Весна в этом году просто молниеносная. Неделю назад еще лежали глубокие сугробы, ночи были морозные и не оставляющие надежд на скорое тепло. Но апрель наконец-то вспомнил, что он апрель и после кратковременного дружного таяния снегов и разлива, все просохло и теперь проезжающие машины поднимали легкие облачка пыли, а солнце припекало так, что, волей-неволей, приходилось перескочить из пуховиков в легкие ветровки или толстовки, из теплых сапог в ботинки и кеды. А настроение вдруг резко ушло в безвозвратный плюс, радуясь, что весна все же пришла.
Она для меня была той самой порой, когда за спиной расправлялись крылья, и душа взлетала в бесконечную синюю даль, повторяя раз за разом, что именно теперь все будет хорошо, что вот он тот самый момент, когда меня накроет долгожданным счастьем. Но по вечерам, когда садилось солнце и откуда-то еще дули ветра зимы, меня накрывали воспоминания о том времени, которое теперь казалось самым лучшим. И в эти вечера такие воспоминания не доводили до слез, как это бывало осенью, а наоборот, были светлыми, присыпанными розовой пудрой, вызывающими улыбку и напоминающими о том, что горький урок был мне очень нужен – он сделал из меня ту, которой я была сейчас.
Я сидела на террасе и пила чай. Было совсем поздно и соседи давно легли спать, погасив все огни. Ночи еще были холодными, но это никак не могло изменить моего настроения и загнать обратно в дом. Садовые фонарики слабо мерцали, наполняя мир призрачным лунным сиянием.
Стояла удивительная тишина. Так тихо бывает именно ранней весной, когда перелетные птица только-только начинают возвращаться домой, когда еще не проснулись на реке лягушки. Лишь было слышно, как где-то мирно плещутся прилетевшие прошлой ночью гуси в водах разлива, да тихо проезжают запоздалые машины.
В эти минуты ночного покоя казалось, что слышно, как дышат просыпающиеся деревья и розовые кусты, как начинают тихо трещать их набухающие почки, как в небе свистят крылья летящих уток. Я едва дышала, замирая от детского восторга, что просыпался во мне от этой таинственности.
А помнишь, как мы с тобой ходили смотреть разлив? Как пробирались дикими тропами сквозь рощу, ища дорогу к берегу, от которого из-за вышедшей из берегов реки ничего не осталось… Грязные и счастливые стояли на обрыве и смотрели, как в большой воде отражаются огни ночного города. Ты тащил с собой гитару, чтобы на этом бескрайнем просторе вдохновиться и придумать новую мелодию. А я не смела дышать рядом с тобой, боясь спугнуть твое вдохновение. И ты все нежно повторял мое имя. «Надя. Наденька. Надюша».
Как давно теперь все это было. И я не жалела о том времени, ни единой минуты не сожалела.
Теперь нас разделяли километры, ветра и большие города.
А ты все такой же. Смешной и милый, добрый и впечатлительный, с веснушками на носу и необыкновенными взглядами на мир. Мечтатель и романтик. Веришь ли, но мне иногда не хватает твоей беспечности в череде прагматизма и своих перфекционнистических замашек. Я такая зануда, и с годами это усугубляется.
Я давно уехала из города нашего с тобой детства, давно сменила номер телефона и круг друзей. Это было даже больше похоже на добровольное затворничество, потому что меня уже пару лет никто не видел. Я писала новый роман. И лишь иногда делала вылазки в отдаленные места, где бы меня никто не знал, чтобы спокойно насладиться, найти что-то новое и необычное, поймать интересные образ.
Перестав общаться со знакомыми, я стала больше общаться с совершенно незнакомыми людьми. Могла запросто остановить на улице заинтересовавшего меня человека и завязать с ним беседу, постучать в чей-нибудь красивый дом и расспросить хозяев о том, когда и как строилось это архитектурное творение, узнать об особенностях постройки и о поколениях живших здесь.
Город, в котором я сейчас жила и вправду был необыкновенным. Здесь не торопились идти в ногу со временем, здесь все дышало прошлым веком. И уж тебя-то здесь я никак не могла встретить.
