Гримёр сел за чашечку капучино. Товарищи по нардам и другим совершенно непредсказуемым играм на двухъярусных нарах не верили ему, также как не верила ему жена, оставшаяся в интересном положении на свободе, предоставленной ей благодаря широте характера помощника гримера и его нетрадиционным связям.
– Уму не постижимо, – жаловался гример сокамерникам, – человек пострадал за сотню обещанных баксов. И за что! За то, что ошпарил выдающуюся на полметра грудь афро-американки по ее же просьбе? Конечно, империя забегаловок тут же отвалила шоко(ладной) миллиончик за рекламу своего пойла, а мне застегнули браслеты, лучше бы уж повесили ожерелье из пеньки, намылили и баста. Так нет, отправили к ненасытным вам. Чудовищная несправедливость получить три года заключения в Содом и Гоморру!
Он воздел руки к небу и с нескрываемым удовольствием перенес очередное надругательство над собой.
– А этот, мой адвокат – он просто бездельник. Подал на апелляцию, но денег мерзавец с меня не берет. Видите ли, я ему понравился, и он обещает вызволить меня отсюда при одном условии, если я соглашусь провести все эти три года у него на вилле в Поконо под домашним арестом.
– Хорошенько подумай прежде чем дать согласие. Ты уже совершил опрометчивый поступок, – с болью в голосе произнес старшой сокамерник, смахивая натруженной скупую слезу. – От лица присутствующих скажу, мы все будем сожалеть, когда тебя выпустят отсюда.