. Поэтому время даром не тратил: работал и гулял – гулял и работал. Серега  словоохотлив и весел. Он знает много анегдотов на рзные темы и интересно и складно их подаёт слушающим. Серега носит
модную на то время прическу типа «сессон». Волосы прямые, каштановые. Лежат они на голове так, будто это не его собственные волосы и прическа, а плохо накинутый парик. Ноги кривоваты и коротковаты. Туловище плоское и широкое. Нос почти утиный. Губы подзавернуты, но в меру. На щеках ямочки. Кожа на лице тонкая, красноватая. Фомин курит и кроме «Беломорканала» ничего не признает.

                ***
     Вторая часть нашего бурматросовского коллектива живет в другой общаге, и мы ходим друг другу в гости. В общаге «подземников» много тише и благородней, чем в нашей.
На выходные они устраивают танцы, что вообще для нас холостяков впечатлительно
и красиво. Там живет много девушек, тогда как в нашей в основном вахтовики и семейные. Вот там-то Сережке Фомину и приглянулась девушка; точнее старая дева,
что очень соответствовало возрастному цензу новоявленного жениха. К ней-то он
и нагрянул в «хорошем настроении». Он еще не знает, что на эту старую деву давно положил глаз Афоня. Тем не менее Фомин с самыми серьезными намерениями пришел
на свиданье с понравившейся ему девушкой. И все бы хорошо. Но вот беда! То ли Серёня
хватил лишнего, то ли чего, но пришел он не с букетом красных роз, не с коробкой конфет, тортом или шоколадкой а… с кульком сырых яиц!!! Что ему взбрендило их прихватить – никто до сих пор ничего вразумительно по этому поводу сказать не может.
     Ольга женщина статная, но горделивая. Лицом смугловатая. Глаза черные запоминающиеся. Вобщем-то правильные черты лица, жалко сказать, подпортил
длинноватый обвисший носик. Фигурой ладная, высокая. Ольга цену себе знала. Один её стрптивый и гордый характер чего стоил. Вот в него то Витек, наверное, и влюбился.
     Кто знает, какими посулами уговаривал Серёга Фомин Ольгу выйти за него замуж, но
до бурматросов дошло только то, что дотошный жених весь вечер твердил: «Ольга,
выходи за меня замуж – не пожалеешь – в шелка одену!» Мы все потом удивлялись этому старомодному  и звучному изречению в том плане, что: причем здесь «шелка»? Они что в моде или имеют несказанную цену? Парадокс да и только! Одним словом, ни шелка, ни яица ни как не прокатили и остался наш Серёжа на бобах!
     Так или иначе, но об этом свидании узнал Афоня. Хомут в свою очередь узнал, что
у Афони с Ольгой завязались отношения. Утром они увиделись.
     - Витек? А эт твоя краля что ли? – спросил он его с улыбочкой и без обиняков.
     Витек явно прилюдно не хотел в этом признаваться, но со смешочком ответил:
     - Моя что-ли…
     Мужики рассмеялись, а Серега дальше попер.
     - А она ничего, только нос длинноват да ноги волосатые.-  Хомут ржёт и мы смеёмся.
Хотя все внутренне были напряжены от того, что он побьет Хомута. Но все кончилось миром.
     У Витьки с Ольгой вышло все вполне благопристойно и серьезно. Вскоре они сыграли свадьбу. Он молодой, не очень симпатичный, но хватский и сильный. Она «не молодая»,
не очень красивая, но порядочная, деловая, грамотная, с характером. Идиллия!


* * *


     Вот сентябрьские дни почти канули в Лету. Начало октября! А у меня хоть лопни ты, хоть тресни – никаких перемен. Глашеньке я написал свое первое письмо, в котором грамотно и художественно попытался описать быт, окружающую панораму и действительность бешено строящегося Ноябрьска. Глашенька периодически писала мне. Я с великим удовольствием заходил на почту и спрашивал: нет ли на мою фамилию писем.
Иногда мне вручали письма моего однофамильца, но я их тут же возвращал, сожалея, что оно не мне. Глаша тоже томилась в ожидании вызова в наш город, который должен был сделать я. Но какое там! Я сам болтаюсь между небом и землей. И не знаю, как и каким местом приткнуться к сибирской земле; встать мало-мальски на ноги и потом уже действовать. Я по Глаше неимоверно скучал.

     Закончилась грибная пора. С севера потянуло прохладой. Начало октября. Листва желтым бархатистым ковром лежит на земле, что, несмотря на скучность и унылость осенней поры, так радует и восхищает глаз. Стылые, но погжие дни воцарились окрест.
     Интересной, жизненной приметой молодого города явился пивной бум, олицетворяющий осенние погожие выходные. Чешское пиво в столитровых алюминевых бочках, словно в морских тавернах и каботажках, раскатывали что называется не отходя от кассы. Слово «раскатывать» имеет двоякий смысл. Второй образный смысл этого слова означает: «разливать». Раскатка бочки проходила весело и дружно. Ведь наш народ
любит общественное, коллективное дело. Он всегда рад в чем-то принять участие.
На бочку записываются желающие испить ядреного пивка люди. И как только сумма
стоимости бочки стакивалась с её литражем, список закрывается, бочка выкупается и разливается по списку тут же у магазина.
     В жилстроевском магазине «Поиск» также происходили пивные баталии. От Пашкиного общежития до «Поиска» рукой подать. И Пашка с мурманской братвой любили туда хаживать.
    -  Ну что? Сходим пивка попьём, - предлагал кто-нибудь из ребят.
     - Так ведь денег нет.
     - Распишем бочку, сами разольём. Что останется – наше! – уверенно отозвался Кубас на предложение попить пивка на халяву.
     - Я чего-то сомневаюсь, что там что-то останется, - отозвался Женя Курков.
     - Если я разливать буду, - подтвердил свои слова Юрок, - то можешь не сумлеваться –
останется.
     - Ну, раз так – пойдем.
     Фомин был в настроении. По дороге он много говорил и смеялся. Даже в уголках губ
проявилось белое вещество. Не доходя немного до заветного магазина, Фомин вдруг увидел огромного спящего рыжего пса. Он мирно почивал на теплотрассе под тусклым осенним солнцем и нагретым проходящими внизу трубами мелким желтым песочком.
Вислоухий, костлявый и неимоверно большой он как-то сразу привлек наше внимание.
Но Фомин среагировал на это чудо быстрее всех. Он выскочил на цыпочках из толпы вперед, поднял правую руку с  указательным пальцем вверх, говоря нам «стоп».
Мы остановились, а Серёня так и продолжил на цыпочках «скрадывать» спящего крепким сном пса. Вот он подошел к нему вплотную – пес не шолохнётся. Фомин наклонился и что есть мочи выкрикнул в ухо пса «гав». Огромный пес несусветно подпрыгнул, но тут же обрушился на земь, по причине отнятия задних ног. Исторгая из себя истошный лай, и визг, он греб от обидчика в сторону на передних лапах. Фомин, хлопая себя по ляжкам, смеялся что есть мочи. Все так же покатываются со смеху, глядя на ползущего на передних лапах рыжего пса. Наконец пес вскочил и все с таким же диким воплем кинулся
по поселку. По-волчьи взвыли все окрест находящиеся собаки. Творилось невообразимое.
Проходящий мимо народ в недоумени останавливался, и пытался понять, что произошло.
Почему пес так отчаянно взревел и кто оказался обидчиком этого поистине «телёнка»?

РАСКАТКА БОЧКИ

     -Мужики, подходи кто на бочку? - негромко провозгласил Кубас.
     За бочку был отдан залог в сто рублей. Постепенно стала набираться клиентура. Кубас
записывал желающих.
     - Как фамилия, - спрашивает он мужика с пышными оттопыреными усами и, не дожидаясь ответа нарекает того: - Будешь Буденным!
     - А-а, засмеявшись и махнув рукой, говорит мужик, - не хай и Буденным буду!
     Вокруг все больше и больше собирается народа. К Кубасу протискивается маленький,
толстый мужичок.
     - Запиши меня.
     - Как фамилия?
     - Да как… Запиши як-нибудь.
    