Мой дом стоял на одной из обрывистых улиц, откуда хорошо была видна река, заливные луга, железнодорожная лента и мост, огромная роща на противоположном склоне слева от путей, переходящая в лес, а с другой стороны – рассыпанные по склону усадьбы и сады , детский песчаный пляж и сеть тропинок, ведущих от города к реке и подвесному мосту. О таком месте можно было лишь мечтать, а мне, откровенно говоря, просто повезло найти этот дом.
Все случилось до гениальности просто. Приехав в этот город глубокой осенью, таща чемоданы через привокзальную площадь к стоянке такси, на меня налетела ненормальная с виду женщина.
- Девушка, милая, скажите, что вы хотите снять квартиру или дом на неопределенное время? – спросила она, заламывая руки.
- Да, хочу, - неуверенно ответила я, прикидывая, в какое русло заведет меня беседа.
- Дело в том, что мне нужно уехать в другой город, чтобы помочь своей дочери, родившей недавно близнецов, - она подхватила мой чемодан. – А дом буквально не на кого оставить. К тому же, мне бы хотелось, чтобы кто-то ухаживал за моими розами. Для меня это крайне важно. У вас лицо, которое вызывает абсолютно полное доверие. Я уверена, что я могу довериться вам, хотя это и кажется ненормально в такое-то время.
Мы доехали на такси к ее дому и я в него влюбилась.
Женщина оказалась вполне себе нормальной. Она рассказала мне обо всем, показала все закутки дома и двора, поделилась своей жизненной историей, включая дочь и новорожденных внуков. А на следующее утро, оставив мне свое цветочное хозяйство, включая сад и теплицу, ключи и все номера и адреса, познакомив с соседями, уехала в другой город. Она все повторяла, что ей очень повезло со мной. Не знаю, чем я вызвала у нее такое доверие, но я ей искренне благодарна за это и за то, что этот дом позволил мне найти то вдохновение, которое я так долго искала. И кому только с кем повезло?
Она звонила каждые выходные, чтобы узнать, все ли в порядке, рассказать о своих подрастающих внуках, поделиться своими переживаниями и радостями. Такие люди редко, но все же, как оказалось, встречаются.
Осенью я облазила все закоулки тянущейся вдоль обрыва улицы, побывала во всех частях города, не переставая удивляться тому, как он разномастно сложен, будто цветная мозаика.
Центральная часть в основном была старинной, с уникальными постройками, где почти на каждом здании, даже пустующем, висела памятная табличка, сообщавшая, чем раньше был тот или иной дом, кто в нем жил или гостил. Вдоль центральной части развернулся частный сектор, уходящий в сторону реки и тянущийся вдоль ее берега на сколько хватало глаз, и в сторону железнодорожного вокзала, где за чертой стальных путей шли стройными рядами новостройки и от старины не оставалось больше и следа. Там жизнь бурлила и шла в ногу со временем, там все было как под копирку. И мне там было не интересно.
В стороне от площади, на которую меня часто выводила одна из боковых дорог, расположились все самые важные пункты города – театр, студенческий квартал, состоящий из одних только учебных заведений, коих в годе было великое множество, детская больница, два рынка, один из которых был сельскохозяйственным, архитектурный международный отдел, представляющий собой настоящую крепость, библиотека и стадион, парк и студенческие общежития, гостиница и здание администрации… Одним словом, все шесть кварталов вокруг площади были самыми важными и необходимыми, перемежающиеся магазинчиками и кафешками, пиццериями и парикмахерскими. Именно здесь кипела вся жизнь, не в сети новостроек и «Магнитов», а вот здесь, где всегда было полно народу и царила атмосфера муравейника. Здесь все было просто, не нужно было сверяться с картой или выстраивать маршрут в телефоне, чтобы пропетляв два квартала между многоэтажек, заблудившись в сети похожих друг на друга дворов, выйти на соседнюю улицу. И люди в центральной части города были какие-то другие, добрее и приветливее.
Чего я не могла сказать первое время о своих новых соседях.
Я, конечно же, понимала их крайнюю подозрительность, переходящую временами в простую паранойю, но иногда это меня доводило до полного бешенства.
