У Иосифа Бродского был весьма широкий круг общения. Он много путешествовал по разным городам США и странам Европы. Всюду появлялись новые знакомые, некоторые из которых со временем переходили в разряд друзей. Другие же, наоборот, перемещались на более отдаленную орбиту взаимоотношений. Принцип отбора был един – человек должен быть интересен и главное, не раздражать поэта своим присутствием и разговорами, не утомлять. Многим он посвящал стихи и даже эссе. Среди них оказалась и Елизавета Ильинична Леонская. Однажды она честно призналась, что не входила в круг его постоянных друзей. Просто у них оказались очень хорошие общие друзья – Александр Сумеркин и Вероника Шильц, которые и способствовали их редким встречам. Почему редким? Играло роль расстояние: она жила в Вене, он – в Нью-Йорке. Сближала же их любовь Бродского к музыке.
Два высказывания знаменитой пианистки хотелось бы выделить отдельно, выбрав их в качестве своеобразных эпиграфов. На мой взгляд, они отражают суть ее характера и жизненное кредо.
"Я всегда себя чувствую комфортно. Я комфортна в самой себе, мне с собою вполне комфортно".
"Каждое время ищет своего Бетховена и своего Шуберта, и каждое поколение в любом случае несколько иначе слышит музыку из-за того, что меняется менталитет или внутренняя жизнь".
Моменты биографии
Вначале данные из официальных источников.
Елизавета Ильинична Леонская — советская и австрийская пианистка, педагог.
Родилась в Тбилиси (23 ноября 1945 года) в семье с польскими, русскими (по отцу) и еврейскими (по матери) корнями. В одном из интервью она рассказала о своей семье следующее: "Мои родители переехали из Одессы в Тбилиси во время войны. Я была поздним ребенком – папе было 55, а маме 43. Для мамы я стала надеждой на новую жизнь, на будущее, о котором она сама так мечтала. В Гражданской войне она потеряла любимых родителей, свой рояль и грезы о карьере музыканта. А во время Второй мировой войны бомба попала в ее дом – все имущество и документы сгорели... Она очень любила музыку, поэтому, уже живя в Тбилиси, стала преподавать игру на фортепиано".
Девочка оказалась талантливой. К тому же у нее были прекрасные педагоги. Первый концерт с оркестром она дала в 11 лет, сольный — в тринадцать. В 1964 поступила в Московскую консерваторию (класс Якова Мильштейна).
Ещё в годы учёбы получила несколько премий на крупных международных конкурсах: имени Джордже Энеску (Бухарест, 1964), Маргариты Лонг (Париж, 1965), королевы Елизаветы (Брюссель, 1968).
Играла она сонаты Моцарта в переложении Грига для двух фортепиано со Святославом Рихтером, который оказал решающее влияние на её развитие и становление. Именно поэтому ее считают пианисткой из «ближнего круга Рихтера». А помог случай. В конце шестидесятых годов Леонская была замужем за талантливым скрипачом Олегом Моисеевичем Каганом (22 ноября 1946, Южно-Сахалинск — 15 июля 1990, Мюнхен). Правда совместная их жизнь оказалась недолгой.
Он ушел в мир иной совсем молодым, в возрасте 43 лет в Мюнхене. В память о выдающимся музыканте в немецком городе Кройт ежегодно проходит международный фестиваль «Oleg Kagan Musikfest». Но это уже другая история и вторая жена (виолончелистка Гутман Наталья Григорьевна)
В то время Рихтер готовился к концерту и попросил Олега помочь ему в репетиции программ для дуэта с Давидом Ойстрахом. Они часами играли сонаты Прокофьева, Бартока, Франка. Потом уже он начал выступать непосредственно с Олегом. Вполне естественно, что молодые люди стали бывать в доме Рихтера. Вскоре общение Леонской и Рихтера переросло в многолетнюю дружбу, которая продолжалась до самой смерти великого пианиста. Сложился их совместный дуэт, который начался с «Анданте» Шумана для двух фортепиано. Выступали они в Суздале, во Владимире, в Москве в Пушкинском музее.