     - Понял!
     Следующий клиент был рыжим и худым. Кубас и все стоящие рядом хохочут, понимая что парни хохмят.
     - Можно я тебя кирпичом напишу? – смеясь, вопрошает посоловелыми глазами Кубасов.
     - Хоть как напиши, только пива налей!
     - Это мы враз!
     Начался разлив.
     - Долей мне, - вопрошает Буденный Кубаса.
     - Куда я тебе долью?! На отстой! Хошь жди! Следующий!
     Кубас разлил «хорошо». Остаток почти десять литров.
     Насмеявшись и напившись пива, вернулись в общагу.


* * *


     Неожиданно произошла резкая перемена погоды. Враз подморозило. Желтая и бордовая листва, оставшаяся на деревьях, висела, словно застывший янтарь на покрытой ледяной глазурью ветвях. Как эти нежданно грянувшие холода, ворвавшиеся с северных
ледовых широт, на таежные, мшелые земли; так и на меня, словно снег на голову,
свалилась радостная весть. Привез её мне не кто иной, как Гена Симаков. Гена мужик себе на уме: горделивый, хитроватый, практичный. От нашей капеллы он держался особнячком. У Геши в Ноябрьске живет родная тетя, он поселился у неё, в общагу наведывается довольно-таки редко. Иногда поддерживает нашу компанию по части выпивки. Но это редкие исключения. У Геннадия несколько кавказская внешность.
Во всем виноват его длинный с крутой горбинкой нос. Носом Геша сильно комплексует.
Так сильно, что намеревался в Мурманске сделать пластическую операцию по удалению горбинки. Но это стоило денег, а денег, как известно, не было. Вот и остался Геннадий
«с носом». Гешу Афоня так и прозвал: Носик. Именно Носик принес мне эту крылатую весть, о том, что мой паспорт нашелся. И не где-нибудь, а в отделе кадров НГДУ «Холмогорнефть». Геша как раз находился там, решая свои вопросы, когда кадровичка
полезла зачем-то в сейф. Там-то она и увидела в красной обложке мой паспорт.
     - А это кто такой? – раскрыв паспорт, разглядывая физиономию Пашки Прохорова,
озадачивающее и вслух протянула Ирина Петровна. Прохоров какой-то…
     - Кто, кто? – подхватил Геннадий, как только до его слуха донеслась знакомая фамилия.
     - Прохоров Павел, - повторила растянуто и озадачивающе Ирина Петровна.
     - Да это же наш мурманчанин… ну, бурматрос! Он уже недели три его как ищет!
     - Интересно, а как он сюда попал? – промямлила начальник отдела кадров и положила
паспорт на свой рабочий стол.
     - Так я ему передам, что папорт нашелся. А то он там уже почернел от горя.
     - Да, пусть приедет.
     На той же ноге, как только Геннадий сообщил мне, Пашке, эту преприятнейшую новость, я со всех ног помчался в кадры. Взволнованный и вспотевший я стоял перед Ириной Петровной невпопад и не совсем, так как следовало бы, объснял ей кто я такой и что со мной надо сделать.
     - Я работать хочу. Ра-бо-тать.  Вы меня понимаете? Не гнать меня обратно в Мурманск в три шеи, как это сделал «благодетель» из соседнего кабинета, а взять и как положено устроить. Ведь я же приехал по спецнабору именно к вам.
   

     - Не кричите, - оборвала меня Ирина Петровна несколько вспыльчиво и раздраженно.
А по выражению лица и взгляду я вдруг понял, что до эмоционального врыва Ирины Петровны – одно мое неправильное громко сказанное выражение или слово. Надо срочно смирить свой пыл.
     - Но ведь есть же вариант как можно меня прописать и поставить на воинский учет
и, естественно, устроить меня на работу.
     - Есть. Но зачем кричать-то?
     - Да разве я кричу?!
     - А что же вы делаете? Разве вы сами этого не замечаете?
     - Нет. В таком случае, извините меня. Мне казалось, что я просто громко разговариваю.
     - Вобщем, мы подготовим ходотайство. Пойдете  с ним на прием к начальнику милиции города Ноябрьска. И если они сочтут нужным его подписать, то по нему затем пропишитесь и встанете на воинский учет. А уж потом мы вас оформим на работу.
     Долгожданная трудовая перспектива, к которой я так долго шел, замаячила далеким
мерцающим огоньком в белой метельной тундре. И мне еще предстояло до него дойти.
Ничего, осталось совсем немного. Это была пятница первой недели Октября. Землю сковало морозом. Голые, унылые деревья раскачивает по-зимнему колючий напористый ветерок. Этот день ознаменовался еще и тем, что мне выдали пособие за последний месяц учебы и по перемещению к новому месту работы. Сумма получилась аховая! Я даже ни разу, работая в Москве слесарем монтажником по лифтам, за целый месяц работы таких денег не получал, а тут за учебу такие деньги! Я на той же ноге кое-чего прикупил из одежды, так как совсем обносился. Все складывалось как нельзя лучше. Мои сокровенные и шаткие мечты сблизиться с Глашей, вдруг с новой силой вспыхнули, словно Сиянья на небе, - радужные, контрастные и впечатляющие.

                ***
     Как всегда Фомин заходил в нашу комнату с улыбочкой, прибауткой или анегдотцем.
А тут с порога, зыркнув улыбчиво на меня, кивнв при этом головой спросил:
     - Паспорт нашел? Сам же за меня и ответил: - Нашел! Обмывать находку будем?
Будем!
     Мне только и оставалось ответить: «Ну куда от вас чертей денешся…».
     Со спиртным в Ноябрьске становилось все хуже и хуже. Сухой закон утверждался
на севере, как говорят, медленно, но уверенно. Но нам он пока был совершенно по боку.
Мы знали все точки. Поэтому проблем с его покупкой, несмотря на дефицит не было.
За вином пошли Клюк и Зуб. Это были самые молодые бурматросы из нашей группы.
Коренные мурманчане. Их уволили из НГДУ одними из первых. К этой тяжелой и неблагодарной работе они никак не годились, хотя и были вполне здоровыми мужиками.
Вот только с моралью дело обстояло туго. Им хотелось иметь деньги, не зарабатывая их,
а добывая. Хотелось гулять в кабаках. Праздно существовать и веселиться. Веселые и неунывающие были ребята. Где теперь они? Бог весть…
     Но вот на столе уже жарится картошка. Наипервейшая наша еда и закуска. Фомин по этому случаю принёс банку соленых грибов собственноручной закрутки. Но после того, как он однажды уже накормил ими братву – все побаивались к ним притрагиваться.
Но это только сначала. Потом когда кампания захмелела и вошла в аппетит, они ушли
что называется в лёт.
В тот же вечер мы каким-то образом оказались в Колыбе. Колыба – это своеобразный
теремок постороенный в украинском стиле, где разместилось питейное заведение.
Поначалу было все здорово и благопристойно. Мы сидели за столом и попивали винцо.
     Настроение распрекрасное. Вот только смущало то, что Фомин прихватил для чего-то два классических хлеборезных ножа. По всей вероятности ножи – это его страсть.
Фомин неистовствовал. Глаза подвыпучились и бегали, они сверкали у него, словно молнии. Видно было, что он здорово захмелел и был сам не в себе. Он, то манипулировал этими ножами; то демонстративно вынимал их из задних карманов джинс и бухал их
на стол, то напротив засовыва снова в задние карманы. Неожиданно Фома пригласил
рядом сидящую молодую женщину на танец. К нашему удивлению она ему не отказала.
Надо было видеть весь эпатаж танцующего, точнее фланирующего Фомина с дамой.
Весь его вид и весь его взгляд говорили одно единственное: «Смотрите! я танцую!»
Как отрадно, искристо горели его глаза, так счасливо светились в этот миг и в этот час, что не передать. Вот только едва уловимая примесь в этом взгляде. некоего бешенства и пустоты, чуточку омрачали весь величественный и вдохновенный облик Сергея. Ему в этот  момент не хватало кольта и… вылитый техасский ковбой. Боже мой – весь в джинсе!
А эти деревянные ручки ножей, торчащие из задних карманов – явное и наглядное тому подтверждение.
     Общий настрой нашей компании был оптимистичен и даже дерзок.. Было заметно,
что другие окружающие и сидящие рядом «ковбои» сузили глаза и эдак, исподлобья
посматривают на нас. Но мы ведем себя мирно. Вот только хлеборезные ножи кое-кого смущают и раздражают. Гульба шла на ура. Мы опрокидывали стопки, закусывая их дешевыми салатами, теми на которые у нас хватало оставшихся грошей. Из-за чего пошла потасовка – неизвестно. Больше было шума, когда нас выпирали из Колыбы. Всех ярче проявил себя Зуб. Одному из вышибал он так искусно и красиво уписал, что тот буквально немножко не докрутил заднее сальто.
     В кромешной ночной тиши наши разрозненные «полки» заползали в общагу. Это была последняя совместная гулянка, читай, проводы всех нас, мурманчан, серьезных и ветренных, удачливых и прогарных, неунывающих и пессимистичных – в её величество жизнь – превратную и удивительную.