Решив по первой что я какая-то аферистка или черный риелтор, о которых в последнее время без умолку болтали на всех каналах и радиостанциях, они буквально вламывались на вверенную мне территорию, чтобы узнать, не вывезла ли я ценные вещи, не привела ли я каких-нибудь людей с мутным прошлым, не сбежала ли, прихватив с собой хозяйкины ценности. Ну и все в этом духе. Через пару месяцев, убедившись, что ночные обозы и черные авто с тонировкой не уезжают от порога этого дома и не увозят технику и мебель, они, конечно же успокоились. И тогда настала очередь подозрительности смениться на любопытство. Они стали больше со мной общаться, интересовались моей личностью, иногда подсматривали через забор как я метаюсь в приступах творческой эйфории или депрессивно-пассивно шатаюсь по террасе с чашкой чая, а то и просто часами тупо сижу на одном месте. А потом стали звать к себе в гости на вечерние посиделки с пирогами и вареньем. Я ограничилась двумя-тремя походами к одной и другой стороне, после чего погрузилась в одинокое бдение на террасе, пока вечерние заморозки не загнали меня в дом.
Новый роман шел как-то туго, и основная мысль все еще пряталась на краю моего сознания, и я все никак не могла выудить ее оттуда, впадая из крайности в крайность, черкая записи или стирая напечатанные строки, после чего часами тупо глядя на мигающий в пустом поле курсор. Тогда-то у меня и завелась привычка с утра пораньше бродить по центральным улицам, заглядывая в лица прохожих и ища среди них тот образ, ту идею, что никак не хотела появиться на свет божий.
А потом в один из дней позвонила хозяйка дома и сказала, что пришло время укрывать розы.
Вот тогда-то меня настигла легкая паника. Я понятия не имела, что и как нужно делать.
Оглядев осенний сад паническим взглядом, я на несколько дней провалилась в поисковую службу Яндекса. Моим соседям вновь пришлось забить тревогу. Все разрешилось тем, что соседка рано утром заглянула ко мне под предлогом угостить меня пирогом. Увидев меня в совершенно не свойственном для меня самой виде, она слегка изумилась, а после спросила:
- Что это вы, Наденька, задумали делать? Не уж-то наша драгоценная Людмила Петровна передала вам свою упряжку? Вы никак садом задумали заняться?
- Упряжку я переняла добровольно, - я, уперев руки в бока, заняла оборону у входной двери. – Или вы думаете, что без нее тут будет пустырь или заросли амброзии? У меня как бы руки на месте.
- Просто не думала, что постояльцы будут делать чужую работу, - соседка пожала плечами.
- Вы думали, что они мебель начнут вывозить, - съехидничала я.
Она густо покраснела.
- Не стоит судить людей по сводкам из теленовостей, - я все же смогла избавиться от раздражения. – Поверьте, в мире еще остались порядочные люди, которым уход за чужим садом не принудработы, а гораздо большее. Чужой труд должен цениться, а не отдаваться на свободное зарастание и запустение. Этот сад, как и дом, прекрасен. Возможно, у меня когда-нибудь будет такой же. И тогда, я думаю, ценный опыт мне пригодится.
- Это уж верно, - соседка смущенно закивала головой. – Вы человек творческий, вам нужно приобретать новые знания, дышать красотой… Думаю, у вас получится. Розы ведь не так и прихотливы.
Она отдала мне пирог и вышла вместе со мной в сад, все еще давая какие-то важные на ее взгляд советы, восхищаясь трудами Людмилы Петровны и тонкой лестью прикрывая похвалу в мой адрес.
Я лишь закатила глаза и закрыла за ней калитку.
Обрезая розы, я сбилась со счета на двадцать шестом кусте. А покончив с обрезкой, сгребла все сухие ветки и палую листву в большую кучу. Помимо роз в саду росли еще и кустарники: бересклет, спирея, жасмин, несколько сортов сирени, приютившиеся возле смежного с соседями забора заросли барбариса и калины, и три кустика смородины. Рядом с домом стояла теплица, похожая на огромный сарая, рядом с которой была вырыта компостная яма. Туда-то я и свалила все листья и ветки, долго прыгая и утрамбовывая.
