Когда снега немного растаяли, и мы перестали так панически бояться морозных ночей, в Тартар примчались кортежи разных Господов. Я, как всегда, была поражена их величием и помпезностью. Даже самая уродливая Господь-дева облачена в такой наряд и так выразительно накрашена, что выглядит первой красавицей в сравнении с нами.
Нас выстроили в ряды и колонны. Я очень волновалась и искусала губу от отчаяния. Потом поняла, что я полнейшая дура! Кто будет безобразить себя ещё сильнее перед тем, как предстать перед Господами?
Колин стоял рядом со мной. Заметив панику в моих глазах, он нежно сжал мою руку, пока никто не видел. Господы ходили меж рядами и пристально вглядывались в каждого раба. Мимо нас недавно прошло двое: пухлая разукрашенная леди с голубыми волосами и высоченный мужчина в очках. Я побледнела под их рассматриванием и подумала, что сейчас лишусь чувств.
— Не бойся, — мягко произнес Колин. — Будешь такой белой — они не захотят тебя брать. Решат, что болезненная какая-то.
Я тяжело выдохнула и попыталась успокоиться. Перед демонстрацией мы с Колином обсуждали то, насколько важно попасться в чьи-то руки сейчас. На следующий год прогнозировали самую холодную зиму, и жители Тартара поняли, что её переживёт меньшинство. Я не хочу прислуживать какому-то богатому монстру, но у меня нет выбора. Еды становится всё меньше, рожать, чтоб получить новые запасы, я не собираюсь, остаётся только смириться с положением раба и искать хозяина. Вернее, дать хозяину найти себя.
Я сжала руку Колина, кивнула ему и набралась решительности, гордо подняв голову.
Рядом с нами остановилась Господь-дева, рыжая и молодая, с надменным взглядом. Она была очаровательна: свет переливался среди огненных волос, в небесно-голубых глазах полыхал огонь, корсаж расслаблен, из-под него выглядывала пышная грудь. Глядя на эту девушку, я захотела стать ею, быть ею, просыпаться ею по утрам и любоваться в зеркале своей красотой, быть свободной, желанной и любимой всеми, кого очарует улыбка этих алых губ. А очарует она многих, это уж точно.
Однако Господь-дева моего восхищения не разделила, только с отвращением нахмурилась, посмотрев на меня, потом оглядела Колина, но, кажется, он тоже не дотянул до её идеалов мужчины-раба. Она исчезла, словно дикая лань в лесу. От неё тянулся след душистого аромата парфюмов, оставив нам с Колином своеобразное напоминание об этой особе.
— Она восхитительно красива, правда? — спросила я шепотом у Колина, пока к нам вновь никто не подошёл.
— Ты красивее, — ответил он мне, но в душе только кольнуло от такой явной лести.
— Не глупи. Я уродлива.
— Этому шраму не затмить твою природную красоту. Если бы ты стала одной из Господов, то укрыла бы свой шрам элегантной повязкой. Они бы красиво накрасили тебе лицо, одели бы в какое-нибудь пышное сексуальное платье с вырезами. Ты стала бы королевой красоты.
— Если бы я была среди Господов, они бы сделали мне новый глаз и удалили бы шрам. У них же лучшие лекари мира, — заметила я. — И перестань нести эту чушь. Перестань.
— Но это правда…
— Заткнись! — я прикрикнула на него и испугалась. Вдруг это заметили? Рядом множество стражей, за любое нарушение порядка могут ударить или — того хуже — вывести из строя. А ещё, самое ужасное, — убить, — но это маловероятно. Стреляют обычно в тех, кто пытается сбежать из рабской колонны или нападает на охрану и Господов.
К счастью, моего крика никто не заметил. Кроме рядом стоящей девушки. Это была Церера, моя ровесница, но мы с ней никогда не ладили.
— Замолчи уже, сука, и заткни своего кобеля, — тихо и мягко сказала она, посасывая конфету, которую ей подарил один из Господов. Видимо, он отправился выбирать дальше, но, в случае, если никто не приглянется, наверное, заберёт эту стерву. Так многие делали — сначала рассматривали всех, потом забирали лучших. — Ты уродина и твой товарищ тоже урод, вы оба друг друга стоите. Так что, если вас никто не выберет, то женитесь и плодите детей — таких же несчастных уродцев.