ТАК НАЧИНАЛАСЬ ЖИЗНЬ

     Раиса Алексеевна Деримедведь женщина статная, высокая, симпатичная, широкая в бёдрах. Одевалась Раиса Алексеевна под стать своей фигуре и своему профессиональному статусу. Она как бы лицо нашего общежития. На ногах модные короткие сапожки. Светлые капроновые колготки, тёмная укороченная юбочка и такая же модная кофточка.
Раиса Алексеевна женщина строгая. И надо отдать ей должное она вполне справедливо боролась с пьянством в своем общежитии и надо сказать добилась-таки в этом нелёгком деле успеха. Вахтовиков выселили на Товарный Парк. Первый этаж, где более всего было вахтовиков стали заселять семейными. В общежитии воцарилось относительное спокойствие и уют. А по субботам в холле общежития стали проводить танцы. Это было очень романтично, весело и культурно.
     А меж тем, северная зима вступила в свои права. Вот и выпал первый снег. Выпал, да так и остался лежать до самой весны. Нет, не растаял он, как обычно бывает, с первым снегом в средней полосе.
     К этому времени братец мой уехал в Нижневартовск. Уехали невесть куда Женька Курков, Капля, Банзай, Серега Фомин… Но остальные ребята, в том числе я, Пашка Прохоров, вцепившись в свою нелёгкую работу нефтяника, упорно трудились на благо нашей Родины.
      Я же по ходатайству НГДУ «Холмогорнефть» встал на воинский учет и прописался
по адресу улица 60 лет СССР, дом 62б, комната 15. То есть в своей общаге, куда я изначально прибыл. И из которой меня усиленно и методично за всякие провинности выселяла Раиса Алексеевна, но так и не смогла этого сделать.
     16-го Октября 1985 года я после долгих мытарств и скитаний вышел на работу.
Направили меня в посёлок Холмы на Товырный Парк, где располагалась производственная база Управления по повышению нефтеодачи пластов и Капитальному ремонту скважин (УПНП и КРС). Начальником базы КРС был на то время Владимир Николаевич Гребеньщиков. Я, Пашка Прохоров, уже был с ним знаком, так как Владимир Николаич жил  в нашем общежитии.
     - Ну что, Павел,  когда тот подал мне направление на работу, - проговорил оптимистично Грбенщиков, - вливайся в рабочий коллектив нашей производственной базы. А он у нас, надо сказать, немаленький; одних помбуров около полсотни человек. Все они как бы в резерве и ждут, когда кто-нибудь из мастеров заберет в бригаду на месторождение. Иди во-он в тот арочник, - показал Гребенщиков в немытое окно своего вагончика, где он размещался, на железное овальное строение каких я, еще не видел, - там есть старший, Виктор, скажи такой-то такой-то прибыл на работу. Вобщем будешь в его и моём распоряжении, что скажем, то и будешь делать.
     Хорошо! – бодро ответствовал я.
     Я буквально счастьем светился от того, что я наконец-то на работе. Наконец-то свершилось! А работы я не боялся. Что может быть страшней и тяжелей работы, как на  рыбофабрике старых судов Николаевской постройки. Тяжелей той работы я, наверное, уже никогда не испытаю. Да, там приходилось попотеть. Фасовка, «вышибон», упаковка; а хоть и шкерка - все самые сложные операции на рыбофабрике я прошел с честью. Ни на одной из них не осрамился. А были такие, что не справлялись по чисто физическим параметрам. И им говорили: «В море тебе делать нечего…». Море любит сильных…
     И все же некоторое волнение внутри было. Было оно от того, что смогу ли выполнить то или иное задание. Ведь все незнакомо и непривычно. Но все оказалось гораздо прозаичней. Резерва оказалось довольно много. Весь этот резерв толпился с утра до вечера в этом арочнике. Только иногда в течение дня зайдёт Владимир Николаевич; а заходил он обычно часов в десять утра, - не раньше – отряхнет с теплых юфтевых сапогов снег, воззрит на толпу и произнесёт:
     - Та-ак, где мои помбурята.
     И долго выглядывает, кого бы ему выхватить на появившуюся нежданно-негаданно работу. Почистить снег, погрузить вручную трубы в какую-нибудь бригаду, сложить доски, навести порядок в других арочниках… В конце концов он называл пофамильно кандидатов на работу и уходил вместе с ними. Так проходил день за днем. Вечером весь
резерв разъезжался по своим местам проживания. Вахтовики уходили на Товарный Парк, городские уезжали на вахтовом автобусе в город. Я всё еще не верил, что весь кошмар моего переезда из Мурманска в Ноябрьск и моего устройства на работу – позади. Сколько пришлось помоториться и попереживать - бог ты мой! А все это из-за этой треклятой Москвы, в которою мне пришлось волей судеб угодить. Ну, всё! Надо забыть этот нелепый сон и начинать новую жизнь. Теперь надо сосредоточиться и думать о том, как Глашу перевезти в Ноябрьск. И Глаша уже ждет вызов. Я иногда срывался с работы пораньше и забегал в детские садики, спрашивая заведующих, не требуются ли им
Помбур* - помощник бурильщика.