Уже после, сидя на террасе и устало глядя на дневные труды, я подумала, какой все-таки удивительной женщиной была Людмила Петровна. Сад для нее был чем-то эфемерным и возвышенным. Почти всю землю своего участка она отдала под розы и отгородилась от назойливых соседей красивыми кустарниками, деликатно так, интеллигентно, тактично. Под огород она оставила лишь пару грядок рядом с теплицей и компостной ямой, где сумела воткнуть помидоры, огурца, немного зелени и моркови. Суповой набор если честно. И все это было так гармонично, так прекрасно, словно она хотела перенести сюда сказку о Красавице и Чудовище.
О ее муже я так ничего и не узнала. Сама она в телефонных разговорах никогда об этом не упоминала, а в самом доме ничего о нем и не говорило. В ее спальню я, если честно, не заходила, как и в спальню ее дочери, которая теперь стала комнатой для гостей. Ночевала я в зале, на разложенном диване, передвигаясь оттуда в ванную, из ванной на кухню, из кухни на террасу, иногда заглядывая в гостиную, где обычно либо читала местные газеты, либо просматривала новости. Но телевизор я смотрела редко, поэтому гостиная была больше для пустого безделья, которое первое время накатывало на меня из-за отсутствия сюжета и вообще вдохновения в целом.
А зимой я и вовсе безвылазно засела дома, редко куда-либо выходя, день за днем щелкая по клавиатуре и допоздна засиживаясь, чтобы перечитать то, что вышло, и только ради того, чтобы потом все вновь начать переправлять. Роман так и не шел, зато мною были написаны забавные рассказы, которые я перед Новым годом переслала моему агенту, который объединил их в сборник и начал готовить к изданию, раз в неделю отзваниваясь и требуя от меня последнего финального рассказа и интересуясь, когда ждать моего большого творения. Я лишь туманно отвечала, что скоро. А сама и больше двадцати страниц не написала, глупость какая-то безрадостная.
В канун Крещения приехала Людмила Петровна, чтобы проведать меня и узнать лично, как тут идут дела.
Я ее, если честно, не ждала – она хоть и звонила, но я, в очередном приступе бездействия к телефону попросту не подходила, весь день проведя в ожидании, когда же у него разрядится батарейка.
Она приехала поздно вечером. Я даже не услышала, как подъехало такси. Просто сидела на кухне и смотрела, как за окном идет снег и укрывает розовый сад.
- Ах, Надюшенька!
Она радостно улыбалась глядя на мое удивленное лицо, когда я открыла дверь, с раздражением подумав, что это вновь кто-то из соседей.
- Людмила Петровна! Как неожиданно приятно, - я помогла ей с сумкой.
- Вот решила заглянуть к вам на денек, узнать, как тут дела, - она прошла в гостиную. – Скучала, если честно по дому, но как-то уже не так как раньше.
Она сбросила пальто, обвела гостиную нарочито веселым взглядом.
- Гляжу, вы не забросили мои цветы, - рассмеялась она. – Я очень рада. Не думала, что могу положиться на, уж простите, первого встречного. Дочка меня еще долго ругала, что я вот так просто сорвалась и бросила все. Но я рада, что встретила именно вас тогда.
Она была удивлена, увидев, что спальные комнаты так и остались закрытыми.
- Это как-то слишком личная территория, - ответила я на ее вопрос. – Мне хватает и остального пространства.
Холодильник у меня был полупустой, я последние два дня даже за хлебом не выходила, да и есть совсем не хотелось. Этому Людмила Петровна нисколько не удивилась, но достала из сумки кое-какие гостинцы привезенные именно для меня. Я даже смутилась. Мы сели пить чай, теперь вместе глядя в окно на падающий снег и спящий сад. Разговор был тихим, спокойным, воспоминания наполняли комнату как густой запах роз.
- Знаете, Наденька, - говорила Людмила Петровна, задумчиво вглядываясь в темноту. – Когда я вот так вот бросила дом, я думала, что сердце разорвется от тоски и привычного одиночества. Но все оказалось совсем не так. Я словно вырвалась из золотой клетки. Раньше я никогда отсюда даже на один день не уезжала, в гости к дочери редко ездила, обычно это она сюда приезжала и все звала к себе. Вы думаете, что вся эта рукотворная красота создана, чтобы любоваться ею? Так думают все соседи. Все судачат обо мне, что я такая идеальная, что они мне не ровня. Завидуют всю жизнь, с самого первого дня, как я здесь поселилась с мужем.