Колин вскипел. Я видела, он покраснел, словно бутон пиона в середине мая. Однажды об этих цветах мне рассказывала Шелли — ей тогда было тридцать девять, она сменила троих Господов, а через год после нашего разговора была изгнана, как и все сорокалетние рабы.
Лоб Колина покрылся мелкими полосками морщин, брови свелись к носу.
— Ты, жалкая тупая шлюха, не смеешь оскорблять ни меня, ни её! Ты сама что сделала?! Насосала у своего наставника на тёплый кров по ночам, да, тупая подстилка?!
Он громко закричал. Я испугалась.
— Колин, Колин, прошу, замолчи! — вскрикнула я, увидев приближающихся стражников.
Церера ухмыльнулась.
— Ты просто грязная пси…
Рука в тяжёлой железной перчатке заставила Колина замолчать на полуслове. Ударила его по лицу, разбив нос и губу. У меня из глаза брызнули слёзы, я кинулась к нему, но мне пришёлся удар в живот. Я упала на землю, в ушах зазвенело, но отчётливо слышались звуки избиений и крики моего друга. Его окровавленную тушку буквально вынесли из строя, а меня, с мокрым раскрасневшимся лицом, поставили на ноги. Ко мне подошёл новый наставник моей семьи, семьи, единственным членом которой осталась лишь я. Этот человек был на удивление добр с момента появления в моей жизни. Он утёр мне слёзы платком, посмотрел строго.
— Прекрати реветь, как корова, — он всучил мне в руки платок.
— А почему «как»? По-моему, самая настоящая мукалка, — сказала Церера, наблюдая за мной.
Наставник, его звали Джордж, смирил её холодным взглядом.
— Ещё одно слово, девочка, и я обещаю, сегодня тебя отсюда никто не заберёт.
Я была ему ужасно благодарна. На моём опыте единственный из надзирателей, кто ведёт себя, как человек.
— Спасибо, — едва слышно сказала я.
— Виктория, — он взял меня за плечи. — Соберись. Если тебя сегодня не заберут, зимой выжить будет очень сложно. Особенно одной. Неизвестно, поможет ли тебе Колин, будет ли он рядом с тобой во время снегопадов и буранов.
— Спасибо, — промямлила я, утирая лицо мягкой тканью.
— Спасибо, — тихо передразнила писклявым голосом меня Церера. Ненавижу! Ненавижу эту сучку! Это из-за неё увели Колина! Я готова была броситься и изодрать её миловидное личико в клочья, но меня останавливали слова Джорджа. Он не одобрит такое безрассудство. Меня могут даже пристрелить, если развяжу драку.
Наставник ушёл. Около десяти Господов прошли мимо, никто не хотел меня, зато все рассматривали Цереру. Кто-то даже умудрился пофлиртовать и пошутить с ней. Парочка совсем молодых Господов. Те, что в уважительном возрасте, просто пожирали её похотливыми взглядами. Но для меня у них всегда был один и тот же — полный презрения.
Время шло, и я уже не верила в то, что уеду из Тартара сегодня. Колина рядом нет, некому подбодрить меня. Справа Церера, слева Пунтя — дурнушка.
Вдруг напротив меня остановился Господь. Он был стар, больше шестидесяти лет на вид. Я посмотрела на него: один глаз покрыт белой пеленой. Наверное, тоже незрячий. Он упёрся в меня жутким кривым взглядом, уголки губ опущены, борозды морщинок проступают по всему лицу.
Я опустила голову, дура. Старик вдруг ударил меня по подбородку, заставил посмотреть на себя.
— Гляди на меня, — каким-то хищным тоном сказал Господь. — Гляди на меня, девочка. Внимательно. Не смей опускать глаза — я это ненавижу.
Я робко кивнула. Внутри всё затрепетало от страха. У него была трость. Ею он вдруг ударил меня по животу.
