Хабаровский край. Большое село, а для приехавшей на летние каникулы девочки - бабушкина деревня. Теперь кажется, что каждый день лета был ясно-солнечным и очень жарким. Про комаров и остальной гнус помню как-то не самостоятельно, а больше из разговоров взрослых. Видимо, в детстве комары воспринимались как неотъемлемая часть каникул, как естественная особенность климата, как ещё одно приключение, которое необходимо претерпеть и потом рассказывать о нём впечатлительным слушателям...
Но сейчас - о том, как бабушка посылала в магазин за хлебом. Сразу избавимся от стереотипов. Во-первых, что значит «посылала»? Баба Тоня никогда не повелевала нами как большинство взрослых вокруг. Она обращалась с просьбой, объясняла, почему не может пойти сама - устала, занята по хозяйству, и, если несознательный ребёнок явно увиливал от утомительного похода, собиралась и тут же отправлялась сама. При этом никакого дополнительного воздействия на мою совесть не оказывалось: ни нарочитых демонстраций, ни укоризненных вздохов и напоминаний. Просто внуки знали, если не пойдём мы, бабушка сходит сама. И этого, как правило, для нашей мотивации было достаточно.
Во-вторых, сходить в сельский магазин - это совсем не то, что сгонять в магазин в городе, где ближайший продуктовый, скорее всего, за углом. Единственный продуктовый магазин располагался в центре села, на площади, по соседству с почтой, кинотеатром, больницей и административными зданиями непонятного тогда мне назначения. А мы жили на окраине у реки, и я просто ушам своим не верила, когда мама говорила, что большинство жителей села не ходят каждый день в лес и почти не купаются в реке... Наша улица, протянувшаяся от главной, асфальтированной дороги до самой речки, казалась мне просто грандиозной - как в длину, так и в ширину. С длиной сейчас всё понятно - любой прямой отрезок пути для маленьких ножек, да ещё с младшей сестрёнкой за ручку, покажется внушительным. А вот ширина, это - да, это вам не городская улица. Сама дорога, отсыпанная чём-то мелко-колючим и пыльным, плюс щедро отмерянные расстояния от дороги до огороженных участков, где-то заросшие бурьяном и заваленные всяким хламом, заставленные лодками, сельскохозяйственной техникой и обычно-привычными машинами, где-то тщательно выкошенные и убранные аккуратными хозяевами, - это была не улица, а целый мир, калейдоскоп из знакомых уже фамилий соседей, их историй, чьих-то, а не просто азбучных собак, кошек, кур, коров и телят. Каждый дом и двор говорил о своих хозяевах: о достатке, об отношении к труду, семейственности, благорасположенности или, наоборот, отчужденности от соседей. Проходя мимо чьего-то дома, я невольно «дописывала» его историю, припоминая подслушанное у старших или когда-то самостоятельно замеченное за хозяевами, вглядываясь в лица, сравнивая чужое обустройство жизни. Было любопытно: как живут другие, также как и мы или как-то по-другому? Казалось, что по-другому.
И в-третьих, правильно ли вы понимаете, что значило сходить за хлебом в деревне, где у каждого полно домашней скотины, а комбикорм в большом дефиците? При том, что хлеб стоит копейки. Его, конечно, дают лишь по две буханки в руки, но внуков-то у бабушки с дедушкой хватает, внуков с руками, с ногами, внуки - это же не только рот и пузо! Вот и носили мы в самошитых тканных сумках свежий, ароматный, аппетитный хлеб в количестве, разрешённом доброй тётенькой. Помню, бабушка тихо и беззлобно ворчала: «Куда это годится, скотину хлебом кормить? А куда деваться? Комбикорма кот наплакал и больше взять негде».