Этот дом купил он, после пяти лет нашего брака. Раньше мы жили в деревне. Он был трактористом, а я учителем русского языка и литературы. Все мечтал в город перебраться, отмыть руки от земли и носить белый пиджачок. А я глупая была, молодая. Повелась за ним, за мечтой быть сельской учительницей, о которых в книгах писали. Хотя сама я настоящий городской житель.
Потом родилась наша дочка. Я так была счастлива! Мне хотелось этим счастьем поделиться с каждым. Это был такой подарок от бога, от судьбы, не знаю даже от кого. Когда ей было три года, мы перебрались сюда. Я устроилась на работу, дочку отдала в детский сад рядом со своей школой. Муж устроился механиком. Все было хорошо. Но, как оказалось, не долго.
Рабочий день у него заканчивался, как и положено, но он часто стал задерживаться допоздна с остальными своими коллегами. Стал выпивать. Домой приходил нетрезвым, сначала раз в неделю, по пятницам или субботам, а потом и вовсе каждый день. Мы стали ругаться. Сначала он просто огрызался на меня, а потом стал и руку поднимать.
В последние годы перед болезнью он бил меня как животное. Соседи хоть и слышали, но никаких действие не предпринимали. Лишь висели на заборе и слушали, как кричит моя дочка, как бьется посуда и мебель. Работу он потерял и полностью сел мне на шею. Не знаю, почему я не ушла от него тогда, не бросила все, не сбежала, не обратилась в милицию. Я лишь как мантру себе повторяла, что он ведь на самом деле хороший, что ребенку нужен отец. Тогда разводы были чем-то порочным, оскорбительным, ставящим женщину за грань всеобщего понимания и одобрения, делающие ее какой-то порочно неприспособленной к существованию без мужа. Словно она не была способна сама со всем справиться. Такие редко становились счастливыми и редко обретали новую семью, а если искали мужчину, не найдя его с первой попытки, то тут же становились предметом оскорбления в самом непристойном виде. Тут же намекали «У тебя ведь дети! Какой пример ты им подаешь?». Все было напоказ и ради примера.
Так я и терпела эти побои, унижения, оскорбления. Дочка росла нервной и напуганной, и меня это еще больше убивало морально.
А потом он стал болеть. Дочка как раз школу закончила, была на втором курсе института. Стал жаловаться на всякие недомогания, на давление. Признаться честно, я сначала ему даже не верила. Обида еще не затихла, хотя бить перестал.
А потом у него случился первый инсульт. Намучилась я с ним тогда еще больше, чем когда он пил. Одно радовало, что хотя бы сам ходил и мог себе разогреть оставленную еду. После второго удара, он уже передвигался с тросточкой и больше времени сидел дома перед телевизором, часто впадая в какое-то беспамятство. Мне было его жалко. После всего, что он со мной сделал, я все еще его жалела. Хотя любви давно не было. Она умерла во мне, когда он первый раз меня ударил и обозвал тем словом, которое я за всю жизнь не заслужила.
Мы с дочкой его жалели. А он стал вредным, строптивым, с презрением относился к моей заботе о нем. Ворчал, стоило мне показаться ему на глаза.
А потом его свалил рак пищевода. Ужасное было время. Он кричал, плакал от голода, и я вместе с ним, ведь не могла помочь, особенно в последний месяц. Лишь вкалывала лошадиную дозу обезболивающего, и бегала по врачам, в надежде, что еще возможно ему чем-то помочь. Мы объездили все больницы, вытерпели все облучения, делали все, что нам предписывали врачи. Все было впустую. На работу я ходила как в кошмарном сне. Еще и осень стояла тогда ужасная. Никогда не забуду. Я все молила Бога дать мне терпения выдержать весь этот кошмар и не сойти с ума от этих криков, стонов, от его черной брани и обвинений в том, что это я виновата, что он так болеет.
А потом… Я знала, что он умрет. Еще утром знала, когда собиралась на работу. Наказала соседке сделать ему инъекцию в десять часов и позвонить, если станет хуже. Так оно и случилось.