В 1978 году пришло решение подготовить сонаты Моцарта в четыре руки. Музей изобразительных искусств уже отпечатал программку, но судьба распорядилась иначе. Леонская решилась на эмиграцию.
Однако к Моцарту они еще успели вернуться и сыграть вместе сонаты великого композитора, но произойдёт это в Вене через одиннадцать лет.
Так, в ноябре месяце 1978, в возрасте 33 лет находясь на гастролях в Вене, заявила она о своем решении не возвращаться в СССР. До этого Елизавета Ильинична играла в Вене в 1974, 1977 и 1978 годах. Знала там многих. Но вообще-то за границей бывала редко.
Уже почти 40 лет Леонская живет в этом городе и выступает по всему миру. Однако ее продолжают называть русской пианисткой, а также "последней гранд-дамой советской пианистической школы".
В творческой биографии Елизаветы Леонской — выступления практически со всеми ведущими оркестрами мира под управлением таких крупнейших дирижеров, как Курт Мазур, Курт Зандерлинг, Марис Янсонс, Юрий Темирканов и др. Она регулярно играет в лучших концертных залах как солистка и камерный музыкант. Пианистка выступает на самых престижных музыкальных фестивалях.
Леонская стала обладательницей премий Святой Цецилии за запись сонат Брамса, Diapason d’Or за запись произведений Ференца Листа. Кроме того, пианистка удостоена высшей награды Австрии — ордена Почёта в области науки и искусства (2006).
***
Впереди ее ждала встреча с Иосифом Бродским. Они познакомились в июне 1986 года во Франции. Ей был 41 год, Бродскому на 5 лет больше. Однако дружба состоялась. Он умел выбирать людей для долгой дружбы и ценить сложившиеся отношения. Его покорили скромность и застенчивость пианистки, ее милая и трогательная улыбка. Иначе быть не могло. Встретились два таланта. За спиной поэта стоял Ленинград и тень Ахматовой, позади пианистки - Москва и образ Рихтера. Почти ровесники, эмигранты...
В интервью Елизавета Леонская сказала: «Всегда было чувство, что я общаюсь с гением. Я виделась с ним всегда, когда бывала в Нью-Йорке. Однажды он посетил меня в Вене, когда читал здесь лекцию».
Бродский посвятил ей два стихотворения: «Bagatelle» (1987), опубликованное в книге «Урания» и «В воздухе — сильный мороз и хвоя…» (1994).
Предуведомляю: Багате;ль (фр. bagatelle — маленькая изящная вещь, безделушка) — это небольшая, лёгкая в исполнении музыкальная пьеса, главным образом для фортепиано.
Bagatelle
I
Помрачненье июльских бульваров, когда, точно деньги во сне,
пропадают из глаз, возмущённо шурша, миллиарды,
и, как сдача, звезда дребезжит, серебрясь в желтизне
не от мира сего замусоленной ласточкой карты.
Вечер липнет к лопаткам, грызя на ходу козинак,
сокращает красавиц до профилей в ихних камеях;
от великой любви остается лишь равенства знак
костенеть в перекладинах голых садовых скамеек.
И ночной аквилон, рыхлой мышцы ища волокно,
как возможную жизнь, теребит взбаламученный гарус,
разодрав каковой, от земли отплывает фоно
в самодельную бурю, подняв полированный парус.
II
Города знают правду о памяти, об огромности лестниц в так наз.
разорённом гнезде, о победах прямой над отрезком.
Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас,
воскресавших со скоростью, набранной к ночи курьерским.
И всегда за спиной, как отбросив костяшки, рука
то ли машет вослед, в направленьи растраченных денег,
то ли вслух громоздит зашвырнувшую вас в облака
из-под пальцев аккордом бренчащую сумму ступенек.
Но чем ближе к звезде, тем всё меньше перил; у квартир -
вид неправильных туч, заражённых квадратностью, тюлем,
и версте, чью спираль граммофон до конца раскрутил,
лучше броситься под ноги взапуски замершим стульям.
III
Разрастаясь как мысль облаков о себе в синеве,
время жизни, стремясь отделиться от времени смерти,
обращается к звуку, к его серебру в соловье,
центробежной иглой разгоняя масштаб круговерти.