В жару тяжелее всего идти по нашей улице. Все деревья - они ближе к домам, к калиткам и хлипкому штакетнику. А вдоль дороги тени нет, солнце палит в самую макушку. Послушно вняв бабушкиному рассказу о том, как солнечные удары подкашивают молодых выносливых мужчин, мы позволяли надеть на себя ненавистные панамы. Местные дети головных уборов не носили и поэтому издали безошибочно узнавали городских-приезжих. Интересовали мы их не особенно: застенчивые, непонятные и несвободные в смысле передвижения, мы годились только для насмешек и не очень изощрённых, впрочем, оскорблений. Благоразумно отмолчавшись на «а кто это у нас тут такой...», мы гордо поспешали к своей цели, а местные, разочарованно поковыряв в носу, возвращались к своим заботам.
Дойдя до главной «магистрали» села, наша улица заканчивалась новой кирпичной баней. Перебежав дорогу, мы сразу попадали в райские кущи - тенистый и просторный школьный двор. После полуденного пекла это было наградой и заслуженным отдохновением. Старые берёзы, клумбы с цветами, выкрашенные белой краской щербатые бордюры... В этой школе когда-то давно работал дедушка, был самым лучшим и уважаемым учителем из всех бывших учителей, самым весёлым, остроумным, харизматичным и непредсказуемым преподавателем математики. На месте разрушенного здания школы уже стоит новое, но школа-то та же, и деда в ней помнят, и доска почёта - вон, недалеко... Значит, мы на этой земле не чужие, можем и погулять. Тут и там рядами в землю вкопаны автомобильные покрышки, и сестра считает, что ей кем-то предписано преодолеть на своём пути все эти преграды. Ладно ещё, если покрышки небольшие, и у неё получается ловко шагать с одной на другую. Но есть и огромные, взобраться на которые без моей помощи она не может... И вот, после «отдыха» на школьном дворе, я, вся в мыле, тащу за руку уставшую сестру. Хорошо, что до площади уже недалеко, и дорожка лежит под тенистыми тополями и берёзами.
Наконец, площадь. Несколько метров по солнцепёку, мимо наляпанной кое-как, карикатурной афиши кинотеатра, протискиваемся в тугую магазинную дверь, выдыхаю привычное «кто последний». Теперь - одним глазом следить за бойко движущейся очередью, другим - за сестрой, которая одновременно сидит на всех пыльных подоконниках, отвечает на иезуитские вопросы знакомых и незнакомых старушек, собирает в кармашки дань: конфеты без бумажных обёрток и рассыпающееся в липких ручках печенье. А стираю её одежонку, между прочем, я. Сначала в тазу, а потом, пока никто не видит, выполаскиваю мыльные тряпочки в бочке. Бабушка этого не разрешает, потому что чистая водичка предназначена для полива грядок. Но полоскать выстиранное бельё не в тазу, а в большом количестве прохладной воды - это такое наслаждение, что я не могу удержаться... Поначалу, я пыталась даже гладить сестрёнкины вещички, но бабушка подняла меня на смех: мало того, что зачем-то без конца настирывает почти чистую одежду, так ещё и гладить! На свадьбу ей что ли?
Купив хлеба, вызволив сестру из общества скучающих пенсионеров, отправляемся назад. По дороге, без стеснения, обгрызаем у буханок все понравившиеся корочки - не в городе, никто не укажет детям на забытые приличия и манеры. Пытаюсь обойти стороной школьный двор с бесконечными покрышками, но - нет, упрямство уже подкрепилось хлебом, конфетой и печеньем, и я тяну свою ношу до конца.
Вот и наша улица. Где-то в конце, почти у реки, две высокие ели и домик с табличкой «здесь живёт ветеран ВОВ Нечаев Владимир Николаевич», родная скамеечка у старенького почтового ящика, калитка с верёвочным обручем вместо запора. «Баба, мы пришли! Пить!» - голосит сестра. С удовольствием выслушиваем сдержанные, но искренние похвалы и благодарности. И вот, я опять в приятных заботах - спешу отстирать серые пятки на детских носочках и слипшиеся от сладкого карманы Ленкиного платья. Пока бабушка отвлеклась в огороде, и подступы к бочке свободны...