Диван, на котором он тогда, можно сказать, существовал, я сама выволокла в сад. В тот же день. Не могла смотреть на это место. А в душе чувствовала какое-то облегчение, и такую дикую усталость. Так хотелось лечь спать и проспать все выходные!
Всю зиму после похорон я провела в каком-то полусне, в беспамятстве. Не знаю как меня не выгнали с работы тогда. Все из рук валилось. Но не от горя, его я не чувствовала. А он усталости, от осознания того, что жизнь была безрадостной. Я стала жалеть себя! Верите ли, Наденька, но я каждый день себя жалела, плакалась сама себе на свою судьбинушку.
Но все меня всегда видели только улыбающейся, сильной, волевой оптимисткой. Я никому не позволяла себя жалеть, это было мне дико, несвойственно. В посторонней помощи я не нуждалась. Соседка всякий раз видя меня, сначала удивлялась, что я иду с улыбкой, говоря, мол какая я сильная. А потом качала головой, мол, как же ты теперь сама будешь жить. А как жить? Просто жить дальше.
Весной посадила розы… В них нашла свое вдохновение для того, чтобы и дальше улыбаться. Стала баловать себя, позволять себе, чего раньше не позволяла. Могла съесть сама кусок торта в час ночи, могла не помыть посуду, могла все выходные проходить в ночной рубашке, могла пойти на посиделки с подругой и выпить с ней бутылку вина, а потом взять и купить себе понравившуюся кофточку или юбку, или крем для лица. Никто и не заметил, что я, как эти розы, расцвела. Меня никто не бил, не оскорблял, не унижал. Жила для себя и для дочки.
Жалела его конечно. Часто вспоминала первые годы нашей счастливой семейной жизни, наши планы и мечты. А потом пыталась вспомнить, за что же я его все-таки полюбила, и не могла вспомнить. Все перечеркнуто жирным черным карандашом. И роптала, мол, почему все это со мной произошло, почему мне такая доля выпала. Всякое бывало. И сейчас уже поздно о чем-то жалеть, молодость-то не вернется. А соседи все удивляются, что я такая вся деловитая, приветливая да не скандалистая, хотя порой бывает такое, что хоть за топот хватайся.
Она замолчала, тяжело вздохнув и устало улыбнувшись.
Я лишь сидела пораженная ее рассказом, всё вглядываясь и вглядываясь в ее лицо, думая о том, что услышала.
Мои беды оказались пустой болтовней по сравнению с этим, всего лишь юношеским заскоком.
Когда на следующий день она уехала, рассказав мне все, что касалось теплицы и рассады, ответив на кучу моих вопросов, которые ее порядком удивили. Но на счет теплицы и сада я настроена была решительно.
Когда я сажала ее в такси, то не смогла сдержать порыва и крепко обняла ее. Будто она была каким-то моим близким родственником, любимой тетей или даже матерью.
После ее визита я неделю не выползала из дома. Как бешенная дописывала последний, финальный рассказ для сборника, поймав вдохновенную волну.
А потом ушла в свободный отрыв, прихватив с собой записную книжку. Бродила по городу, побывала, наверное, во всех людных местах, даже напросилась на лекцию по литературе в вузе. Все искала тот нужный образ, ну новую линию для моего романа, который я сейчас видела только в общем ракурсе, не имея нужной возможности рассмотреть, как следует детали и все важные мелочи. Меня настиг творческий кризис.
Весь февраль я занималась лишь теплицей. Ходила на сельскохозяйственный рынок и садоводческие магазины, выбирала семена, расписывала план посевных мероприятий, сверяя его с лунным календарем и прикидывая в уме площадь моих цветочных возможностей.
А однажды, в середине марта я познакомилась с хозяйкой кафе-пекарни «Розовая терраса». Я туда зашла в одну из вылазок в садоводческий магазин «Усадьба». Меня еще на улице поймал запах свежих и сладких булочек, обволок, как густым туманом и утащил в тепло кафе, где было тепло, уютно и приветливо. Там я, впервые за долгое время поймала свое вдохновение. И едва ли не каждый день, усаживаясь за столик у окна, принимая у милой официантки Лизы чашку густого и ароматного кофе с какой-нибудь бесподобно пахнущей булочкой, торопливо записывала в блокнот все свои скачущие мысли и заметки. Так началось мое знакомство с Верой.