Я провела рукой по заснеженной лавочке, пытаясь расчистить её, чтобы сесть. Варежки пропитались влагой, и руки закололо от холода. Слишком много снега. Вожу руками туда-сюда, сгребаю целые кучи, которые погребли под собой сиденье. Это начинает раздражать. Не выдержав, сажусь на то место, где белесый слой стал тоньше всего. Вздыхаю, изо рта вырывается облачко пара.
Вчера была самая холодная ночь в году. Я едва пережила её. Всё время я металась в тёплых тканях, тихо хныкала и жалась к матери, надеясь найти в её объятиях хоть немного тепла. Мы все, её дети, словно щенки, которые присосались к сучей груди, теснились вокруг её тощего тела. Она пыталась укрыть нас под своей шубой из овечьей шкуры, делясь ею, жертвовала всем ради выводка глупых щенят. Огонь не грел, и слёзы застывали прямо на наших щеках. Мой младший братик, Алекси, ещё два года от роду, был ближе всех к маме. Он плохо понимал, что происходит, поэтому часто кричал, вырывая нас из дрёмы. Я перестала чувствовать ноги, несмотря на то, что они туго обёрнуты плотной тканью. Сапоги из собачьей кожи тоже не спасали. Казалось, мороз врывался в шалаш сквозь стенки, казалось, он стал убийцей с большим ледяным ножом, которым полосовал наши тела и кожу.
Под утро мы обнаружили, что наша мать, Элис, стеклянным взглядом упирается в потолок. Её кожа побелела и отливала голубизной. Она стала такой же холодной, как и сугробы, окружившие шалаш. Подле неё лежал холодный свёрток в позе калачика. Это был наш младший брат, который однажды, под утро, перестал кричать и плакать. Он уснул вместе с любимой мамой и больше не проснулся.
Я обняла себя руками, пусть это ни капельки не согревало. Сейчас мне был равнодушен телесный холод. Меня терзал другой, более страшный, холод моего сердца. Я всё выплакала, казалось, что слёзная железа пересохла, но мороз в душе продолжал колоть, хоть сил рыдать дальше не осталось. Мне было плохо. Мне было страшно. Оставшихся братьев, Говарда и Сарина, увезли практически через час после того, как мы похоронили маму и брата. Их решили забрать на показе одному из Господов, который вовремя заехал в снежную тундру. Тому не страшен был мороз: он был одет в невероятно красивую шерстяную шаль, не пропускавшую ветров. Сначала он въехал в Тартар на карете. Вылитая из драгоценных металлов, покрытая изящными узорами и насечками, утеплённая внутри, повозка примчалась, разметая снег. Когда дорога впереди стала непроходимой, Господь пересел в не менее роскошный паланкин, который понесли четыре его раба. Всем жителям Тартара велели построиться, мэр нашего города прислал глашатаев, которые рассказали об особенностях каждого из нас, о наших семьях и умениях. Почему-то Господу понравились именно мои братья. На меня он посмотрел, как на нечто отвратительное, словно я — плод его стараний в сортире.
Мне не дали даже попрощаться перед тем, как Говард и Сарин скрылись за горизонтом, уехав в его кортеже. Я смотрела им вслед с опущенными руками и думала о том, что вот, мои последние родственники в Тартаре, последние родные души, исчезают вдали. Вряд ли мы когда-нибудь вновь встретимся. Теперь они попадут в один из многочисленных городов многочисленных королевств нашего мира и будут служить Господам до тех пор, пока не умрут. Малюсенькая надежда теплилась в моей душе — хоть кого-то из них сошлют обратно в Тартар за ненадобностью. Ну, пожалуйста, пожалуйста, прошу, пусть хоть кого-нибудь из них вернут ко мне, к нашему семейному очагу!
В голове рой мыслей, а на лице ни эмоции. Я сидела, смотрела на колючую позёмку и падающие снежинки единственным видящим глазом. Ко мне подошёл мой друг, Колин. Как и я, он простой раб, житель Тартара, закалённый страданиями и тяжким трудом. Недавно вернулся с занятий, только мужские уроки, я знала, куда строже женских. Мальчиков безбожно бьют плетью за ошибки, а ещё постоянно заставляют таскать на плечах тяжести. Но он послушный ученик, поэтому редко ходит избитым.
— Я слышал о твоих увезённых братьях, — сказал Колин. — Мне очень жаль.
— Не волнуйся. Мне не хуже, чем тебе. Господы ведь забрали всех твоих сестёр.
— Да… Меня раздирает на части осознание, что я не могу ничего о них узнать. О том, как они устроились, как с ними обращаются.
— Не бойся, — я постаралась утешить его, положила руку на крепкое плечо, — я уверена, они в порядке. В том порядке, в каком только могут находиться рабы.
— А если они попали в руки садистов и извращенцев? — его лоб хмурится, борозды морщинок образуются на грубой коже.