воспитатели. Но везде милые заведующие пожимали плечами и говорили, что нет, не требуются. Я уже отчаивался найти Глаше работу и тем самым сделать ей вызов. Даже подумывал о том, что не придётся ли уехать из Ноябрьска в соседний Ханты-мансийский
автономный округ, где при устройстве на работу и проживании не требовался никакой пропуск.
     Как-то приехав с Товарного Парка на попутке, а если едешь на грузовом транспорте, то непременно попадешь на остановку «Рабочая» и там, на маршрутных автобусах надо будет добираться до города. Я тогда сел на тройку и доехал на ней до «Киевской». С Киевской побрёл через Холмогорскую и поселок «Укртюменжилстрой» на свою родную улицу 60 лет СССР. Проходя возле треста «Укртюменьжилстрой» Я обратил внимание на двухэтажное желтое здание. «А ведь это детский садик, черт возьми, и я еще в нём не был!» - обрадовано подумал я про это заведение. На территории садика раздавались детские голоса, они слышны были повсюду и на улице в беседках выполненных в стиле хантыйских чумов, чтоб подчеркнуть северный суровый колорит.
Я зашел в теплое уютное здание, где стены были выкрашены как будто только что. Всё сияло новизной. Полы садика устланы паласами и коврами. Было необычайно светло и уютно в этом детском учреждении.
     - А где мне заведующую найти? – спросил я спускающуюся со второго этажа нянечку с кастрюлями в руках.
     - А вот… поднимитесь на второй этаж и там прочтете на дверях табличку. Увидите.
     - Спасибо.
     Я действительно без труда нашел кабинет заведующей и, немного постояв, робко постучал в дверь.
     - Да-да, войдите, - услышал я за дверью довольно немолодой голос.
      - Добрый вечер!
     - Добрый. Чего вы хотели?
     - Да вот у меня такой… - замялся не с того не с сего я, ерзая на стуле, на который меня усадила заведующая… - несколько щепетильный  вопрос.
     - Говорите, говорите – я слушаю, - подбадривала меня уже не молодая, высокая женщина в коричневой блузке, черной удлиненной юбке и накинутым на себя большим
цветастым платком, будто ей в помещении было холодно.
     - Да вот у меня в Мурманске живет сестренка и хочет… очень хочет приехать в Ноябрьск, в этот молодой перспективный город.
     - Простите, а кем она там работает?
     - Воспитателем. Кстати, она у меня отличница и там на хорошем счету. Но вот, как и я, больна романтикой. Хочет новой жизни и перемен. А ведь здесь в нашем городе, вы сами
видите, жизнь буквально кипит.
     - Да это действительно так. И нам действительно нужен воспитатель. Давайте мне её данные, оформим отношение на пропуск и пошлем ей вызов.
     Пашка сидел и не верил своим ушам в сказанное этой отзывчивой и доброй женщиной.
Вскоре машина по вызову Глаши на работу в Ноябрьск закрутилась уверенно и мощно.
Моя душа ликовала. Я в тот же вечер написал Глаше письмо с этой приятной и необыкновенной для нас обоих новостью. А Ноябрьск действительно бешено строился и возвеличивался всё новыми и новыми домами и кварталами. Молодой перспективный город нефтяников и газовиков рос буквально на глазах, средь унылой тайги и бесчисленных пустырей, озёр, болот, речек и пойм.
     На Новый год я съездил к своему другу Сашке в Нижневартовск. Сашка на то время тоже еще был холостяком. Братец устроился в Сашкину автоколонну и жил в Сашкиной же общаге. Он все время был на работе, и я его в тот приезд так и не увидел.
Да и не зачем нам было видеться. У нас были совершенно разные взгляды на жизнь.
У нас с самого детства не было между нами никакого понимания. А вот с Сашкой,
напротив – полное взаимопонимание. Похулиганили мы с ним до службы вдоволь.
Гуляли как-то в соседней Пичужихе на Ильин день. В ту пору престольные праздники еще имели небывалую силу и традиции соблюдались в полной мере. А ведь было принято так: раз у вас праздник – угощайте. И Пичуженские нас угощали; причем всегда хлебосольно
от души, как и мы их на наш Будиловский престольный праздник, день Владимирской иконы Божьей матери. Гуляли весело и задорно. С песнями плясками, драками.
Сашка в тот Ильин день поднарезался; а он всегда мнил себя моряком. Всегда ходил в тельняшке. Да тут еще в шутку ходил от  толпы к толпе и приговаривал: «Всё пропью,
а флот не опозорю!»
     - Да ведь ты не моряк, - сказал кто-то во тьме.
     - Я не моряк?! – взревел Сашка.
     - А вот докажи, что ты моряк?
     - Я… да мне… Да я вас счас всех. Я не моряк, да? Не моряк?
     - Нет, не моряк, - снова погремел чей-то голос в приятной ночной мгле.
     - Я вам докажу, что я моряк!
     И Сашка рванул к находящемуся рядом колодцу. Он ухватился за цепи, на которых висели бадьи и повис на них сам, готовый вот-вот прыгнуть в глубокий колодец.
     - Это я не моряк! – истошно и пьяно орал Сашка во тьму погожей августовской ночи. – Я вам докажу, что я моряк.
     Внизу булькала вода, гремели цепи и на них орущий что есть мочи Сашка.
    - Упадёт ведь, - обеспокоенно проговорил кто-то снова в толпе. – Трое парней бросились к Сашке и вытащили  его из колодца. И вот, что интересно. В тот же год меня,
Пашку Прохорова, и Сашку призвали на службу. И вот ведь оказия! Я попал на флот,
а Сашка в Армию. С Сашкой мы всю жизнь не разлей вода. И это я, Пашка Прохоров,
посвящу своему другу стихотворение с названием «Другу Сашке».


     ДРУГУ САШКЕ

Не бойся Сашка – мечты наши сбудутся.
А если нет – не надо горевать.
Едва ли кто на нас с тобой обидится,
Но и едва ль, нас будут узнавать.

Не ропщем, но за дело надо взяться.
Иначе стоит ли на этом свете жить.
Смотри! Они над нами стали издеваться,
А мы их только более любить!

Взойдет Луна. И мы с тобой взойдем
Наперекор дождям и ветреной погоде.
У нас весна звенит в полях ручьем…
А что про нас там говорят в народе?

Смешно, конечно!
                На весну?! Такой вопрос?
А я ведь помню, как её любили!
До сединой испачканных волос
Вот только и сказать, что мы дожили.

Да-а, им там хорошо. Они в тепле и дома.
И только мы с тобой по северам,
А годы прут, как дым, из труб парома
И только мы снуём по городам.

Не бойся Сашка, нас еще узнают.
И может быть, уж больше не охулят.
И в ворох листьев мы им так накрапаем,
Что вдруг возьмут да и опубликуют.


