ГЛАВА 8
Поиск выхода из тупика
Пётр Петрович Никитин уже более месяца восстанавливался после тяжёлой болезни.
В конце мая с диагнозом «постинфарктный кардиосклероз» лечащий врач выписал пациента из кардиологического стационара, подробно объяснив, каким образом поддерживать здоровье. При этом предупредил, что «листок нетрудоспособности» в течение трёх месяцев будет продлевать врач поликлиники, и, если проявятся осложнения (пока всё хорошо!), то доктор направит на ВТЭК , где при необходимости могут установить вторую группу на шесть месяцев или год.
Последний майский день учитель выбрал для посещения поликлиники. Всю ночь и утро тихий дождь прощался с весной, плача чистыми мелкими слезами. Молчаливая туча в лени раскинулась по небосклону, но вдали уже виднелся просвет. Тускло на улице – безрадостно на душе.
Выйдя из подъезда, Никитин раскрыл широкий зонт. С мокрого асфальта на чёрные брюки попадали мутные брызги, оставлявшие грязный налёт. Это раздражало аккуратного мужчину. «Не нашёл времени в солнечные дни, – ругал он сам себя, – теперь собираю грязь». Тёплый беззаботный ветерок бесцельно расхаживал по щербатой асфальтированной дорожке. Тронул цветущие кусты дикорастущей розы, посаженные вдоль пятиэтажки, и воздух наполнился волнующим сладковатым ароматом, отчего стало сладостно на душе учителя.
Поликлиника находилась близко. Всего-то нужно было перейти проезжую дорогу и пройти по тротуару метров пятьдесят. Сегодня, как назло, машины бешено неслись одна за другой, не притормаживая у больших выбоин, наполненных грязной водой, и учитель несколько минут стоял, пропуская спешащих водителей. Возмущался. Нервничал. Пришлось идти к пешеходной дорожке у светофора, сделав большой крюк. Настроение приобретало тёмный оттенок.
Поликлиника пропиталась запахом стерильности. Искусственное освещение успокоило, усыпив болезненное раздражение. Народу было немного, даже возле хирургического кабинета – четыре человека. Возле окошек регистратуры – никого. Пётр Петрович быстро записался на приём к кардиологу. С талоном пошёл по коридору к указанному в регистратуре кабинету. Проходил мимо многих кабинетных дверей. Неожиданно вспомнил, как в удушливом сне клинической смерти стоял около необычных дверей. «Ерунда всякая в голову лезет. Выброси и не вспоминай никогда», – приказал себе Никитин. Остановился почти в конце коридора, около рекреационного кармана размером три на четыре метра. Между вазонами с зелёными фикусами разместились шесть откидных кресел, установленных под большим окном. Учитель увидел прикреплённую на двери табличку:
КАРДИОЛОГ
Врач: Крапивина Ираида Викторовна
Медсестра: Соколова Анна Михайловна
Напротив кабинета кардиолога расположился кабинет ЭКГ. На креслах, спиной к окну, сидели две понурые женщины. Одна, бледная, осунувшаяся, лет сорока, безразлично смотрела на розоватый лист кардиограммы с чёрными кривыми линиями и покачивалась, как непроизвольно делают женщины во время навалившегося горя. Вторая, по виду недавно вышедшая на пенсию, с заплаканными глазами, с надеждой посмотрела на дверь, когда в кабинет вошла работница регистратуры с амбулаторной картой в руках.
Петра Петровича передёрнуло: «Только начни сюда ходить, и из живого человека превратишься в такого же, как эти две несчастные. Жизнь полетит в тартарары». Поспешил отойти к противоположной стене и там дождаться своей очереди. Вспомнил о матери: его главная женщина до конца жизни не давала воли унынию, никогда не жаловалась на боль. Причиной смерти (по заключению врачей) был сердечный приступ. Значит, болело сердце. Но мать не говорила об этом, не хотела расстраивать сына. «Не желала быть обузой, поэтому и не плакалась. Это признак человека, живущего для других, ничего не выгадывающего для себя. И мне не стоит плакаться. Что бы ни сказал сегодня доктор, жить нужно так, как будто никогда не было болезни. Нет никакой болячки, нет», – дал себе установку Пётр Петрович.
Из кабинета вышел грузный мужчина и, тяжело дыша, заковылял по коридору, опираясь на костыль. Женщины не сдвинулись с места. Открылась дверь, и высунувшаяся из-за двери медсестра выкрикнула:
- Никитин. Никитин есть?