— Не накручивай себя. Мы не знаем наверняка, — я тяжело вздохнула. — Мы просто товар… Без ценника и обёрток. Вынужденные ждать счастливых покупателей, которые станут Богами нашей жизни. От слова которых будет зависеть вся наша судьба… Захотят — изобьют, захотят — изнасилуют. Убьют, если будет дурное настроение, поцелуют, когда в жизни случится что-то радостное.
Я вдруг поняла, что этими словами только вгоняю Колина в ещё большую апатию.
— Прости, — я подняла на него взгляд, заглянула в глаза, потом осмелилась взять его руки. — Тебе от этих слов ещё больнее, да?
— Куда больнее? — он тускло усмехнулся. Сжал мои ладони, обёрнутые в рукавицы. — Господы уже причинили нам всю боль, какую могли. Ты — напротив, вакцина от боли.
Я немного смутилась. Потом помрачнела. Стоило на секунду отвлечься от душевных мук, как в голову вновь ударили образы мёртвых матери и брата.
— Не говори так… Я простая рабыня, как и ты… — вяло ответила я, опустив голову. — Этим утром мы похоронили маму и малыша Алекси.
— О Боги, — он вздрогнул. — Боги, прости, я не знал. Как я только мог жаловаться на свою судьбу, когда у тебя произошло такое? — он крепче сжал мои ладони. — Почему ты мне сразу не сказала?
— А я должна была? Мы сделали это ранним утром, тихо вынесли их тела из шалаша, закопали на общем кладбище. Видели и знают только пару соседей.
— И что они? Даже не помогли?
— Шутишь? В Тартаре смерти случаются чаще снегопадов, — я фыркнула. — Тётя Мириндиана сама недавно хоронила тройняшек.
— Я слышал, — он кивнул. — Прости.
Колин томно вздохнул.
— Когда придёт потепление, к нам съедется целая орава Господов. Думаю, на этот раз они заберут нас. Мы станем жить немного лучше. Там, за стеной, много тёплых городов, где люди не боятся умереть от морозов ночью.
— Знаю, — я кивнула. — А ещё много извергов, идиотов, насильников и садистов.
— Не так много. Мой отец ведь служил, но его отослали после смерти Господа. Ему повезло: у Господа не было больше живых родственников, отцу разрешили вернуться в Тартар. Так вот, он говорил, что его хозяин был добр и справедлив, и он избил отца всего несколько раз за пять лет службы. И питание было хорошим, и комната для рабов. Они спали на мягких тканях, укрытые тёплыми шкурами. Тот Господь не жалел ничего для рабов, принимал их почти, как часть семьи.
— Это небывалое везение, — заметила я. Потом вспомнила, как отца Колина уводили в лес на сорокалетие. Моей матери, осмелилась подумать я, даже повезло, ведь ей оставалось всего пару лет до казни. Стариков в Тартаре и других рабских городах не было. По достижению сорока лет всех отправляли на верную смерть в Ледяной лес. Его ещё называли Лесом смерти.
— Небывалое, но, может, и нам свезёт?
— Надеюсь, — я кивнула. — Надеюсь, что меня вообще возьмут. Этот уродливый шрам…
— Твой отец был козлом, — посмотрев на мой нерабочий глаз и полоску сшитой кожи, сказал Колин.
— Он был пьян и не знал, что творит.
— Пьян… — Колин вздохнул. — Да, помню те времена, когда алкоголь хоть как-то раздобыть можно было.
— В тот год нам просто повезло. У мэра был приступ щедрости.
— Колин! — кто-то сзади закричал. Это был один из стражей, вернее, конкретный подтип обыкновенного стража. Следящий за семьёй Колина. Иногда семьям рабов приставляли «наставников», чтоб те наблюдали за всем, что у них происходит. Сюда входили критерии: подозрительность, размножение, смертность, покорность и многое другое. Наш наставник, правда, был стар и недавно умер. Нам должны были прислать нового. У наставников в городе стоял лагерь, похожий на городок Господов, но более бедный и убогий. Но нам даже такие условия казались высшей степенью благодати.
Стражник подошёл. Они редко лично обращались к кому-нибудь из членов семьи, хотя, порой, устраивали допросы или наказания за что-то.
Колин встрепенулся, как перепуганная птица. В этот момент я разглядела в нём, почти мужчине, трусливого маленького мальчика.
— Что, господин? — спросил Колин. Нам велели называть наставников «господином» или «госпожой».
— Ты мне нужен, — сказал мужчина. Очень странно. Что же там произошло?
— Я пойду, — сказал мне Колин, покорно отправляясь за наставником. Я разглядывала его спину — такая широкая и крепкая, не скроешь даже под слоями тканей.
— Прощай… — тихо сказала я вслед. Легко улыбнулась. Колин-Колин, мой добрый друг детства. Надеюсь, у тебя будет настолько хорошая жизнь, какую только можно пожелать рабу. Боги, прошу вас об этом.