     В ту Новогоднюю ночь Сашка огорошил меня тем, что он не пьёт. Завязал Сашка!
Я не узнавал Сашку; неужели это он неутомимый балагур,  пересмешник и выпивоха? Но передо мной стоял всё тот же Сашка. С продолговатым красным в конопушках лицом. Он тучной, широкой комплекции. Он широк и самим телом и плечами. Руки мосластые, кисти рук широкие с длинными грубыми пальцами и тоже в мелких конопушках. Мы славно провели у Сашки в общаге время. А главное повидались с ним после долгих лет разлуки. Сашка, отслужив в Армии, какое-то время работал в Горьком. Но жизнь там не заладилась и он рванул в Сибирь. В ту Сибирь, о которой мы мечтали, учась с ним в школе, потом в училище. Сколько мы с ним книжек перечитали про этот неведомый
сибирский край. И вот наша с ним мечта осуществилась. Осуществилась по-разному.
Но, тем не менее, мы оба оказались в нефтяном краю. На далёких морозных северах.
Там, где природа и технику, и самого Человека испытывает на прочность.
     Сашка посадил меня на ближайший поезд.  На нем я доехал до разъиезда с хантыйским названием Ульт-Ягун. Это небольшой поселок железнодорожников. Там мне предстояло
ждать другой поезд, следующий до Ноябрьска. А ждать пришлось немало времени.
И я, находясь в совершенно пустом железнодорожном вокзале, всё думал о том, что и мне пора завязать с выпивкой. Вот приеду и, если будут предлагать, скажу, что завязал.
Но вот наконец-то я дождался своего поезда, вскочил в него, нашел свое место на второй полке, завалился и под мерный перестук колесных пар заснул. Поздно вечером я прибыл в Ноябрьск. В моей общежитской комнате вовсю шла гулянка. Витька Афанасьев, Коля Елисеев и еще двое новеньких, с которыми я еще не был знаком.
     - О-о! Павлуха, - завосклицал Витёк. – Давай подсаживайся к нам, выпьем за Новый Год.
     - Не пью, - категорично заявил я и посмотрел вполне серьёзно на Витька.
     - Серьёзно, что ли?
     - Вполне! – лаконично ответил я Витьке и стал выкладывть в тубочку из сумки свои вещи. – Выпивохи, как-то ненадолго отвлеклись за очередным тостом от меня, а я тем временем лег на кровать и вскоре уснул.
     Честно говоря, контингент моей комнаты мне не нравился. Я чувствовал себя в нем несколько закомплексованно и неуютно. Я любил людей простых и открытых. А те, кто со мной проживал, такими не были. Даже Витёк всегда был себе на уме. Да и нагловатый и нахальный. Витька служил в десантуре. А после службы пошел в ментовку в своём родном Североморске. К Витьку моей скрытой неприязни добавилось ещё и потому, что как-то по пьянке он рассказал, как они в ментовке на дежурстве с начальником отдела издевались над капитаном второго ранга, случайно подвыпившим и попавшим к ним в лапы. Витёк смаковал этим рассказом. Хохоча, поведывал подвыпившей толпе, как они с  крутили ему руки, делали «ласточку» и в конце концов сломали-таки ему левую конечность. Тот пытался их потом посадить да, где там, у них всё было схвачено.
     Вскоре с выпивкой ко мне уже никто не приставал. И наоборот кто этого не знал и предлагал мне выпить, или тем более как обычно наседал типа: «Давай, давай! Нашелся тут непьющий!»  мои сожители уже за меня заступались и говорили, что, правда, Пашка завязал. Мне  стало в этом плане гораздо проще. И даже очень хорошо. Я весь мысленно отдался мечтам о встрече с Глашей и… творчеству! Я вдруг ни с того ни сего сочинил
стихотворение, но никому его не показывал, а взял, да и отнес его в редакцию газеты
«Северная Вахта».
     - Что ж не плохо для первого раза, - сказал мне Анатолий Иванович Плесовских,
редактор это издания. – А образование у тебя какое?
     - Образование? Самое среднее! – в шутку сказал я именно так и засмеялся.
Анатолий Иванович улыбнулся и проговорил: - Честно говоря, я и сам грешу стишками.
Вот всё никак не соберусь состряпать сборник  да издать на старости лет книжонку. А ты пиши, пиши! У тебя есть внутренний поэтический голос. И слог у тебя правильный. Всё, что новенького будет: проза, стихи - всё приноси и по возможности будем публиковать.
      Я окрыленный такой перспективой ехал на 1-м городском маршруте в свою общагу.
Вскоре мое стихотворение было в «Северной вахте» напечатано. В общаге были ошарашены этим беспрецедентным фактом. Пашка такой калдырь и вдруг пишет и ничего-нибудь, а стихи!
     - Пашка, ты что ли это нацарапал?
     - Я что- ли! – несколько смущенно парировал я на вопросы наших общагенских.
     - Ты, г-голова! Не только водку умеешь пить, а кое-что ещё.
     - Голь на выдумку хитра, - может не совсем к месту, отвечал я этой поговоркой любопытствующим.