Так творятся миры, ибо радиус, подвиги чьи
в захолустных садах созерцаемы выцветшей осью,
руку бросившем пальцем на слух подбирает ключи
к бытию вне себя, в просторечьи - к его безголосью.
Так лучи подбирают пространство; так пальцы слепца
неспособны отдёрнуть себя, слыша крик "Осторожней!"
Освещённая вещь обрастает чертами лица.
Чем пластинка черней, тем её доиграть невозможней.
"Стихотворение «Багатель» было написано не для меня, но посвящено мне. Моя подруга, которая была с ним знакома, много рассказывала обо мне поэту", - вспоминала позднее Леонская. Речь идет о Веронике Шильц. В стихотворении есть сравнение паруса с роялем («От земли отплывает фоно в самодельную бурю, подняв полированный парус»), видимо, поэтому ей и было посвящено это творение поэта. Поначалу Бродский даже неправильно написал фамилию — Лионская вместо Леонская.
Через семь лет появилось следующее, зимнее стихотворение.
В воздухе - сильный мороз и хвоя.
Наденем ватное и меховое.
Чтоб маяться в наших сугробах с торбой -
лучше олень, чем верблюд двугорбый.
На севере если и верят в Бога,
то как в коменданта того острога,
где всем нам вроде бока намяло,
но только и слышно, что дали мало.
На юге, где в редкость осадок белый,
верят в Христа, так как сам он - беглый:
родился в пустыне, песок-солома,
и умер тоже, слыхать, не дома.
Помянем нынче вином и хлебом
жизнь, прожитую под открытым небом,
чтоб в нем и потом избежать ареста
земли - поскольку там больше места.
"Второе же, из Рождественских стихотворений, действительно мне посвящено: накануне я играла небольшой сольный концерт в Нью-Йорке в рамках одной из старейших серий. Совершенно не в центральном зале, но в зале, замечательно звучащем – People’s Symphony Hall, на 14-й улице. И Иосиф был на этом концерте. А я в тот день откуда-то возвращалась, упала, вывихнула ногу и еле добралась до Нью-Йорка. На концерт пришла с деревянной такой подошвой. Видимо, он меня пожалел и посвятил мне стихотворение <…>
Из всех друзей Иосифа я была, кажется, последней, кто видел его перед смертью. Мы с Алексеем Сумеркиным, его другом и помощником, пришли к нему в пятницу часов в шесть вечера, а он умер в ночь с субботы на воскресенье.
Я в тот момент была в Нью-Йорке, записывала с Куртом Мазуром концерты Чайковского. По пятницам в Avery Fisher Hall обычно бывает дневной концерт для пожилых людей, я на нем играла. После мы пришли в гости к Бродскому. Все было замечательно: он был оживлен, шутил, мне даже показалось, что Ося был в лучшей физической форме, чем обычно. Как всегда, он был совершенно очаровательным и хозяином, и человеком. Вечер прошел весело, а в конце его он подарил мне только что вышедшую книжку его стихов. Потом забрал ее обратно, отвернулся и, ухмыляясь и грызя карандаш, что-то нацарапал на титульном листе – я даже не видела что – и отдал.
Тогда у меня были гастроли с Нью-Йоркским филармоническим оркестром. Исполняла произведения Чайковского, которого Бродский недолюбливал, поэтому на концерт он не пришел. Мы встретились за ужином у него дома. Бродский спросил меня: «Лизка, а у вас есть моя последняя книжка? Нет?» Тогда он открыл книгу и нацарапал в ней карандашом следующие строки:
Дарю стихи Елизавете,
Пускай простит меня за эти
Стихи, как я, в душе рыча,
Петра простил ей, Ильича
Это четверостишие стало одним из последних его творений. Через двое суток Иосифа не стало.
Он простил мне, что я вообще его играю. Когда он слышал Чайковского, он действительно рычал… Он ничего не имел лично против Чайковского. Это просто была не его музыка. У него была другая музыка, которую он очень любил: Гайдн, Перселл, Бах", - обычно такими словами заканчивает свой рассказ об Иосифе Бродском знаменитая пианистка, чей талант и профессионализм поэт высоко ценил.