— Пузо втяни, спину выровняй, девочка! Ты скрючена, как моя карга-жена! — Боги, у него такой страшный тон. Я поняла, что вся напряглась, выровняла осанку. Жутко боюсь этого типа. Боги, пожалуйста, пусть он, как и прочие, пройдёт мимо. К кому угодно, только не хочу к нему. Я поняла, что готова решиться на зимование в Тартаре.
— У тебя уродливый шрам, девочка, — сказал старик. Как будто бы я не знала! Я саркастично подметила, что он только что открыл мне глаза на жизнь. Прошу прощения, только один глаз.
— Где ты его заработала? Ты неповиновалась, девочка?
— Нет, Господь, я всегда повинуюсь, — в тоне, в каком мы, рабы, должны отвечать. — Это сделал мой отец. Он был не в себе.
Старик ничего не ответил. Он продолжал буравить меня своим страшным взглядом. Осматривал с ног до головы.
— Разденься, — вдруг приказал он.
Я оторопела. На улице не так тепло, чтоб снять даже верхнюю накидку, а он просит…
— Разденься, девочка! — закричал старик. Я испугалась. К нам подошли стражи.
— Вам помочь? — спросили они.
— Нет. Девочка не глухая и, как повинующаяся рабыня, она сама всё сделает.
Я вновь ощутила наворачивающиеся слёзы. Делать было нечего. Стала развязывать шнуровку и скидывать с себя шерстяную ткань. Холод пронзил кожу сотней стрел, на моих бёдрах и руках она стала гусиной. На мне остались только ночная сорочка и тёплые панталоны с кучкой тряпок под ними, поскольку недавно начались регулы. Наверное, мои щёки залились краской, как никогда в жизни.
— Полностью, — вдруг сказал старик.
От его слов закружилась голова. Я всхлипнула, схватившись руками за кромку сорочки, туго сжимая её, пытаясь натянуть подол ещё ниже, до колен. Зажмурилась.
— Пожалуйста, не надо… — я не узнала свой голос, настолько он стал сиплым. Все взгляды теперь обращены на меня. Рабов, стражей, Господов. Церера мерзко хихикала в стороне. Какой срам…
— Разве так рабы говорят своим Господам? — спросил старик, больно ударив меня тростью по ноге. Я едва не потеряла равновесие. — Раздевайся.
— Нет! — неожиданно для самой себя крикнула в отчаянии я. На что я надеялась?
Старик злобно вглядывался мне в лицо. Открыв глаз, я встретилась с его взглядом и снова оторопела от ужаса.
— Разденьте её, — строго приказал он стражам, и их небрежные грубые руки стали срывать с меня остатки тканей. Я кричала и рвалась, как дикая лошадь, кусалась и царапалась, но это не помогло, перевес сил был больше.
Они подняли меня под руки и так и держали, ведь сил стоять у меня больше не было. Жутко заболел живот. Я уже не скрывала рыданий. Кричала и терзалась в их руках, глотая солёную влагу, искусывая губы в кровь.
Старик присмотрелся к моим худощавым ногам. Мне стало ещё стыднее. По бёдрам стекали струи крови. С утра у меня начались месячные, и теперь все видели, как красные горячие капли орошали землю и мои ступни.
— Созревшая сучка, — изрёк старик, которого ни капельки не смутило моё отвратительное положение. Я только под землю хотела провалиться — и всё. Лишь бы не видеть, не знать и не ощущать всего этого. Я молила Богов о забвении, но они не слышали меня.
— Оденьте её, пока сучка не запачкала здесь всё грязной кровью, — сказал старик. Они подняли с пола тёплые ткани, укутали меня. Вдали я заметила Джорджа. Он с грустью смотрел на происходящее, но я знала, он не имеет права вмешиваться.
— Беру кровоточащую сучку, — сказал старик. Держа под руки, меня куда-то понесли. Удаляясь, я слышала, как мой новый хозяин обращается к следующей, кажется, Церере:
— Смазливую блондинку тоже беру. Посадите её в карету моего сына, Ёроха.
Всё тело дрожало, я слишком сильно перенервничала. Успела увидеть только пару лошадей и повозок перед тем, как в глазах окончательно потемнело, а уши заложило. Это был конец…