- Да. Это я.
- Заходите на приём к врачу, – и тут же скрылась, оставив дверь приоткрытой.
За столом, перед компьютером, восседала молодая дама, в белом халате, в круглых модных очках, с пышной причёской и ярким макияжем. «Антураж мелкой чиновницы с высокими запросами», – неодобрительно подумал учитель и сел на стул, приставленный сбоку стола.
Предупредительная медсестра робко положила тонкую амбулаторную карту Никитина на стол врача.
- Никитин. Учитель, – прозаично сказала дама, прочитав данные о пациенте, написанные перьевой чернильной ручкой, на обложке медицинской карты советского образца. – Что беспокоит?
- Пока ничего.
- По-ка ни-че-го, – повторила дама, деля слова на слоги, и дважды щёлкнула мышкой, чтобы открыть файловый документ в компьютере. – А зачем тогда пожаловали на приём? Что мне писать?
Слово «пожаловали», произнесённое во врачебном кабинете, учитель посчитал обидным: не в гости пришёл.
- Ираида Викторовна, мне сказали, что необходимо встать на учёт.
- Кто сказал? Почему? Что же я из вас должна шприцем ответы вытягивать? – Лицо дамы было непроницаемым, будто картонным, без эмоций, в глазах застыла высокомерность.
«Специально, что ли, врачи такой вид делают, чтобы ничего нельзя было понять по выражению лица?» – подумал Никитин.
- В молчанку будем играть? – вдруг рявкнула дама. – У меня и без вас дел хватает.
- Посмотрите выписку из кардиологии, там написано лучше, чем я смогу объяснить.
На припудренном, разрисованном, как у куклы, лице женщины проступила морщинка ехидной улыбки:
- Словарный запас небольшой?
- Вовсе нет. Просто каждый специалист должен заниматься своим делом, – осадил Крапивину оскорблённый учитель.
С картонного лица моментально исчезла морщинка, и надвинулась тень недовольства. Дама молча раскрыла карту и начала проворно листать страницы холёным пальцем. Пролистав до середины, положила на страницу дорогую авторучку вместо закладки и вернулась в конец карты. Так же быстро прочла выписку кардиолога из стационара.
- Что-то я не увидела никаких записей, кроме медосмотров. Последнее ваше посещение врача было… – Дама заглянула в карту и подняла живые глаза, полные удивления: – Последнее посещение – приём у терапевта почти двадцать пять лет назад. ОРЗ. Вы что, четверть века не посещали врачей?
- Посещал. На медосмотрах.
- Медосмотры – другое дело, – отрывисто заговорила изумлённая женщина. – Вы двадцать пять лет не были ни у хирурга, ни у терапевта? У кардиолога тоже?
- Нет.
- Почему?
- Не болел. Некогда было болеть, – уточнил учитель.
- Некогда было болеть? – дама высоко подняла голову, как во время важного наставления делает непримиримый к недостаткам воспитатель. – Ваша беспечность привела к инфаркту.
- Всё, я списан с корабля жизни? – наигранно-язвительно спросил Никитин Крапивину. – А мне сказали, что инфаркт не приговор. Если соблюдать рекомендации, то можно вести полноценную жизнь.
- Я бы не сказала, что после инфаркта можно вести полноценную жизнь, – живой огонёк в глазах дамы снова угас. – Это иллюзия. Наоборот, ваша жизнь превратится в сплошные ограничения.
- Что мне разрешено? – к горлу подкатил ком, и Пётр Петрович, стараясь скрыть досаду, опустил глаза.
Кардиолог Крапивина натянуто улыбнулась и, ни о чём больше не спрашивая пациента, уверенно продолжила наставлять. Заученная, речь её звучала формально, будто не врач говорил с больным, а диктор радио читал заранее подготовленный текст:
- Хорошее настроение. Пребывание в плохом настроении – опасно для любого человека, а для вас особенно. Только положительные эмоции. Дозированная ходьба показана вам каждый день. Диета. Обязательное соблюдение диеты. Полностью несолёная пища, мало жидкости, побольше молочных продуктов, яблок, рыбы, капусты. Кондитерские изделия, алкогольные напитки исключить. Запомните, с сегодняшнего дня вы всегда должны носить с собой нитроглицерин.
