- Ты знаешь, - сказал он мне, - я прощал ей всё, а сейчас простить не могу…
Я молчал. Он шёл, опираясь на трость, думая о чём-то. Лицо его было суровым и, пожалуй, скорбным.
Да, он прощал ей всё: её измены, истерики, неожиданные вспышки ненависти… и всегда искал в них какую-то свою вину. Он любил её, и вот, перешагнув последний год жизни, вдруг увидел её как-то по-другому, не так, как раньше.
Это была наша последняя прогулка. Он перестал выходить, слёг и скоро умер.
На рассвете хмурого осеннего дня я проснулся от плача в соседней квартире. Рыдала приехавшая дочь.
Мы, соседи, помогли ей похоронить его. Жена не могла встать с постели, на кладбище она не ездила. А, может быть, она хотела проститься с ним без свидетелей, подумал я позже, когда по просьбе дочери вёз её с матерью на могилу отца.
Уже похолодало, за городом земля была покрыта инеем. В дороге она плакала, слёзы беззвучно катились по её щекам; дочь, сидевшая рядом, молчала.
Вот мы свернули на узкую кладбищенскую аллею. Ограды могил выступали навстречу нам из тумана, и в самом конце этого пути я остановил машину у свежего могильного холмика. Мы помогли ей выйти, с трудом она подошла к нему и, нагнувшись, положила руку на мокрую землю.
- Ну, здравствуй, - сказала она, и слёзы опять потекли по её щекам.