НОВАЯ РАБОТА

     В один из дней начала февраля 1986 года в арочник зашёл немолодой добротно
одетый мужчина. Он встал, стряхнул с новых высоких унтов снег, поздоровался
и стал вглядываться в «помбурят». Из полурасстёгнутого черного полушубка выглядывали светлая рубашка и джемпер. Чёрные драповые брюки были хорошо отглажены и заправлены в унты. На вид этому человеку было лет сорок. Лицо сероватое, нос короткий с едва заметным в переносье изгибом. Чуть впалые щеки прорезали неглубокие морщинки. Аккуратно подстриженные симпатичные усы придавали ему еще пущей солидности. И придавали некий шарм его не совсем красивому лицу. Наконец он прорёк то, зачем пришел в этот арочник, предварительно нарисовав улыбку на своём лице.
    - Бурматросы есть среди вас? – зычно проговорил вошедший, в пристально глядящих на него помбуров.
     Толпа работяг начала переглядываться, как бы ища, кто среди них бурматрос.
     - Пашка ведь ты из Мурманска? – проговорил, обращаясь ко мне, Коля Месетов, с которым мы к этому времени здорово сдружились.
     - Да, из Мурманска, - ответил я.
     - Так чего молчишь, ты среди нас один бурматрос остался.
     - Вы из Мурманска, - показывая рукой на меня, вопросил неведомый нам начальник. –
Пойдете ко мне в бригаду работать?
     Я замешкался. Честно говоря, я уже не хотел ни в какую бригаду. Я так привык работать здесь, на базе, что новая работа, новый незнакомый коллектив меня внутренне немного страшили.
     - Ну, пойдете или нет? – снова уже более настойчиво повторил свой вопрос этот незнакомый нам человек.
    - Пашка, иди – это Ботников, я про него слышал, у него хорошая бригада, - тихо вещал мне сзади стоявший Коля Месетов.
     - Там у меня двое твоих земляков работают: Женя Блинов и Игорь Фролов. Ну, решай?
     - Пойду, - вяло с небывалой неохотой проговорил я в стылый морозный воздух, - почему бы и нет.
     - Ну, в таком случае, забирай свои вещи и… поехали. – Сумки с робой у нас у всех были припрятаны здесь же, в арочнике, потому как каждый знал, что его в любой момент могут забрать в бригаду на промысел.
     С Ботниковым Владимиром Константиновичем мы сели в агрегат «ЦА – 320» и поехали на куст, где стояла его бригада.
     - Едем на пятнадцатый куст Карамовского месторождения. Зовут меня Владимир
Константинович Ботников, я мастер четвертой бригады, в которой ты и будешь теперь трудиться.
     Не доезжая Карамовского поста ГАИ, мы повернули  на лево и, по широкой, хорошо прочищенной дороге, покатили на 15-й куст. В основном лиственный темный лес стоял по бокам насыпной грунтовки, осиротело и грустно. День был морозный и солнечный. И к этому времени светило уже касалось кромки, простирающейся вдаль запорошенной снегом тайги.
     - Вот, - протянул Ботников, - бурильщиком в твоей вахте Матвеев Валерий,
а помощником бурильщка у него Женя Блинов. Вы ведь вместе с ним из Мурманска приехали? - снова об этом спросил меня мастер ч-й бригады.
     - Да вместе, - подтвердил я.
     - А мы 1983-м году всей бригадой из Саратова прибыли. Правда, от бригады-то
на сегодня осталось всего ничего. Ну, да не в этом суть.
Вот мы и на кусту. На одной, из целого длинного ряда скважин, стоял подъемный агрегат
«А -50», мостки, емкости, все что требовалось, для выполнения капитальных работ на скважине.
     - График работы у нас не как у всех. Работаем по четыре дня. Два в день – два в ночь.
Тогда как другие работают по пятнашке, но таким графиком работают в основном вахтовики.
     Тусклое северное солнце вот- вот опустится за кромку окаймляющего куст леса.
Опушенные снегом деревья всё еще искрились мириадами мельчайших блесток.
Глубокие белые снега всюду устилали землю. Сам куст было хорошо расчищен.
Высокие снежные отвалы, обозначающие края куста, уже подёрнулись от светящего на них солнца некой чернавинкой и подталой хрупкой наледью. Недалеко от электро подстанции стояли два вагончика. Синий и оранжевый. Синий это культбутка, а оранжевый – сушилка. По короткому трапику мы поднимаемся в культбудку. В вагончике чисто и светло. Сразу слева – небольшая душевая. Справа шкафчик. Далее самодельный стол, на котором стоит двухкамфорочная плитка с  кастрюлей. Из кастрюли вкусно пахнет борщём. Большой спальный топчан. А слева напротив топчана стол; на нем рация и разные производственные бумаги. Все это отделено переборкой с входом в спальное отделение. Оно завешено не совсем чистой зелёной шторкой. Два шкафчика для одежды и сами спальные места, как в купейном вагоне. Вагончик с названием «Тайга» очень удобен
и комфортабелен. Говорят, как и наши однотипные общежития с непонятной аббревиатурой «УНиМО» так и вагончики «Тайга» чехословацкого производства.
Только вагончики в отличие от общаг сделаны добротно и со вкусом, тогда как общежития не совсем эстетично и комфортно. Одни пластиковые полые переборки толщиной буквально в десять сантиметров чего стоили? То есть ты, находясь в комнате,
своего соседа - только что не видел, но слышать его слышал отменно. Поговаривали,
что эти пластиковые двухэтажные бараки предназначались лесорубам. Но ведь у нас всегда так: стерпится слюбится. И действительно, когда семейному человеку негде жить, он будет рад любому отдельному углу. Только бы он был, а там разберемся.
     В вагончике находился машинист Нулин Иван Иванович.
     - О-о! – воскликнул он, - у нас пополнение!
     - Вот познакомься, - протянул Ботников, - Павел Прохоров. – Отныне постоянный член
нашей бригады.
     - А Илья куда же? – спросил Нулин
     - Илья в отпуск, а там, кажется, увольняться будет. Вобщем дело его. Кстати, Павел
тоже бурматрос. Из всей оравы взял именно его, потому что убедился, что эти ребята
ответственные и работящие.
     - А кто пьёт – тот и работать умеет! – вставил Нулин.
     - Ну, я по тем ребятам не замечал, чтоб они шибко пили. А работать вижу, что хорошо работают; особенно Фролов. Да и в других бригадах, где они трудятся, о них отзываются неплохо. Ну, ладно. Ты давай-ка накорми человека и пусть он отдыхает; ему во вторую
смену надо будет выйти как штык на вахту. Покушать-то ему есть что-нибудь? – спросил Нулина Ботников.
     - У нас всегда всё есть, - не то в шутку не то всерьёз ответил Иван Иваныч.
     - Ну вот и чудненько! – заговорил Ботников. – Павел, я сейчас запишу тебя где надо,
распишешься, покушай и прыгай на верхнюю шконку отдыхать. Вечером приедет твоя вахта, выходи с ними на работу. Если что-то у тебя не будет из робы, ребята тебе подыщут что надо.
     Ботников погрузился в заполнение производственных бумаг и журналов. Иван Иваныч разогрел мне первое, я покушал и прыгнул на верхнюю шконку отдыхать. Надо бы поспать. Но я точно знал, что ни за что перед первой вахтой не усну. В окно вагончика
было видно, как на устье копошатся работяги. Они производили подъём воронки после кислотной обработки и промывки скважины.  Трубы медленно выходили одна за одной из чрева скважины, где после проведенных с ними манипуляций помощниками бурильщика, они ровными рядами улаживались на стеллажах. Слышно было, как гремели ударяющиеся о козелок трубы, шипел трехходовой кран, натужно работал двигатель подъёмника. Вечером , где-то пол девятого на вахтовке приехала моя вахта. Женька, увидев меня, обрадовался.
     - Какими судьбами, - протягивая мне руку улыбаючись, - вопрошал Женька.
     - Да вот, Владимир Константиныч выдернул меня с базы к вам в бригаду.
     - Ну, вот и хорошо – будем вместе трудиться.
     С Женькой мы не виделись с самого Мурманска. Дело в том, что его и Юрку Филимонова поселили не в городе, а на Товарном Парке. Их это устраивало. Вот поэтому
мы с ним так долго и не пересекались. Я и сам обрадовался, что попал с Женькой в одну вахту. Женька в случае чего подскажет, что и как надо делать.
     - Ну, что ребят, начнем с чаю? – проговорил в тишине вагончика Матвеев. – Матвеев
симпатичен лицом, с пышными черными усами. Лицо гладкое, взгляд ясный, доброжелательный. Матвеев таким и был. Спокойным, справедливым, не злым; какими обычно бывают бурильщики, потому как очень ответственная, тяжелая работа постепенно истрёпывает их нервы, и они становятся невоздержанными. Как я позже понял с Матвеевым работать было одно удовольствие.
     Стоящий на плитке чайник закипел. Мы попили чайку и пошли в сушилку переодеваться. Впереди меня шел Женька. Женька роста маленького, плечики узкие и покатые. Лицо широкое и чуть плосковатое. Нос как бы правильной формы, но сами ноздри большие, что и портит его вобщем-то симпатичное лицо вятского парня.
     - Вот это наш шкафчик, - открывая дверку самодельного сколоченного из ДСП
шкафа для просушки робы, - стал доставать оттуда черную еще не совсем высохшую,
пропитанную нефтью робу. Он откинул её на решетку под окном, внизу которой так же размещался здоровый масляный тен, стал напяливать на руки, поверх рукавов фланелевой рубахи толстые бывшие в употреблении носки. Концы носков были обрезаны и для большого пальца, также была прорезана дырка.
     - А это ещё зачем? – спросил я Женьку, когда он напялил на руки носки.
     - А это затем! – значительно, с юморком в голосе, приподняв указательный палец кверху проговорил Женька, чтоб руки не так сильно были ухалястаны нефтью и завтра утром их легче б было отмыть от мазуты. – Кстати, - добавил Женька, - вода на кусту дифицит. Бывает, что и чай вскипятить не из чего. Из ППУ набираем, или на Карамовку с флягой ездим. Вот такие пироги с котятами…
     Мороз под ночь лупанул по сороковник. Так что мы одевались потеплее.
Обязательно толстые ватники, куртка-метео, как её тут  называли. Шапака ушанка и пришитая к ней каска. Пршивали для того, чтоб она всегда была на голове. Никто никогда к тебе не прикопается, что ты на устье скважины находишься без каски. А то ведь бывало, что за это и премии лишали. Но здесь был один нюанс. Дело в том, что каску
можно было пришить к шапке только тогда, кода из неё вытаскивали «амортизаторы»,
как мы их про себя называли: потроха. Но потом этот казус раскумекали инженеры по технике безопасности. Не положено так каску носить… «без потрохов». Нарушение!


Ну, нарушение, да! Но нам так удобно - и всё тут.
     Большая красная луна висела в ясном ночном небе. Крупные яркие звезды светились в вышине этого темного всеохватного пространства  и мироздания. Купол звездного неба
навис очень низко. То и дело в небе падала, ярко сгорая неведомая нам звездочка,
оставляя на небе свой краткий, восхитительный, неповторимый след. Пашка подумал: «Да, контраста и всяких восхитительных природный явлений на севере хватает, только любуйся!»
     Взревевший кразовский двигатель вывел Пашку из наблюдений и мечтаний. Спустил бедолагу с небес на землю. А на земле он увидел разлитую по всему устью скважины нефть. Благо в валенках с глубокими калошами без всякого ущерба своим ногам можно было шляндать. Весь зад «А -50» тоже был в нефти. Буквально все было в нефти вперемежку со снегом. Пашку от этого немного покоробило. Но он, ухмыльнувшись про себя, вспомнил хохму связанную с тяжелым трудом нефтяника: « Ничего… тяжело первые пятьдесят лет – потом привыкаешь!» Что ж: очень обнадеживающая перспектива. Матвеев встал на свой рабочее место: «за палку». То есть он стоял за тормозом; управлял подъёмником. Мы же с Женькой стояли на рабочей площадки и принимали трубы. Доподнимать оставалось 120 штук НКТ* – 2 дюйма.
     Что мне конкретно делать, Жень, - спросил я своего напарника.
     - Я буду работать за элеватором, а ты принимай трубы и укладывай их в ряды на стеллажах.
     Матвеев погзавал, нажимая на педаль. Женька защелкнул элеватор ЭТА – 50 на муфте НКТ и труба ьысро помчалась вверх. Женька открыл на роторе клиновую, вот проскочила муфта следующей трубы, Матвеев выключил муфту и затормозил подвеску. Она встала.
Он опустил её до определенного места и женька в это время так же кинул клиновую в ротор на которой повисла вися щей в скважине НКТ. Затем он быстро воткнул на трубу
Ключ КТГУ, а Матвеев включил ротор. Водило ротора ударило в ключ и труба стала откручиваться. Короткий пшик трехходового крана и труба чуть приподнялась.
     - Хватай её, - крикнул Женька, - и пускай по желобу на мостках.
     Я быстро сообразил что надо делать. Труба поставленная на желоб заскользила по нему, а верхний её конец приближался к устью скважины. Мы дружно оттянули её на себя, женька открыл ручку элеватора и она выпала брякнувшись звонко о козелок. Мне осталось через трубу-укосину перемахнуть её на стеллаж и она покатилась по подкладкам в ровно лежащий ряд уже поднятых труб. Она приятно звякнула, ударясь о свою соседку и осталась лежать, быстро покрываясь на морозе ледком. Я понял свою нехитрую задачу и дело пошло. Здесь, как и в море, надо больше иметь недюжинную физическую силу, нежели большой ум. Вот и сейчас: ключ проелозил по трубе, оставив на ней значительные царапины и мне пришлось кувалдой ударить несколько раз по муфте, чтоб труба открутилась. Без кувалды в КРСе ничего не делалось и не получалось. Кувалда везде и во всем первый помощник. Так что надо качать бицепсы.
     Оказалось, что на 12ть часов ночи был заказан ЭЦН*. Вахта предстояла сложной.
К одиннадцати часам мы выдернули все 120 штук НКТ* – 2 дюйма. Убрали ротор и поставили вместо него спайдер*. КМУ в бригаде Ботникова отсутствовало и бригада ЭЦНы спускала вручную. То есть без механического свинчивания труб. Мы быстренько
«А – 50» - подъемный агрегат. (Подъёмник).
НКТ* - Насосно-компрессрные трубы.
ЭЦН* - Электро-центробежный насос.
КТГУ* – Ключ трубный универсальный