- Если надо…
- Надо, – Крапивина прервала учителя на полуслове и снова принялась «читать» заученный текст.
«Какие уж тут положительные эмоции! Значит, это она довела тех двух несчастных до слёз. Бессердечный человек берётся лечить сердце! Разве это врач?! Бежать отсюда, бежать без оглядки», – решил педагог, никогда не позволявший себе равнодушно относиться к делу. Встал и направился к двери.
- Вы куда, Никитин?
- Домой.
- Хм, какие все слабонервные, – услышал голос дамы Пётр Петрович, закрывая за собою дверь кабинета.
В расстроенных чувствах учитель подошёл к раздевалке, располагавшейся недалеко от входной двери. Вынул из кармана брюк жестяной жетон. Довольный молодой парень, державший в руке медицинскую книжку, получал кожаную куртку.
Дверь открылась и впустила в холл поликлиники немногочисленных посетителей. За ними семенила худощавая женщина, в серо-голубой куртке поверх белого халата, с контейнером в руке – тётя Полина, соседка Никитина по лестничной площадке. Женщина, всегда расторопная (привычка, оставшаяся из прошлой, деревенской, жизни), спешила с чистыми мерными бутылочками в хирургическое отделение, где работала санитаркой. Пётр Петрович припомнил: когда была жива мать, тётя Полина иногда по вечерам заходила «на минутку», приносила чебуреки собственного приготовления и, с уважением склонив голову в платочке, говорила: «Это вам и сыну». Никитины отказывались, но соседка настаивала. «А ведь я всего-то помогла ей написать заявление в суд, – каждый раз после посещения тёти Полины удивлялась мать. – Бедная женщина, намаялась она с квартирой. И без того – горе: мужа похоронила, а тут мужнины родственники квартиру собрались делить. Вот люди! Ведь никто из них не помог ухаживать за Геной, когда он парализованный почти два года лежал. Никто даже не навещал больного человека. Но на делёж все слетелись, как чёрные вороны».
Учительское сердце ёкнуло: «Пора бы мне навестить тётю Дашу. Столько лет не видел её! Не стоит тянуть. Завтра же пойду».
Проворная санитарка, заметив Никитина, приветливо кивнула, ещё не дойдя до него. Не прошла мимо – остановилась рядом:
- Провериться приходил, Петрович?
- Да, тёть Полин. – Соседка была старше учителя всего на десять лет, но он до сих пор обращался к ней, прибавляя слово «тётя».
- К кому ты ходил?
- К Крапивиной. – Пётр Петрович отвернулся, принимая из гардероба бежевый плащ.
- К этой заразе?
- Только Крапивина по нашему участку.
- Хорошо бы тебе попасть к Дорофееву. – Соседка придвинулась к Петру Петровичу: – Вот это врач! Настоящий! Без зазнайства. Денег не берёт. Все хвалят. В нашей поликлинике таких врачей раз, два и – обчёлся.
- К сожалению, Дорофеев не по нашему участку.
- Вот то-то ж и оно. – Тётя Полина заметила подавленное настроение соседа и на правах хорошей знакомой посоветовала: – Попросил бы врачиху, чтоб на комиссию тебя направила, – заглядывая в глаза учителю, предложила сердобольная женщина. – Может, вторую группу дадут, а это хорошая прибавка к твоей пенсии. Всё полегше жить будет.
- Нет. Я к ней на приём больше не приду. Это не врач, а лекарь. Ремесленник в своём деле.
- Ты б ей сунул конвертик.
- Зачем? – не понял Никитин.
- Она помягше становится. Петрович, времечко такое в России наступило: не подмажешь – не поедешь. В нашей больнице и группу дают только за деньги. Все, кто группу себе выхлопотал, дали на лапу врачам, – буднично сказала тётя Полина, словно поделилась общеизвестной истиной.
- Если мне положено, то и без денег группу дадут, – твёрдо уверенный в собственной правоте, ответил учитель.
- Лучше денег дай, не рискуй, а то без группы останешься.
- У меня лишних денег нет.
- Петрович, работаю в больнице, – тихо заговорила санитарка. – Нет бы своему человеку дали честь по чести – без денег, ведь болею по-настоящему, не притворяюсь. Как же, дадут! – с досадой на мздоимство врачей сказала тётя Полина. – Всё равно платила за группу. Куда деваться? Не нами заведено. Плетью обуха не перешибёшь. Эх, Петрович, – обречённо махнула свободной рукой.
- Никому не буду платить, – поставил точку в этой теме разговора Пётр Петрович. – Вот к Дорофееву попробую записаться на приём. Спасибо за совет.
- Ну, смотри сам, Петрович. Моё дело – сказать, твоё – сделать. А только группу без конверта тебе не получить в нашей больнице, – предрекла санитарка и поспешила в хирургическое отделение.
Никитин вышел на крыльцо поликлиники. Дождь перестал. Туча пыжилась, не хотела уступать небо солнцу, но уже чувствовался припарок. Мужчина вытер рукой сырые ещё поручни, затем облокотился: так легче – устал немного. «Как же быть? Крапивина, видно по всему, женщина мстительная, – размышлял учитель. – Где-нибудь обязательно вспомнит о своей обиде. Права тётя Полина: к Дорофееву нужно. Тогда, может, что-нибудь и получится с группой. А пенсия по инвалидности будет хорошей прибавкой к пенсии по выслуге лет».
- Пётр Петрович, здравствуй, – услышал Никитин справа знакомый баритон и повернул голову в ту сторону. На ступеньках крыльца стоял коренастый мужчина с тросточкой, Ахромеев, «историк» из восьмой школы, и протягивал руку. – Давно тебя не видел.
Учитель выпрямился и подал руку для рукопожатия. «Историк» крепко сжал ладонь Никитина: - Говорят, заболел ты?
- Да есть немного.
- Как ты сейчас?
Пётр Петрович знал, что Ахромеев не спросит из праздного любопытства, не станет ёрничать по поводу «глупости, что зовётся самозабвенным трудом». Именно так районное учительство назвало причину болезни известного в городе педагога (Никитин услышал от «доброжелателя» из школы, в которой работал). Педагогический коллектив родной школы смаковал новость о тяжёлой болезни ведущего учителя, как вкусное суфле, строя предположения, одно смачнее другого. После визита в больницу школьного профкома больше никто из учителей не приходил, не звонил и не интересовался здоровьем коллеги, хотя до болезни Пётр Петрович никому не отказывал в методической помощи. С глаз долой – из сердца вон.
«Историк» был человеком порядочным (в этом не раз за многие годы убеждался Пётр Петрович), сам имел увечье со времён Афганской войны, поэтому мог проникнуться сочувствием к болезни другого человека. Никитин заговорил с ним откровенно.
- Пока слабо себя чувствую. Устаю быстро. Но больше всего меня пугает будущее. Смогу ли справиться с такой же нагрузкой в следующем учебном году?
- Не думай раньше времени об этом, – успокоил коллегу Ахромеев. – За три месяца окрепнешь. Всё нормально будет.
- Порывался выйти на работу в июне.
- И что?
Никитин вздохнул и нахмурился:
- Понимаю, что не справлюсь. С ремонтными бригадами десятиклассников придётся работать. Наша директриса доконает придирками. Ей и так не угодишь, а уж если больной завёлся... Больные раздражают её.
- А ты не рвись. Бюллетень ведь оплатят? Жить есть на что?
- Оплатят. Денег есть немного.
- Если денег маловато, я могу одолжить, – предложил помощь Ахромеев и расстегнул верх куртки, чтобы достать бумажник.
- Не надо. Спасибо тебе, Сергей Николаич.
- Ты не стесняйся, бери, – открыл Ахромеев бумажник и достал две банкноты достоинством в тысячу рублей.
- Спасибо, хватит пока. Дотяну до пенсии, – учитель виновато посмотрел в сторону Ахромеева: озадачил человека своими проблемами, а у него семья, которую кормить надо.
- Тебе лучше знать, – спрятал деньги учитель истории. – Тоже пойду к врачу. Нога что-то разболелась. – Слегка похлопал Никитина по плечу: – Бывай, Пётр Петрович. Выздоравливай. – Сжал ладонь в кулак: – Вот что болезням покажи. Вставай в строй.
- И тебе не болеть, – Никитин улыбнулся. Приятно стало на душе от чужого искреннего участия.
- Да, будем держаться. Надо цепляться за жизнь. Один раз живём, – Ахромеев повернулся к входной двери и, хромая, собрался войти в здание поликлиники.
- Да кто знает, может, на том свете тоже жизнь есть, – вдогонку проговорил Никитин.
Ахромеев неуклюже развернулся, опираясь на костыль, приблизился и пристально всмотрелся в коллегу.