подготовились к спуску ЭЦН. Матвеев предложил пойти пообедать, передохнуть и потом уже работать до утра без перекуров. Нечего лишний раз переодеваться, грязь размазывать.
И действительно, заходя в сушилку, где было очень тепло, нефть на робе моментально начинала оттаивать и капать. За неё (робу) невозможно было взяться, чтоб не испачкаться в нефти. Поэтому приходилось сразу оттираться чистой ветошью, которая всегда находилась в наличии по рундуками.



     Машинист Иван Иваныч пузат и очень объемен. Он носит длинные волосы.
Широкое и жирноватое лицо как бы соответствовало его комплекции. Ивану Ивановичу
всё интересно: сколько и чего сделалось на устье скважины. Чем больше делали вахты,
тем восхищенней и радостней всегда был этот человек, потому как он всегда все подытоживал и вычислял: будет в данном месяце премия или нет. Это его волновало всегда в первую очередь. Сам он из вагончика лишний раз выходить не любит. Он чрезвычайно ленив. И даже когда приходит заправка, он просит кого-нибудь из помбуров
пойти и сунуть в бак шланг. Вот и в этот раз Пашка не успели зайти в культбутку, как
на улице просигналили.
     - Припёрся, когда его не ждали, - недовольно проговорил Иван Иваныч и взглянул
озадачивающее на меня.
    - Паш, сходи сунь шланг в бак, заправщик сам знает сколько топлива залить, –
мягко, взглядывая на меня, проговорил машинист. И мне вдруг подуставшему и вспотевшему это показалось «через чур». В конце концов – я не мальчик. Да, молодой! Ну, и что из этого? И я с безразличием проговорил словами моего покойного дедушки, глядя ему в глаза:
     - А не пошел бы ты кобыле под хвост. – Иван Иваныч явно опешил от таких слов.
И даже Матвеев отдернув занавеску спального отделения, изумленно взглянул на меня.
Иван Иваныч шамкал ртом, не зная, что сказать в ответ. Наконец он сурово, с явным негодованием произнес:
     - Однако, ершистый ты. Таким здесь долго не продержишься.
     - Ну, уж какой есть! – только и сказал я. - Но моей натуре хотелось уже большего. Мне хотелось врезать этой наглой масляной роже от души, как бывало я урезывал этим беспардонным  и нахальным мордам. А меж тем, Иван Иваныч напяливал на себя полушубок и отыскивал рукавицы, хлопнув тяжелой дверью, он вышел в ворвавшихся клубах пара на мороз.

     Тем временем, мы пообедали, попили чайку и стали ждать эцэнщиков. Ровно в двенадцать они приехали. Мы быстренько оделись и вышли. Мороз, да еще и с набежавшим с севера ветерком, обжигал лица. Луна желтым невзрачным диском висела в небе. Первым делом выгрузили барабан с кабелем на «моталку». Это тоже была работа не из легких и не безопасных. Буквально месяц назад сорвавшимся барабаном с кабелем задавило помощника бурильщика. Как правило, он съезжал на станину моталки, с которой его надо было запихать ломиками на ролики, на которых он мог свободно вращаться.
Затем его специальной звездочкой надо было соединить с маховиком. Всё это жидко, ненадежно и муторно. После выгрузки барабана, Урал подъехал как можно ближе к мосткам и устью скважины, стали выгружать на мостки насос.. Рукав подъёмного устройства для выгрузки насоса и барабана был в те времена настолько короток, что всегда возникала проблема с этой выгрузкой. Нам всегда надо было крючками как можно сильней тянуть его на себя, чтоб он более мене удобно лег на мостки для дальнейшей его кантовки. А так обычно кинут на край мостков в самый зад и подтаскивай сам как хочешь. Здесь, конечно же, больше крутились Женька с Матвеевым. Я был, что называется только на подхвате.  Но вот наконец барабан мы водрузили на моталку. Женька свободный конец кабеля потащил на устье, где его подхватил эцээнщик. Матвеев встал за тормоз. Спустили первую секуцию ЭЦНа, наставили вторую. Процесс, что называется, пошел. На специальных эцээновских захватах мы подавали после крепежа секцию за секцией и опускали подъемником в  сважину.  Самым важным при спуске ЭЦН не потерять нужные параметры изоляции ЭЦН и кабеля (РБК). Работа очень сложная, а главное ответственная. При спуске ЭЦН за кабелем смотри в оба, чтоб случайно его где не пережать и не передавить – иначе крупномасштабное ЧП. На устье скважины было не очень светло. Заляпанные брызгами нефти прожектора, размещенные на инструменталке, да и само устьевое освещение плохо  освещало рабочую площадку.
Наконец насос был полностью собран, кабель и сам ЭЦН были тщательно проверены совместно с бурильщиком на изоляцию. Осталось навернуть обратный и сбивной клапана,
переводник с 2,5 дюйма на двойку и мы, в принципе, готовы были к спуску ЭЦН.
Немного курнув, тут же отойдя от устья на безопасное расстояние, мы начали спуск ЭЦН.
Первые трубы спускать особенно сложно и так же ответственно. Надо было ставить так называемую «задержку», чтоб насос с кабелем боже упаси, не провернулся. А установка этой задержки отнимала и силы и время. Но деваться было некуда.  На колонном флянце мы становили спайдер с клиновым устройством, с помощью которого и удерживалась подвеска труб и насос. Ключом КТГУ  с захватом 2,5 дюйма с накинутым на него патрубком я захватывал муфту трубы и упирал в подъемник. Женька в это время наживлял следующую трубу.  Дотягивать её приходилось так же длинным метровым патрубком. Когда труба была полоностью закручена, бурильщик приподнимал подвеску (труб с ЭЦН), я отцеплял отведенный в строну кабель и плотно прижимал его к трубе. Женька специальным стальных хомутом (клямцей) клямцевателем шустро зафиксировал кабель на трубе. Клямцевать надо было тоже качественно, чтоб клямца очень плотно прижала кабель к трубе. Всё! труба с кабелем готовы к спуску, Валера на заставил себя долго ждать; он уже влючил кран, приподняв подвеску, и через мгновение она  медленно погрузилась в скважину. Женьки в это время отматывает кабель с барабана, нажав кнопку вымотки. Вот муфта подошла к устью, я оттягиваю кабель и фиксирую его крючком привязанным к агрегату аллюминевой проволокой, чтоб он не мешал нам свинчиванию следующей трубы и чтоб опять же его случайно не передавить клиновым устройством кабель. В процессе работы я усвоил свои обязанности и старался выполнять их быстро, точно и ловко. Этой быстроте я научился на рыбофабрике. И там такие качества очень ценились. Крутиться и здесь приходилось, как белке в колесе. От нас вспотевших валил небывало пар. Мороз вообще не ощущался. Напротив: хотелось скинуть тяжелую намокшую  зимнюю робу и работать в чем-то легком. Но нет, не скинешь. Я вдруг отметил про себя, что эта работа далеко не из легких; если не самая тяжелая после работы на старых «николашках». «Говорила мамка: учись сынок… умным будешь…» - в шутку подумал я сам про себя. Но нет, никто мне этого никогда не говорил. Только лупили, да ругали, что двойки из школы приношу. И почему у меня тогда к этой учебе было некое отвращение. Вот теперь-то я сожалею, что не учился; не хотел учиться. А ведь голова, что называется, соображала. Но ведь еще не поздно,  с некоторой обнадёгой вновь подумалось мне».