- Неужели в глупости эти веришь? От кого, от кого, а от тебя не ожидал это услышать. Давай-ка, давай, побыстрее выздоравливай, – проворчал учитель истории.
Пётр Петрович сошёл с крыльца и побрёл по мокрому тротуару. Солнце по-прежнему находилось в плену у тёмно-серых дождевых облаков, и взрослые пешеходы, одетые в плащи и куртки, с унылыми лицами, плелись по асфальтированной дорожке. Ученики младших классов, уже неделю отдыхавшие на каникулах, перебегали через дорогу к продуктовым палаткам, громко разговаривая. Яркие детские футболки и платьица пестрели на фоне серых «брежневок», разбавляя скуку дождливого дня. Учитель повеселел: любил детский гомон.
Прошёл мимо супермаркета «Семёрочка». В этом магазине цены высоки для одинокого учителя, который постоянно экономил деньги. Только на оплату коммунальных услуг каждый месяц откладывал почти пять тысяч рублей. Раньше хорошим подспорьем была пенсия мамы, теперь – всё на одной больной шее. Поэтому делал покупки в «Магните»: там значительно дешевле. Но чаще в Fix Price – «Всё по пятьдесят» – горожане называли его магазином для бедных. Решил сегодня пройти до «Магнита». Потянуло туда. Расстояние – одна остановка, как и до Fix Price, только в другую сторону. Удобно: можно совершить прогулку и заодно купить продукты, а с покупками домой – на маршрутке. Никитин за долгие годы трудной работы в школе научился совмещать полезное с необходимым.
Весна выдалась тёплая, сухая в этом году, и тополя рано зацвели, с каждым днём всё больше наполняя город снегом тополиного пуха. Утром, во время дождя, белых пушинок тополей не было видно, а сейчас они снова медленно плыли в воздухе. Пётр Петрович в прежние годы останавливался и любовался серебристыми хлопьями, в шутку сравнивая себя с японцем, обожествляющим цветение сакуры. С прошлой весны, когда умерла мать, он не замечал красоты вокруг: пропало очарование мира в его душе.
Погружённый в мысли, Никитин шёл не спеша. Его обгоняли молодые парни, уверенно шагающие вперёд, беспечные шумные школьницы, радующиеся окончанию учебного года, суетливые женщины. Даже старики передвигались по дороге быстрее учителя. Тягостные раздумья уже год его мучили, угнетали, изнуряли: «Мои родители были коммунистами, я – единоросс. Что им и мне дала партия? Никаких льгот, кроме одной: работать на износ. Не умели они использовать членство в партии в своих интересах и меня не научили. Чем бы хуже мне жилось, если бы я мог подстраиваться под изменения в обществе? Так нет, я – твердолобый, упёртый в идею! Кому нужна эта идея, если вокруг бесхребетные? Хорошо это или плохо? Вряд ли кто-то ответит. Вернее, вряд ли кто-то ответит правильно. У каждого своя правда. Только раньше правда была голой, а теперь больше похожа на кисейную барышню».
В памяти зазвучали стихи любимого поэта Николая Зиновьева:
Осень жизни или осень года?
Отчего такая в сердце грусть?
Или я отбился от народа,
Как от стаи заболевший гусь?
И куда лететь теперь, не знаю.
Мечусь в Небе, грустно голося.
Я ищу свою родную стаю...
Ну a стая перебита вся.
Колоколом небо раскололось.
Стало больше некого любить.
Слышу я с земли бесовский голос:
«Надо и последнего добить!»
Неожиданно какой-то звук прервал размышления стойкого приверженца добродетели. «Или это в моём мозгу прозвучало?» – замедлил шаг.
- Бам! – прозвучало в отдалении.
Учитель оглянулся: «Откуда этот звук?»
- Бам! – всколыхнул воздух раскатистый гул.
«Это же колокол на соборной звоннице!» – что-то безотчётно-радостное всколыхнулось в душе учителя.
Пётр Петрович вспомнил об обещании самому себе навестить парализованную тётю Дашу.
«Туда. Идём туда сегодня же вечером, а не завтра. Купим им в подарок продукты. Созвониться нужно с Раисой», – будто со своей душой разговаривал.
Внутри Никитина бурлила нерастраченная энергия любви к родственникам.
Светлана Грачёва
Воскресенск
2016 год
Продолжение следует