     За работой вахта пролетела незаметно.
     - Ну, хорош, наверное, - задрав руку, и высвобождая из под рукава куртки часы, проговорил бурильщик. – Жень, наведите на устье порядок и идите переодеваться.
     Уже в сушилке Женька с юморком в голосе спросил:
     - Ну, как оно?
     Я, конечно, чрезвычайно устал, но бодрился и ответил Женьке оптимистично и задористо:
     - Но-орма-ально. Работать можно!
     - Не только можно, но и нужно!
     - Вот-вот я это и хотел сказать.
     Пока умылись, переоделись, уже и рассвело. На востоке всходило большое красное
солнце. Оно еще не показалось на горизонте, но его отсвет в виде алого полотнища зари
расплескалось по все восточной стороне неба. На душе лежал приятный осадок от первой отработанной в этом далёком северном крае вахте. И сколько этих вахт впереди? На ветрах и морозах, на дождях и жаре, на комарах и мошках. Неизвестно. Но все же ощущалась гордость от того, что ты северянин, нефтяник, добытчик стратегически важного для страны – черного золота.


Да и домой не стыдно будет приехать с деньгами, фартово одетым. А то ведь их, Пашку Прохорова и Сашку Смирнова считали в деревне ни на что не годными, праздными гуляками и выпивохами. А вон гляди ж ты: оба на север рванули. И никто их не наставлял,
не учил. Выправились заразы! Знали бы они эти маменькины сынки, как за место под солнцем пришлось побороться тому и другому. Иди, поживи в общагах. Отведай этой
холостяцкой жизни со всеми её праведными и неправедными законами. Плохо ли вам там дома на родительской картошке и мясе. Что? Неохота? Страшно оторваться от родного гнезда? Страшно уехать за три девять земель в «конец географии»и начать жизнь с нуля?
Когда нет рядом ни пап, ни мам. Когда о самом себе подумать и позаботиться самому же себе и надо. От этих размышлений у Пашки сами собой родились там, ночью, на устье скважины крикливые, ностальгические строки.
   
… Вот вернусь, получу «капусту»,
Зазвеню в кабаке рублями.
Завернут, как обычно, «ласты»
И явлюсь с синяками к маме.

Наворачивай, парень, трубы,
Заварганивай, повар, кашу.
Одинокие мы навеки,
Непутёвые судьбы наши.

И вот так по тайге бродяжим,
И вот так по земле кочуем.
Ничего я себе не нажил,
Где попало я щас ночую.

Ни семьи, ни угла, ни хаты,
Где моя молодая поросль?
Мы с тобою, брат, машинисты,
Здесь у нас нефтяная отрасль.
 
     Вскоре пришла вахтовка. Из неё выгрузилась вахта Алика Магомедова, а мы, напротив,
шустро попрыгали  в салон и поехали на Карамовку, где нас ждал городской автобус.
     За работой, за быстро пролетающими выходными незаметно пролетела зима. И даже март месяц как-то незаметно проскочил в этой неуемной жизненной круговерти. Я периодически ходил на почту и получал от Глаши письма. Глаша к тому времени получила вызов на работу в ДОУ «Василёк» и оформляла пропуск. На все эти процедуры уходило немало времени.  Я, конечно же, несказанно был благодарен
Галине Мефодьевне за это хлопотное и благородное дело. Как это она вдруг взяла да и поверила этому совсем незнакомому не весть откуда взявшемуся парню? Чудеса да и только. Но ни Глаша ни я её не подвели. Все получилось как нельзя лучше. И потом сама Галина Мефодьевна ни капельки не пожалела о том, что вызвала Глашу в свой садик на работу. А мне пока не верилось, что Глаша – моя Глаша! скоро будет здесь, в Ноябрьске и что мы никогда с ней больше не расстанемся!

      12 апреля 1986 года я получил от Глаши телеграмму, что она выезжает поездом
«Мурманск – Москва», в Москве пересядет на поезд «Москва – Новый Уренгой».
 Мне не довелось встретить Глашу с поезда.


А всё потому, что в ночь работал, а подмениться было некем. И как назло снова был спуск
ЭЦН, а на этой ответственной работе без третьего члена бригады ну никак нельзя.
В итоге Глаша приехала поздно вечером. Глашу на ночлег приютила семейная пара, ехавшая с Глашей в одном купе. Она благополучно переночевала у этих добрых людей и рано утром пошла искать свое общежитие. Ей уже было предоставлено койко-место в общежитии на улице «Холмогорской – 58». Приехав с вахты мужики наперебой принялись сообщать, что меня разыскивала молодая симпатичная дама. Все мои
Друзья-однополчане были ошарашены этой необычной новостью. Ведь я до сей поры и словом не обмолвился, что у меня в Мурманске есть невеста.
     - Паш, - давай колись, - улыбаясь и пристально глядя мне в глаза вопрошал Витька Афанасьев, - кто такая? откуда?
Я не стал препираться наводить тень на плетень, а со всей прямотой рубанул:
     - Из Мурманска, твоя землячка. Моя невеста, зовут Глаша.
     - Ну, ты даёшь?! – воскликнул Витек и добавил: - Ну и тихушник.
     Витька буквально накануне поженились с Ольгой и жили  отдельной семьёй в шестнадцатой комнате. Вовка Быстров собирался сыграть свадьбу с Валентиной, с которой они познакомились в общаге, где оба проживали.
     Я быстро раздевшись, рванул в душ. Приведя себя после ночной вахты в полный порядок, побежал на почтовое отделение. Наверняка Глаша оставила мне там записку или небольшое письмо с координатами её местонахождения. И точно! В ячейке обозначенной
Буквой «П» лежала записка от Глаши. «Паш, привет! Я приехала. Поселилась в общежитии на улице «Хлмогорской»- 58. Очень тебя жду. Глаша».
     Идя со втрого отделении почты, я снова заскочил в своё УНиМО. Не успел я в него войти, как Генка чуть ли не криком мне вещал:
     - Пашка! Она только что снова была здесь… вот только что вышла. Она сказала, что будет ждать тебя в своей общаге на Холмогорской. Я уже понял, что это за общежитие и где оно находится. А находится оно сразу за ДК «Днепр». Я выскочил из общаги и пошел в направлении «Жилстроя». Только я повернул за свою общагу, как увидел одинокую женскую фигуру, медленно идущую по заснеженному тротуару. Я уже понял, что это Глаша, моя Глаша!  и моё сердце взволнованно застучало.
     - Девушка, вы не там ищите!
     Глаша резко обернулась. Её выразительный взгляд,  умильная радостная улыбка озарили её лицо. Мы крепко обнялись и счастливые, глядя друг другу в глаза долго стояли, любуясь сами собой, не веря тому, что мы наконец-то вместе!
     - С приездом на суровую сибирскую землю, Глашеньк.
     - Спасибо, Паш.
     Так начиналась жизнь.